Текст книги "Песня снегов"

Автор книги: Дуглас Брайан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Но у погонщика были и другие причины оставаться в харчевне и не спешить покидать ее. Однако даже вспоминать об этом он боялся.

Амалафрида, старшая из сестер, подсела за стол поближе к одинокому парню.

– Что-то ты невесел, сокол сизокрылый, – вкрадчиво проговорила хозяйка трактира.

Погонщик удостоил ее мрачным взглядом. Амалафрида поежилась, кутая свои тяжелые округлые плечи в белый платок.

– Не гляди так, дырку прожжешь, – сказала она. – Что тебя гнетет, друг? Поссорился с девушкой?

– Я с собой в ссоре и со всем светом, – в сердцах сказал погонщик. Не терзай мне душу, Фрида.

Женщина прищурилась, вглядываясь в широкое, скуластое лицо погонщика.

– А, так ты меня знаешь, – протянула она. – То-то и я гляжу: личность твоя мне знакома. Мы с тобой уже?..

Погонщик кивнул. Он уже как-то раз имел с ней дело. Ему было лень ублажать Амалафриду – для того чтобы эта дама осталась довольной и утром вознаградила усилия кавалера бесплатным завтраком, с вином и жареной бараниной, нужно было очень и очень-постараться. Но выхода не было: или сейчас же расплатиться за ужин, встать и уйти в ледяную ночь, где бродит... (он содрогнулся и качнул головой, отгоняя жуткое воспоминание). Либо час-полтора напряженного труда – и безопасный ночлег рядом с жаркой, как печка, и мягкой, как перина, женщиной. Последнее улыбалось ему куда больше.

– С собой поссорился, говоришь? – задумчиво переспросила Амалафрида. – Да, плохо дело.

Погонщик знал, что в душах сестер жив и всегда готов пробудиться нерастраченный материнский инстинкт. Любой из завсегдатаев "Бурого Быка" мог найти здесь поддержку и понимание – насколько Амалазунта и Амалафрида в состоянии были что-либо понимать. Он опустил голову, прижался лбом к мягкой руке Амалафриды.

– Это был страх, – прошептал он. – Страх. Он шел впереди, как глашатай. Он точно трубил мне прямо в уши: "Они идут... они идут!" И я потерял голову и помчался куда глаза глядят... чуть не замерз...

– Выпей еще пива, – предложила женщина. – Горе влагу любит.

Не слушая ее, он продолжал как в бреду:

– А потом того купца нашли полурастерзанным, а его рабов насмерть замерзшими... Значит, не приснилось мне, значит, все было на самом деле...

– Погоди-ка, – перебила Амалафрида. – Это ты о ком? Это ты о том торговце из Офира, которого сопровождали черные демоны?

– Я его вез до Халога.

– Так разве ты не слышал, что сказали старейшины? Игг наслал зверя, дабы оборонить нас от сил Зла.

– Игг! Ты можешь верить болтовне этих растерявшихся стариков, Фрида, но я-то знаю правду! – Погонщик поднял голову и посмотрел женщине в глаза долгим тяжелым взглядом.

– Какую правду? – прошептала Амалафрида. – Ты сомневаешься в мудрости старейшин?

– Сомневаюсь ли я? Да я не сомневаюсь в том, – что они ни бельмеса не знают, вот так-то!

Он налил себе еще одну кружку и залпом осушил ее.

– Фрида, – прошептал он, – мне страшно. Он найдет меня по запаху и сожрет мои внутренности... Он вырвет мне сердце...

– Да кто – "он"? О ком ты говоришь?

– Огромный, белый волк...

– Ты видел его? Ты видел Иггова Зверя? – жадно допытывалась Амалафрида.

– Да... – еще тише отозвался погонщик. – Фрида, это были вовсе не черные демоны, те чернокожие. Простые люди, только темные. На юге есть королевства, где все такие чернокожие, даже короли. О, эти бедняги замерзли в наших снегах. А офит был всего лишь купцом, немного более жадным и чуток более храбрым, чем другие. Никаким не колдуном.

– А Иггов Зверь – какой он?

– Он появился бесшумно. Он... У него человеческие глаза. И это еще не все. На спине у него сидела девушка...

В голосе погонщика прозвучало столько ужаса, что по спине Амалафриды пробежала дрожь.

– Да хранят нас светлые силы, – сказала она. – Хвала богам, мы-то здесь в безопасности. Уж Амалазунта об этом позаботилась: на крыше громовой знак, у притолоки ветка омелы, под порогом просыпано зерно, окна обведены крестами – ни молнии, ни злому духу не залететь к нам сюда.

– Это был вервольф, – сказал погонщик. – И страх бежал впереди него.

– Ну ладно, хватит тебе об этом, – решительно произнесла Амалафрида. – А то мне самой уж стало не по себе. Ты ведь переночуешь у нас в доме, не так ли?

Она провела языком по губам. Погонщик приподнялся, схватил ее за шею, привлек к себе и крепко поцеловал в жадный рот.

Огромное ложе Амалафриды шуршало свежей соломой. Нежась среди пушистых одеял, сшитых из звериных шкур, погонщик и трактирщица негромко переговаривались. Уставшие после бурных ласк, они обменивались краткими ленивыми замечаниями. Оба сходились на том, что зима нынче ранняя, но снега было пока немного, а это плохо для урожая – выстудит землю.

Вдруг погонщик прервал себя на полуслове и затаил дыхание. Женщина почувствовала, как он напрягся, как будто ужас пронзил его, пригвоздил к постели.

– Что с тобой? – спросила она, обхватив его руками.

– Слышишь? – выдохнул он еле слышно. – Где-то воет волк.

Амалафрида прислушалась, но не уловила ни звука за плотно закрытыми ставнями.

– Тебе что-то чудится, золотце, – сказала она.

Но он разомкнул ее руки, высвободился из ее объятий и сел. Глаза его широко раскрылись.

– Волк, – повторил он. – Огромный белый волк с человеческими глазами...

Зверь стоял, широко расставив лапы, и глухо ворчал. Шерсть на его загривке поднялась дыбом. Тело молодого охотника, застигнутого вне городских стен ночным мраком, лежало на снегу, и темное пятно уже расплывалось под ним. Зверь поднял окровавленную морду и снова завыл. Потом лег, пристроив голову на ноги мертвеца, обутые в меховые унты, – к левой все еще была привязана лыжа – и стал ждать.

Она приближалась. Легкая, как птица, неслась она по снегу. Белое платье Соль развевалось, и казалось, будто девушка не бежит, а летит, не касаясь земли. Скорее к отцу, он зовет, он снова зовет – ничего другого она не знала, кроме этого настойчивого зова. Ни бабка Сунильд ни Синфьотли, считавший Соль своей дочерью, ни кто-либо из слуг еще не заметил таинственных ночных отлучек девушки. Но даже если они и заподозрят неладное и выследят ее – ничто не сможет ее остановить.

Она не вполне понимала, что с ней происходило в такие дни. В самом начале ночи ее будил неясный голос, который она воспринимала не как звук, а как неожиданный и сильный толчок крови. Не обуваясь в одной рубахе выходила она из дома, делала навстречу этому зову шаг, потом другой... и куда-то проваливалась точно падала в бездонный колодец. И вот она уже бежит, летит, гонимая нетерпением, – к нему, к отцу, к единственному родному по крови существу, – и ни холода, ни страха не ощущает юная, беззащитная, почти нагая девушка, ночью, одна, на заснеженной равнине.

Увидев в снегу перед волком труп, она с размаху остановилась, как будто споткнулась о невидимую преграду. Великие боги, второй загрызенный оборотнем за несколько дней! Люди так просто этого не оставят. Они мстительны, эти смертные. Скоро они начнут охотиться на Сигмунда и рано или поздно затравят его.

Закрыв лицо руками, Соль бурно зарыдала. Ей до смерти жаль было молодого охотника. За поясом у него висела связка соболиных шкурок. В заплечном мешке еще оставались хлеб, фляга с вином, веревки. Он торопился домой с богатой добычей, но не успел, и волк-Сигмунд настиг его. Волк на брюхе подполз к девушке и уткнулся мордой в ее колени. Не замечая, что белое полотно рубашки пачкает чужая кровь, Соль обняла волка, прижалась лицом к его взъерошенному меху, остро пахнущему диким зверем.

"Отец, – подумала она, – отец мой, как я люблю тебя, дикий мой зверь, таящийся в ночи!"

Соль и прежде обращала свои мысли к другим, без всякой надежды на то, что ее когда-нибудь поймут. Она научилась говорить, произносить слова вслух, но редко прибегала к этому умению – оно было почти бесполезно (если не считать молитв), поскольку девушка все равно не могла бы услышать ответа.

Что-то изменилось в ней после ночных полетов сквозь колодец – как сама она определяла свои таинственные вылазки, – потому что эта новая Соль умела слышать мысли.

И отец ответил ей:

"И я люблю тебя, моя Соль. Ты вернула меня к жизни, моя храбрая девочка".

Ничему не удивляясь, Соль мысленно сказала:

"Разве это жизнь для мужчины из нашего рода? В шкуре хищного зверя, лишь изредка – человеком..."

"Жизнь прекрасна и в волчьем обличье, дочка".

"Зачем ты убиваешь их, отец?"

"Ты спрашиваешь, почему я убиваю людей, Солнышко-Соль?"

"Да, – страстно откликнулась она. – Они не простят нам. Они уничтожат тебя, и ты умрешь истинной смертью".

"Пусть сперва поймают, а затем одолеют".

"Люди умны, хитры. Ты попадешься в их ловушки. Отец, отец, я не переживу этого".

"Я – волк по имени Сигмунд. Я живу так, как мне нравится. Никто из племени людей не страшен мне".

"Ты не настоящий волк, – возразила она. – Ты оборотень. Не надо охотиться на людей, отец. Разве тебе мало телят и коз из здешних стад?"

"Мало! – Теперь от Сигмунда исходили жадность и рвущийся из глубины души восторг. – Знала бы ты, какое наслаждение, какое острое блаженство выследить это хитрое, осторожное, злобное существо – человека, перехитрить его, пересилить... увидеть страх в его дерзких глазах, услышать мольбу из его дерзких уст... и убить его".

Соль отчаянно затрясла головой.

"Попробуй сама, – предложил Сигмунд. – У них сладкая плоть".

Соль в ужасе посмотрела на волка, потом на кинжал Младшего Бога, который стискивала в руке. Встала. Волк отошел в сторону и сел, полураскрыв пасть. Девушка утоптала плотнее снег босой ножкой, вонзила в землю кинжал, взмахнула руками, как будто собиралась взлететь, – и прыгнула.

Отчаянные рыдания Соль разбудили Сунильд. Старая женщина давно уже подозревала, что с внучкой творится неладное, но объясняла это для себя тем, что девочка входит в возраст и настала пора подобрать ей хорошего жениха.

Спускаясь в трапезную, она услышала, как конюх говорил кухарке Хильде:

– На рассвете лошади ровно сбесились. И ржут, и бьются, чуть стойла не разнесли. Я уж подумал, не волк ли шастает...

Глупости, сердито подумала Сунильд, какие еще волки в городе?

Соль лежала на полу возле очага и глухо стонала, кусая губы. Слезы текли из ее глаз. Распущенные волосы полны золы, белая рубаха мокра до колен, выпачкана кровью. Босые ноги покраснели и распухли.

– Боги милосердные! – Сунильд побледнела и заломила руки. – Что с тобой, Соль? Что с тобой сделали? Кто они? Где ты была, дитя?

Она бросилась на колени возле девушки, схватила ее за плечи, несколько раз сильно встряхнула.

– Где ты была? Где?

Соль смотрела на нее бессмысленными глазами. Она догадывалась, о чем спрашивает Сунильд но все равно не могла ответить. Глухота обернулась для нее неожиданным союзником.

Сунильд обняла внучку, прижала к себе, принялась гладить по спине, содрогающейся от рыданий.

...Как долог был полет над рукоятью кинжала! Она взмыла в воздух, и снег остался далеко внизу. Она почувствовала еще в прыжке, как вытягивается ее тело, и, еще ничего не успев осознать, упала уже на четыре лапы.

Сразу же тысячи незнакомых запахов ударили ей в ноздри. Раскинувшийся вокруг мир оказался куда богаче, чем представлялось убогой девочке, в чьем немощном теле обитала душа Соль. Волчица ощутила презрительную жалость к себе самой в человеческом обличье. Она потянулась, с удовольствием ощущая свое новое тело – сильное и гибкое.

Белый волк, сидевший поодаль, вскочил и бросился к ней. Ласково повизгивая, он слегка прихватил ее зубами за загривок. Она увернулась ударила его лапой. Незнакомая радость заполнила сердце Соль. Бремя забот, страшная тайна происхождения, смерть и посмертная жизнь Сигмунда – все это куда-то исчезло. Свободная от человеческих дум и страхов, Соль-волчица могла позаботиться о себе куда лучше, чем девочка Соль, наследница высокородной Сунильд.

Только вот эта ущербная луна в небе и странная тоска...

"Соль! Ты понимаешь? Теперь ты меня понимаешь?"

"Да! Да! Да!"

Подпрыгивая, молодая волчица кружилась по снегу в погоне за собственным хвостом, исполняя самую обыкновенную щенячью пляску радости.

Она была крупной, хотя и не такой внушительной, как волк-Сигмунд. И у нее был чудесный золотистый мех, какого вообще не бывает у волков.

Волки понеслись по равнине. Они довольно долго гонялись друг за другом. Потом Соль остановилась. Пасть волчицы была распахнута, язык вывален. Желтоватые зубы поблескивали в лунном свете.

"Я голодна, Сигмунд".

"Хо! Я уделю тебе от своей добычи, прекрасная волчица с золотистым мехом".

Она вскочила. Внезапно тревога охватила ее. Волк подбежал к ней, ткнулся мордой в ее впалый бок.

"Что случилось?"

"Не знаю... Не помню... Я почему-то не должна угощаться от твоей добычи, Сигмунд".

"Почему? Кто сказал тебе это?"

"Никто. Я просто это откуда-то знаю... Мы не волки, Сигмунд! Мы люди!"

"Мы – дети Младшего Бога, Соль. Человечье племя – еда для нас".

Они побежали назад, к телу молодого охотника. Волчица трусила, опустив голову. Сотни, тысячи незнакомых запахов сводили ее с ума. Но вот она уловила острый запах крови, и шерсть на загривке поднялась у нее дыбом. Верхняя губа задралась нос сморщился. Этот запах дразнил, вызывал непреодолимое желание грызть рвать на части.

Жадно ворча, волки накинулись на свою жертву. И никогда еще трапеза не доставляла Соль такого наслаждения – даже во время пиршества в доме высокородной Сунильд, когда подавались самые изысканные яства. Ни одно блюдо, приготовленное искуснейшим поваром, не может сравниться со свежим сырым мясом, думала волчица, облизываясь.

Волк подбежал к ней, обнюхал ее морду. Глаза его искрились.

"А знаешь, почему убывает луна, Соль?"

Ее зрачки загорелись красным огнем, и она подобралась, готовая вновь играть – кусать, бить лапой, отскакивать, пускаться в бегство.

"Нет! Нет! Не знаю!"

"Потому что мы, волки, каждый вечер откусываем от нее по кусочку!"

Тревога задела волчицу темным крылом. Она снова вспомнила.

"Но мы не волки, Сигмунд!"

"Нет, Соль, мы волки. Забудь об ином".

"Я не хочу забывать. Смотри!"

Волчица разбежалась и пролетела над кинжалом Младшего Бога. И упала у лап Сигмунда худенькой девушкой в длинной рубахе. Мокрый волчий нос ткнулся в ее лицо. Она поцеловала окровавленную морду, вынула из снега кинжал, встала.

Девушка сделала шаг назад и споткнулась о труп молодого охотника, изуродованный и наполовину съеденный волками.

В ужасе она уставилась на него, вспоминая, с какой жадностью только что сама рвала его зубами. Тошнота подступила к горлу Соль, и она прижала ко рту ладони. Смутно чувствуя свою вину, волк сел рядом с ней и навалился тяжелым боком на ее ноги.

Соль оттолкнула его и побежала...

Она не знала, сколько перемени неслась по равнине, не помнила, как оказалась в городе, как миновала стражу у ворот. Она вновь словно провалилась в небытие. Кони бесились, собаки лаяли, когда она пробиралась по ночному городу. Что-то от дикого зверя еще оставалось в девочке Соль, и ей было страшно.

8

Арванд взял из рук Амалафриды кувшин густого темного эля, глиняную кружку и кусок солонины и отправился к своему любимому столу, в самом дальнем углу харчевни, откуда открывался превосходный вид, во-первых, на голову бурого быка, главное украшение харчевни (подарок Огла Чучельника, чудака, влюбленного некогда в Амалафриду, когда та была еще ребенком), а во-вторых и в-главных, на входную дверь. Пробираясь мимо хозяйки, ванир не преминул ущипнуть ее за круглый бок. Женщина хихикнула.

– Я нашла себе кое-кого получше, чем ты, старый убийца.

– Как ты хочешь, Фрида. Я ведь не настаиваю.

Арванд уселся, налил себе в кружку эль и принялся тянуть, поглядывая на собравшихся. Здесь, в "Буром Быке", он отдыхал. Хотя Гунастр давно уже относился к нему как к своему другу и наследнику, Арванд все еще считался его рабом. В последнее время ванира это стало угнетать.

Сегодня ему недолго пришлось оставаться в одиночестве. Вскоре к нему подсела младшая из сестер, Амалазунта. На локтях у нее были ямочки, на щеках ямочки, над верхней губой слева большая бархатистая родинка. Первый любовник достойной трактирщицы, гладиатор, родом из Турана, которого она не могла забыть до сих пор, называл меньшую сестру из-за этой родинки Изюмчик.

Она навалилась на стол грудью и весело сказала Арванду:

– Привет, Протыкатель Дырок.

– Привет, Черничное Пятнышко. – Гладиатор ласково погладил ее по локтю.

– Ты мне нужен, знаешь.

– Зачем? – спросил Арванд и потрепал ее по щеке. Она была такая пухленькая, что ему все время хотелось ее укусить. – Насколько я знаю, твою дырку давно уже проткнули.

– Фи, грубиян. – Амалазунта надула губы. – Я не в том смысле. Просто мне нужен надежный, храбрый, разумный мужчина...

При каждом новом эпитете Арванд кивал.

– В самую точку, Изюмчик. Считай, что уже нашла такого. Я сразу же узнал свой портрет.

– ...да, и непременно мужчину...

– Гм. Разумеется.

– ...в качестве _д_р_у_г_а_...

– Это еще и лучше, Черника, ведь _д_р_у_г_о_м_ быть куда проще, чем протыкателем дырок...

– ...чтобы посплетничать, – заключила Амалазунта.

Арванд поперхнулся и долго кашлял, пока слезы не выступили у него на глазах. Амалазунта заботливо постучала его по спине.

– Уф! – выдохнул он. – С тобой свихнешься, Черника. Зачем же тебе для сплетен понадобился _м_у_ж_ч_и_н_а_? Не проще ли почесать язык с городскими женщинами у колодца? Вот где ты найдешь полное понимание.

– Не прикидывайся глупее, чем ты есть, – заметила трактирщица. Разве среди женщин я сыщу умного советчика, который к тому же меня успокоит и никому ничего не разболтает?

– Да, ты права, – признал Арванд. – Ладно, выкладывай, что случилось. У вас с сестрой беда?

– И да, и нет. Если беда, то не только у нас. Слушай, ванир. Вчера вечером Фрида подцепила одного парня. Он просто трясся от ужаса и готов был на все, лишь бы не выходить на улицу. Он ей такого понарассказывал...

Слушая историю погонщика, которую Амалазунта передавала по всем правилам: с драматическими паузами, придыханием, "большими глазами" и так далее, Арванд мрачнел все сильнее. История слишком проста, чтобы быть ложью. Арванд никогда и не верил тому, что волка послал Игг, а бродячий торговец был колдуном в союзе с демонами. Кто слышал в Халога о черных демонах? Никто. А вот вервольфы и другие оборотни – вепри, лисицы явление в Гиперборее, Асгарде, Ванахейме хоть и не частое, но все же не такое уж небывалое.

– Ну, что ты на все это скажешь? – спросила Амалазунта.

– Ты правильно поступила, Черника, что рассказала мне, а не женщинам. Новость жгла тебе язык, но ты дождалась собеседника, который умеет молчать, моя умница.

– А что, об этом и впрямь лучше молчать?

Арванд кивнул..

– Погонщик, может быть, со страху и преувеличивает, но я думаю, что он действительно видел волка-оборотня. Знаешь что, посоветуй-ка Фриде гнать этого парня подальше. Не ровен час, наведет сюда чудовище.

Амалазунта вдруг хихикнула.

– Он так боялся, что его выставят за дверь, что старался из последних сил, желая угодить сестре. Фрида вышла поутру с таким сытым лицом, какое бывает только у кота, обожравшегося сметаны. Даже глаза заплыли от удовольствия.

Арванд засмеялся и положил обе руки на плечи трактирщицы.

– Не завидуй Фриде, Черничное Пятнышко. Знаешь, я доставлю тебе нечто совсем особенное.

Амалазунта придвинулась к ваниру вплотную и тихонько прихватила зубами за ухо.

– И что же это такое будет, ты, старый детоубийца?

– Дитя.

– Ты что, хочешь, чтобы я родила тебе ребеночка? – Амалазунта отодвинулась и испытующе заглянула Арванду в глаза.

– Избави боги нас с тобой от такой напасти. Нет, я хочу как-нибудь привести к тебе одного из наших новичков. Он еще совсем мальчик. Думаю, ты будешь его первой женщиной, Изюмчик.

Она сморщила нос.

– Мальчишка? Я что, по-твоему, Лесная Старуха, которая крадет детей?

– Он сложен, как бог, силен, как бык, наивен, как дитя, – и совершенно дикий.

Амалазунта недоверчиво улыбнулась.

– А ты не шутишь надо мной, Арванд?

– Нет. Клянусь, моя умница, это чистая правда. У нас его прозвали Медвежонком. Как его настоящее имя, никто не знает. Он киммериец.

– Очень интересно.

– Твоя Фрида лопнет от зависти, вот увидишь. Пусть не чванится своим погонщиком. Даже мне сегодня похвасталась. Проучим ее, а, Черника?

Амалазунта опустила подбородок на ладонь и мечтательно прикрыла глаза.

– Когда же ты его приведешь?

Арванд рассмеялся.

– Придется тебе немного подождать, детка. Говорю же, он еще очень дикий. На днях пытался отобрать у слуги ключ и сломал бедняге шею.

– Какой ужас!

– Не ужаснее того, что ты рассказала.

– Ты думаешь, это серьезно? Я имею в виду вервольфа.

– На всякий случай постарайся никуда не ходить по ночам. И сестре скажи. Когда я был мальчишкой, у нас в поселке шастала такая лисица. Она таскала детей, перегрызала им горло... Ее удалось выследить и затратить только через полгода. Долго мы охотились за ней, выкуривали из норы. Наконец мы погнали ее по холмам. И как же она неслась! Мне до сих пор иногда снится этот ромашковый луг и огненно-рыжий зверь, летящий стрелой...

– И что? – жадно спросила Амалазунта.

– У моего отца был добрый скакун, и он настиг ее. А ведь известно: кто убьет оборотня, тому не долго жить. Так и вышло. Отец вонзил в нее остро отточенный деревянный кол, и она прокричала ему проклятье человеческим голосом... Оказалось, мельничиха, которая жила у Быстрого Ручья...

– А что твой отец? – тихонько напомнила женщина.

Арванд с трудом очнулся от давнего воспоминания.

– Отец? – переспросил он. – Да, мой отец в том же месяце насмерть разбился, упав с коня, – ни с того ни с сего Серый вдруг понес, точно сбесился. Поэтому я и говорю: если впрямь появился волк-оборотень, то бродячий торговец не последняя жертва.

Ничего не ведая о планах, которые строил относительно его персоны Арванд, молодой киммериец с увлечением пробовал свои силы в поединке с Ходо. Несмотря на чрезмерный вес и внушительное брюхо, Ходо был ловок и передвигался с необычайной быстротой.

Хуннар, побежденный Конаном накануне, с нескрываемым злорадством наблюдал за тем, как варвар теснит могучего толстяка.

– Тебе не устоять против негр Ходо! – подзуживал Хуннар.

– Молчи, пиявка! – пыхтел Ходо. – Ты еще увидишь, как я разделаюсь с этим молокососом... Я сделаю из него, это... как сказать по-гиперборейски? Мясная отбивная! Эй!

Последний возглас относился уже к Конану, который, вместо того чтобы позволить превратить себя в вышеозначенное питательное блюдо, перешел в яростную атаку и нанес Ходо рубящий удар в плечо. Будь юноша вооружен сейчас настоящим мечом, его противник был бы уже разрублен наискось до самого пупа.

– Ходо, ты мертв! – завопил Хуннар. – Бросай оружие и ложись пузом кверху!

– Проклятье, это нечестно! – возмутился Ходо. – Ты нарочно отвлекал меня своими дурацкими разговорами, Хуннар! Хотел, чтобы я нахлебался того же позора, что и ты!

– Ты сам позволил себя отвлечь, – сказал Хуннар.

Гунастр, внимательно следивший за поединком, глухо хлопнул в ладоши.

– Молодец, Медвежонок. Иди на кухню. Ты убедительно доказал свое право на тарелку фасоли с мясом и капустой. Только смотри, не убивай больше моих слуг. Если бы ты принадлежал не Синфьотли, а мне, я заставил бы тебя чистить котлы вместо Инго.

Конан удостоил его злобным взглядом и отправился в указанном направлении. Там ему выдали двойную порцию. С удовлетворением отметив страх на лице раба, протягивающего ему миску, Конан сгорбился над своей трапезой и принялся заталкивать еду в рот обеими руками, время от времени обтирая жирные губы тыльной стороной ладони. Хрящи и мелкие кости громко трещали на зубах варвара. Ишь, какое прозвище для него придумали в казарме – Медвежонок. Пусть, подумал он. В том не было ничего обидного.

Поев, Конан сыто рыгнул, поковырялся в зубах грязным ногтем и наконец, к великому облегчению перепуганного слуги, вышел во двор. Он находился в благодушно-сонном настроении и уже примерялся отправиться в свою каморку и там завалиться спать на соломенном ложе, как вдруг всякое благодушие точно рукой сняло.

Во дворе казармы стоял Синфьотли и беседовал с Гунастром. Асир имел усталый вид. Если бы Конан знал, что бледность и круги под глазами вызваны тревогой Синфьотли за любимую дочь, злобной радости варвара не было бы предела.

Синфьотли обсуждал с владельцем казармы завтрашние игрища в память Сигмунда. Он, как уловил из их негромкого разговора Конан, намеревался дать гладиаторские бои и хотел знать, готов ли выступить киммерийский пленник.

– Вполне готов, – заверил асира Гунастр. – Мальчишка хоть куда, Синфьотли. Сегодня разделался с самыми сильными ребятами в казарме. Ему бы немного попрактиковаться – и равных ему не будет.

Как ни были противны киммерийцу Синфьотли и его собеседник, он все же ощутил радость при последних словах Гунастра. Что ни говори, а Гунастр профессионал.

Конан осторожно опустился на плиты двора и сел, скрестив ноги, чтобы удобнее было подслушивать. Поглощенные беседой, Синфьотли и владелец казармы пока не замечали его.

– Слыхал про вервольфа? – сказал Гунастр. – На рассвете люди нашли молодого охотника, наполовину съеденного волком, а вокруг следы волчьих лап и человеческих ног.

– Женщины говорили что-то возле колодца, но мне кажется, что вервольфы тут ни при чем. Просто парня загрызли звери. Мне очень жаль его, Гунастр, однако ничего сверхъестественного в этой смерти я не вижу.

– А человеческие следы?

– Их мог оставить кто угодно. Это ничего не доказывает, – возразил Синфьотли.

Гунастр помолчал, качая головой, а потом с расстановкой сказал:

– Следы босых ног – и довольно маленьких ног. Как будто их оставил ребенок или женщина.

– Босых?.. – переспросил Синфьотли. – Боги милосердные!

– Вот-вот. – Гунастр вздохнул. – Не нравится мне все это, Синфьотли. Волка, по рассказам, видели огромного, а следы почему-то детские. Путаница какая-то.

Следы ведьмины, несомненно, подумал Конан. Злодейка опять вышла на охоту со своим монстром. А Синфьотли то ли не догадывается ни о чем, то ли слишком хорошо умеет притворяться.

И снова, как и в первый раз, когда Конан подумал о том, что ведьму нужно как можно скорее уничтожить, ему вспомнилось невинное личико Соль: она сжимает в кулачке отцовский подарок, брошки-черепашки, и смотрит на Синфьотли обожающими глазами...

Словно мысли варвара о Соль передались Синфьотли, потому что он заговорил о девочке:

– Уж не ворует ли волчара детей? – сказал асир мрачно. – У нас под утро кони в стойлах бесновались, как будто к ним забрался дикий зверь. И Соль выглядит так словно насмерть перепугана чем-то.

– Может, зверь и вправду был на рассвете возле вашего дома, а Соль его увидела и испугалась? – предположил Гунастр. – Спросить бы ее, да как ее спросишь...

Синфьотли махнул рукой и отвернулся. И наткнулся взглядом на неподвижную фигуру варвара, сидящего в позе созерцателя.

– Это еще что такое? – удивился асир.

Конан остался невозмутим. Ни один мускул не дрогнул на его загорелом лице.

Гунастр тоже обернулся и, подбоченясь, захохотал.

– Он подслушивал! – сказал владелец казармы, вытирая слезы, выступившие от смеха. – И ведь как тихо подобрался! Не мальчик, а настоящий клад.

Конан в эту минуту как раз прикидывал, как бы ловчее вцепиться Синфьотли в горло и придушить его. Однако Гунастр уже успел изучить повадки своего молодого подопечного и приставил к его шее свой меч.

– Хорошенького понемножку, – сказал хозяин казармы. – Новостей наслушался, фасоли накушался, теперь отправляйся в свою клетку.

Оскалившись в уже неприкрытой злобе, Конан встал и медленно, шаг за шагом, начал отступать, не сводя с Синфьотли пылающих глаз.

9

Толпа гудела. Конан оглядывался по сторонам. Зрители, собравшиеся посмотреть на бой, возбужденно переговаривались. Тут же заключались пари. Знатоки обсуждали достоинства уже известных им бойцов, гадали, как покажут себя новички.

Стоя рядом с Гунастром на возвышении посреди круглой площадки для выступлений, Арванд громко выкликал имена тех, кому предстояло сегодня сражаться. Каждое новое имя встречалось новым накатом волны возбужденных голосов.

Конан не слушал. Варварский инстинкт, воспитание, привычки, выработанные им за короткую, но полную опасностей жизнь, – все протестовало против положения, в котором он оказался: безоружный, посреди открытого пространства, у всех на виду. Он чувствовал себя попавшим в ловушку диким животным. Ноздри его вздрагивали – множество резких запахов окружало его со всех сторон. Ему хотелось спрятаться, и он даже нашел вполне подходящее укрытие – сперва за подиумом, на котором стояли Гунастр со своим прихлебалой, потом вдоль скамей... Взгляд варвара медленно скользил по рядам зрителей. Среди них были и женщины. И если Конану удастся вырваться и броситься в бегство, то нужно запомнить заранее, где больше женщин и, следовательно, где легче будет проложить себе путь к спасению.

Конан видел множество лиц, румяных с мороза, разгоряченных предстоящим кровопролитием. Здесь были рослые гиперборейцы в роскошных меховых куртках, светловолосые асиры, одетые в дубленую кожу, украшенную бисерными вышивками и кусочками меха; более темноволосые ваниры с широкими браслетами на запястьях и ожерельями из медвежьих когтей и клыков.

И вдруг взгляд Конана остановился.

Синфьотли.

Копна соломенных волос, очень светлые, почти бесцветные глаза, надменный рот. Асир стоял среди зрителей, одетых более бедно, слева от трибуны – видимо, там было менее почетное место. Конан немного удивился этому: Синфьотли – один из уважаемых в Халога людей, он прославленный воин, дом его матери известен своим богатством, а род их принадлежит к древним и знатным. И одет недруг киммерийца был очень просто, даже скромно, что выглядело довольно странным, особенно в сочетании с его гордой осанкой.

– В память моего брата Сигмунда, – громко произнес голос откуда-то справа и Конан, вздрогнув, перевел взгляд на говорящего, – во славу имени того, кто погиб как воин с оружием в руках, израненный, зарубленный в последней схватке с ордой киммерийских разбойников...

Сперва Конану почудилось что у него двоится в глазах. Справа стоял Синфьотли. Только на этом Синфьотли были богатые одежды – длинная, почти до колен, кольчуга, перехваченная наборным поясом, красный плащ с горностаями, длинный меч на бедре, широкая золотая цепь на груди. Волосы в знак печали по брату не прибраны, шлем снят. Шрам на щеке покраснел.

Глаза Конана метнулись к двойнику говорящего. У того нет шрама. И он... безоружен. Острый взгляд киммерийца отыскивал все больше и больше отличий. И цвет волос другой, более светлый, и лицо худее...

– Я хочу, чтобы в память моего брата пролилась киммерийская кровь. Одного киммерийца я специально выкупил ради этого у своего товарища, который пленил его силой своего оружия. Вот он!