Текст книги "Мисс Вайоминг"

Автор книги: Дуглас Коупленд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

– Вы шутите. – С лица Юджина исчезло напряженное выражение. – Это все ребята с телестудии подстроили.

– Никаких шуток.

– Хорошо играете.

– Это не игра, Юджин. Тут все серьезно.

Стиснув зубы, Юджин заговорил спокойным, размеренным голосом телевизионного комментатора.

– Все это дикое варварство, не так ли? Вы готовы убить ради того, чтобы ваша маленькая протеже победила. Спорю, что вы и ваша маленькая мисс…

– Вайоминг.

Семья еще только собиралась переехать в этот штат, но Мэрилин уже арендовала на имя Сьюзен какую-то будку в пригороде Шайенна. Сейчас ей очень хотелось сбить Юджина с толку.

– Вы носите говяжье бикини, Юджин.

– Ч-ч-что?..

Юджин машинально потянулся к своим половым органам, он подумал, что они, вероятно, вырвались на свободу.

– Прочтите это.

Достав из сумочки пачку ксерокопий, Мэрилин бросила их на постельное покрывало, так что Юджину с того места, где он стоял, было хорошо видно, что это такое.

– Как будет по буквам «почтовое мошенничество», Юджин? Ф-Б-Р.

Мэрилин прошла к двери и распахнула ее.

– Ты большая рыба в крохотном пруду, шевелюра. Но только это мой пруд. Сделай то, о чем я тебя прошу, и твоя тайна останется в стенах этой комнаты.

Перешагнув через порог, она развернулась и снова заглянула в номер.

– В противном случае я не буду столь щепетильной. Заложить тебя все равно что гасить пожар фекалиями. Результат-то будет, но только… Так что подумай. До свидания, Юджин.

Мэрилин закрыла за собой дверь.

В тот вечер представление на сцене бурлило, как содовая. Сьюзен вышла в полуфинал, затем в финал, сыграла «К Элизе» и теперь стояла вместе с другими финалистками прямо напротив столов членов жюри. Она чувствовала себя прекрасно. Она знала, что после операций на челюсти и носе ее лицо было безупречным. А потом, глядя сквозь огни, она увидела Юджина, и он смотрел на Сьюзен с тем же мудрым, понимающим выражением, что и с фотографий 8х10. Их взгляды встретились, и впервые в жизни Сьюзен почувствовала себя сексуальной. Она почувствовала себя нагой и испытала гордость. Сьюзен расправила плечи, как будто хотела получше показать себя Юджину. Ее ведь сейчас оценивают, и она понимала, что выходит вперед.

Меж тем Юджин смотрел на Сьюзен. Он недоумевал, как мог он просмотреть эту восхитительную маленькую газель на предыдущих конкурсах. «К Элизе»? Да черт с этим – она могла сыграть «чижика-пыжика» левой ногой, и все равно он проголосовал бы за нее. Он указал на Сьюзен, потом на себя, улыбнулся улыбкой кинозвезды, затем подмигнул – так раскаленная сталь прожигает льняную ткань.

Сьюзен услышала музыку, а затем кто-то громко произнес ее имя. После этого на ее голову опустилась корона, и она почувствовала приятное прохладное прикосновение ленты победительницы на своем правом плече.

После того как толпы уже рассеялись, Сьюзен попыталась найти взглядом Юджина под предлогом того, что высматривает другую участницу конкурса – Джанель из Готорна, что в штате Калифорния.

– Джанель? – спросила Мэрилин. – Ты же ее ненавидишь.

– Никого я не ненавижу, мама.

– Джанель спрятала твою левую туфельку в Спокейне два года назад.

– Этого так никто и не доказал.

– Похоже, победа сделала тебя такой милосердной. И упрямой.

– Я не упрямая.

Но Сьюзен волновалась. Она в панике стреляла глазами по сторонам, ища Юджина. Ощущение в желудке было таким, словно желудок – это воздушный змей, который вот-вот упадет.

– Конечно, нет, моя сладкая. Эй, посмотри… вон она, там…

– Где?

Смущенная Сьюзен быстро повернула голову в том направлении, в каком указывала ее мать. Никакого Юджина там не было.

– Попалась.

– Ах, мама.

– Не волнуйся, моя сладкая. Что бы ни происходило, сегодня я ругаться не буду. Ты – победительница.

Глава двенадцатая

Сьюзен чувствовала, как от чизбургеров идет тепло. Сейчас слух ее уже восстановился после оглушительного грохота крышки бачка, и теперь она улавливала свое собственное дыхание и шорох мусорных мешков, которые были навалены вокруг и в любой момент могли обрушиться. Самым сильным из всех ощущений был запах – тошнотворный сладкий запах кетчупа, булочек, рыбы, мяса и картошки, смешанный с запахами сочившихся соусов, склизким слоем покрывавших металл под ее ногами.

В темноте окружавшие ее предметы были трудноразличимы. Сьюзен испытывала мучительный голод, но отвращение к отбросам пересиливало. Она постаралась забиться в угол, как залетевшая в дом птица. Потом успокоилась. Немного.

Затем попробовала устроить сиденье и начала колотить руками по мусорным мешкам, пока не наткнулась на один, пружинистый, набитый бумажными стаканчиками, пенопластовыми контейнерами для моллюсков и салфетками. Сьюзен уселась на него. Витавшие вокруг запахи не ослабевали, и ее нос никак не мог привыкнуть к ним, так же как он не смог бы привыкнуть к запаху навоза. Запахи не душили ее, но не обращать на них внимания было невозможно.

Голод становился все острее, но мысль съесть один из остывающих, валявшихся кругом бургеров вызывала у нее рвотный спазм. К тому же ей очень хотелось пить. Она потянулась за своей сумкой и тут же вспомнила, что бросила ее перед контейнером, когда услышала, что приближаются люди. Сьюзен всхлипнула, ей стало ужасно жаль себя.

Время шло.

Голод стал просто нестерпимым. Пересилив себя, она взяла один из непроданных бургеров, он остыл, и узнать его можно было только по нетронутой упаковке. Сьюзен ела его с тем же удовольствием, с каким бы она могла есть пенопластовый упаковочный наполнитель.

Жажда мучила все сильнее. Она разорвала мешок, на котором сидела, и шарила в нем до тех пор, пока не наткнулась на бумажный стаканчик с остатками какого-то питья. Это был недопитый апельсиновый крэш. Сьюзен залпом выпила его. Она порылась еще, отбрасывая какие-то объедки, пакетики с горчицей, колючие соломинки для питья и перепачканные салфетки. А, вот! Почти полный стакан! Диетическая кола, теплая, с выдохшимся газом, и стакан размок. Она выпила колу и зашвырнула стакан на самый верх мусорной кучи. Потом ей захотелось пописать, и она стала шарить в мусоре в поисках пригодных сосудов, пока не наткнулась на две пустые чашки из-под молочного коктейля.

Используя сложенные картонки, Сьюзен устроила в углу импровизированную хижину. На пол она постелила слой сухого мусора, чтобы не чувствовать под ногами вонючей жижи, сделала противолавинную стенку, на случай если мешки ночью обрушатся. Подушкой ей послужил все тот же сложенный картон, на который она положила мешок со смятыми бумажными стаканчиками.

Ее удивляла легкость, с какой она ориентировалась в своем новом мире и приспосабливалась к своей новой жизни, – это было ее боевое крещение. Поэтому и уснула она со странным чувством гордости. Сьюзен гордилась тем, что может продержаться, несмотря ни на что, и спала крепко, без снов.

Ее разбудил, прошив, как автоматная очередь, страх, когда она услышала стальной грохот. Утро – мусоровоз готовился выбросить ее вместе с новым домом.

Сьюзен услышала, как отпирают замки, и почти сразу же ее тело буквально смяла груда мусорных мешков, лежавших у противоположной стены бачка. Мысли заметались – уплотнитель мусора – о господи! Через считанные секунды ее швырнуло вверх тормашками, и остатки питья, сочившиеся из стаканчиков импровизированной «подушки», залили Сьюзен с ног до головы. Затем мир перевернулся, и она, ненадолго зависнув в воздухе, грохнулась в кузов грузовика, заваленная мусором и ослепленная утренним солнцем.

Кузов был полон, и, к счастью, там не было никакого уплотнителя. Сьюзен высунула голову из-под груды мусора и, выглянув из-за борта, уже вдали увидела в сияющем солнечном свете, струящемся из-за горизонта на востоке, торговую зону, мимо которой проходила вчера вечером. Грузовик выехал на центральную магистраль. Здесь дул свежий, уже не воняющий бургерами ветер, освобождавший ее волосы от прилипших к ним пакетиков из-под кетчупа, соли и перца.

Поездка была долгой, и Сьюзен лежала на куче мусора, чувствуя, как солнце касается ее век.

Грузовик притормозил, переключил скорости, остановился, снова тронулся, сделал несколько разворотов и прогрохотал на центральную свалку. Грузовики вокруг, как и грузовик, в котором была Сьюзен, гудели, совершая свои маневры и переключая скорости. Кузов под ней стал подниматься все выше и выше, и Сьюзен снова почувствовала себя невесомой, карабкаясь по вываливающемуся мусору, как обезьяна, лезущая вверх по идущему вниз эскалатору. Наконец она спокойно уселась на самой вершине мусорной горы. Солнце – тепло – свобода.

Людей видно не было, одни лишь грузовики. Сьюзен спустилась и пошла между конических груд отбросов, на вид аккуратных, но омерзительно зловонных и грязных.

Наткнувшись на пугало для чаек, она стянула с него одежду – очень большого размера мужской пуховик с пятнами от фломастеров на манжетах и дребезжащими, как кастаньеты, билетами на подъемник, прицепленными к молнии.

В нагрудном кармане лежали плохие, дешевые летние очки, какие продаются в магазинах уцененных товаров. Сьюзен надела их. Откинув волосы назад, она, улыбаясь, покинула свалку.

Путь ее лежал в Индиану.

Глава тринадцатая

Проснувшись утром, Джон еще не знал, что это именно тот день, когда начнутся его странствия. Скорее, он почувствовал это как резкий укол – в 10.30 утра на автостоянке у магазина, закрывая дверцу своего «сааба» под безоблачным небом, – и понял, что время пришло. Душа его скрипнула, как дом, чуть-чуть съехавший с фундамента. Это напомнило Джону тот единственный в году момент, когда вдруг улавливаешь в воздухе наступление осени, или момент, когда прирученное животное кусает руку хозяина, снова превращаясь в дикого зверя.

Он захлопнул дверцу машины, и надоедливые звуковые и световые сигналы внутри стихли. Лишив его движимого имущества, Синди и Криста снова отправились пытать счастья на артистическом поприще. В бумажнике у Джона оставалось 18 долларов 35 центов, которые он бросил в ящик для пожертвований. Потом Джон благоразумно засунул бумажник, где лежали его водительские права, кредитные карточки, многочисленные и труднозапоминаемые коды доступа, а также домашние и студийные охранные карточки, в коробку из закусочной, которую бросил в урну.

На нем была голубая хлопчатобумажная рубашка, слаксы цвета какао («Никогда не носите шоколадные», – предупредила его Синди), которые он никогда прежде не надевал, и блестящие черные мокасины, подаренные Мелоди давным-давно ко дню рождения. Джон снял часы и положил их на скамейку на автобусной остановке. Перстней и браслетов он не носил.

Он вспомнил о видении, в котором ему явилась Сьюзен, вспомнил о том, каким оно было отчетливым и убедительным. Воспоминания воскресили те чувства, которые Джон испытал, когда его пригласили на сцену для вручения школьного диплома. Уже много лет Джон ничем не болел и был полон сил. Его тело было упругим и здоровым, он чувствовал себя новым человеком, пересекающим новый рубеж. Им овладело головокружительное чувство от сознания того, что он абсолютно покончил с какой-то частью своей жизни и впереди его ожидает нечто, несомненно, прекрасное.

Он пошел на восток и уже через час взмок от пота. Еда.

Пришло время перекусить и отдохнуть. Впереди в нескольких кварталах от того места, где Джон находился, показалась закусочная, но, когда он зашел туда, до него дошло, что у него нет ни цента, поэтому он спросил стакан воды и, попивая ее, стал ломать голову над тем, как же ему все-таки поужинать. Он бросил взгляд на собственное отражение в висящем напротив зеркале и вспомнил, что с утра не брился, так что очень скоро он будет выглядеть как бродяга.

– Могу я чем-нибудь помочь, сэр? – спросил его менеджер.

– Нет, пока нет. Спасибо.

Оставаться дальше было бессмысленно. Охваченный энтузиазмом беглеца, он совершенно упустил из виду вопрос о еде, он посчитал, что еда каким-то образом появится сама. Покидая прохладный ресторан, Джон не мог удержаться, чтобы не бросить взгляд на живописные объедки, наполнявшие многочисленные бачки, и, возобновив свой марш на восток, понял, что надо как можно скорее придумать что-то, что позволило бы решить проблему пропитания.

Достигнув зенита, солнце начало быстро закатываться. Какофония машинных моторов не смолкала. Начало темнеть. Районы, по которым он проходил, выглядели все более убого, и скоро исчезли даже закусочные и бензозаправки. Джон вспотел, ему хотелось пить. Желудок сводили судороги от голода и обезвоженности.

Вскоре у перекрестка Джон заприметил «Макдоналдс». Там он, по крайней мере, сможет справить нужду, умыться и разработать продовольственную программу. Когда он осознал это, шаг его обрел прежнюю упругую уверенность. Умывшись в туалете, Джон вошел в обеденный зал, где сидело несколько пожилых людей, трое бездомных и горстка подростков-азиатов, которые вызывающе курили, попирая тем самым калифорнийские законы, запрещающие курение. Сотрудники за стойкой, утомленные до состояния механического отупения, выслушали просьбу Джона о стакане воды так, будто это был обычный гудок в телефонной трубке. Но стакан воды Джон все же получил, что дало ему возможность выиграть время, и тут – эврика! – подростки снялись с места, оставив после себя мусор, как туристы в Йосемитском национальном парке. Сделав вид, что выражает справедливое негодование, Джон, возмущенно бормоча, быстро схватил подносы с объедками и направился с ними к мусорным бачкам.

По пути он отобрал то, что еще было съедобно, положил свою добычу на бумажную салфетку, завернул и вынес из закусочной.

Выйдя на улицу, Джон огляделся в поисках места, где можно было бы поесть, и устроился возле бетонного забора за закусочной, рядом росли олеандровые кусты, а чуть поодаль находились помойки, обнесенные проволочными изгородями.

Над головой пролетел вертолет. Поев, Джон отыскал за олеандрами не залитое мочой место, где можно было прилечь. Он сгреб себе подушку из опавшей коры, отчего у него стали чесаться предплечья. Он чувствовал изжогу, и вообще состояние было каким-то странным.

В полночь огни «Макдоналдса» погасли. Джон заметил двух работников, которые вышли и выбросили на помойку мешки с отходами. Джон поймал себя на том, что, как шакал, высматривает, не обронили ли работники какую-нибудь пищу.

Джон был благородным дураком. Его план бродить по стране без всяких планов и расписаний был обречен с самого начала. Наивный романтик. Он ничего не спланировал. Он думал, что если отринуть все блага жизни, то можно сделаться глубже, переродиться, превратиться в короля фастфудовской Америки с ее бесконечной паутиной дорог.

День ото дня Джон чувствовал себя все грязнее и отвратительнее. От него воняло. Он попытался выстирать свое нижнее белье в раковине заправочной станции, используя техническое гранулированное мыло, и повесил выстиранное сушиться на забор, откуда белье сдуло ветром в груду опилок по ту сторону забора.

Джон научился избегать полиции. Он спал в живых изгородях. Минуя городок за городком, он брел на восток, за пределы округа Лос-Анджелес. Он возненавидел собак, потому что те распознавали в нем бродягу и возвещали об этом своим лаем.

Джон сдал алюминиевые банки и на вырученные деньги купил – и он не мог удержаться от смеха, делая это, – бурбон – дешевое пойло! Изумительно-сладкое и такое же упоительное и незатейливое, как тогда, когда он впервые попробовал его подростком.

В Фонтане, мертвом городе стальной индустрии в шестидесяти милях от побережья, Джон осуществил пророчество Айвана и украл с веревки сохнущее белье – форму сотрудника Единой Посылочной Службы, которая отлично на нем сидела. Он забрался в дом, взломав замок на хлипкой задней двери, принял душ, вымыл голову, побрился и надел свою новую униформу. Перед тем как уйти, он скатал старую одежду и спрятал ее на дворе.

Его новая одежда стала пропуском в приличный мир. В ней он мог появляться на людях практически где угодно почти без всяких мер предосторожности, несмотря на свое общее антисанитарное состояние. Это позволяло ему держаться непринужденно, теперь он не привлекал внимания и ни у кого не вызывал подозрений.

Джон не обзавелся приятелями, но, к своему удивлению, имел успех у нескольких женщин. Он ненавидел себя за эти приключения – и не столько из-за их пошлости, сколько потому, что подобные интрижки шли против правил, и это заставило его внезапно осознать, что у него есть правила, чего он уж никак не ожидал. Джон чувствовал себя нравственным, и это было новое ощущение. Может быть, все же дорога, в конце концов, так повлияла на него?

Его первая встреча была с женщиной лет двадцати девяти, а может, тридцати двух, нервозной и натянутой, как гитарная струна. Она читала «Архитектурный дайджест» в магазинчике при заправочной станции. Взгляды их встретились.

– Я бы сказал, что журнал опустился, – сказал Джон, – с тех пор как они сместили фокус с чистой архитектуры на дома звезд.

Из магазинчика они пошли к ней, она жила недалеко. Женщина пришла в неистовство и прямо завыла, когда увидела, что на Джоне нет нижнего белья. В ту ночь впервые за много недель он спал в нормальной постели, но быстренько смылся утром, когда женщина ушла на работу.

На следующую ночь он опять угодил в цель – на сей раз это оказалась взъерошенная пухлая молодая мамаша, прогуливавшая свое восьмимесячное чадо. Она тоже жила рядом и после физической нагрузки сразу дала Джону поесть: салат и мясные полуфабрикаты, которые он съел в полном молчании. Джон понял, что эта женщина и ее вопящий ребенок очень одиноки в этом мире. Он вдруг понял, что его форма одиночества – это роскошь, такая, которую выбирают и за которую платят, как за три недели сафари в Кении или за вишнево-красный «феррари». А настоящее одиночество – это не то, на что продавец выставил высокую цену. Настоящее одиночество душит и пахнет безнадежностью. Джон начал рассматривать свою собственную ситуацию как роскошное удовольствие. Единственный способ, каким можно облагородить свою ситуацию, – это пойти дальше, опуститься ниже, без оглядки погрузиться в жизнь дороги и научиться воспринимать более широкий диапазон человеческих чувств.

Женщина попросила Джона остаться на ночь, но он отказался, чтобы у нее не возникло к нему привязанности и она не чувствовала себя еще более одинокой, когда он уйдет.

В округе Риверсайд он сел на вагон-платформу, который довез его до Аризоны под бледным ночным небом. Платформа убаюкивающе покачивалась, и Джон дремал, время от времени просыпаясь и глядя на розовые каньоны и коралловые облака. На другом конце платформы ехал попутчик – Никто. Джон не предпринимал никаких усилий, чтобы завязать разговор. Среди людей по имени Никто существовал неписаный закон – не беспокоить друг друга, – и как же много было их повсюду! Как только Джон научился подмечать, что к чему, он стал видеть их везде. А раньше, точно так же как, глядя на пейзаж, перестаешь замечать телефонные столбы, Джон не замечал людей по имени Никто.

Никто отказывались от своих семей, детства, работы, любимых, своих навыков, имущества, привязанностей и надежд. Они все еще оставались людьми, но в них уже появлялось что-то звериное. После двух месяцев скитаний Джон тоже вполне мог назвать себя словом «Никто».

Он вспомнил, как разъезжал с Айваном в старом оранжевом 260-Z в дни учебы в Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, – дни бессмысленных лекций, солнечного света, больших домов без мебели, с горами жареных цыплят и музыкой, которая отпечатывалась в мозгу, как проба на серебре. Как-то они возвращались с неудавшейся вечеринки – Лос-Анджелес раскинулся перед ними. Джон свернул на обочину, и Айван спросил его, что случилось. Джон молчал. Неожиданно для себя он увидел нечто большее, чем просто пейзаж.

– Эй, Джонни, проснись! Чего дурака валяешь?

– Айван, помолчи минуту. Посмотри на город.

– Посмотрел. Ну и что?

– Все это построили люди, Айван. Люди.

– Ладно, люди. Пусть.

Джон попытался объяснить Айвану, что до сих пор считал, что весь этот выстроенный мир просто существовал сам по себе. Но теперь он понял, что люди построили все это и ухаживали за всеми этими дорогами, так же как и за канализационными трубами, проложенными под каждым зданием, так же как и за проводами, которые несли электричество в фены, телевизоры и рентгеновские аппараты округа Лос-Анджелес. И этот новый взгляд позволил Джону понять, что он тоже может построить что-то грандиозное и выполнить какую-либо работу не хуже, чем кто-либо другой. Это было мгновенное озарение и осознание собственных сил.

Айван вроде бы понял. Но не совсем. Джон всегда оглядывался на этот момент как на мгновение, когда он стал «большим мыслителем».

Но сейчас, ночью, на платформе, Джон почувствовал себя маленьким, униженным человеком, который пришел посмотреть на дом, где жил в детстве, и увидел, что дом этот убогий и невзрачный.

Где-то в Аризоне поезд остановился, и Джон сошел с него.