Текст книги "Люси. Истоки рода человеческого"
Автор книги: Дональд Джохансон
Соавторы: Мейтленд Иди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 27 страниц)
Меня часто спрашивают, чем можно заполнить этот гигантский промежуток времени.
Несколькими вещами. Например, более ранним типом человека. А также двумя или тремя разновидностями австралопитековых. Это новое название имеет для нашей истории чрезвычайно важное значение.
Австралопитеки – это ранние гоминиды, но не люди. Я уже говорил, что можно принадлежать к гоминидам и не быть человеком. Пару миллионов лет назад по Африке разгуливали существа, настолько примитивные по своему типу, с такими странными зубами и таким малым объемом мозга, что их нельзя причислить к роду человеческому. Встает вопрос: были ли они нашими предками или двоюродными братьями? Об этом спорят до сих пор. Дело усложняется тем, что существовали две или три разновидности этих созданий – крупные и более мелкие формы прямоходящих «почти людей», получивших родовое название Australopithecus.
Найдя Люси – нечто по меньшей мере столь же древнее, как и австралопитеки, и в некоторых отношениях более примитивное, – я задал себе вопрос: принадлежит ли Люси к тому же роду? И долгое время не мог найти ответа. Когда все кости были очищены, подобраны и разложены на столе, я при первом взгляде на них подумал, что Люси, пожалуй, можно отнести к австралопитековым. Но я не мог быть уверен в этом. Она слишком мала, и зубы какие-то странные. Она была похожа на двуногую обезьяну, с тем лишь отличием, что не была обезьяной. Этот маленький представитель гоминид приводил вас в полное недоумение, озадачивал, интриговал. Чтобы решить, относится ли Люси к австралопитековым, нужно было ждать результатов подробного анализа костяка. В то время в вопросе об австралопитековых царила полная неразбериха.
И я вновь должен сказать о том, как мне повезло.
Вступая в науку, нужно выбирать для себя самую трудную и запутанную область – вроде того, что представляла собой проблема плио-плейстоцена в начале 70-х годов. Именно здесь, помогая разобраться в этой путанице, свежие молодые силы имеют шанс заявить о себе.
Глава 2
Южная Африка: первые обезьянолюди
Предшественники человека отличались от живущих ныне обезьян тем, что были закоренелыми хищниками; плотоядные создания, они прибегали к насилию, чтобы поймать добычу, убивали ее, раздирали искалеченные тела, отрывали конечности и жадно поглощали корчащуюся в предсмертных муках жертву, утоляя жажду ее горячей кровью.
Реймонд Дарт
Мы дети Каина… Человек – это хищник, в котором самой природой заложен инстинкт убивать с помощью оружия. Внезапное приобретение крупного мозга вооруженным и преуспевающим хищным животным привело к появлению… человека
Роберт Ардри
Нельзя не почувствовать, что Дарт преуменьшает значение социальных отношений, которые существовали даже у древнейших людей и были необходимы им, чтобы выживать и заботиться о потомстве, длительно подготавливая младшее поколение к жизни в сообществе. Картина, которую рисует Дарт, написана в таких мрачных тонах, что трудно поверить в ее правдоподобие.
Лорен Айсли
История с австралопитеками началась в 1924 году и в самом, казалось бы, неожиданном месте. Как мы видели, основные усилия исследователей, пытавшихся отыскать корни человечества, были связаны с Европой. Именно здесь удалось обнаружить кроманьонского и неандертальского человека и удлинить таким образом предысторию человека на 100 тысяч лет. Потом исследования перекинулись на Яву и в Китай. Открылись новые дали, достигавшие полумиллиона лет. Никому не приходило в голову искать гоминид в Африке, хотя было известно, что на юге этого континента во множестве сохранились необычайно древние остатки млекопитающих и рептилий. Эксцентричный шотландец по имени Роберт Брум стал известен в научных кругах своими работами по описанию именно этих ископаемых животных. Он смог показать, как шла эволюция первых млекопитающих от ранних форм рептилий. Однако Брум никогда не находил остатков гоминид; другим исследователям тоже не приходило в голову искать их в Южной Африке – ведь можно было заранее думать, что их здесь быть не может. Гоминиды произошли от человекообразных обезьян, обезьяны живут в тропических лесах, а на юге Африки таких лесов не было уже миллионы лет.
Эта логика казалась вполне убедительной. Но вот однажды некая молодая особа, жившая в Южной Африке и интересовавшаяся окаменелостями, увидела на камине в доме своего приятеля нечто напомнившее ей череп вымершего павиана. Она сказала об этом другу. «Ну уж нет, – ответил тот, – этого не может быть. Ведь в Южной Африке нет ископаемых остатков обезьян». Он объяснил, что череп попал к нему из каменоломни, владельцем которой он был. Она находилась в Таунге, входившем тогда в состав протектората Бечуаналенд; когда там взрывали известняк, в породе иногда обнажались окаменелости. Череп был одной из них, но никто не мог определить его принадлежность.
Этот рассказ заинтересовал молодую женщину, и она передала его своему знакомому, профессору анатомии д-ру Реймонду Дарту, который в то время преподавал в университете Витватерсранд в Йоханнесбурге. Дарт объяснил, что ее друг был прав в отношении человекообразных обезьян – они действительно никогда не встречались в Южной Африке, – но заблуждался относительно павианов. Эти крупные обезьяны хорошо приспособлены к наземному (не древесному) образу жизни в засушливой местности. Они обитали в Южной Африке сотни тысяч лет и встречаются здесь поныне.
Так совпало, что Дарт сам питал огромный интерес к окаменелостям. Он попросил владельца каменоломни об услуге: нельзя ли, в случае если будут найдены новые ископаемые остатки, переправить их ему? Прошло некоторое время, и к нему на дом прибыли два больших ящика с обломками известняка. В первом Дарт не нашел ничего интересного, но когда он открыл второй, его взгляд упал на округлый кусок известняка, выделявшийся на фоне неровных обломков. Дарт узнал в нем эндокран – некогда порода заполнила внутреннюю полость черепа и затвердела в нем, в точности воспроизведя размеры и форму давно исчезнувшего мозга. По словам Дарта, «на поверхности камня были отчетливо видны извилины и борозды мозга, кровеносные сосуды». Видны опытному глазу, добавим мы. Занимаясь медициной в Лондоне, Дарт основательно изучил эндокраны и поэтому смог оценить, даже при отсутствии черепа, что предстало перед его взором. Очевидно, во время добычи известняка при взрыве череп обломился и либо был потерян, либо лежал где-нибудь в глубине ящика.
В первый момент Дарт подумал, что перед ним эндокран павиана. Но, приглядевшись повнимательнее, он решил, что мозг был слишком велик, чтобы поместиться в каком-либо из виденных им павианьих черепов. К тому же мозг отличался и по форме – относительные размеры его были заметно больше, чем у павиана.
Дарт знал, что человекообразные обезьяны – шимпанзе и горилла – обладают более развитым по сравнению с павианами интеллектом и более крупным мозгом, и вдруг ему в голову пришла мысль: а может быть, вопреки всему, в Южной Африке в отдаленном прошлом жили до сих пор неизвестные, ныне вымершие человекообразные обезьяны, обитавшие на открытой местности? Он начал лихорадочно рыться в ящике с камнями, пытаясь найти кусок, который соответствовал бы слепку мозга. Если бы ему это удалось, он располагал бы и самим черепом. Как назло, именно на этот день была назначена свадьба его друга. Церемония должна была состояться в доме Дарта, и ему предстояло быть шафером. Уже начали съезжаться гости, а Дарт все еще перебирал куски известняка, пока, наконец, жених, барабаня в дверь, не напомнил о его обязанностях. С трудом оторвавшись от ящика и стряхнув пыль с брюк, Дарт надел пиджак и галстук и вышел к гостям. Едва дождавшись конца церемонии, он бросился к себе и буквально через минуту держал в руках кусок породы, который точно соответствовал эндокрану. Уставившись на эту вторую окаменелость, он сообразил, что смотрит внутрь маленькой головки. Повернув окаменелость другой стороной, чтобы увидеть лицевую часть, Дарт обнаружил, что она покрыта коркой из известняка, смешанного с песком и гравием. Этот плотный цементоподобный материал, называемый брекчией, не позволял рассмотреть особенности лицевого скелета. Но Дарт знал, что лицевая часть там – ее очертания угадывались изнутри, с задней стороны.
Дарт не был палеонтологом. Он почти не знал, как нужно обращаться с окаменелостями, и не имел никаких руководств, которые подсказали бы ему, с чего начать. Но он все-таки приступил к делу и, как выяснилось, действовал весьма разумно. Не зная, насколько хрупким окажется череп, и боясь повредить его резкими ударами долота, Дарт поместил находку в ящик с песком для устойчивости и амортизации. Затем взял маленькое долото и принялся осторожно удалять брекчию. Позднее он взял у жены для этой же цели вязальную спицу и сточил ее кончик, сделав его трехгранным. Он долбил и откалывал кусочек за кусочком, и через семьдесят три дня окаменелость была очищена от брекчии.
То, что он увидел, поразило его. Череп принадлежал шестилетнему детенышу с полным набором молочных зубов. Коренные зубы, которые у человека обычно появляются к шести годам, только начали прорезываться. Череп, безусловно, не мог принадлежать молодому павиану. Он был слишком высоким и круглым, с небольшой лицевой частью. У павианов обычно удлиненная морда и уплощенный череп. Новая находка больше походила на череп шимпанзе, но даже и для этой обезьяны верх его был чересчур выпуклым. Кроме того, при одном взгляде на зубы Дарт отверг мысль о том, что перед ним павиан или шимпанзе: у тех мощно развиты клыки, а у детеныша из каменоломни они почти не превосходили по размеру зубы человеческого ребенка.
Перевернув находку, Дарт отметил еще одну особенность – большое затылочное отверстие, служащее для выхода спинного мозга, располагалось на нижней стороне черепа, свидетельствуя о том, что в течение своей короткой жизни шестилетний малыш ходил выпрямившись на двух ногах. У павианов и шимпанзе это отверстие расположено ближе к затылку, что связано с их четвероногим способом передвижения.
Прямоходящая обезьяна? Да может ли это быть? И если так, то как она оказалась в Южной Африке, за две тысячи миль от мест обитания человекообразных обезьян? Чем дольше Дарт смотрел на маленький череп, тем сильнее поражала анатома его необычность. И вдруг, как когда-то Дюбуа, Дарта пронзила мысль, что перед ним – недостающее звено, переходная ступень от обезьян к человеку.
Привыкший полагаться на свои суждения и не склонный откладывать дела на завтра, Дарт сел и написал статью в Nature – престижный английский журнал, в котором публиковались наиболее важные результаты научных исследований. Позднее Дарт сказал: «В те времена было принято подобные находки держать в тайне; обнародовать их можно было лишь лет через десять, после того как синклит авторитетных ученых из Британского музея или другой не менее солидной организации выскажет о них свое суждение. Однако я был уверен в неопровержимости моих выводов».
Молодой шимпанзе
Человеческий ребенок
«Бэби из Таунга»
Многие английские ученые отвергали предложенную Реймондом Дартом классификацию «бэби из Таунга» как гоминида из-за того, что низкий свод черепа, прогнатизм и отсутствие подбородка делали его на первый взгляд более похожим на молодого шимпанзе, чем на человеческого ребенка. Однако коренные зубы у «бэби из Таунга» были крупнее передних (человеческая черта), а такие характерные для человекообразных обезьян особенности, как заостренные клыки и диастемы (промежутки между зубами), отсутствовали.
Статья Дарта была принята, и читатели журнала впервые узнали о том, что по земле, возможно, когда-то бродило существо, передвигавшееся на двух ногах, но почти не отличавшееся по размерам мозга от человекообразных обезьян. Дарт назвал это необыкновенное маленькое создание Australopithecus africanus, т. е. южной (Australo…) обезьяной (pithecus) из Африки. Однако оно быстро стало известным как «бэби из Таунга». Им бредила публика, пестрели заголовки газет, которые видели в нем наконец-то найденное «недостающее звено». Даже в мюзик-холле не обошлось без шуток на эту тему: «Что это за девушка была с вами вечером? Она родом не из Таунга?».
Публикация статьи действительно была слишком поспешной. Дарт ни с кем предварительно не посоветовался. Ученый мир отнесся к его сообщению, как и следовало ожидать, с осторожностью. Центр палеоантропологии переместился в то время в Англию, где высшим авторитетом был 60-летний Артур Кизс, хранитель Хантеровской коллекции в Королевском хирургическом колледже, бывший президент Института антропологии. Вскоре Кизс произнес свой первый приговор: «Я не думаю, чтобы профессор Дарт заблуждался. Если он внимательно изучил череп, мы должны считаться с его суждениями».
Через некоторое время Кизс вторично высказался по поводу статьи Дарта: «Мы не можем сомневаться в его [Дарта] знаниях, силе ума и воображения. Однако меня пугает его взбалмошность, пренебрежение общепринятым мнением и неортодоксальность взглядов».
В конце концов Кизс решительно прекратил спор по поводу черепа из Таунга, заявив о его принадлежности «в лучшем случае какому-то роду человекообразных обезьян типа шимпанзе или гориллы… Обезьяна из Таунга не может входить в число предков человека уже потому, что она появилась слишком поздно». Это озадачило Дарта: что значит «поздно»? Дарт оценил возраст черепа в целый миллион лет. Ему казалось, что это довольно много.
Другие представители большой четверки британских антропологов – сэр Графтон Эллиот Смит, сэр Артур Смит Вудворд и д-р У.Л.Дакворт – хотя и не отвергали полностью притязаний Дарта, старались уклониться от прямого ответа. Особенно огорчила Дарта недостаточная поддержка со стороны Эллиота Смита: ведь именно под его руководством Дарт занимался изучением эндокранов, и Смит хорошо знал, насколько компетентен был его ученик по части размеров и формы черепа у различных приматов. И все-таки даже он не мог переварить сенсационных утверждений Дарта.
Единственным ученым, открыто выступившим в поддержку Дарта, был его коллега, грозный Роберт Брум, знаменитый своими работами по классификации южноафриканских ископаемых млекопитающих и рептилий. Он написал Дарту письмо, поздравляя его с выходом статьи в Nature. А спустя две недели Брум «…без предупреждения ворвался в мою лабораторию. Не обращая внимания на меня и моих сотрудников, он подбежал к тому месту, где стоял череп, и опустился перед ним на колени, словно в порыве поклонения предкам». Брум был прирожденным борцом и страстным полемистом. Его раздражало нежелание Дарта более энергично выступить в защиту своей находки, и он решил сделать это сам. Написав письмо в Nature, Брум решительно поддержал точку зрения Дарта. Его пример ободрил других ученых, которые думали так же, как и он.
Одним из них, в частности, был У.Дж. Соллас, профессор геологии и палеонтологии Оксфордского университета. Запомните это имя – оно еще не раз будет фигурировать в нашем рассказе об ископаемом человеке. Соллас с радостью узнал, что Брум сразился с Вудвордом и Кизсом, так как он ненавидел и того и другого. Соллас, одновременно обидчивый и задиристый в спорах, не мог простить Вудворду, что тот не признавал некоторые его работы. Больше пяти лет Соллас потратил на усовершенствование способа изготовления копий с окаменелостей, замурованных в горной породе. Во время демонстрации метода перед научной аудиторией Вудворд унизил автора, назвав его изобретение «игрушкой», не заслуживающей внимания. Не меньше раздражали Солласа и часто повторяемые высказывания Кизса о том, что некоторые геологи могли бы больше помогать палеоантропологам в датировке находок. Соллас отлично понимал, что эти слова адресованы именно ему. Вот почему, заподозрив, что Кизс пытается помешать публикации письма Брума в Nature, Соллас разразился саркастической тирадой: «Кизс обладает огромным влиянием [чтобы задержать ваше письмо]. На самом деле он настоящий обманщик и самый искусный карьерист в антропологическом мире. Он делает поспешные заявления, игнорируя факты. Он никогда не процитирует автора, не извратив его высказываний, и обобщает единичные наблюдения. Трудно сказать, в каких только грехах он не был замешан. Он журналист, дружище, чистой воды журналист… Он взлетел как ракета, но упадет как жестянка».
Однако Кизс и не думал падать. Он ярко сиял на антропологическом небосклоне. Между тем Соллас исчерпал все свои аргументы, и Дарт остался в одиночестве, если не считать Брума, поддержка которого была сомнительным преимуществом. Брум был странным человеком, одним из самых уклончивых, несносных, высокомерных и нестандартных людей (доля которых среди палеоантропологов несоразмерно велика) и в то же время – одним из самых блестящих. Он происходил из шотландской семьи, где были хорошо знакомы с бедностью и туберкулезом. С раннего детства он страдал легочными заболеваниями, и его часто отправляли к бабушке, которая сдавала комнаты в приморском городе Миллпорте. Один из жильцов, восьмидесятилетний старик, увлекался естественной историей. Когда он умер, его микроскоп достался маленькому Роберту, который с тех пор начал лихорадочно интересоваться всем, что имело отношение к естественной истории. Мальчика особенно занимали следы далекого прошлого, и он утолял свое любопытство, принося окаменевшие ракушки из близлежащей каменоломни. С четырьмя классами начальной школы он устроился работать ассистентом в лабораторию университета Глазго. В конце концов он был зачислен студентом медицинского факультета, который и окончил в 1889 году с отличием по специальности «акушерство».
Брум был превосходным врачом – внимательным, думающим, особенно сведущим во всем, что касалось рождения детей и ухода за матерью. Зарабатывая на жизнь медицинской практикой, он объездил многие страны – сначала Соединенные Штаты, потом малозаселенные части Австралии. Когда ему нужна была работа, он давал объявление и начинал практиковать где-нибудь в поселке скотоводов или шахтерском городке, предпочитая комфорту большого города прелести аскетической жизни рядом с природой. Его жена – бывшая служанка, на которой он женился во время одного из своих коротких наездов в Шотландию, повсюду следовала за ним. Она всегда держалась в тени, временами болела, но никогда не жаловалась и не обращала внимания на бесчисленные похождения своего мужа – Брум слыл отчаянным донжуаном.
По натуре он был настоящим отшельником, бродягой. Со времен голодного детства он на всю жизнь сохранил в душе глубокое и устойчивое презрение к «господам», которые олицетворяли для него социальную несправедливость и черствость мира богатых, так омрачавшую жизнь его родителей. Он с насмешкой относился к тупицам, занимавшим высокие посты, – их ему часто приходилось встречать в медицинских колледжах и музеях – и был в обращении с ними ироничен и хитер. Позднее, когда он поселился в Южной Африке, но продолжал там кочевать в поисках дела своей жизни, пока не посвятил себя целиком изучению ископаемых рептилий и млекопитающих пустыни Карру, его злой язык и изворотливость нередко затрудняли ему доступ к материалам, с которыми он хотел бы работать. Если ему это все же удавалось, то потом иногда появлялись слухи, что после его осмотра в коллекции недостает того-то и того-то. В результате Бруму одно время запрещали пользоваться фондами Южноафриканского музея.
Знания Брума об ископаемых остатках были необыкновенно глубокими. Они базировались на сочетании логики с безошибочной памятью, страстной увлеченностью и интуицией: он обладал врожденным чутьем, которое подсказывало ему, что к чему подходит, кто от кого произошел и что нужно сделать, чтобы правдоподобно воссоздать облик животного по одному фрагменту. Брум подрабатывал на стороне, продавая окаменелости Британскому музею. Когда его отношения с этим учреждением несколько осложнились, он обратился к Американскому музею естественной истории в Нью-Йорке, но был обвинен в торговле предметами, которые не были его законной собственностью.
Проблемы, которые поставил перед учеными пилтдаунский человек, становятся очевидными при сравнении его с Homo erectus и современным Homo sapiens. Пилтдаунский череп по форме и величине сходен с черепом современного человека и вовсе не похож на череп Homo erectus. Однако по строению нижней челюсти пилтдаунский человек был гораздо примитивнее как Homo erectus, так и Homo sapiens. Прямоугольные очертания нижней челюсти и огромные заостренные клыки сближали его с крупными человекообразными обезьянами. Пилтдаунская находка производила впечатление состоящей из двух произвольно объединенных вместе частей – человеческого черепа и обезьяньей челюсти Как выяснилось, так оно и было на самом деле.
И вот этот колючий, непредсказуемый человек, пользовавшийся в британской палеонтологии сомнительной репутацией, был единственным, кто открыто поддержал Дарта в 20-х годах. А сам Дарт все эти годы продолжал забавляться со своей находкой. Он скоблил, царапал, откалывал кусочки и после четырех лет кропотливой работы смог отделить нижнюю челюсть от верхней и впервые взглянуть на жевательную поверхность зубов. Это еще больше убедило его в справедливости первоначального диагноза – в том, что ископаемое существо относится к гоминидам. Но Кизс, холодный и надменный, не сдавал своих позиций. Он продолжал настаивать, что утверждения Дарта лишены всяких оснований.
Справедливости ради следует сказать, что Кизс в тот момент стоял перед ужасной дилеммой, не имевшей ничего общего ни с Дартом, ни с его «бэби из Таунга». Не только он – все британские палеоантропологи ломали головы над интерпретацией ископаемых находок, которые они тщательнейшим образом изучили, но не могли понять их смысла. Перед ними были муляжи и фрагменты костей гейдельбергского и яванского человека, постепенно собранные в двадцатом веке. Все они указывали на то, что по объему мозга наш предок значительно уступал современному человеку; и чем дальше в глубь веков, тем меньше и примитивнее – ближе к обезьяньему – становится мозг. Однако зубы и челюсти сильно отличаются от обезьяньих по своему строению даже у тех наших предков, которые жили около 500 тысяч лет назад.
Челюсти ископаемого и современного человека сходны в том отношении, что зубы в них располагаются по дуге с расходящимися ветвями, так что самая широкая часть этой дуги соответствует ее концам, т. е. третьим молярам. У человекообразных обезьян челюсти длиннее и зубы располагаются по обеим сторонам, образуя с боков два параллельных ряда – как бы две стороны прямоугольника, третью сторону которого составляют передние зубы. Кроме того, у взрослых обезьян, в особенности у самцов, верхние клыки настолько велики, что заходят в нижний ряд зубов, где для них имеются специальные промежутки. Ни у гейдельбергского, ни у яванского человека или сходных с ними ископаемых форм не было подобных обезьяньих признаков. Их зубы были определенно похожи на человеческие.
Если бы дело ограничивалось только этими ископаемыми, то не было бы никакой проблемы – их интерпретация не представила бы трудности. Однако была еще одна находка – так называемый «пилтдаунский человек», фрагменты черепа которого обнаружил в 1912 году в гравийном карьере в Англии ученый-любитель Чарлз Доусон. До точных методов датировки было еще далеко – они появились спустя 40 или 50 лет; но, судя по темному цвету черепа, глубине его залегания и присутствию рядом с ним вымерших млекопитающих, его возраст составлял по меньшей мере несколько сотен тысячелетий. Костные остатки были переданы Кизсу, которому удалось воссоздать на их основе почти полный череп. Кизс ручался за достоверность реконструкции и назвал вновь найденное существо Eoanthropus dawsoni («человек зари» Доусона) по имени автора находки.
Но вот беда: этот пилтдаунский человек противоречил всем остальным ископаемым находкам. Вместо небольшого по размеру у него был очень крупный мозг, сравнимый с мозгом современного человека. Зато челюсть была по своей форме обезьяньего типа; если бы не моляры, сходные своей плоской жевательной поверхностью с человеческими, ее вполне можно было принять за обезьянью.
Короче говоря, пилтдаунская находка перевернула все представления об ископаемом человеке. Нельзя сказать, чтобы к этому отнеслись чересчур плохо. Долгое время человек считал себя венцом творения, уникальным созданием, вознесшимся над всеми остальными живыми существами благодаря своему интеллекту. Череп пилтдаунского человека вполне гармонировал с этим предрассудком. Его высокий куполообразный свод удовлетворял человеческое тщеславие в большей степени, чем низколобые черепа других ископаемых людей. Ведь гораздо престижнее иметь крупный мозг и обезьянье лицо, нежели наоборот. Кроме того, это была английская находка, обнаруженная всего лишь в нескольких милях от Лондона. За ней стояли два крупнейших авторитета в британской науке – Вудворд и Кизс. Несмотря на все противоречия, с пилтдаунским человеком приходилось считаться, так как именно он мог в конечном итоге оказаться нашим предком.
Вот это-то новейшее антропологическое открытие и составляло для британцев предмет мучительных размышлений, когда на сцене появился Дарт со своим «бэби из Таунга». Невзрачный маленький череп, найденный в районе, никогда не интересовавшем английских антропологов, плохо вписывался в схему, по которой наш предок должен был иметь крупный мозг и обезьяноподобное лицо.
Не удивительно поэтому, что Дарту был оказан такой плохой прием. Ученые, поддержки которых он искал, не были знакомы с геологией Южной Африки. Его собственный научный авторитет за пределами анатомии равнялся нулю. На его стороне выступал странный и подозрительный человек. Его утверждение о древности таунгского черепа было чистейшим бредом. Миллион лет? А откуда он это знает? Ответить на этот вопрос Дарт не мог. Это была догадка, основанная на умозаключениях о возрасте некоторых вымерших животных, кости которых были найдены в той же известняковой пещере. Наконец – и с этим было, пожалуй, труднее всего примириться, – Дарт, ссылаясь на положение затылочного отверстия, утверждал, что малыш с обезьяньим мозгом передвигался выпрямившись, как человек. Будь в распоряжении Дарта кости ноги или таза, это последнее и самое сумасбродное заявление было бы, наверное, воспринято с большей серьезностью, но ученый располагал только черепом. Этого было недостаточно.
И тем не менее в 1931 году Дарта пригласили в Лондон на антропологический конгресс и дали ему возможность выступить в защиту своей находки. Гвоздем программы здесь были костные остатки пекинского человека, недавно найденные в пещере Чжоукоудянь в Китае. Это была сенсация, к тому же мастерски представленная – с многочисленными фотографиями и схемами раскопа. И вот после такого блистательного сообщения на трибуну вышел Дарт и повторил то же самое, что говорил шесть лет назад. Он держался неуверенно и, по его собственному признанию, с треском провалился. Чтобы немного подбодрить Дарта, коллеги после заседания пригласили его на обед. Жена его, Дора, отправилась на такси в отель, захватив с собой череп из Таунга, который она, вылезая из машины, оставила на заднем сиденье.
Череп обнаружили только на следующее утро. За ночь в машине побывало несколько пассажиров, каждый из которых мог легко унести находку. Когда таксист наконец заметил маленький сверток, он тотчас передал его в полицию. Развернув пакет и обнаружив внутри череп, полицейские подумали, что имеют дело с убийством, но в это время Дарт сам заявил о пропаже и смог получить череп обратно. После этого он вернулся в Южную Африку. Поездка не прибавила славы ни ему, ни его находке.
Принято считать, что Дарт, раздосадованный и разочарованный, ушел из палеоантропологии. Это не совсем верно. На первом месте у него всегда стояли преподавание и неврологические исследования, а «бэби из Таунга» как бы невзначай свалился ему в руки. Да, он действительно почти на 20 лет забросил поиски окаменелостей, но только для того, чтобы переключиться на более важные для него цели. Одной из них была Марджори Фру, старший библиотекарь медицинской библиотеки Витватерсранд. В 1936 году, спустя пять лет после неудачного путешествия в Лондон, Дарт развелся с Дорой и женился на Марджори.
Для британской антропологии это были суматошные годы. Из Китая поступали все новые и новые сведения о пекинском человеке. Они должны были вызывать беспокойство у одного из защитников пилтдаунского человека, сэра Артура Кизса. Так же как и у сэра Артура Смита Вудворда, хранителя геологического отдела Британского музея. Вудворд был связан с Пилтдауном больше, чем Кизс. Он присутствовал при том моменте, когда археолог-любитель Чарлз Доусон вынул из грязной ямы в Сассексе один из осколков черепа. Вместе с ним на месте раскопок находился талантливый молодой французский антрополог (и теолог) Пьер Тейяр де Шарден, который в то же утро в той же траншее нашел обломок слоновьего зуба. По словам Тейяра, «Вудворд бросился к находке с мальчишеским азартом, и я увидел в его глазах огонь, тщательно скрываемый за его холодной сдержанностью».
АВТОРЫ ЧЕТЫРЕХ ВЫДАЮЩИХСЯ НАХОДОК
И. К. Фульротт
(Находка – неандертальский человек, 1856)
Фульротт, преподаватель естественных наук в немецкой гимназии, смог распознать в окаменевших костях, найденных в каменоломне неподалеку от его дома, остатки древнего человека Это была первая находка такого рода. Споры о ней продолжались несколько десятилетий.
Эжен Дюбуа
(Находка – яванский обезьяночеловек, 1891)
Дюбуа нашел на острове Ява, на берегу реки Соло, фрагменты черепа и кость нижней конечности Из-за большого возраста находки, определенного примерно в полмиллиона лет, и ее чрезвычайно примитивного вида ученые тоже отнеслись к ней крайне подозрительно. Ныне существо, найденное Дюбуа, получило всеобщее признание как первый из известных науке Homo erectus.
Роберт Брум
(Находка – парантроп, 1938)
Когда Брум обнаружил в Кромдрае (Южная Африка) вторую разновидность австралопитековых, он посчитал, что она достаточно отличается от предыдущей, чтобы быть выделенной в новый род Ныне парантропа относят к массивным австралопитекам, ведущим свое происхождение от Australopithecus africanus
Реймонд Дарт
(Находка – «Бэби из Таунга», 1924)
Возраст этой находки, который ее автор определил такой грандиозной цифрой, как миллион лет, а также крайняя примитивность черепа послужили причиной того, что многие ученые долго считали «бэби из Таунга» человекообразной обезьяной. На самом деле это был первый Australopithecus africanus – истинный гоминид, костные остатки которого позднее были найдены в большом количестве
