Текст книги "Песня снегов"

Автор книги: Дуглас Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– Я знаю, что советую, – настойчиво сказал Арванд. – Этого мальчишку следует не только укротить, но и приручить.

– Мне странно слышать от тебя такие глупости. – Гунастр налил вина себе и своему собеседнику. – Я не предполагал, что ты так наивен. Ведь ты со мной уже не первый год и должен был научиться видеть, кому можно доверять, а кому нельзя.

– Ты полагаешь, я этого не вижу?

Гунастр фыркнул и поперхнулся вином. Кашляя, он выговорил:

– Под лед тебя, к богам ада! Как же ты можешь что-то понимать в моих гладиаторах, нерадивый ты раб, если советуешь мне отпустить погулять в город строптивого киммерийца? Да он в ту же ночь передушит пол-Халога и удерет в свои горы.

– Ничего подобного.

– Давай прекратим этот бессмысленный разговор. Оттого, что мы переливаем из пустого в порожнее, все равно не будет толку. Лучше потолкуем о бабах.

Арванд обхватил свою кружку обеими ладонями и наклонился вперед.

– Будет куда полезнее, если этот дикарь станет видеть в тебе своего друга, – сказал он, не обращая внимания на то, что Гунастр шумно вздохнул и выразительно закатил глаза. – В конце концов, ведь ты ему не хозяин. Он принадлежит Синфьотли, значит, и главный его недруг – Синфьотли, а ты всего лишь надзиратель и возможный союзник. Отпусти его со мной в город. Обещаю не сводить с него глаз.

– Ну да, до того момента, пока он не воткнет тебе в шею ржавый гвоздь, ты будешь исправно следить за ним. Но после твоей смерти, Арванд, следить за ним будет уже некому....

– Знаю, и он перережет пол-Халога.

– Напрасно тратишь время. И прекрати ухмыляться, чертов ванир. Меня тошнит от твоих улыбочек.

– Я не ухмыляюсь.

Гунастр вдруг понял, что очень устал от бессмысленного спора и, что сейчас уступит своему помощнику, лишь бы тот отстал.

– Скажи мне откровенно, полоумный гладиатор, что ты задумал?

– Я хочу навестить вместе с ним одну очень добрую женщину...

– Женщину? Дьяволы преисподней, только этого не хватало...

– Ты, старый извращенец, и не понимаешь, как прекрасны эти не похожие на нас создания.

Гунастр поднял брови и в изумлении покачал головой.

– Удивительно, что я до сих пор терплю твою наглость.

Арванд рассмеялся.

– Благодарность киммерийца обезопасит тебя от его нападений, ведь варвары умеют быть признательными. Куда в большей степени, чем цивилизованные люди.

– Ты прав, – сдался наконец Гунастр. – Но учти, если что-нибудь случится, я выдам тебя родственникам погибших, а уж что они с тобой сделают – это меня не касается.

– Идет, – сказал Арванд.

Киммериец смерил Арванда недоверчивым взглядом, когда тот отпер замок и сделал приглашающий жест.

– Выходи же, – повторил тот. – Сегодняшний вечер наш. Я выпросил для тебя разрешение прогуляться в город.

Конан выскочил из своей каморки, все еще опасаясь подвоха. Видя его настороженность, Арванд улыбнулся.

– Мы идем в гости, – сказал он.

– Зачем это? – проворчал варвар. – Мне и здесь неплохо.

– Есть одно дело.

– Нужно кого-нибудь убить? – с надеждой спросил Конан, которого только что озарила эта догадка.

Арванд поперхнулся.

– Ты неисправим, киммериец. Нет, пока что никого убивать не надо. Идем же, клянусь, тебе понравится.

Гладиаторы вышли за ворота, и стражники тут же заложили за ними засов с внешней стороны казармы. Конан и Арванд двинулись по заснеженным улицам Халога.

Конан оглядывался по сторонам, запоминая расположение домов, переулков, подворотен и лазеек. Делал он это весьма откровенно, отчасти вследствие отсутствия навыка в таком деле, как скрытность, отчасти из желания продемонстрировать свое презрение этому ваниру. Арванд безмолвно усмехался. Он слишком хорошо понимал, что творится в душе молодого киммерийца.

Возле харчевни с вывеской, изображающей огромного бурого быка, на каждый рог которого было насажено по человеку, Арванд остановился.

– Здесь, – сказал он и толкнул низкую дверь с деревянной ручкой, потемневшей и отполированной тысячами прикосновений.

Вслед за ваниром Конан вошел в задымленное помещение, где было полно народу. Люди сидели на скамьях вдоль стен за длинными столами – ели, пили, галдели, стучали кулаками. Несколько дородных девиц, полураздетых и распаренных от духоты, суетились, разнося ужин и выпивку и уворачиваясь от щипков и неуклюжих попыток ухватить их за грудь. Конан проводил взглядом одну из них, потом другую. Перевел глаза на жующих и пьющих. С удивлением поймал себя на мысли о том, что потискать девушку ему, пожалуй, хочется больше, нежели расквасить физиономию кому-нибудь из этих противных гиперборейцев.

Арванд засмеялся и положил руку ему на плечо. Конан слегка вздрогнул, и ванир, почувствовав это, тут же убрал руку.

– Идем же, я познакомлю тебя с хозяйкой этого заведения. Ее имя Амалазунта, но мужчины называют ее Изюмчик. Клянусь, она и впрямь настоящий изюм – сладкая и липучая.

– А что такое "изюм"? – спросил Конан.

– Такое лакомство в Туране.

Конан шевельнул бровями, но ничего не сказал.

Предупрежденная заранее, Амалазунта ждала в своей комнате наверху. Арванд сразу заметил, что она нервничает.

– Привет, Черника, – сказал Арванд. – Ты еще на отмыла ротик? Так и ходишь с пятнышком под носом?

– Привет, – ответила она сердито.

– Гостей принимаешь?

– Только по одному, – ответила Амалазунта и бросила на Конана оценивающий взгляд. – И боюсь, ванир, что сегодня тебе здесь просто нечего будет делать.

– Тем лучше, – хмыкнул Арванд. – Я предамся неумеренному пьянству.

Конан стоял посреди тесной спаленки, чувствуя себя громоздким и неуместным предметом, и потому медленно сатанел.

– Желаю удачи, – сказал Арванд поцеловал Амалазунту в губы и вышел, захлопнув за собой дверь.

Амалазунта почувствовала, что краснеет. Она вдруг растерялась. Варвар продолжал молчать, хмуро глядя на нее холодными глазами, и не двигался с места. Он еще не решил, как ему относиться к ситуации: то ли переломать здесь всю мебель, связать женщину и удрать (но куда? и без провизии? безоружным?), то ли раздеть ее и выяснить наконец, стоит ли так переживать из-за женщин, как это делают некоторые знакомцы Конана.

– Как тебя зовут, красивый юноша? – спросила Амалазунта хриплым от волнения голосом.

– Конан, – буркнул он. – А тебя звать Амалазунта.

– Иди сюда, Конан, – позвала она еще более сипло.

Он отбросил последние сомнения и развязно плюхнулся рядом с женщиной. Кровать угрожающе затрещала под его внушительным весом.

– А у тебя всегда такой голос? – вдруг спросил он.

Женщина засмеялась и закашлялась.

– Нет, – сказала она.

– А, – отозвался Конан.

– Хочешь вина? – предложила трактирщица. – Мы с сестрой покупаем. Ты какое любишь – красное или белое?

– Неразбавленное, – сказал Конан.

Амалазунта рассмеялась, разливая вино по кружкам. Конан мрачно косился на нее, желая выяснить, уж не над ним ли она потешается. Но она выглядела такой славной и доброй, что в эту минуту он почти понял людей, мечтающих только о теплом доме, заботливой хозяйке и выводке детишек. Он глотнул действительно неплохого вина, поглядывая при этом на пухлую губку и бархатистую родинку Амалазунты, приникшей к своей кружке. Она заметила его взгляд и прошептала: "Что?.." Конан с грохотом поставил кружку на пол и схватил Амалазунту за плечо. Она с готовностью подсела к нему на колени. Губами, сладкими от вина, она поцеловала его в губы, одновременно с этим распуская завязки на груди. Припомнив откровения сверстников, Конан запустил ей за шиворот свою широкую мозолистую руку и нащупал роскошный бюст трактирщицы.

– Вот здорово, – сказал он. – Какие они у тебя мягкие... Они у всех такие?

– Что значит "у всех"? – обиделась Амалазунта, гордившаяся своей грудью, которая была, признана одной из наиболее соблазнительных в Халога.

– Просто я думал, грудь у женщин твердая, как камень. Вроде мускула... – Для наглядности он потыкал в свой железный бицепс.

"Какой дикий, – думала Амалазунта, чуть не облизываясь, – какой неиспорченный..."

Тем временем Конан неумело, но с энтузиазмом заголил ее до пояса и уложил на кровать, пристроившись рядом. Грубые мозоли на ладонях юноши царапали нежную кожу Амалазунты. Неловко повернувшись он задел ее бедро угловатым коленом, но даже не заметил этого. И когда его лапы сжали ее в объятиях так, что ребра женщины хрустнули, она только и подумала: "Наделает он мне синяков, медведь киммерийский".

Дальнейшее развитие событий от нее уже не зависело. Самозабвенно отдаваясь бурным, хотя и несколько беспорядочным ласкам варвара, Амалазунта, как в тумане, подумала о том, что последним аккордом этой симфонии наслаждения будет утренний рассказ о приключении старшей сестре.

12

Хильда спала плохо. К ней опять вернулись ночные кошмары, время от времени терзавшие молоденькую служанку Сунильд до того, как она появилась в этом зажиточном и почтенном доме. Она вновь видела, как дикая орда врывается в ее родную деревню, как падают под ударами копий и мечей близкие... копыто мохноногой лошади бьет по кувшину, и ослепительно белое молоко разливается по земле, брызги попадают Хильде на лицо, она слизывает их и понимает, что молоко скисло... Вся в слезах, она проснулась и обнаружила, что на кухне темно, в оконце висит молодой месяц, а то место в кровати, где обычно спит конюх Кай, пустует. Хильда пошарила в темноте, позвала приглушенным голосом: "Кай!" – но его нигде не было. Она вспомнила их вечерний разговор. Перед тем как отойти ко сну, Кай говорил, что его беспокоит поведение лошадей и что он подумывает провести ночь в конюшне и выяснить, что там происходит. Напрасно девушка отговаривала его. Кай только посмеялся над ее опасениями.

– Злые силы, говоришь?! – усмехнулся он и погладил по волосам перепуганную Хильду. – Бедняжка Хильда, ты шарахаешься от каждой тени.

– Кай, умоляю тебя. – Она заплакала. – Кай, не ходи. Если ты мне не веришь...

– Нет, почему же, я тебе верю. Что-то там происходит, ведь лошади не будут беситься ни с того ни с сего. Но вряд ли это "что-то" уйдет от доброго копья.

Но Хильда плакала так жалобно, умоляла так настойчиво, что он нехотя согласился остаться на ночь в кухне. И вот теперь она поняла, что согласие было притворным, только чтобы она перестала плакать и причитать. Стоило ей заснуть, как он тут же выскользнул за дверь и был таков. Мужчины всегда все делают по-своему, горестно подумала девушка, снова укладываясь в кровать.

Тревога не оставила ее, наоборот, стала еще сильнее. Ей казалось, что какая-то темная тень подходит к ложу, выступая из темноты сгустком сплошного мрака, потом открываются горящие красные глаза и Хильду обдает чье-то смрадное дыхание. Она хотела было закричать и проснуться – и подавилась криком. А тень все стояла и смотрела, и Хильда не могла пошевелиться. Минула, казалось, вечность, прежде чем страшные глаза закрылись и ужас отпустил служанку.

Она проснулась, вытерла с лица холодный пот. Сон был таким ярким, что Хильда даже подумала: уж не наяву ли все происходило?

Кая все еще не было. Заснул небось, сидя в засаде. Дрожа от холода, Хильда набросила на плечи теплую шаль – подарок Сунильд – и обулась. Вновь ее охватила тревога. Хильда выбежала из кухни и стремглав помчалась в сторону конюшни. Небо уже посветлело. Снег скрипел под кожаными башмаками. За ночь у северной стены дома намело сугробы, и с жутким предчувствием Хильда принялась осматривать свежий снег. Она была почти уверена, что сейчас увидит следы огромного волка. Замирая от страха, девушка наклонилась ниже, вглядываясь в рыхлый снег... и увидела. Следы были четкими и совсем недавними. Их еще не успело припорошить. Однако эти отпечатки оставили не волчьи лапы. Следы были человеческие. Всего час или два назад здесь пробежали маленькие босые ножки. Дыхание Хильды пресеклось. От ужаса она застыла на месте, полураскрыв рот.

– Боги, _ч_т_о_ это? – беспомощно пролепетала она онемевшими губами. Присев на корточки, девушка прикоснулась к следам дрожащими, пальцами. Она не понимала, почему ее испугало именно то, что следы такие маленькие, точно детские. Может быть, потому, что она ожидала найти свидетельства присутствия кого-то огромного, устрашающего.

– Кай! – сдавленным голосом вскрикнула она и вскочила на ноги. Она бросилась в конюшню, не замечая, что башмак с левой ноги свалился и увяз в сугробе. – Кай!

В конюшне было темно и резко пахло лошадиным потом. Девушка вытянула вперед руки и наткнулась на лошадиную морду. Ноздри животного трепетали. Хильда провела ладонью по его шее – животное было покрыто потом. Лошади в темноте беспокойно фыркали. Когда глаза Хильды свыклись с мраком, она различила сломанную перегородку. Белая кобыла лежала на окровавленной соломе с распоротым брюхом. Чувствуя подступающую к горлу тошноту, Хильда увидела зародыш жеребенка, вываленный из живота несчастной лошади вместе с внутренностями. Рядом с этими бесформенными останками бессильно лежала человеческая рука. Хильда захрипела, силясь крикнуть, позвать на помощь. Спазмы сдавили ее горло, и ее стошнило прямо на солому. Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем ей удалось прийти в себя и пошевелиться: Хильда сделала шаг вперед и прислушалась. Ничего. Еще шаг. Еще.

– Кай! – закричала она во весь голос.

Ей ответило тихое лошадиное ржание.

Превозмогая себя, Хильда подошла к белой лошади и обеими руками обхватила тушу в попытке сдвинуть ее. Наконец ей удалось вытащить из-под трупа Кая. Конюх был мертв. Левый глаз, неподвижный и белый, смотрел прямо на Хильду. Правая глазница была пуста и окровавлена. На шее остались следы чудовищных клыков, вся грудь исполосована когтями. Тупо глядя на обезображенный труп, Хильда замерла. Потом склонилась над ним и, не замечая выкаченного глаза и мертвого оскала, делавших Кая страшилищем, поцеловала его в лоб и в обе щеки.

Возле переднего копыта лошади что-то блеснуло. Хильда машинально протянула руку и подняла маленький блестящий предмет. Ей показалось, что это брошка или амулет. В темноте было не разобрать; Хильда завязала находку в угол шали и тут же забыла о ней.

Она встала. Голова убитого, покоившаяся у Хильды на коленях, с глухим стуком упала на пол. Пошатываясь девушка вышла во двор, набрала в горсть снега и стала вытирать лицо, запачканное кровью.

За спиной Хильды послышались чьи-то шаги. Тяжелые, мужские шаги. Хильда отчаянно закричала: "Нет!" – и упала на колени, закрывая лицо руками. Ее схватили и поставили на ноги. В розоватом свете раннего утра девушка узнала наконец своего хозяина – Синфьотли.

Белея, Хильда стала оседать в его руках. Асир сильно ударил ее по щеке и встряхнул.

– Очнись, девочка, – сказал он. – Приди в себя.

– Господин Синфьотли, – пролепетала Хильда, – это вы...

Слезы потекли по ее щекам, и она прижалась лицом к рукам Синфьотли. Он отстранил ее от себя.

– Что ты делаешь здесь в такой час, Хильда?

– Кай...

– Что с ним?

– Господин, он мертв. И белая кобыла, и нерожденный жеребенок...

– Как мертв? Почему?

– Волк разорвал их на части.

– Все-таки это был волк.... Но почему же Кай оказался ночью в конюшне?

– Он караулил, хотел подстеречь ночного разбойника... Я говорила, я знала, что добром не кончится, но разве мужчины слушают совета?

– Перестань причитать, детка, слезами горю не поможешь. Кай хотел изловить волка и погиб?

Она кивнула. Губы ее тряслись. И без того большой рот Хильды распух от плача.

– А ты почувствовала беду и пошла его искать так?

– Да...

– Ты видела следы волка?

Вместо ответа Хильда задрожала и прикусила губу.

– Хильда! – Он снова встряхнул ее... и вдруг пальцы его разжались. Он увидел след босой детской ноги. – Боги! – прошептал он. – Оборотень... Значит, это правда – то, что болтают люди, и в Халога действительно бродит вервольф... Но почему такой маленький след?

Девушка затрясла головой. Она хотела сказать, что именно это и перепугало ее больше всего, но не успела. Синфьотли уставился на служанку изучающим взглядом. Он только сейчас обратил внимание на странный облик Хильды. Она была почти раздета – если не считать рубахи (шаль с завязанной в уголке находкой она обронила в конюшне, даже не заметив этого) – и боса на одну ногу. Рубашка и руки Хильды были запятнаны кровью: кровавое пятно осталось на скуле после того, как она поцеловала погибшего.

Синфьотли так сильно сжал ее запястья, что она вскрикнула.

– А волчьих следов, значит, нет?.. – сказал он. Лицо хозяина, пересеченное красноватым шрамом, приняло угрожающее выражение и показалось и без того запуганной девушке дьявольским. Она задергалась пытаясь освободиться, и наконец завизжала:

– Пустите!

– Ты! – глухо проговорил Синфьотли. – Ясень Игга, как же мне раньше в голову не пришло! В моем доме!

– Я не понимаю, о чем вы говорите! – В ужасе она забилась, как пойманный зверек.

– Все ты понимаешь.

– Клянусь вам, господин, нет!

– Поймешь, значит, когда в тебя вгонят осиновый кол.

Она широко раскрыла глаза и застыла. До нее не сразу дошел смысл этих страшных слов. А когда она поняла, то испустила громкий вой, похожий больше на крик подраненного животного, и изогнулась дугой в тщетной попытке вырваться из железных клещей Синфьотли.

– Лисица, – с отвращением сказал он. В этот момент девушка и впрямь была безобразна, как настоящая ведьма. Ключицы выступили, жилы на тоненькой шее напряглись, рот растянулся едва ли не до ушей. Жалкие волосы Хильды слиплись от пота. Синфьотли ударил ее по лицу так, что в глазах у нее почернело, скрутил ее, ловко связал своим поясом и как есть, раздетую и наполовину босую, потащил к дому, где собирался обычно Совет Старейшин.

Когда Арванд ближе к вечеру появился в "Буром Быке", Амалафрида встретила его кислой улыбкой.

– Дай мне мяса и побольше вина, прекрасная Амалафрида, – обратился к ней Арванд, от которого уже несло пивом. – Воистину, твои руки – весла котлов, твои ноги – столпы очага, твои глаза – факелы спальни, твои...

– Забирай свое вино и отойди от меня, – оборвала его излияния женщина, с силой отпуская на прилавок большой синий кувшин с отбитым носиком. Кувшин изображал дятла.

Арванд взял его в руки и покачал головой в преувеличенном сожалении.

– Видно, и эта птичка, подобно мне, пыталась достучаться до твоего каменного сердца, о лань в лоне Бурого Быка, в надежде поживиться червячком твоей благосклонности. Но, увы, твое сердце как камень и она разбила о него свой клювик...

– Сейчас будет тебе червячок, – рявкнула Амалафрида. – Проваливай, кому говорят!

– Ладно, ухожу. А где Черничное Пятнышко? Может, она будет со мной поласковее.

– Амалазунте ты теперь и даром не нужен. У нее там, наверху, сидит а еще вернее, лежит – гора стальных мышц, снабженная бездонным желудком и напрочь лишенная мозгов. Идеальный мужчина, как раз под стать моей сестрице.

Арванд хихикнул. Фрида еще больше рассвирепела.

– С тех пор как он повадился таскаться к ней, он обожрал нас хуже целого полка ландскнехтов! Разорение! А она и слышать не хочет о том, чтобы умерить расходы. Говорит, что он трудится за четверых, а кушает только за троих, – экономию выискала, дрянь эдакая!

Арванд был уже багровым от смеха. Наконец Амалафрида нашла, что тот слишком уж развеселился для того, чтобы быть просто сторонним наблюдателем этой истории, и подозрительно спросила:

– Уж не ты ли его сюда и привел, старый сводник?

– А что? – Арванд не смог удержаться от ухмылки. Фрида исходила пеной от злости и зависти.

– Так вы все заодно! – закричала она.

Арванд попятился.

– Только не бей меня, прекрасная, – сказал он, но Фрида продолжала бушевать:

– Это заговор!

– Но ведь у тебя есть такой замечательный погонщик... – напомнил ей Арванд.

Последнее замечание переполнило чашу терпения старшей сестры. В голову Арванда полетела увесистая глиняная кружка. Гладиатор ловко увернулся, и метательный снаряд угодил в ни в чем не повинного охотника, промышляющего пушниной. Тот немного покачнулся, поднялся из-за стола и стоя поглядел на Амалафриду. При виде его широких плеч разбушевавшаяся трактирщица вдруг разом успокоилась и устремилась к пострадавшему.

– Вы не пострадали? – осведомилась она. – Мы могли бы подняться в мою комнату и перевязать ваши раны. Я умею врачевать тела...

Арванд откровенно захохотал и с кувшином в руке начал подниматься по лестнице.

Возле двери, которую он очень хорошо знал, Арванд остановился и позвал:

– Конан! Ты здесь?

Он услышал возню, вздохи, потом ясный мальчишеский голос отозвался:

– Арванд? Входи.

Конан сидел на разоренной кровати и спокойно жевал мясо, срывая его зубами с бараньей ляжки. Амалазунта уже успела кое-как одеться и с недовольным видом заплетала волосы.

– Привет, Черника – сказал Арванд. – Там, внизу, твоя сестра просто рвет и мечет. Чуть голову мне не снесла.

Амалазунта расцвела.

– А ты действительно сделал мне царский подарок, ванир.

Арванд уселся рядом с Конаном и налил вина в его кружку, после чего принялся пить из носика кувшина.

– Я слишком пьян, – сказал он спустя несколько минут, – слишком пьян, чтобы вспомнить...

Амалазунта перебросила косу за спину и похлопала его по щекам ладонями.

– Приди в себя, старый греховодник. Тебя привело сюда какое-то дело?.. Что-нибудь новое об оборотне?

– Оборотень, – сказал Аренд помрачнев как туча. – Спасибо, что напомнила, Черника. Да, оборотень.

Он оставил кувшин и потряс головой. Конан с интересом наблюдал за ваниром. Сделав несколько глубоких вздохов, Арванд заговорил более трезвым голосом:

– Вот что я хотел вам сказать, друзья мои: сегодня утром вервольф задрал конюха в доме Синфьотли.

При имени ненавистного асира Конан выронил мосол. Кость больно стукнула варвара по босой ноге.

Арванд продолжал:

– Бедный парень караулил в конюшне. Видно, думал подстеречь и убить ночного вора, но волк задрал белую кобылу, а конюху перегрыз горло – и был таков.

– Вот и хорошо, – заметил Конан не без удовлетворения. – Жаль только, что не я тот волк.

Отмахнувшись от варвара, Арванд добавил:

– Их стряпуха по имени Хильда, жена этого конюха, среди ночи проснулась и не нашла мужа рядом. Видно, у них уже велись разговоры о волке, потому что она побежала в конюшню, забыв даже одеться как следует, да еще башмак утопила в сугробе...

Конан вдруг заинтересовался.

– Ну и?.. – спросил он, заблестев глазами.

– Синфьотли схватил ее, когда она выходила из дверей конюшни, босую, полуголую, в пятнах крови... А наш оборотень; как известно, оставляет на снегу, кроме волчьих, еще и человеческие следы. Детские или, что вернее, женские...

– Боги... – прошептала Амалазунта. – Значит, мы ошибались, и оборотень – это Хильда?

Арванд медленно покачал головой.

– Нет. Синфьотли увидел, что рот у нее окровавлен, и впал в ярость. А когда он впадает в ярость, он плохо соображает. Его тоже можно понять вервольф позорит его дом, бросает тень на его семью. Да и Хильда появилась у них совсем недавно, а буквально через несколько месяцев по Халога начал шастать волк, под утро явно скрываясь у них в доме или где-то по соседству.

– Но кровь на губах?..

– Несчастная девочка, наверное, поцеловала погибшего. Все это совпадение, я уверен.

Конан кивнул.

– Да, – сказал он. – Служанка тут ни при чем. Это Соль, глухая, – вот кто озорует ночами. Я видел ее собственными глазами. Да и тот парень, что путался с Фридой, говорит, будто ведьма – писаная красавица и с золотыми волосами.

– Ну а Хильда – настоящий крысенок, – заключила Амалазунта. – Косички у нее тоже темные, два мышиных хвостика. Кстати, где она теперь? В тюрьме?

– Они приковали ее к столбу пыток на площади перед домом Совета Старейшин, – сказал Арванд. – Завтра утром ее побьют камнями, тело пронзят деревянными кольями и сбросят под лед в проточную воду ручья за городом.

Конан широко зевнул.

– Представляю, каково будет на душе у Синфьотли, когда он узнает, что оборотень – его родная дочь, а он по ошибке отдал на расправу эту Хильду и тем самым замарал себя убийством женщины, да еще невольницы!

Арванд поднялся.

– Ты уходишь? – с надеждой спросила Амалазунта.

– Да, – ответил Арванд. – Конан, я хочу, чтобы ты пошел со мной.

– Ну вот еще, – проворчал варвар.

– Для тебя есть важное дело, – пояснил Арванд. – Мне одному не справиться. Нужен такой богатырь, как ты.

– А, – протянул Конан, явно польщенный. – Тогда ладно. До завтра, Иземчик.

– Изюмчик, – обиженно поправила трактирщица.

Конан сочно чмокнул ее в губы, взял с кровати свой меховой плащ, потом обулся и встал.

– Я готов, – объявил он.

Они вышли, притворив за собой дверь. Расстроенная Амалазунта рассеянно обглодала баранью ногу, брошенную Конаном, допила вино, оставленное Арвандом, и с приятной тяжестью в желудке погрузилась в глубокий сон.

13

Луна, похожая на разломанную пополам краюху хлеба, ярко освещала заснеженные улицы спящего города. Конан и Арванд тихо крались вдоль домов, пока наконец перед ними не расступились здания и они не увидели круглую площадь, мощенную булыжником. Посреди площади возвышался большой деревянный столб. Рядом маячил часовой в меховой шапке. Он разложил два костра, потягивал пиво и с сомнением поглядывал на оставленное ему оружие – длинный деревянный, кол, довольно прочный и остро заточенный.

Старейшины рассудили, что именно таким орудием легче всего будет покончить с оборотнем, если что-нибудь вдруг случится.

"Если она примется за свои колдовские штучки, бей прямо в сердце", отечески посоветовал солдату один из мудрых старцев, бросил на прикованную к столбу Хильду трусливый взгляд и поспешно удалился. Часовой с тоской посмотрел ему вслед, сплюнул на снег и стал готовиться к утомительному ночному дежурству.

Время от времени он с подозрением поглядывал на пленницу, но та и не думала приниматься за "колдовские штучки".

Самой сильной магией, на которую оказалась способна маленькая Хильда, были безмолвные слезы и постукивание зубов. Она замерзла. Костры, возле которых грелся часовой, уделяли толику тепла и пленнице, но этого было явно недостаточно.

Хильда не пыталась сопротивляться, протестовать и вообще хоть как-то бороться за свою жизнь. Короткий жизненный опыт убедил девушку в том, что от нее самой вообще ничего не зависит. Она ли из кожи вон не лезла, пытаясь угодить Сунильд и ее сыновьям – первым из хозяев, кто обращался с ней сносно, – но малейшее подозрение в колдовстве было для Синфьотли достаточным основанием отдать ее в руки палачей. Он даже не выслушал ее объяснений. Он даже не позволил ей одеться. Она так и стояла у столба в одном башмаке.

На небо высыпали звезды. Поднялась луна. Шло время, но Хильда и не думала превращаться ни в лисицу, ни в волка. Она неподвижно смотрела в огонь бессмысленными глазами и дрожала с головы до ног. Цепи, сковывающие ее, все время позвякивали.

Часовой глотнул из фляги пива и покачал головой. Какая уродина эта молоденькая ведьма! А он-то думал, что молодые ведьмы все как на подбор раскрасавицы, а уродливыми становятся к старости, когда не могут уже очаровывать людей красотой и прибегают к иному оружию – страху и отвращению. Но эта была тощенькая, как сушеная рыба. Рубаха не скрывала ни торчащих ключиц, ни ребер, ни жалкой, плоской, почти детской груди. Остренький носик Хильды покраснел, темные, похожие на мышиные хвостики косички разлохматились.

Часовой ощутил, как в нем шевельнулось нечто вроде сочувствия, и угрожающе помахал перед лицом Хильды острым колом.

– Эй _т_ы_, – сказал он, – без колдовства, ясно?

– Ясно, – сипло отозвалась Хильда, которая не поняла, почему он сердится на нее.

– То-то. – Он опустил кол. – Да ты, девка, вся горишь, как я погляжу. Болеешь. Еще бы, такой мороз, а ты, считай, голая. Так ведь завтра тебя побьют камнями, так что это даже к лучшему. Ничего не почувствуешь. А может, за ночь замерзнешь, отмучаешься.

Он вздохнул и допил из фляги свое пиво.

Чьи-то жесткие пальцы сдавили ему горло. Часовой захрипел и выронил флягу. Несколько капель пива вытекло из его раскрывшегося рта. Он хотел было крикнуть, но уже не смог. Отточенный кол выпал из его пальцев. Часовой дернулся в последний раз и затих.

Хмыкнув, Конан опустил тело на снег. Когда варвар, до самых глаз закутанный в меховой плащ, выпрямлялся, Хильда увидела его в красноватом прыгающем свете костра. Он показался девушке огромным лохматым зверем, бесшумно выступившим из ночного мрака. Пленница в ужасе смотрела, как этот зверь поднимается над убитым солдатом, становясь все выше и выше, как он на глазах превращается в человека – страшного свирепого человека, все еще разгоряченного недавним убийством. Хильда беззвучно закричала, как кричат в кошмарном сне, и задергалась, стараясь освободить хотя бы руки. Чудовище приближалось к ней, разглядывая ее холодными равнодушными глазами.

– Подожди, Конан, – послышался чей-то голос, и из мрака вышел второй – худощавый, стройный. Он отстранил чудовище, которое замерло, недовольно ворча, и подошел к девушке вплотную. Она увидела совсем близко его лицо, уже немолодое, с темными глазами и острыми скулами. Тяжело дыша, она уставилась на него, не зная, какого еще ужаса ей ждать.

– Детка, – негромко проговорил он, – не бойся. Я – человек, и вот этот дикарь в мохнатом плаще – тоже человек, не оборотень.

Она зашевелила губами, потом с трудом прошептала:

– Убейте меня.

– Глупости, – произнес темноглазый, – я попрошу тебя кое о чем, Хильда. Пожалуйста, не бойся и молчи. Если ты будешь меня слушаться, все будет хорошо.

Конан подобрался к столбу и подергал цепи.

– Порвать? Не порвать? – пробормотал он себе под нос, а потом плюнул на ладони, ухватился покрепче за столб, уперся ногами в землю, вскрикнул утробным голосом и выворотил столб вместе с прикованной к нему пленницей. Держа ее на вытянутых руках, варвар осведомился:

– Эй ты... жертва... я тебе ничего не повредил?

– Нет, – прошептала Хильда.

Конан завернул ее вместе с орудием пытки в свой плащ и взвалил на плечо.

– Не проще ли было вырвать цепи? – спросил Арванд.

– А, некогда, – бросил Конан. – Идем.

И они быстро зашагали по ночному городу.

Конан и Арванд вернулись в казарму под утро, безобразно пьяные и довольные жизнью. Когда они появились в столовой, где уже гремели миски, их встретил дружный свист.

– Эй, Ходо! – крикнул Хуннар, который специально садился за длинный стол подальше от своего приятеля: во-первых, чтобы был предлог орать и производить побольше шума, а во-вторых, из соображений безопасности. Оторвись от каши, болван ты жирный, и погляди только, кто к нам пожаловал!

– М-м, – промычал Ходо. – Два подгулявших ублюдка. А мне-то что за дело?

– И тебе нет дела до того, в каком изысканном обществе напивается теперь его благородие Арванд?

Конан плюхнулся на скамью, обеими руками притянул к себе миску с кашей, из которой только что ел Хуннар, и принялся уплетать за обе щеки.