Текст книги "Предписанное отравление"

Автор книги: Дороти Бауэрс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Странно, – помявшись, сказала она, и пришедшее на смену высокомерию смущение сделало ее более человечной. – Когда вы спросили меня о вещах на столике, мне показалось, что там должно было быть что-то еще. Но я не могу вспомнить… Не знаю. Может, ничего и не было.

Литтлджон перечитал список, но девушка никак не отреагировала. Он знал: тормошить что-то ускользающее из памяти бесполезно, и поэтому не стал подчеркивать значимость вопроса.

– Скорее всего вы вспомните об этом, когда подумаете о чем-то другом, – с улыбкой предположил он. – Дайте мне знать, когда оно вспомнится.

Полицейские ушли почти сразу. У них остались только Эмили Буллен, дворецкий и Хетти. Опрос двоих последних мог немного подождать, а что касается первой, то суперинтендант решил отложить допрос до тех пор, пока она не придет в порядок и не сможет держать себя в руках.

Когда молчаливый Хенесси вывел Литтлджона и Вейла, те вернулись в участок. Суперинтендант был заинтересован отчетом об отпечатках пальцев с пузырька; впрочем, поскольку у него не было причин рассчитывать на какой-либо результат, на многое он не надеялся.

В Минстербридже наступил час ланча, и улочки практически опустели. Никто из полицейских не чувствовал желания общаться: все были заняты прокручиванием собственных мыслей. Но когда они прошли полпути, Литтлджон вдруг обернулся к спутнику и спросил:

– Джимми, обратили внимание на что-то особенное?

– Один – два момента, сэр. Что насчет того, как мисс Херншоу восприняла ваш вопрос об анонимках?

– Хм, – уклончиво ответил Литтлджон.

– А на что обратили внимание вы, сэр? – через минуту спросил Вейл, но суперинтендант не ответил.

Но когда они дошли до участка, он внезапно бросил:

– Не пожалею, если шеф обратится в Ярд, когда врачи подтвердят убийство. Местная семья и все такое. Для меня такое – не очень.

Сержант внутренне был готов согласиться с начальником, да и ему было бы интересно понаблюдать за работой Скотленд-Ярда, но в тоже время он не желал упустить такую возможность закрепить собственные амбиции.

Их ждал отчет дактилоскописта.

На пузырьке был обнаружен только один набор отпечатков, и он явно принадлежал доктору Фейфулу, который последним держал бутылочку в руках.

Глава 6. Яд и почерк

Злой комар напев свой летний

С каплей яда взял у сплетни.

У. Блейк «Прорицания невинности» [6]6
  Пер. С. Маршака.


[Закрыть]

Старший инспектор Скотленд-Ярда Дэн Пардо с нетерпением дожидался отпуска в Котсуолде, ведь дело, которым он занимался, подходило к триумфальному окончанию. Там даже в августе воздух был свеж, просторы – широки, а горизонты – далеки, что так радует человека, отягощенного городской жизнью и борьбой с преступностью. Недели утомительной работы окончились поимкой убийцы, чья жертва была обнаружена на сеновале в Уилтшире, и личность которой не могли определить в течении месяца. Теперь все концы грязного дела сошлись, а терпеливо накопленные инспектором улики привели к аресту респектабельного члена одного из клубов.

Это дело принесет ему достаточно лавров, но сейчас Пардо хотел отдохнуть. Но прежде чем мир узнал об окончании «Дела об убийстве на сеновале», ему показали материалы по делу Минстербриджа. «Гетти занят в хартпульском деле, а ты лучший из тех, кого можно направить на расследование этих внутрисемейных интриг», – полуоправдывался помощник комиссара.

Пардо не был рад славе «всеобщего дядюшки», но достойно встретил неизбежное и даже проявил интерес к делу. Ему было под сорок, он был высок и гибок. Его походка была по-крестьянски широкой, да и лицо создавало впечатление, что он привык к вольному воздуху. Копна вьющихся волос уже практически поседела. В его внешности не было той нелепости, которая, как почему-то считается, говорит об одаренности. Он выглядел тем, кем был: человеком, который в своей работе находил баланс между разумом и воображением, не отвергая в своей работе никаких инструментов. Он уже много лет был вдовцом, семейная жизнь которого была слишком коротка, чтобы оставить след на его личности.

Пардо пробежался по фактам из дела Лакланд. Блейн обнаружил в старушке 2,8 грана морфия? А пустой пузырек был начисто вытерт перед тем, как доктор взял его в руки. На первый взгляд все это выглядело грубо сработанным делом. И не было причины, по которой все дело не продолжилось бы так же глупо. Вопреки мнению детективных писателей, значение улик зачастую оказывалось именно таким, каким казалось на первый взгляд. Семейные дела зачастую были совсем грязными. Старший констебль рассуждал именно так. Но, хорошо, все это обождет, пока он не пообедает.

Как правило, Пардо предпочитал поезда, а не машины. Даже если добираться на медленном поезде, до Минстербриджа было всего чуть больше часа езды. Выехав из Паддингтона в два часа дня, инспектор оказался в кабинете Литтлбриджа еще до трех часов пополудни. Его сопровождал детектив-сержант Солт, который выглядел обезоруживающе по-домашнему.

Вместе они изучили текущее состояние дел. У всех домашних, а также у доктора Фейфула, были сняты отпечатки пальцев – для того, чтобы сопоставить их с отпечатками на почти чистом пузырьке. Как и предполагалось, на нем были лишь отпечатки доктора. Утром сержант Вейл говорил с Хенесси и горничной. Дворецкий внес в их копилку информацию о том, как неделю назад миссис Лакланд уволила его, и это после того, как он двадцать шесть лет прослужил в семье.

– Он говорил довольно прямо, – пояснил Литтлджон. – Он сказал, что знал: его работа состоит в том, чтобы держать Карновски вдали от дома, но он не понимает, почему девушки не должны наслаждаться жизнью. Все равно все шло к концу, добавил он, но старушка вдруг принялась руководить. И когда мисс Дженни предложила, что он мог бы исполнять свои обязанности формально, и просто оставить дверь в сад незапертой, он согласился.

– Когда это было? – спросил Пардо.

– В прошлую пятницу. После того, как старушка отправилась спать.

– А на следующий день она опять заболела? – задумчиво спросил инспектор.

– Хм. Она заболела ближе к вечернему чаю. После того, как обо всем узнала и уволила Хенесси.

– Это был приступ какой-то определенной болезни?

– Нет. Мисс Квентин, младшая внучка, говорит, что дело тут не в болезни, а в слишком хорошем аппетите. Надо бы расспросить доктора.

– Расспросим, – Пардо сделал пометку. Минуту-другую он изучал отчет, а затем поднял глаза и спросил: – У Хенесси есть алиби на ночь среды?

– Оно выглядит довольно крепким, – заметил суперинтендант, – если только слуги не сговорились, что маловероятно. Четверо из них подтверждают заявления друг друга о том, что в решающий момент они были внизу, в своих комнатах…

– Но, смотрите, – добродушно прервал его Пардо. – Что в этом деле вы называете «решающим моментом»? Нет, погодите минутку. С моей стороны было глупо спрашивать об алиби Хенесси. Я знаю, что говорится в отчете медиков: поскольку миссис Лакланд говорила с мисс Херншоу в семь часов и сразу после этого съела ужин, она не могла отравиться раньше этого времени. И поскольку в девять часов она уже уснула, предположим, что сон наступил от воздействия выпитого яда. И это значительно сужает интересующий нас период. Правда, немаловажно, что нас интересует не только это время. Кто-то подмешал морфий в лекарство, причем в пузырек, а не в стакан, и… – Пардо заглянул в отчет, – это могло произойти в любой момент с тех пор, как доктор дал ей предыдущую порцию лекарства, то есть с половины третьего.

Пардо сделал паузу, Литтлджон собирался что-то сказать, но инспектор продолжил:

– Это еще не все. Кто-то вытер все отпечатки с пузырька. Это произошло до того, как пришел доктор Фейфул, но неизвестно, когда именно. Доктор прибыл вскоре после двух часов ночи, – встретившись взглядом с суперинтендантом, инспектор улыбнулся, – Вот вам и «решающий момент». Отравить тоник, применить его, уничтожить улики. Какой из этих моментов – решающий?

– Ну, если ставить вопрос таким образом, – вздохнул Литтлджон, – то нужно расширить момент до полусуток.

– Именно. А не два часа. Двенадцать часов непроверенных перемещений в комнату и обратно, и это дает убийце или убийцам достаточно времени.

– Вы не думаете, что старушка могла выпить лекарство наедине и ничего не заподозрить?

– Если бы это было так, то почему убийца не оставил на пузырьке отпечатки пальцев миссис Лакланд? Это бы несколько усилило подозрения о возможном самоубийстве. В любом случае, какой смысл стирать их?

– Если только цель не заключалась в том, чтобы свалить все на доктора, – вставил суперинтендант.

– На первый взгляд, возможно, – нахмурился Пардо. – Но это слишком неуклюже, и не сработало бы. Доктор ушел от них еще до четырех, а поскольку старушка не могла выпить препарат еще как минимум три часа… подумайте над этим. В любом случае, какой смысл оставлять лишь один набор отпечатков, тогда как до наступления ночи к бутылочке мог прикоснуться кто угодно? Например, у вас есть показания горничной, которая отодвинула пузырек для того, чтобы поставить поднос.

– Да, в этом нет смысла, – заметил Литтлджон, – если только убийца не запаниковал и не сглупил безо всякой на то причины.

– Запросто. Вы только что намекнули, что кто-то мог попытаться втянуть в дело врача. Наверное, вы вспомнили об анонимных письмах? – спросил инспектор.

– Да. Хотите взглянуть на них?

– Сперва я должен увидеть доктора Фейфула, и как можно скорее.

Литтлджон посмотрел на часы.

– Он рано пьет чай, если только к нему не поступает вызов, – заметил суперинтендант. – Как раз сейчас.

– Тогда через полчаса я пойду к нему, – ответил инспектор Пардо. – А тем временем, давайте пойдем выпьем по чашечке чая.

Суперинтендант слегка покраснел, почувствовав, что это он должен был проявить гостеприимство, и неловко сказал:

– Это я должен был…

– Это совсем рядом, – возразил Пардо. – Я остановился в «Лебеде и переправе». Выглядит милым местом.

Так и было. Эта скромная старая гостиница располагалась в тупичке главной улицы Минстербриджа. Здесь не акцентировались ни старина (времена правления Генри VIII), ни вполне умеренные цены. Суперинтендант объяснил, что первоначально гостиница называлась «Лебедь Пармса» – по фамилии большой семьи, жившей здесь сотни лет назад, но после войны Алой и Белой розы смысл названия постепенно забылся, и, в конце концов, оно сменилось на современное.

Пардо заметил, что и правда – на вывеске гостиницы не было никакой переправы, и на бледно-лазурном щите был изображен лишь одинокий лебедь.

Они выпили чай в меленькой гостиной, переданной Скотленд-Ярду; это было уютное, но довольно душное место.

За трапезой они обсудили оставшиеся показания, обсудив допрос горничной Хетти. Литтлджон заметил, что, опрашивая ее, сержант Вейл не смог ничего добиться.

– Занятно, – продолжил он. – Вейл не смог получить от нее ничего внятного, так как она постоянно извергает потоки слез. Кажется, что ее выводит из равновесия любое упоминание о том, что она подслушивала. Но я не думаю, что она могла бы сказать что-либо полезное. Обслуживание старушки не входило в ее обязанности, она виделась с ней совсем немного: когда прибирала ее комнату по утрам, и миссис Лакланд обычно запугивала ее. Вот так-то. Нам лучше оставить ее в покое, пока она не возьмет себя в руки – даже если у нее есть, что сказать, сейчас мы не можем этого расслышать.

Пардо никак не прокомментировал ситуацию.

– А что насчет другой женщины, компаньонки? – спросил он.

– Буллен, – поморщился суперинтендант. – Еще одна истеричка. Это началось у нее вскоре после того, как ночью прибыл доктор. И вчера, и сегодня она находится в постели – по приказу врача. Не могу сказать, не притворяется ли она, лишь бы только избежать допроса. Я ее с тех пор не видел, но сегодня утром встретил Фейфула, и он сказал, что завтра она будет в состоянии говорить.

– Хорошо. Тогда следующая цель – увидеться с доктором.

Сержант Солт, обладавший способностью извлекать ценную информацию из самых необычных источников, отстал от коллег, чтобы обосноваться в «Лебеде и переправе».

Инспектор Пардо и суперинтендант Литтлджона покинули гостиницу. После того, как последний забрал из своего кабинета анонимки, направленные доктору Фейфулу, сыщики вместе пошли по улицам, которые в разгаре дня пестрели от контраста яркого света и четких теней. Пардо всегда чувствовал дух обстановки и, по-видимому, начал ценить спокойный ход жизни Минстербриджа. То, что сам он был не столь спокоен, лишь усиливало очарование городком.

Они подошли к небольшому дому, скрывавшемуся в тени огромного каштана, доктор Фейфул был на месте и был бы рад видеть их. Они прошли в гостиную – уютную и прохладную комнату с низким потолком. Здесь были книги, кресла и фарфор с выгравированными изображениями города и собора, каким он был в начале восемнадцатого столетия. Французское окно выходило в грушевый сад. После яркого солнечного света на улице здесь казалось свежо.

Доктор встал со стула у очага – там он на коленке писал письмо, и, прежде чем шагнуть вперед и поприветствовать пришедших, он положил письмо и ручку на каминную полку. Суперинтендант был уже знаком с ним. Представляя инспектора, Литтлджон заметил, что доктор выглядел усталым. Пардо видел его впервые, и у него сложилось впечатление, что доктор очень приятный, но немного обрюзгший человек.

Закончив с формальностями, инспектор перешел к сути дела.

– Я бы хотел знать вот что: ухаживала ли за миссис Лакланд профессиональная медсестра?

– О, да. Начиная с мая и до конца прошлого месяца. Старушка ее практически прогнала. Но не за профнепригодность – та была очень опытной. Миссис Лакланд с самого начала возражала против медсестры, а помощь была так нужна! Как ей самой, так и девушкам. Она сдалась только потому, что я подговорил Дженни и Кэрол выступить против этого предложения!

Доктор на мгновение задумался, затем взял блокнот, выдернул из него страницу, черкнул на ней имя и адрес и протянул ее Пардо.

– Если вам нужно связаться с ней. Но она не сможет ничего добавить.

– Спасибо, – поблагодарил Пардо, поместив лист между страниц собственного блокнота. – Теперь простите мое невежество и расскажите, что именно натолкнуло вас на мысль о необходимости вскрытия?

Доктор Фейфул позволил себе немного удивиться.

– Вы же видели мои показания? – вежливо спросил он.

– О, да. Я не хочу, чтобы вы повторили все это еще раз. Я просто хочу услышать о вашей первой реакции на смерть миссис Лакланд.

– Все это ужасное дело было непонятно мне. Как вы знаете, я наблюдал за миссис Лакланд в течении всей долгой и опасной болезни. Я видел, как на фоне гриппа развился гастроэнтерит, и в мае – начале июня она могла умереть в любой момент. В конце мая были проведена консультации с лондонским специалистом, мистером Такстином. Он полностью одобрил мой подход к лечению, и, получив от него один-два совета, я продолжил его, надеясь на лучшее. Пациентка выкарабкалась благодаря своей удивительной выносливости. После недель борьбы между жизнью и смертью, она пошла на поправку. Едва она перешла эту невидимую грань, она тут же уверенно пошла на поправку. Такой пациенткой можно было гордиться.

Доктор сделал паузу.

– Вот почему новый приступ и смерть позапрошлой ночью выглядели крайне подозрительно. Это было невозможно. Ее сердце было здорово и билось, словно колокольчик. В течении нескольких дней она была в прекрасном настроении, а когда я беседовал с ней в тот день, она только и могла, что говорить о своих планах на завтра. Случилось что-то кошмарное.

Не ожидавший такого накала инспектор заметил румянец на щеках доктора и слабое подрагивание его ноздрей. Пардо решил, что несвоевременная смерть многообещающей пациентки ущемила чувства и профессиональную гордость врача.

Тем не менее, уже через минуту доктор пришел в себя, черты его лица разгладились, а вокруг рта образовалась тень улыбки.

– Боюсь, я был на грани, – спокойно продолжил он. – Ведь благодаря тем письмам я был лично убежден в крайне неприглядном характере этого несчастья. Более того, мне пришлось отменить долгожданный отпуск, который должен был начаться на следующей неделе, и телеграфировать моему заместителю об отмене. Когда вы пришли, я как раз составлял пояснительное письмо. Вы скажете, что, по сравнению с убийством, все это очень незначительно, и будете правы, но тем не менее, все это очень раздражает. – В конце доктор улыбнулся, смеясь над собственным эгоцентризмом.

Литтлджон пробормотал что-то вроде сочувствия, а инспектор вернулся к интересовавшему его вопросу:

– Значит, что-то в миссис Лакланд немедленно натолкнуло вас на мысль о том, что что-то идет не так – например, какие-то неестественные симптомы?

– Точно. Как я вчера и говорил, с самого начала было видно, что все безнадежно. К тому времени на старушку не действовали никакие внешние стимуляторы. До того, как меня вызвали, она, должно быть, пробыла без сознания уже несколько часов. Все ее мышцы были расслаблены, пульс крайне слаб, лицо побледнело до голубизны, зрачки сузились, боюсь, здесь нельзя было ошибиться. Кроме того, явный запах намекал на морфий, к тому же из пустого пузырька шел еще более сильный запах. Мой диагноз подтвердил доктор Уайли, полицейский врач. Осталось лишь выяснить, сколько именно проглотила несчастная женщина.

– Все, что я хотел знать, – кивнул Пардо, – не чувствовали ли вы сомнений, отказываясь выписать свидетельство о смерти.

– Никаких. Конечно, с медицинской стороны. А вот с социальной… Мои отношения с семьей были скорее дружескими, чем чисто профессиональными, и здесь все было плохо. К счастью, такое редко бывает.

– Давно ли вы лечите Лакландов?

– Шесть лет. А до этого я был партнером в практике моего отца, а он был их семейным врачом девять или десять лет. До сих пор они были беспроблемными пациентами.

– Хорошо, теперь о приступе миссис Лакланд в конце прошлой недели. Не поделитесь вашим мнением о симптомах и прочем?

Том Фейфул резко взглянул на инспектора.

– Вы думаете, это связано с фатальным приступом? Полагаю, такая мысль естественна, но могу с уверенностью сказать: у этих двух болезней нет ничего общего. Что бы она ни съела в субботу, это явно был не морфий. Меня вызвали незадолго до пяти часов. Думаю, мне позвонил дворецкий. Обе девушки играли в теннис и пили чай в беседке. Со старушкой была только мисс Буллен, и мне показалось, что она не восприняла приступ всерьез – во всяком случае, она не паниковала и не выходила из себя, как в этот раз. Она понимала, что нужно уложить миссис Лакланд в постель. Нужно сказать, что к тому времени старушка практически выздоровела, и на той неделе большую часть времени она либо была внизу, либо сидела в саду. При помощи рвотного и горячей воды мы вскоре привели ее в порядок. Но пока приступ продолжался, все было скверно. Несколько раз у нее были рвота, дрожь и слабый пульс, но явно не было ни сонливости, ни оцепенения, ни каких-либо других признаков отравления морфином или чем-то подобным. Напротив, миссис Лакланд ясно мыслила, и ее комментарии между приступами были вполне понятны и уместны.

– Вы ничего не сказали о том, что в тот раз почувствовали тревогу?

– Тревогу? Нет. Должен признать, что я был озадачен, поскольку приступ был внезапным и тяжелым. Но у миссис Лакланд был хороший аппетит, и с тех пор, как ей стало лучше, она была склонна делать себе послабления и переедать. Она была довольно упряма, когда речь заходила о диете, а в ее состоянии последняя была крайне необходима. Я решил, что она съела что-то запретное, к примеру, кусок торта. Да она и сама в этом призналась.

– И вас это удовлетворило?

– Да. Болезни желудка легко активизируются у тех, кто к ним предрасположен, и учитывая длительную болезнь миссис Лакланд, а также то, что у нее был чувствительный желудок, на который она не обращала должного внимания…

– Доктор, вы прописали ей несколько дней постельного режима? – вставил суперинтендант.

– Да, и я опять не ожидал, что она так быстро пойдет на поправку. В субботу я велел ей неделю оставаться в постели. Но уже в воскресенье она была в том же состоянии, что и в пятницу. Но я не стал сообщать ей этого вплоть до среды, когда я сказал ей, что на следующий день она сможет подняться.

Пардо задумчиво взглянул на врача.

– Доктор Фейфул, вспоминая эту болезнь в свете всего произошедшего после, у вас есть причины подозревать, что неделю назад кто-либо вынашивал замысел против вашей пациентки?

Доктор выглядел так, словно предпочел бы не отвечать. Наконец, после минуты сомнений, он сказал:

– Конечно, теперь, когда все произошло, ясно, что все взаимосвязано. Но я не хотел бы говорить что-то еще. Если это был яд, то миссис Лакланд удалось не отравиться, а я ничего не заметил, так как она была больна, и я думал лишь на еду.

– Конечно, – ответил Пардо и тут же добавил: – Правда ли, что миссис Лакланд очень расстроилась, узнав о визите мистера Карновски?

Доктор снова засомневался. Когда он отвечал, на его лице появилось отвращение:

– Инспектор, думаю, что да. Но боюсь, что здесь я не так уж полезен. Мне мистер Карновски не внушает доверия, но если мне позволено совать нос не в свое дело, то разве вы не считаете, что полагаясь лишь на эту линию, вы могли бы ошибиться?

– Каким образом?

– В наши дни отношения с девушками и флирт не так уж значительны, и если, как я полагаю, миссис Лакланд возражала против молодых людей, то это объяснялось ее юридическим положением по отношению к Дженни и Кэрол. Она ведь была их опекуном.

– Хорошо. А вы случайно не знаете, в какой степени миссис Лакланд могла распоряжаться наследством мужа?

– Не вполне. У меня только догадки. Ренни, ее адвокат, сможет сказать точно. Полагаю, на карту поставлено много денег.

Доктор говорил осторожно, и заметивший его сдержанность инспектор не стал вдаваться в подробности. Как и сказал Фейфул, он мог уточнить все эти важные аспекты у самого адвоката. Он резко сменил тему и заметил облегчение на лице собеседника, не желавшего обсуждать разногласия в семье.

– Теперь о морфии. Мы должны попытаться выяснить его источник, и мне сказали, что вы сделали интересное предположение по этой части, доктор.

– Скорее, я напомнил суперинтенданту об уже известном ему факте, – улыбнулся Фейфул. – Я уже обращался в полицию по поводу пропажи таблеток. Это было в начале июня, думаю, седьмого числа. В тот день я сделал четыре визита к пациентам: начал в половину второго, а закончил без четверти три. Во всех случаях машину я оставлял на улице. Закончив с вызовами я отправился в больницу, и по пути я внезапно заметил, что моего чемоданчика нет на месте – обычно он лежит на сиденье. Я остановился и, поискав, обнаружил его под сиденьем. Он был расстегнут, но на первый взгляд ничто не пропало. Но позднее, уже в больнице, я обнаружил, что в нем недостает четырнадцати таблеток морфия. В тот же вечер я сообщил о краже.

– Много ли препарата содержится в одной таблетке?

– В них было по четверти грана в каждой. Существуют и таблетки с меньшей дозировкой, но эти – самые распространенные.

– Значит, старушке досталось дюжина таблеток? – быстро подсчитал Пардо.

Фейфул кивнул.

– Возможно, где-то остались две лишние, – добавил он.

– Доктор, а в тот понедельник вы, случаем, не посещали Лакландов?

– Да. Я оставил для полиции адреса всех пациентов. Лакланды были третьими по счету. Но чемоданчик к ним в дом я не заносил. Он оставался в машине снаружи во всех случаях, кроме первого вызова.

Суперинтендант прочистил горло.

– Все верно, сэр. У меня есть адреса. Как я уже говорил, из нашего опроса ничего не вышло. Мы как можно тактичнее обошли дома. Мы не упоминали названия таблеток, сказав лишь, что доктору кажется, что он что-то забыл. Но, конечно, никто ничего не видел, но мы на это и не рассчитывали, ведь сумка большую часть времени была в машине.

– Это дает нам не так-то много, но нам важно знать, когда и где произошла эта кража, – заметил Пардо. – Доктор, когда в тот день вы вышли от Лакландов, вам никто не повстречался по пути к машине?

Фейфул наморщил брови пытаясь вспомнить тот день.

– У меня довольно плохая зрительная память, – признался он. – Погодите минутку, – беспокойно продолжил он, явно стыдясь своей забывчивости. – Вряд ли это имеет значение, но мне кажется, что я встретил Дженни, то есть мисс Херншоу – она возвращалась от калитки, где распрощалась с каким-то посетителем. Понятия не имею, кто это был, но, возможно, она вспомнит.

Пардо поблагодарил его, а затем спросил:

– Вы упоминали о пропаже морфия в разговоре с кем-нибудь помимо полиции?

– Нет, я ни с кем не говорил об этом.

– Тогда буду благодарен, если вы не будете делать этого и впредь.

Доктор согласился, и Пардо, по своему обыкновению, отставил эту тему.

– Доктор, пока вы здесь, я бы хотел взглянуть на те письма. Я все еще не видел их, но суперинтендант взял их с собой.

Врач пододвинул свой стул поближе – он был рад сменить тему или, по крайней мере, взглянуть на нее под новым углом.

– Вынимайте их, – бодро предложил он. – Вы не представляете, чего мне стоило пусть даже временное расставание с этими посланиями!

Суперинтендант Литтлджон вынул письма из внутреннего кармана, каждое из них находилось в своем конверте, и все они вместе были перевязаны резинкой. Он протянул их инспектору, в то время как взгляд всех троих был прикован к дешевым конвертам.

Пардо снял резинку и изучил верхнее письмо; делал он это с холодной неприязнью, которую приберегал для подобных случаев. Затем, отложив оставшиеся два письма на колено, он несколько брезгливо вынул из первого конверта лист бумаги. Развернув его, он взял его так, чтобы остальным было видно, что там написано.

Тихим голосом он прочел послание:

Доктор Фейфул, берегитесь! Злые дела не останутся безнаказанными. Есть те, которые наблюдают.

– Хм. Неровные печатные буквы, но, возможно, это нарочно. Самая дешевая писчая бумага и такой же конверт. Бледные чернила – выцветшие, разбавленные, или их наскоро промокнули. Неприятный состав, а стиль письма пафосный, что делает его еще хуже. Доктор, как я вижу, здесь нет даты, – добавил он, обращаясь к Фейфулу. – Вы помните, когда вы его получили?

– О, да. Я сделал заметки о каждом из писем, но что касается этого, то мне не нужна шпаргалка. Это первое письмо, и оно пришло с утренней почтой в субботу, 12 июня. Думаю, штемпель на конверте достаточно четкий.

Так и было. На конверте были и марки, и штемпель, говоривший о том, что письмо было отправлено из Минстербриджа 11 июня в 18:30.

Пардо отложил письмо в сторону и раскрыл второе. Конверт, бумага и почерк были точно такими же, но штемпель был едва различим. Однако доктор мог дать информацию. Письмо пришло 2 июля, с первой почтой. «Думаю, это была пятница». Оно гласило:

Уважаемый доктор Фейфул, отчего болезнь миссис Лакланд длится так долго? Вы знаете ответ. Вы увидите, что она не поправится. Вы чудовище.

– Это немного выразительнее, – отметил доктор. Его голос был спокойным, но Пардо быстро увидел, как напряглись мышцы вокруг его рта, показывая, что легкость и спокойствие голоса даются не так-то просто.

– И более злобное, – добавил суперинтендант.

– В любом случае, менее сдержанное, – прокомментировал Пардо. – Теперь третье. Вижу, что конверт изменился. Доктор, как я понимаю, вы получили его в среду? О, на этот раз оно отправлено не из Минстербриджа?

Он присмотрелся к штемпелю, на котором было ясно видно время – половина шестого, дата была не такой четкой, а место отправления было неразборчиво, за исключением последних букв: «гхэм».

– Скорее всего, Буллингхэм, деревня в восьми милях отсюда, – предположил Литтлджон. – Но это не значит, что письмо было отправлено именно оттуда. Почта в Буллингхэме обслуживает две или три деревни, и начальница почтового отделения говорит, что последнюю почту они отправляют в половине шестого, а в Минстербридж она должна приходить к чаю на следующий день. Это вполне подходит. Одно из мест неподалеку, и даже поезда туда ходят.

– Это полезная информация, – отметил Пардо. Он вынул письмо из конверта, и рассмотрел последнее послание.

Думаете, то, что вы медленно отравляете миссис Лакланд – это секрет?

Инспектор приподнял брови.

– Коротко и прямо. К каким только приемам не прибегают малодушные самолюбцы! – он обернулся к доктору: – Вы не знаете никого в этом городе или поблизости, кто мог бы быть обижен на вас? Даже если это что-то неприметное, дайте знать. Авторы анонимных писем не вписываются в обычные стандарты.

Увидев, что Фейфул колеблется, инспектор продолжил:

– Доктор, отбросьте сомнения. Мы расследуем убийство и должны узнать эти имена. Ничто из того, что вы скажете, не навредит невиновным людям. Кроме того, у вас самих есть личный интерес, вас же обвинили в убийстве!

Врач расслабился и горько улыбнулся. Он потер брови указательным пальцем.

– И должно быть, я кажусь опереточным злодеем. Нет, инспектор, я помогу, чем смогу. Нет нужды говорить мне, чтобы я отбросил сомнения. Получив все эти письма, я не могу переживать за их автора. Но факт остается фактом – я не могу ни на кого подумать.

– Жаль, – заметил Пардо. – Подумайте, нет ли у вас пациентки, отношение которой к вам недавно переменилось?

Инспектор знал, что ступает на зыбкую почву. Он был достаточно хорошим знатоком человеческих нравов, чтобы понимать: сильными составляющими характера доктора были гордость и даже, в каком-то смысле, высокомерие. Но он и в самом деле предполагал, что была пациентка, разгневанная воображаемой или настоящей небрежностью со стороны врача.

Но хоть доктор и не оскорбился, он все равно лишь покачал головой, отвергая предположение, что он что-либо знает о подобном недовольстве.

– Инспектор, это не тщеславие, – заявил он, словно прочитав мысли Пардо, – я просто не знаю ничего такого. Конечно, здесь нет доктора, который в ходе своей работы время от времени не сталкивался бы с недружелюбным отношением из-за пустяков или чего-то более-менее серьезного. Но если нужно указать пальцем на определенного человека и заявить: «Вот источник бедствий», – то это не так-то легко.

– Да. Но если вы сможете нам что-нибудь рассказать, то это, возможно, поможет нам. А может, и нет. Авторы анонимных писем не всегда демонстрируют враждебность. В повседневном общении такой человек может казаться вполне любезным. В любом случае, прежде чем мы отложим эту тему, не сможете ли вы назвать имя кого-нибудь из бывших пациентов, которые перешли на лечение к другому доктору? Скажем, за последний год или около того?

– Но одного, инспектор, – немедленно ответил Фейфул, почти сожалея о том, что не может угодить полиции.