Текст книги "Равнина Мусаси"

Автор книги: Доппо Куникида

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

II

В три часа дня я добрался до Цукидзи. Исходил всю улицу, прежде чем нашёл его дом. Ещё бы! Это оказалось не таким уж лёгким делом. Он снимал у кого-то комнату. Этот «кто-то» оказался хозяином парка рикш. Его крошечный домик был зажат между рядами бедняцких хижин в узеньком переулке. На чердаке этого домика и ютилось «живое воплощение идеалов Смайльса».

– Здесь проживает Кацура-кун?

– Да, есть такой. Это, наверное, тог самый студент, – ответила старуха-хозяйка. На мой голос сбежал сам Кацура, с которым мы не виделись уже три года.

Пройдя по циновкам, таким грязным, что на них страшно было ступить, мы поднялись по узкой крутой лестнице в крохотную комнатушку в шесть татами. Низкий закопчённый потолок, казалось, вот-вот опустится вам на голову. И циновки, и стены были черны от грязи.

Но было в этой комнате и то, чего не коснулась грязь, – книги.

Редко встречаешь такого человека, который так любовно обращался бы с книгами, как Кацура. У него не увидишь, чтобы книга валялась где-нибудь посредине комнаты или на столе. И нельзя сказать, чтобы Кацура был аккуратным только с книгами. Все его личные вещи находились в полном порядке.

Приглядевшись, я увидел, что стол чистый. Книжный шкаф тоже в порядке. Ему не были свойственны ни хорошие, ни дурные черты восточного человека, который часто обращается с необходимыми вещами небрежно. Выражаясь современным языком, он щеголял тем, что он последователь принципов Смайльса. Теперь я благодарю небеса за то, что дух такого рода щегольства восторжествовал в нём.

На столе, как всегда, аккуратно были разложены учебники и другие необходимые предметы.

От присутствия Кацура со всеми его принципами и привычками невольно забывалось, что находишься в очень скверной комнатушке, грязной и мрачной. Наоборот, она начинала казаться чистой, здесь хотелось быть вежливым и почтительным.

Он, как всегда, говорил энергично и ничего не скрывал. Когда я спросил у него, как он жил после того, как приехал в Токио, он рассказал мне всё подробно, без ложной стыдливости, без зазнайства, просто и прямо, без обиняков. В нём было на редкость мало тщеславия. Заниматься и жить в таких отвратительных условиях, делая дело, в которое веришь, и при этом испытывать удовлетворение и полное спокойствие! Нет, его я не могу сравнить ни с собой, ни с кем-нибудь другим. Я, например, просто исполняю свои обязанности, доволен своей судьбой и кое-что делаю, чтобы улучшить её.

Пока я его слушал, меня неотступно преследовала одна мысль: этот человек достоин большого уважения.

Он, как и решил, подкопил денег, чтобы хватило на три месяца, и отправился в Токио. Но он не из тех, что сидят сложа руки и смотрят, как уплывают денежки.

Так как он хотел найти работу по вкусу, то исходил Токио вдоль и поперёк. Поначалу ему пришлось торговать газетами и рисовать песком. Как-то в парке Кудан он увидел старика, рисующего песком. Он тут же с ним разговорился, объяснил, в каком положении оказался, и попросился в ученики. Через три дня он уже усвоил новое ремесло и, сидя возле дороги, рисовал что попало, а ему за это бросали то сэну, то пять рин[49]49
  Сэн – одна сотая иены; рин – самая мелкая денежная единица в Японии, одна десятая сэны.


[Закрыть] и изредка две сэны. Представляете, какой у него был заработок?

Однажды у него не было заказчиков и он писал сам для себя и тут же стирал. Но когда он нарисовал имена Уатта, Стифенсона и других, перед ним вдруг остановилась хорошо одетая дама с мальчиком лет восьми.

– Уатт, – прочёл мальчик и тут же спросил у матери: – Ма, что такое Уатт?

Кацура посмотрел на него и так, чтобы было понятно ребёнку, объяснил ему, кто такой был этот изобретатель, а на прощанье сказал ему: «Вот и ты, малыш, когда вырастешь, будь таким же великим!» После этих слов дама, извинившись, протянула ему двадцать сэн серебром и удалилась.

– Я не стал тратить эти деньги, они у меня хранятся до сих пор, – признался Сёсаку, простодушно улыбнувшись.

Вот так Кацура работал, ночевал в ночлежном доме, ходил в вечернюю школу в Канда и упорно изучал математику.

В разгар Японо-китайской войны он продавал газеты, получая неожиданные заработки на экстренных выпусках.

Но прошёл и этот год. Наступила весна 1895 года. Он с успехом поступил в техническую школу на вечернее отделение.

За разговором мы и не заметили, как начало смеркаться.

– Пойдём перекусим! – предложил Кацура, вынул из ящика стола кошелёк и положил за пазуху.

– Куда? – удивился я.

– Как куда? В столовую. – Он поднялся.

– Да нет, я буду ужинать у себя, ты не беспокойся.

– Какие могут быть разговоры, поужинаем вместе. И вообще ты сегодня останешься у меня. Нам ещё много о чём надо потолковать.

Я согласился, и мы покинули парк рикш. Пока мы шли, Кацура всё спрашивал про родные места. Потом он сказал, что в этом году собирается съездить к своим. Я, естественно, подумал, что для Кацура при теперешних его обстоятельствах съездить в деревню за триста ри и обратно – немыслимое дело, об этом можно только говорить. Но ничего не сказал и попросил даже передать привет родным.

– Пришли, – сказал Кацура и, согнувшись, вошёл в какую-то неприглядную харчевню. Я растерялся и стоял на месте, пока он не позвал меня. Делать было нечего, я вошёл. Кацура уже занял места получше и с улыбкой смотрел на меня. Кроме Кацура, здесь было ещё несколько человек, по виду рабочих. Они сидели за длинным столом, ели, пили сакэ. Было сравнительно тихо. Мы сели друг против друга.

– Я сюда хожу три раза ежедневно, – сказал он равнодушно. – Тебе чего заказать? Выбирай что хочешь.

– Мне всё равно.

– А, ну так я сам закажу.

Он подозвал официантку и назвал ей несколько блюд на местном жаргоне, так что я и не понял. Через некоторое время нам принесли сасими, варёную рыбу, нисимэ[50]50
  Сасими – блюдо из сырой рыбы, нарезанной тонкими ломтиками; нисимэ – пища, варенная в сое.


[Закрыть], соус и маринованные овощи в чашечках.

Кацура ел с аппетитом, а мне эта пища казалась грязной и не лезла в горло. И мне с грустью подумалось: как может жить в таких условиях сын самурая? Пусть его семья сейчас бедствует, но разве сын джентльмена может с таким наслаждением питаться вместе с этими людьми из низшего класса? И мне стало обидно до слёз. Но всё же я нехотя взял хаси[51]51
  Хаси – палочки для еды.


[Закрыть] и проглотил два-три кусочка. И понимаете, мне вдруг в голову пришла такая мысль: «Вот этот даровитый и волевой молодой человек, живущий самостоятельно и занимающийся самообразованием, на собственным трудом заработанные деньги так великодушно и от всего сердца угощает меня. А я смею этим брезговать! Разве Кацура не питается здесь ежедневно по три раза? Достоин ли я, который боится притронуться к этой пище, называться его другом детства?» Я даже расстроился. Зато на душе стало легче. И, уже не уступая Кацура, я доел всё, и мы вышли из харчевни.

Эту ночь мы провели вместе на узкой постели и не заметили, как совершенно стемнело. При тусклом свете лампочки вспоминали о деревне, о наших старых знакомых, делились своими планами на будущее. Мне и теперь приятно вспомнить эту нашу ночную беседу.

С тех пор мы встречались часто. Но когда настало время летних каникул, Кацура как-то зашёл ко мне и, к моему удивлению, сообщил, что решил съездить к своим. На сей раз твёрдо.

– Это, конечно, хорошо, но… – Я хотел было спросить его, откуда у него деньги на дорогу, но он опередил меня:

– Деньги у меня есть. Я накопил тридцать иен. А на дорогу и на гостинцы мне хватит и двадцати. Все тридцать, пожалуй, я не стану тратить, а то потом будет трудновато.

Я был поражён его терпением. Он ещё два года назад задумал поездку и всё это время откладывал деньги.

Вот видите, каким он был человеком. Может показаться, что всё это нетрудно сделать, но попробуйте сами. Кацура, конечно, обыкновенный человек. Но разве можно назвать обыкновенными такие вот вещи?

Я с большой радостью провожал его. А он с лёгким сердцем истратил две трети всех денег, которые копил два года, накупил картин, материи на платье, чтобы порадовать мать, братишек и всех родственников. И вскоре уже был на Симбаси.

В следующем, 1898 году он успешно окончил школу и устроился на службу в одну компанию в Иокогама в качестве электротехника, с заработком в двенадцать иен.

С тех пор прошло пять лет. Что он делал всё это время? Только ли замкнулся в своей работе? Представьте себе, нет. Он сделал ещё одно большое дело. Видите ли, у него есть два младших брата, которые под стать старшему брату, пропавшему без вести. Оба они страшные бездельники и совсем было отбились от рук. Одного зовут Горо, другого – Арао. Горо, как только прослышал, что Кацура устроился на работу в компанию, недолго думая сбежал из деревни и прибыл в Токио. Сёсаку сбился с ног, чтобы устроить его, сначала пытался в магазин, потом прислуживать в школе, но всё это приходилось Горо не по вкусу и он убегал.

Но Сёсаку не оставлял его. В конце концов он пристроил Горо возле себя, всё время наставлял его, заставил прочесть книгу Смайльса и в конце концов добился того, что он поступил в техническую школу. На свою жалкую зарплату ему приходилось кормиться самому и содержать брата. Так с горем пополам прошли три года. В 1901 году Горо наконец стал техником и нанялся в компанию в Токио в районе Сибаку. И что вы думаете? Из него получился неплохой работник.

Но вышло так, что Арао тоже убежал из дому. Теперь Сёсаку уже вдвоём с Горо перевоспитывают своего младшего брата.

Как-то этой весной вечером я заехал к Кацура в Иокогама, на улицу Ногэмати, но хозяин мне ответил, что он ещё не возвращался. Я не прочь был посмотреть его за работой и отправился пешком в компанию.

Вы извините, я плохо разбираюсь в этом деле и не могу толком объяснить, но вот что я увидел. Возле огромного металлического вала стояло несколько человек. И один Сёсаку ходил всё время вокруг и что-то делал быстрыми движениями. Вдруг зажёгся свет, совсем как дневной, осветил этих людей. Все они молча наблюдали за работой Сёсаку. А он, по-видимому, проверял исправность машины и налаживал её.

О, если бы вы видели его в эту минуту! Казалось, он забыл обо всём на свете, не замечал меня, не замечал других, он был целиком поглощён работой. Я никогда не видел Кацура таким серьёзным. И не скрою, я был поражён его, я бы сказал, величием.

Господа, поднимем же бокал за моего друга и пожелаем ему счастья в будущем!

1903

ЭКСТРЕННЫЙ ВЫПУСК

Сегодня вечером, как всегда, барон Като в своём потрёпанном европейском костюме появился в холле. Завсегдатаи холла считали его немного помешанным. Впрочем, по-моему, в этой компании нет ни одного вполне нормального человека. И сам я, кажется, такой же.

Холл, о котором идёт речь, – Масамунэ-холл, расположенный в одном из узких кривых переулков неподалёку от Гиндза.

Выпить в своё удовольствие бутылку чистого сакэ – пустяк для таких людей, как богачи и преуспевающие, «карнеджи»[52]52
  Карнеджи – известный американский миллионер.


[Закрыть], всевозможные «феллеры»[53]53
  Феллеры – имеются в виду Рокфеллеры.


[Закрыть], для тех, о ком пишут в деловых журналах, кто обладает сверхъестественным могуществом, подобно Сунь У-куну[54]54
  Сунь У-кун – волшебник, персонаж классического китайского романа «Путешествие на Запад».


[Закрыть]. Для нас, маленьких людей, это не так. Если бы не Масамунэ-холл, и выпить было бы негде.

Вам могут подать первоклассное сакэ. Мы пьём его только разбавленным. Для нас, неудачников в злосчастном Токио, нет места лучше этого холла.

Барон Като всегда орёт. Орёт, что бы он ни говорил, орёт даже тогда, когда заказывает: «Ещё одну!»

А старый скульптор Накакура, не прерывая разговора, просто выставляет свой толстый палец: «Повторить!»

Все мы собутыльники. Всё прекрасно!

Итак, Като-дан опять соблаговолил появиться среди нас. Като-дан[55]55
  Дан – сокращение от дансяку («барон»).


[Закрыть] – это сокращение от барона Като, а «соблаговолил» – потому что он всё-таки барон, хотя и снизошёл до нас – простых смертных. Но, признаться, нам его не за что уважать. Он нам ровня и не брезгует варенными в сое нори[56]56
  Нори – съедобные водоросли.


[Закрыть].

– Вот скука! – начинал обычно Като-кун. – Нет войны, и нет никакой радости в жизни. Деваться некуда. Что бы это придумать, чтобы опять началась война?

Такие разговоры вошли у барончика в привычку недавно, с начала зимы, после Портсмутского мирного договора.

Накакура-сэнсэй, его яростный противник, говорил иногда оригинальные вещи.

– Я хотел бы на огромной мраморной глыбе высечь двух полузверей-полулюдей в смертельной схватке. И их сцепившиеся руки выпукло выступали бы наружу. Они борются и не могут освободиться. Они зажаты, сдавлены, прикованы друг к другу. Я хотел бы показать этим, что человечество не будет истинно свободным, пока не кончит враждовать.

– Показывайте что угодно, – равнодушно отвечал барончик.

На этот раз барон Като опять завёл обычный разговор, но старик Накакура, видимо, не был настроен спорить.

Барон бросил вызов:

– А вы знаете, мне бы тоже хотелось, чтобы вы кое-что изваяли в мраморе. Как вы думаете, великий искусствовед, что именно?

– Пушку, – отпарировал Накакура.

– Ошиблись.

– Так что же? А, понимаю…

– Что? – полюбопытствовал барон.

Интересно было слушать их, но не менее интересно наблюдать за ними. Один – высокий, худощавый, лет тридцати. Одет неопрятно, но не похож на неотёсанного простолюдина. И всё же вид у него очень неряшливый: потрёпанный европейский костюм с воротничком мышиного цвета, нечёсаные спутавшиеся волосы.

Второму лет сорок, у него лысина. Он одет поприличнее, но тоже в европейской одежде, хотя японская куда удобнее и дешевле. И ведь оба они побывали за границей, оба читают европейские книги. Недаром здесь рассуждают о Вольтере и Руссо или о Рафаэле; молодые журналисты, бывает, говорят и о Маколее[57]57
  Маколей, Томас Бабинггон (1800–1859) – английский историк, публицист и политический деятель.


[Закрыть]. Чем не Карлейль[58]58
  Карлейль, Томас (1795–1881) – известный английский писатель и историк. В молодости Доппо увлекался его произведениями.


[Закрыть] я сам? А вон, в углу, ухмыляется Золя.

Рядом сидит доктор наук Ватануки и еле удерживается от иронических замечаний. Когда он здесь, споры становятся особенно ожесточёнными.

– Раз говорю, что понимаю, значит понимаю, – совсем как ребёнок, кричит знаменитый скульптор, отливший бронзовую статую какого-то маркиза для храма Нанко, которую в честь портсмутских событий проволокли через центр Кобэ.

– Вот как? Понимаете? А может быть, вам подсказать? – говорит барон.

– Что ж, подскажите, – согласился скульптор.

Я не выдержал и вмешался:

– Разрешите мне!

– Ну, что? – спросил барон глупо-самодовольным тоном.

– По-моему, вы хотели, чтобы изваяли статую бога войны.

– Ничего подобного!

– Так, может быть, статую вашего сиятельства?

– Хе-е, именно! Вы угадали мою мысль. Я хотел бы, чтобы Накакура-сан создал статую, изображающую меня, статую «Като-дан». И ему это, пожалуй, не составит труда. Накакура-кун лицезреет меня почти каждый вечер, и я наверняка крепко запомнился ему.

– А не лучше ли назвать её «Проповедник войны?» – предложил я.

– По-моему, больше подходит «Бог поражений», – сказал Накакура как раз то, что вертелось у меня на языке.

– Название – это моё дело. Вы только зря спорите. Статую будут делать с меня, и я сам назову её, а от вас требуется только согласие.

– Что ж, я согласен. Это интереснее, чем возиться с титулованными особами. Я сделаю статую для нашего барона Като… Вернее, не для барона Като, а статую барона Като. Я согласен. Да, действительно, статую Като я смогу сделать хоть с закрытыми глазами. Она будет чёрного цвета. Попробую обязательно… – Сэнсэй, повернувшись к официанту, подал ему знак, чтобы принесли ещё бокал.

– Но… так сказать… (старик есть старик – не может обойтись без лишних слов), а как же всё-таки назвать её? Ну, ваше баронское сиятельство, давайте придумаем.

– Ведь я уже говорил, что название дам сам. И название у меня уже готово. Можете спокойно соглашаться.

– Да что вы всё ломаетесь? Одна морока с вами. Если так, то никакой статуи вам не будет! Правильно я говорю, генерал Мицутани? – Накакура разгорячился. Мицутани – это я.

– Добрый вечер! – вдруг так некстати поздоровался с нами новый посетитель, тоже в европейском костюме, и, сев за столик, поклонился нам. Это был герой второй полосы местной газеты (герои третьей полосы только делают вид, что пьют; в действительности они не могут позволить себе этого). Никто из нас, конечно, не ответил ему на поклон. Это в порядке вещей.

– Вот видите, Като-сан, если у вас есть свои соображения, то лучше их высказать. А пойдёте против желания Накакура-сан, то всё будет кончено, – подстрекнул я барона.

– «Экстренный выпуск» – вот вам название! «Экстренный выпуск», только «Экстренный выпуск». В нём моя жизнь. Я сам – экстренный выпуск. Моя жизнь в экстренном выпуске. А как перестал он выходить, нет для меня жизни. Что мне делать? – На лице барона появилось столь обычное для него выражение скорби.

Действительно, чем же заниматься барону Като? Барон ни в чём не нуждается. Пусть он самый бедный из всех баронов, но каким-то состоянием он обладает. И это позволяет свихнувшемуся барону влачить жалкое существование, не испытывая никаких невзгод. И он ничего не делает.

Впервые он нашёл смысл жизни в «Покорении России». Правильнее будет сказать, что когда на страну обрушилось величайшее бедствие, когда народ жил в вечной тревоге, он впервые нашёл, чем заполнить жизнь. После Портсмута этого не стало.

Его сиятельство барон, который ко всему в жизни, кроме сакэ, относился безразлично, совсем упал духом. У каждого человека на земле есть какие-то интересы, свои радости и печали, и к ним он возвращается после войны. А вот барон потерял вкус к жизни. У него пропала цель, жизненный стимул.

И не удивительна его апатия, его проповедь войны.

«Экстренный выпуск» – а ведь и действительно, к статуе барона Като не подберёшь более удачного названия… Барон привычным жестом достал из кармана пачку экстренных выпусков.

– Чем я не «экстренный выпуск»? Вы так и назовите мою статую, Накакура-сан… И совсем будет хорошо, если изобразите меня в такой вот позе, за чтением газет. Вот так, – и он начал читать вслух: – «Третье сообщение. От 28 апреля, с 3 часов 5 минут пополудни до 9 часов 25 минут вечера. Противник следовал вдоль правого берега реки Айхэ, к северу от Цзюляньчэн продолжал воздвигать укрепления. 28-го – артиллерийская перестрелка. 26-го – на противоположном берегу Цзюлидао у отступившего противника были взяты 95 убитых и 6 живых лошадей».

– Ну как? Это предварительное сообщение о победе на Ялу. Да, было время. Читаешь, и сердце радуется, – и он взял другой номер. – «Среди убитых на брандере „Фукуимару“ капитан второго ранга Хиросэ и лейтенант Сугино. Оба погибли смертью храбрых. Перед спуском якоря лейтенант Сугино опустился в трюм, чтобы поджечь шнур. В корабль попала вражеская мина Уайтхэда. Лейтенанта, вероятно, убило. Капитан второго ранга Хиросэ отдал приказ садиться в лодки, и так как лейтенант Сугино не оказался среди членов экипажа, отправился на его поиски. С этой целью он три раза обошёл корабль, который тем временем погружался всё глубже. Когда вода почти захлестнула палубу, капитан спустился в лодку. Отчалив, он плыл под пулями противника, одна из которых попала капитану в голову. Истекая кровью, он упал в море».

– Ну как, слышали? – спросил Като. Как всегда, одни слушали, другие не обращали внимания. Зато сам он, как всегда в таких случаях, был на вершине блаженства.

– Нет, вы представьте, вместо человека – в лодке кусок развороченного мяса, и тот сваливается в море. Какой трогательный конец! Я уже сколько раз читал это место, а всё не могу удержаться от слёз, – и то ли от выпитого вина, то ли от избытка нахлынувших чувств барон зажмурил глаза и затрясся. Вероятно, действительно то время было для него самым счастливым. Тогда по крайней мере ему хотелось жить. Но вот он снова открыл глаза.

– А теперь всё кончено. Всё! Войны больше нет, читаешь эти старые газеты и как будто сам стареешь. И мне кажется, что жизнь моя пришла к концу…

– Было бы любопытно, однако, изобразить что-нибудь подобное. Действительно, «экстренный выпуск» – весьма интересная тема. Барон Като – «человек-газета». «Человек-газета» за чтением экстренного выпуска, – взволнованно проговорил Накакура.

– Значит, договорились? – спросил Като.

– Да, да. Вот так: вы сидите, разочарованный, положив перед собой кипу газет.

– Нет, вы уж извините, но это не то. Вот, послушайте, – и он прочёл наизусть хорошо знакомое ему газетное сообщение: «При появлении вражеского корабля была объявлена тревога. В бой ринулась вся эскадра. Несмотря на тихую погоду, море бурлило». – Вот, что я хочу. Когда я читаю это, то прихожу в восторг. И это надо передать.

Накакура, слегка улыбаясь, немного помолчал и ответил:

– Не вы один, найдутся и другие, которые, читая такие вот сводки, получают удовольствие. Обыкновенное дело. Но меня этим не тронешь. – Он рассмеялся.

– Почему вы смеётесь? Почему? Разве это смешно? – взволнованно спросил Като-кун – «Экстренный выпуск».

– А разве не смешно? Отняли у вас какие-то газетки, и вы упали духом.

– И ведь верно, – присоединился я.

– А разве сами вы уж нисколько не разочарованы? – спросил барон раздражённо.

– Как вы думаете, Мицутани-кун? – Накакура, видно, затруднялся с ответом. Я тоже не мог прямо сказать, хотя и сам не раз задумывался над этим вопросом.

– Видите ли, нельзя сказать, чтобы совсем не было разочарования. Да оно и естественно. Ведь такие крупные события в жизни государства, как войны, не проходят бесследно. Ни минуты не было покоя. А сколько переживаний! Война истощает духовные силы людей, и поэтому не удивительно, что после её окончания происходит некоторый спад настроения. Если хотите, называйте это разочарованием.

– Значит, я не одинок! И если естественно изображать радость, то почему бы не изобразить и разочарование? А, Накакура-сан? – самодовольно обратился Като к скульптору.

– Да ведь таких, как вы, больше нет. Кто ещё потерял бы к жизни интерес оттого, что перестали выходить экстренные выпуски? – резонно ответил Накакура.

– Значит, я единственный представитель разочарованных?

– Нет, что вы! Вы – наш экстренный выпуск, – съязвил Накакура. А Като даже подскочил на стуле.

– Вот именно, Накакура, вы умный человек! Значит, договорились. Передать это разочарование. Замечательно! Пожалуйста, сделайте! «Экстренный выпуск»! Превосходно! – барон был удовлетворён.

И так ещё битый час они спорили и пили. Наконец Накакура задремал на стуле, выставив вперёд ногу, а его сиятельство барон изволили опочить, уткнувшись носом в стол. Я вышел из холла.

Гиндза – вот она, такая, как всегда, лежит передо мной. И в чём-то прав был этот господин «Экстренный выпуск», – даже от улицы как будто веет тоской. Мне уж скоро тридцать восемь. Так хочется обратиться к этим чужим людям, проходящим мимо. Но вот я влился в их поток и стал одним из них. Я шёл и думал. Только не война. Но что бы такое придумать, чтобы все люди жили радостно?

1906