Текст книги "Альвийский лес (СИ)"

Автор книги: Доминик Пасценди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Глава 10. Уаиллар

1

Когда Уаиллар, закопчённый дымом громотрубного порошка, покрытый кровью – по большей части не своей, хотя и у него шкура была кое-где попорчена, – прихрамывая, вернулся к повозке, где оставил своих женщин, он увидел эту повозку перевернутой на бок и горящей. Четвероногое, запряженное в неё, валялось рядом на земле, дёргая ногами и иногда головой – похоже, в агонии. Вокруг были лужи крови, лежало несколько трупов круглоухих, в железе и без, и не видно было никого живого.

Тут его будто ледяной водой облило. Он же бросил Аолли и Уаларэ, даже не сказав им ничего, когда кинулся мстить за убитую Оллэаэ. Где их искать теперь? Что с ними? Цела ли Аолли? Что с ребёнком?

Воин уже собрался бежать куда-нибудь на поиски – как на плечо его легла тёплая и такая родная рука:

– Ты жив, мой аиллуо! Ты ранен?

– Это не моя кровь, любовь моя. У меня всё хорошо!

Он тут же непроизвольно дёрнулся, потому что жена задела один из порезов. Она осторожно расправила слипшуюся шерсть и обеспокоенно проговорила:

– Ты всё-таки ранен. Сейчас я тебя оботру и поговорю с твоими ранами.

– А где Уаларэ? Где маленький?

– Не беспокойся, они в безопасности. Я спрятала их под эуллоу вон там, – и она безупречно изящным, как всегда у неё, жестом указала на низкий кустарник шагах в тридцати.

Только аиллуа из их клана – да что там, только его Аолли могла кого-то спрятать в столь неподходящем убежище. Эуллоу был кустарником низкорослым, густым и колючим, с редкими ветками, растущими от толстого корневища. Из него обычно устраивали колючие изгороди от животных, и это было сложно. Как Аолли уговорила его пропустить женщин в заросль и сплести за ними ветки?

Бой давно утих, выстрелы отгремели, лязг железа прекратился, и только стоны и жалобные крики многочисленных раненых раздавались со всех сторон. По месту битвы сновали круглоухие, то и дело наклоняясь к лежащим живым и мёртвым телам – и то и дело сверкая клинками в последнем ударе, избавляющем безнадёжного бойца от страданий. Уаиллара при виде этого передёргивало: круглоухие повернулись в этом бою незнакомой стороной, проявив качества настоящих воинов – но и невероятную жестокость: никто из аиллуо не стал бы добивать раненых врагов так мучительно. Муки – для пленного здорового воина у столба пыток, где он должен иметь возможность показать мужество. А раненый враг – да и свой – должен уйти мягко, без мучений, как в сон.

То, что Уаиллар видел сегодня, было для него совершенно неожиданным. Аиллуо всегда били круглоухих как хотели – но круглоухих никогда не было столько, и их обычно били, застав врасплох. Сейчас же воин участвовал в сражении, где бойцов было в десятки раз больше, чем всех аиллуо клана, где обе стороны были готовы к бою, и где ожесточение, воинские навыки и мужество с обеих сторон не могли не внушать уважения.

Уаиллар, кажется, понял, что заставило старейших когда-то объявить запрет-уарро на походы чести в большой аиллоу многокожих.

Уаларэ с маленьким выбрались из кустов эуллоу, и женщины принялись вдвоем помогать своему аиллуо обтереться и вылизаться, очищая его от грязи и крови. Нет ничего приятнее после боя, чем ощущение быстро заживающих под уговор женщины порезов, – подумал Уаиллар, – жалко, что воинам это недоступно: женщин в походы чести не берут.

На них никто не обращал внимания: круглоухие были заняты своими делами, и только пробегая мимо косились на альвов – в войске к ним за поход успели привыкнуть.

Приведя себя в относительный порядок, Уаиллар, всё ещё перемазанный кровью, но хоть с чистыми и обихоженными ранами, вспомнил о воинских обычаях. Во время битвы у него не было ни мига лишнего, чтобы нагнуться за ушами убитых им многокожих. Но он хорошо запомнил, где лежали те, кому не повезло подвернуться ему под руку. И теперь, сопровождаемый обеими женщинами, которые больше не хотели оставаться одни, он неторопливо двинулся по своим следам, то и дело наклоняясь к голове поверженного врага. Женщины принесли откуда-то стебель лианы, и воин привычно нанизывал на него отрезанные уши по-походному.

За этим занятием он успокоился; боевой азарт перешёл в обычную усталость.

И только тогда Уаиллар вспомнил, что нигде не видел тело Оллэаэ.

2

– Где она? – Спросил он жену.

Аолли, промедлив мгновенье, сообразила, о ком он.

– Пойдём, – сказала она, протянув ему руку.

Он мог бы и сам догадаться: Аолли и тело убитой затащила туда же, где прятались они с Уаларэ и ребенком.

Теперь мёртвую Оллэаэ, лежавшую навзничь, женщины бережно вытащили из-под кустов, потратив силы на то, чтобы с этими последними поговорить – иначе было бы невозможно протиснуть тело под растопыренными ветками.

Уаиллар окинул убитую долгим взглядом, запоминая её навсегда. Странно, но на его памяти Оллэаэ была первой женщиной, которая погибла в бою, а не умерла тихой домашней смертью – или случайно пострадала от дикого зверя.

Для него почему-то важно было, что он теперь в любой момент мог увидеть её такой, какой она стала после смерти, вызвав образ из памяти. Это было больно. Очень больно. Но необходимо, хоть он и не смог бы сказать, почему и для чего.

Аолли подошла и лизнула его в левое ухо. К его удивлению, Уаларэ тут же повторила её жест, лизнув его в правое ухо.

Обе прижались к нему боками, и их тёплые щёки прилепились к его лицу с обеих сторон, будто поддерживая его челюсти, чтобы он не мог их опустить в знак смирения.

Уаиллар вздохнул глубоко и судорожно, хрипло выдохнул, поднял голову и сказал:

– Она должна быть упокоена с почестями, как воин.

Женщины, чуть отстранившись, кивнули в такт.

Осталось немного: воина с почестями хоронит Великий Вождь – если погибший воин умер в аиллоу или был до него донесён товарищами, что редко, честно говоря, случалось.

Взгляды женщин были более чем красноречивы: ты наш Великий Вождь? Значит, ты и исполни обряд.

Уаиллар же не чувствовал в себе ни дыхания Великого Древа, ни признания других воинов, которые требовались для того, чтобы он мог ощутить себя Великим Вождём своего собственного клана. Смерть Оллэаэ будто выбила из него дух. Не уберёг – не выполнил долг не то что Великого Вождя – мужчины-воина.

Да и клан его был слишком мал, особенно теперь.

Не чувствовал в себе Уаиллар силу Великого Древа, достаточную, чтобы Земля приняла в себя Жизнь, отданную Оллэаэ.

Слабым он был для этого. Так он, по крайней мере, ощущал себя. И не помогали ни круглые уши, нанизанные на тонкую лиану и висящие у него на шее, ни две аиллуа, прижимающиеся к бокам – третья, лежащая на земле, с торчащей белой костью, с потерявшей цвет кожей, с полузакрытыми мёртвыми глазами – не давала ему почувствовать обычную для него уверенность в себе и своих действиях.

Отпустить воина в землю в аиллоу может только Великий Вождь. Отпустить воина в землю в походе чести может только военный вождь.

Не чувствовал себя теперь Уаиллар ни тем, ни другим.

"Уолле, – слышал он голос покойного отца своей жены, – уолле!".

Он, едва не задыхаясь, крутил головой в поисках подсказки, намёка, который дал бы ему возможность выйти из этого состояния – и не находил. Но вдруг на глаза ему попался Старый – который невдалеке что-то делал среди други круглоухих.

Вот оно!

Воин аиллуо почувствовал, скорее, чем понял, что есть, есть здесь, среди крови, смерти, страха, мужества и прочего, связанного с боем – тот, кто не задумываясь возьмёт на себя ответственность и возглавит всех.

Настоящий Великий Вождь.

Настоящий Держатель Связи, которого послушались бы и Великое Древо, и земля – будь он из аиллуэ.

Но здесь и сейчас лучшей возможности не было.

Уаиллар отцепил разряженные пиштоли, поправил лиану с ушами и рысцой кинулся к Доранту, пока тот не ушёл от раненых и не остался без калеки-воина, единственного, способного хоть как-то объяснить, что нужно сделать, чтобы упокоить бедную Оллэаэ так, как она того заслуживала.

Уаиллар даже не надеялся, что церемония пройдёт так торжественно и гладко. Старый, против ожидания, принял смерть альвы близко к сердцу и произнёс на грубом языке многокожих что-то, чего воин аиллуо толком не понял, но поняли оказавшиеся поблизости и стянувшиеся на зрелище круглоухие. Они покричали, помахали в воздухе оружием, подняли тело на плечи и отнесли под деревья, куда показала Аолли. Потом они окружили альвов, с любопытством глядя, как женщины под руководством Уаиллара проводят погребальный обряд, уговаривая землю принять мёртвое ради оставшегося Живого.

Когда тело исчезло в земле, чужие постепенно разошлись, качая головами и издавая удивлённые междометия, а трое аиллуэ с ребенком остались снова одни. Уаиллара радовало, что круглоухие, после не слишком продолжительного периода привыкания, перестали обращать на них внимание. Его бы наверняка обидело, узнай он, что их воспринимают в войске как ручных зверюшек Доранта – вроде собак, которых в Марке не водилось, но большинство имперцев про них знали, так как в новых землях не так много было ещё здешних уроженцев.

3

Потом целый день аиллуэ окружали оживлённые и страшно бестолковые хлопоты. Было такое впечатление, что круглоухие толком не знали, чем заняться: хватались за одно, бросали от окрика или сами, хватались за другое…

У альвов была главная забота: их немногие и немудрёные припасы сгорели вместе с телегой. Нужно было раздобыть что-то съестное, да и целебные травы с листьями не помешали бы – особенно Уаиллару, который тяжелых ран избежал, но потерял довольно заметное количество крови от множества ран мелких.

Они решили не разделяться, потому что в суматохе легко было потеряться. Уаиллара по-прежнему поражало (и бесило) многолюдье – вокруг было просто огромное количество круглоухих самого разного вида, и воинов, и не-воинов, и даже самок. Он подумал было с раздражением: что делать самкам на поле боя? Но потом поглядел на Аолли с Уаларэ и понял, что неправ: мало ли какие обстоятельства заставляют мужчин тащить за собой женщин на войну.

В поисках еды альвам пришлось отойти от места битвы – а теперь места, где войско встало лагерем – на довольно большое расстояние. Причина была прозаической и отвратительной: если до сих пор Старый со своими ближниками жёстко требовал, чтобы на каждой стоянке отводили специальное место для испражнений, то сейчас всем было не до того, и все окрестности были изрядно загажены.

Пришлось пройти довольно много, пока альвы набрели, наконец, сначала на купу арраи, на которых еще оставались плоды, потом на несколько деревьев урэали, усеянных мелкими и еще не вполне зрелыми стручками. Им хватило наесться, а по журчанию невдалеке они нашли крошечный чистый ручеёк.

Возле него они и устроились отдыхать, вдали от суетливых и вонючих спутников.

Наутро альвы вернулись к лагерю многокожих, загаженная полоса вокруг которого за ночь здорово расширилась.

Там почти ничего не изменилось – только что суеты стало меньше, а целенаправленно, уверенно двигающихся круглоухих – больше. Если присмотреться, то почти все были при деле.

Уаиллар не знал, что делать ему и женщинам. В лагере находиться было противно и бесполезно. Старого и калеку-воина он видел издали, те были явно страшно заняты. Да и незачем, на самом деле, было к ним приближаться – что было у них просить или спрашивать?

И он решил вернуться пока к ручью и плодовым деревьям, чтобы дождаться там, пока круглоухие снимутся с места – не будут же они оставаться на этом клочке загаженной земли надолго?

Уже выходя за пределы лагеря, они наткнулись на круглоухих без оружия, которые тревожили землю, выкапывая в ней громадную длинную яму. В этом месте вонь была особенно отвратительна.

Привычка круглоухих постоянно нарушать покой земли сама по себе была возмутительна, но Уаиллар делал скидку на их невежество – и на то, что земля всегда могла о себе позаботиться, в конце концов затягивая любые шрамы, которые наносили ей люди и животные.

Но то, что он увидел на краю ямы, потрясло его: это было самое жуткое и самое отвратительное зрелище в его жизни. Там были в беспорядке свалены мёртвые многокожие, лишенные своих одежд, многие – с огромными страшными ранами, покрытые багровыми и зелено-синими пятнами тления… Над ними густо вились насекомые.

Уаиллара поразило не зрелище мёртвых само по себе, а полное отсутствие почтения к павшим воинам, пусть это были даже враги. Аиллуо, убивая, оставляли тела на том месте, где их заставала смерть, чтобы земля приняла их. Если было время, могли и над врагом провести погребальный обряд. Но никогда не стаскивали они трупы в одну кучу и не сваливали так вот друг на друга.

Тут круглоухие закончили копать и принялись сталкивать тела в ту длинную и глубокую дыру, которую они сделали в земле. Запах смерти заметно усилился. Уаиллар отослал женщин, но сам решил остаться до конца: он никогда не видел погребальных обрядов многокожих, а это, видно, и был погребальный обряд.

Что ж, он остался не зря: правильно он считал многокожих дикарями, полуживотными. Они, покидав тела в яму, просто забросали их землёй. Правда, один из них, подошедший недавно, одетый в серый от пыли балахон, что-то наскоро пробормотал над свежей землёй и посыпал яму чистым белым песком. Но всё было сделано наскоро, пренебрежительно и без уважения.

Уаиллару было невдомёк, что так хоронили врагов, а для своих – устроили весьма торжественную церемонию, на которой даже выступил Император. Может быть, попади он туда – его отношение к многокожим было бы другим, и судьбы многих повернулись бы по-другому.

Впрочем, это уже другая история, до которой должно было пройти много времени.

Глава 11. Дорант

1

Когда Дорант с Зарьялом и десятком его охотников проскользнули в открытую альвом калитку рядом с воротами, они едва не растерялись, обнаружив сразу за стеной несколько растерзанных трупов с отрезанными ушами. Альв, отворив калитку, немедленно исчез в темноте; пришлось двигаться в сторону цитадели – бывшего храма – прячась в тенях от скудного, неверного, колеблющегося оранжевого света факелов, развешанных на стенах и кое-где внутри крепости.

Противник, по всей видимости, бдел на куртинах и бастионах, опасаясь ночного штурма. Гибель почти десятка солдат, охранявших ворота, прошла незамеченной остальными защитниками крепости. Как потом выяснилось, было их всего около шестидесяти, чего не могло хватить даже на полноценную охрану периметра стен, не говоря уже о какой-либо обороне: спасибо военному гению дуки Таресса.

Вход в цитадель не охранялся. Внутри оказалось практически пусто, только перед дверью порохового склада, устроенного в одном из боковых помещений, окружавших колоссальный пыльный зал первого этажа, где над головами начинало светлеть небо, боролся со сном одинокий часовой. Кинжал, вылетевший из темноты, пресёк эту борьбу.

На верхних этажах тоже не толпился народ. В общем и целом, в здании находилось пять человек, из которых четверо спали, причём один из них даже раздетым и в постели. Его тихо скрутили; потом выяснилось, что это был пожилой и заслуженный каваллиер Деррек, оставленный дукой Тарессом руководить гарнизоном. Руководил он, может, и толково, только сил у него по причине преклонного возраста – много за семьдесят – было немного, и он не смог справиться с желанием выспаться после одного напряжённого дня и перед другим таким же.

Дорант распорядился закрыть и завалить чем-нибудь тяжёлым входы в цитадель, направил двоих людей Зарьяла открывать ворота крепости, а сам с остальными поднялся на плоскую крышу, откуда все куртины были видны как на ладони – и прекрасно простреливались.

В первую очередь, разумеется, прикрыли тех, кто пошёл отворять въездные ворота. Тяжёлые створки пошли в стороны с ожидаемым громким скрипом, на который сразу же побежали с других куртин и бастионов немногочисленные их защитники. Побежали – и стали падать один за другим под выстрелами с крыши цитадели, вслед за чем попрятались кто где.

Открыв ворота, люди Зарьяла замахали факелами, подавая знак конным гаррани. Те рванули с места в карьер, за считанные минуты проскочив по накатанной дороге открытое пространство от опушки леса до ворот. Жидкий залп из то ли двух, то ли трёх стволов, который успели дать из бойниц куртины, примыкавшей к воротам, оказался безрезультатным. Привести в действие орудия надвратной башни, как потом выяснилось, было просто некому: там успел порезвиться альв.

Ворвавшаяся в крепость сотня гаррани сразу разделилась, обходя цитадель с двух сторон, благо широкая мостовая между стенами и цитаделью позволяла двигаться на полном скаку. По пути гаррани хорошо посыпали картечью из пиштолей всё, что заметили шевелящимся.

Буквально через четверть часа сопротивляться было уже некому: командир гарнизона лежал в своей постели, тщательно к ней примотанный, с кляпом во рту, и мог только бешено вращать глазами; все, кто в гарнизоне пытались сопротивляться, были перебиты, а два с небольшим десятка оставшихся в живых благодаря своему благоразумию – или трусости – пленены.

Дорант спустился во двор, чувствуя, что с каждым шагом его всё сильнее придавливает усталость. Ему подвели коня. Он взгромоздился в седло, подождал Зарьяла, и они шагом двинулись в сторону лагеря – преподносить Его Императорскому Величеству взятую на меч могучую крепость Сайтелер.

Дорант подумал:

– Теперь нашу вчерашнюю битву точно будут называть "битвой при Сайтелере". Вот если бы Сайтелер пришлось брать долгим кровавым штурмом – ей бы придумали для истории другое название, а скорее всего – она вообще бы в истории упоминалась вскользь, как событие неважное и незначительное.

2

Забавный эпизод с мальчишкой, объявившим себя братом благородного разбойника, внезапно возымел неожиданные последствия.

В полутора днях пути от Фианго, аккуратно пропустив десяток гаррани, шедший передовым дозором, почти что перед самим Императором со свитой, по причине пыли выступавшими на самом челе колонны, выскочил вдруг из придорожного кустарника пеший незнакомец и встал посреди дороги, выставив руки перед собой ладонями вверх, чтобы показать, что не держит в них оружия.

Был он одет как воин (скорее как боевой слуга, чем как дворянин) и увешан разнообразным острым и стреляющим железом. Впрочем, никакой опасностью от него не веяло: держался напоказ мирно.

Дорант и Калле привычно прикрыли Его Величество. Колонна остановилась шагах в десяти от незнакомца.

Тот медленным, плавным движением снял шляпу:

– Господа, могу ли я увидеть нашего Императора, чтобы принести ему клятву верности и предложить службу за себя и за моих людей?

Его Величество тронул коня и двинулся вперед; Дорант и Калле вынуждены были посторониться, пропуская. Впрочем, верная четырёхстволка Доранта была недвусмысленно направлена на незнакомца:

– Преклонитесь перед Его Императорским Величеством Йоррином Седьмым и представьтесь!

Ответ едва не заставил Доранта заржать:

– Меня зовут Сину Папалазо, ваше императорское величество!

Легендарный благородный разбойник плавно опустился на одно колено, держа при этом голову высоко и гордо. На вид было ему лет тридцать, длинные каштановые волосы были забраны в сетку и завязаны узлом на затылке, бритое лицо без усов и бороды выражало решительность.

– Наглый и смелый, – подумал Дорант. – Далеко пойдёт, если ещё и умный.

Разбойник склонил, наконец, голову перед Императором, потом поднял её снова и чётко, громко произнёс полностью некороткий и непростой текст полной клятвы верности Императору, добавив к ней:

– … И отдаю тебе своё сердце и свою кровь, и сердца и кровь всех своих людей!

– Умеет говорить, – подумал Дорант, поняв, что разбойник этими словами попросил у Императора вассалитет для себя и своей команды, – точно далеко пойдёт.

– Сколько у тебя тех людей? – Спросил Император, подъезжая поближе.

Дорант тоже приблизился, не опуская четырёхстволку.

– Моих людей, что ждут сейчас в тех кустах, сорок восемь. И ещё я могу собрать за три дня до тысячи тех, кто был и будет мне предан за то, что я сделал для них.

Дорант едва не присвистнул, озираясь. Почти полсотни вооруженных людей в непосредственной близости от Императора, с непонятным командиром и не совсем понятными намерениями! Он подъехал к Императору вплотную, прикрывая его собою справа; слева то же сделал и Калле, даже до того, как Дорант успел подать ему сигнал.

Сину Папалазо, не вставая с колена, свистнул по-особому. В ответ из кустарника показались его люди – неплохо одетые и хорошо вооружённые. Они нарочито медленно выходили на дорогу, держа руки перед собой ладонями вперед, как раньше их предводитель.

– Признаёте ли вы клятву, которую дал за вас сей Сину Папалазо? – Выкрикнул Дорант, когда по обеим сторонам дороги выстроились эти бойцы.

В ответ ему раздался нестройный хор голосов:

– Признаём! Признаём!

Император подъехал к предводителю разбойников почти вплотную и вдруг стремительным движением выдернул полуторный бастард, висевший справа перед седлом. С грозным свистом оружие описало сверкающую кривую, которая закончилась хлопком по правому плечу коленопреклонённого:

– Благородный Сину Папалазо, первый этого рода, я принимаю твою службу, твоё сердце и твою кровь за тебя и за твоих людей! Служи верно, служи крепко и не посрами свой род и своего сюзерена! И знай, что ты, твой род и твои люди под защитой и покровительством Империи и Императора!

Дорант в который раз поразился тому, как же хорошо учили и воспитывали детей покойного Императора. Старинные слова, которыми по традиции Император возводил во дворянство, прозвучали естественно, будто Йоррин Седьмой их только что извлёк из своей души. И неспроста очень непростые разбойники Сину Папалазо тут же грохнули дружным кличем "Харра!", с которым древние предки имперцев, пришедшие из далёких восточных степей, кидались на превосходящие силы врага и побеждали. И неспроста те из спутников Императора, кто стоял ближе и мог наблюдать всю сцену, чувствовали слёзы умиления на глазах и восторг в сердце…

Бывшего разбойника представили Доранту, как главнокомандующему (он уже перестал морщиться при этом слове) и прочим ближникам Императора. Его команду построили и влили в колонну, только пришлось подождать, пока они подведут своих коней – их прятали в недальнем овраге.

И движение к побережью продолжилось.

3

От Сайтелера до Фианго можно было, в принципе, добраться по воде: из Сайтелерского озера вытекала полноводная Маррана, устье которой выходило в океан примерно на трети пути от Фианго до Акебара. Беда только в том, что река эта шла вначале на юг, то есть почти в противоположную от Фианго сторону, огибая южный отрог Хаганского хребта. Из-за этого путь по воде выходил едва ли не на неделю дольше, чем сушей. К тому же в нижнем течении из-за огромного количества ила, которое несли мутные воды Марраны, она сильно мелела и становилась почти несудоходной: плавать по ней можно было лишь на плоскодонных прамах. Их, правда, было там огромное множество, так как по берегам реки располагались обширные плантации чокло. Его разведением славились ещё до Империи воинственные аламоки.

Как раз чокло и возили в Империю из Фианго корабли кумпанства, в котором была доля у Доранта. Поэтому в порт постоянно заходили то один, то другой из кумпанских кораблей, а сейчас, воспользовавшись голубями, Дорант вытащил туда два из тех трех, которые были выстроены и снабжены на его личные средства. Давние коммерческие связи с Фианго как раз и давали Доранту уверенность в том, что брать порт на меч не придётся.

Правда, для этого надо было ему появиться там лично, поэтому примерно в половине дня пути до порта Дорант прихватил с собой Калле, гильдмайстера Ронде, имевшего в Фианго свои дела, десяток конных гаррани, объяснился перед Императором и двинулся вперёд быстрым маршем.

Переговоры с наместником Фианго не заняли много времени: больше всего ушло на рассказ о подробностях битвы при Сайтелере и взятия самой крепости. У каваллиера Гасетта не было никаких причин ссориться с Дорантом и его кумпанством, делавшим треть доходов города (и половину доходов самого каваллиера), в отсутствие поблизости сколько-нибудь сильных войск вице-короля.

Тем более, что Дорант скромно умолчал о своих потерях, но весьма красочно расписал присоединившиеся к Императору силы Сину Папалазо, хорошо известного в этих местах.

Так что Императора в широко открытых воротах города ждала торжественная встреча: разодетый в лучшее каваллиер Гасетт, его гуасил со всеми восемью сотнями городской стражи и гарнизона в начищенных кирасах, и, разумеется, Дорант с гильдмайстером Флоаном Ронде, он же министр торговли и финансов, оба некстати в походной одежде.

Вместе с ними Императора встречали капитаны обоих дорантовых кораблей, а немного в стороне – кучка вычурно и странно одетых гальвийцев, смотревших, впрочем, по сторонам довольно высокомерно.

Гальвийцев привёл гильдмайстер, отделившийся от Доранта сразу же, как только их малый отряд въехал в город.

Уже ставшая привычной церемония принесения присяги Императору отняла не больше времени, чем обычно. Затем солдат распустили, пообещав к ужину хорошую порцию вина от щедрот Его Величества (оплаченную из сайтелерской добычи, между прочим), а знать во главе с Императором пригласили в местный Дом приёмов, где были уже накрыты столы.

Размещением пришедшего с Императором войска и пленных занялись люди наместника.

В Доме приёмов пришлось терпеть обычный церемониал взаимных представлений, поскольку при въезде в город Императору представлены были только наместник и гуасил, с которых положена была присяга. Теперь они по очереди называли Императору городскую знать, причём каждый выходил вперед, кланялся, клялся и тому подобное. Знати, не в пример Кармону, было за сотню человек, и к концу церемонии Император уже с трудом сдерживал нетерпение.

Наконец, городские кончились, и настала очередь Доранта показать Его Величеству своих капитанов.

– Ваше величество, разрешите вам представить ньора Иллара Ходэуса. Сей ньор происходит из благородного, древнего аллирийского рода. Его отец поступил на морскую службу вашего батюшки тридцать лет назад, командовал кораблём и участвовал в несчастном деле при Уллате, когда маркомес Грассиардос погубил войско и себя, приказав атаковать морскую крепость в лоб без разведки.

Дорант терпеть не мог сановных идиотов, берущихся командовать войсками, а тут ещё добавилось личное: двое его дядьёв пали в этой битве, без славы и почёта, под ядрами и картечью неподавленных фортов.

– Отец Иллара потерял в той битве ногу и глаз, но был в числе командиров тех пяти кораблей, которые высадили остатки десанта на пристани Уллата. За то ваш батюшка пожаловал ему имение и пенсион, а Керрар Ходэус обратил их в два корабля, коими начал торговать с Заморской Маркой. Мы с ним и ещё двумя достойными людьми составили кумпанство, кое располагает ныне семью кораблями, и Иллар Ходэус сей флотилией командует. Ныне флагманом у него мой личный корабль "Прекрасная Саррия", в честь супруги моей именованный, самый крупный из всех, в кумпанстве используемых.

Император любезно поприветствовал Ходэуса, впрочем, не обратив на него особого внимания. Его куда больше интересовали гальвийцы, приведённые гильдмайстером Ронде.

Дорант, между тем, сделал знак второму капитану:

– Каваллиер Сентар Содер, ваше величество, заслуженный воин, много послуживший Империи. Вышел в отставку после сокращения военного флота, когда ваш батюшка изволил завершить победою войну с мальберерскими пиратами. Участвовал в битве при Телламине, командуя сорокапушечным "Имперским Соколом". Взял на абордаж галеру мальберерского бана и привёз его в столицу пленного, за что получил каваллиерство.

Император тут будто проснулся:

– Позвольте, как же случилось, что столь заслуженный и ещё не старый каваллиер ушёл с военной службы?

Содер, получив молчаливое одобрение Доранта, объяснил:

– Ваше величество, я человек небогатый, четвертый сын в семье. Ваш батюшка при сокращении флота повелел, чтобы капитаны, кои хотят остаться на службе, вновь покупали бы себе патенты. Мне негде было взять денег, так как полученную за битву при Телламине награду пришлось мне потратить на приданое моей младшей сестре. Я нанялся на торговый корабль шкипером, но по дороге в Акебар корабль сей потрёпан был штормом сверх возможности восстановления, мы едва дошли до порта. Хозяин корабля его продал на слом, и я оказался на берегу, где и познакомился с каваллиером… кхм… извините… комесом Агуиры, который назначил меня на свой новый корабль капитаном.

– Каваллиер Содер командует у меня кораблём "Прекрасная Лони". Это самый новый из кораблей кумпанства и самый быстрый.

Император доброжелательно кивнул и снова потерял интерес к людям Доранта, переключившись на гальвийцев. Гильдмайстер понял, что настал его черёд, и подтолкнул их поближе к середине зала:

– Ваше императорское величество, разрешите мне рекомендовать вам представителей Всеобщей торговой компании и короля Гальвии Эктоберга Третьего, приплывших на четырёх прекраснейших и мощных боевых кораблях специально для того, чтобы оказать вашему величеству всяческое содействие в восстановлении справедливости и обретении принадлежащей вашему величеству законной короны Империи. Граб элс Штесшенжей, – самый расфуфыренный из гальвийцев учтиво поклонился, – визенграб элс Зейсшенсен, – ещё один учтивый поклон, – стаунлафер элс Жерресшерзер. – Последний из представленных гальвийцев был одет почти по-человечески, без многочисленных бантиков, торчащих изо всех швов.

Дорант мысленно перевёл: граб – комес, визенграб – между комесом и обычным дворянином, стаунлафер – просто дворянин. "Элс" значило всего-навсего "из" и говорило о принадлежности дворян к семье, происходящей из конкретного владения, или же о правах данного дворянина на конкретное владение: у гальвийцев с этим было не меньше путаницы, чем у имперского благородного сословия.

Имена представителей Всеобщей торговой компании комес Агуиры даже не попытался запомнить, поскольку были они явно южногальвийские, а там язык, и так непростой, осложнялся множеством шипящих, заимствованных из языка завоёванных когда-то ульшиатов, чью знать гальвийцы после завоевания приравняли к своей. Южная Гальвия была самой богатой частью страны, производила оружие и высококачественные ткани, строила многочисленные корабли, беспощадно истребляя когда-то сплошные дубовые леса, и умела эти корабли использовать. Оттого её знать была близка к трону, ибо короли Гальвии ценили богатство едва ли не больше, чем благородство.

Может быть, они были правы.

Граб элс Штес… в общем, какая разница? – вышел вперед, расшаркался правой ногой так, будто хотел нарисовать носком сапога карту Гальвии, и зашипел что-то длинное на южногальвийском диалекте. Дорант, которого учили в юности языку врага, успел его хорошо забыть – но и без этого понимал бы с третьего слова на пятое, потому что учили его классическому среднегальвийскому, а эти, с кашей во рту, говорили вовсе не так, как ему было знакомо. Но на сей случай был гильдмайстер Ронде, который привёл это змеиное кубло: