Текст книги "Альвийский лес (СИ)"

Автор книги: Доминик Пасценди

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 30 страниц)

Прошло довольно много времени, когда вдоль телег пробежал какой-то совсем юный круглоухий, крича что-то про "вперёд" и "поперёк". Уаиллар не настолько понимал на их языке, чтобы это для него что-нибудь значило.

Круглоухий не-воин, правивший их повозкой, сплюнул на землю, сказал что-то, судя по тону, нехорошее, и хлестнул животное по крупу, из-за чего Уаиллар, так и не привыкший к подобному обращению с копытными, едящими растения, вздрогнул, а Аолли, которая кормила малыша, сжалась и прикрыла тому глаза.

Повозка со скрипом двинулась вперёд, вслед идущим спереди. Уаиллар обратил внимание, что повозки с огненным порошком дальше не пошли, их сдвинули с дороги в стороны и оставили сзади. Те, на которых было сложено оружие – были уже пусты, их вытащили далеко вперёд и тоже разводили по сторонам, а потом зачем-то стали заваливать на бок, отцепив перед этим лошадей. Уаиллар на всякий случай велел женщинам сойти с телеги. Тут на возчика заорали, он стал нахлёстывать животное, на что слабосильная лошадка отреагировала довольно меланхолично, сделав вид, что ускоряется. Многокожий в стальной скорлупе на груди дёрнул лошадь за сложную конструкцию из полосок кожи, надетую на морду; та послушно повернула направо, и тут впереди раздались выстрелы, которые быстро слились в сплошной всё усиливающийся грохот. Уаиллар отпрыгнул в сторону, на ходу выхватывая громотрубу, и принялся крутить ключ.

Гулко забахали одна за другой большие громотрубы.

Впереди, где всё это происходило, клубами расползался серо-белый густой дым, закрывая обзор; оттуда донеслись крики боли и ярости, лязганье металла о металл, хорошо знакомое Уаиллару по воинским упражнениям с многокожими, и быстро приближающийся глухой частый топот.

Из дыма внезапно вылетели на огромной скорости несколько конных многокожих, выставивших перед собой длинные и даже с виду тяжёлые копья. Всадники, после сплошного дыма увидевшие, наконец, противника, поразили его, не разбирая, в кого влетает копьё. Возчик, пригвожденный к телеге, ещё не начал дёргаться в агонии, когда убивший его всадник, освободив руку, выхватил длинный меч и рубанул им не успевшую укрыться Оллэаэ. Уаиллар как раз докрутил ключ в замке пиштоли и, вытянув руку, нажал на спуск. Лошадь, которой разорвало бок, взвилась на дыбы, и всадник не попал мечом по Аолли, медленно пятившейся, прикрывая ребенка руками. Тут же нож-аэ, метко брошенный Уаларэ, влетел в шею всадника и тот, захрипев, рухнул наземь.

Уаиллар едва успел выхватить своё полукопьё-полумеч и отскочить от второго всадника, заодно ткнув его в подмышку, под занесенную руку с мечом. Оружие вылетело у воина аиллуо из рук, и он завертел головой в поисках чего-нибудь взамен – при этом уже держа в руках наготове два своих аэ. Он успел ещё крикнуть, чтобы женщины прятались под телегами, когда из дыма выскочил ещё один всадник. Только природная ловкость и реакция спасла Уаиллара от гибели, он буквально свернулся в кольцо, пропуская копьё мимо своей груди, и еле успел отскочить с пути коня. Животное, правда, пришлось убить, разрубив ему ножами горло. Всадник, промахнувшись копьём по Уаиллару, попал им в соседнюю телегу. То ли из-за этого, то ли из-за судорог смертельно раненного коня, он тяжело грохнулся на телегу, где Уаиллар его и прикончил.

Последовала очень короткая пауза, которую воин аиллуо сумел использовать: он выдрал из кобур, висевших на двух убитых им конях, аж четыре громотрубы, которые все оказались уже взведёнными. Поэтому следующие три всадника, вылетевшие на него, получили по заряду картечи в голову и не пережили этого.

Только теперь Уаиллар смог подойти к Оллэаэ, которая лежала в луже крови рядом с их повозкой, мотая головой и дёргая ногами. Левая рука её была отрублена вовсе, вместе с лопаткой. Из раны торчали осколки костей и видна была серая верхушка лёгкого. Женщина была в сознании, но говорить не могла, только хрипела и умоляюще смотрела на Уаиллара. Воин наклонился низко над ней и поговорил, как положено, чтобы подарить ей лёгкую смерть – это было всё, что можно было для неё сделать.

И тут он почувствовал, что теперь у него есть настоящие враги: не соперники из соседнего клана и не случайные круглоухие, с которыми сражаются ради чести, а враги смертельные, рождающие в душе не азарт воина, а глухую, тяжёлую ненависть, утоляемую только убийством. Женщины аиллуа очень редко умирают насильственной смертью: обычно от зубов или когтей случайного хищника, зазевавшись или оставшись без охраны вне своего аиллоу. Про это всегда долго рассказывают под Великим Древом, чтобы дать урок молодым. В памяти кланов есть и случаи, когда потерявший себя воин убивал женщину, которая не согласилась стать его женой; это бывало иногда с лаллуа. Но такого больше не считали частью народа аиллуэ: он подлежал мучительной смерти. Нельзя убивать членов своего клана, но убивать женщин – это преступление ещё страшнее.

Ни один из воинов аиллуо не мог бы остаться спокойным, увидев насильственную смерть женщины. Не остался и Уаиллар, тем более, что павшая Оллэаэ была для него одним из очень немногих членов его собственного крошечного клана. Он принял на себя ответственность за всех троих женщин, за уже рожденного уолле и двух нерожденных – как воин, но и как Великий Вождь, поскольку у них другого Великого Вождя не было и быть не могло.

И теперь его долг был – кровью многокожих, напавших на их колонну, залить свой промах, то, что он дал возможность лишить женщину жизни.

Уаиллар выдернул своё копьё из тела многокожего, пристроил его в перевязь, вытащил из сбруи убитых им всадников ещё две громотрубы и решительно рванулся туда, где гремело, звенело и лязгало.

Глава 9. Дорант

1

– Зачем они это сделали? – В недоумении спросил Император, разглядывая войско, выстроившееся меж двух холмов поперек долины, по которой шла Императорская дорога. – Я не очень разбираюсь в военном деле, но меня чему-то учили. И даже я понимаю, что им достаточно было засесть в крепости, и у нас не было бы выбора: или осадить их и потратить время, или идти в обход.

– Точно, ваше императорское величество, вы очень проницательны, – отметил Кинтан Горжи, стараясь держать тон хвалебный и в то же время не подобострастный. Получалось у него не очень, лучше бы он говорил с Императором как с обычным человеком: не звучало бы тогда в его речи фальши, которой на самом деле в душе бывшего гуасила Моровера не было. Он всего лишь никак не мог привыкнуть к тому, что разговаривает не просто в присутствии столь высокой особы, но с нею самой. – Если бы мы мимо прошли, они бы начали нас щипать с тылу, и недалеко мы ушли бы, с таким-то у них превосходством в числе.

Дорант, разглядывавший разворачивающуюся перед ними картину в подзорную трубу, произнёс неторопливо:

– Нам сильно повезло: у них командует дука Таресс – видите вон там, на взгорке пёстрое пятно? Это его цвета. Он, наверное, последний, кто в Марке ходит в одежде цветов своего рода. Я его знаю лет пятнадцать, еще с кирнийской кампании. Самовлюбленный честолюбивый дурак. Вице-король это быстро понял и посадил его наместником в Сайтелерском гронте, подальше от тех мест, где надо воевать. Кстати, он и в хозяйстве ничего не понимает, если бы не секретарь, тут вообще бы всё пришло в запустение. А сейчас, видно, ему кто-то рассказал, что ваше императорское величество идет с небольшими силами, из которых две трети вообще дикари. Он и решил нас быстренько разгромить, славу воинскую приобрести, а ваше императорское величество доставить в клетке в Акебар. Зная его, думаю, что он сейчас прикидывает, что надеть к триумфу, когда его будут чествовать как спасителя отечества.

– Вы беспощадны, комес, – смеясь, заметил Император.

– Дураков – не люблю, ваше императорское величество.

Юноша дернул щекой: титулование в устах Доранта его раздражало, хотя на людях было неизбежно.

– И что теперь, комес?

– А теперь он сделает еще одну глупость: будет атаковать первым. И похоже, одной конницей – посмотрите, что они делают!

Действительно, с холма, где они располагались, было хорошо видно, как в середине долины, фронтом шагов в тридцать, строилась латная конница – на взгляд, с полсотни человек. Похоже, дука Таресс вытащил всех дворян, у кого сохранились доспехи и копья. Легкая конница, числом до двух сотен, состоящая из дворян победнее или поумнее, стояла на правом фланге неприятеля, то есть на левом от Доранта и прочих, тоже выдвинутая вперед за довольно жидкую линию пехоты. Пехота же не впечатляла: в ней по центру выделялись неплохо экипированные, судя по блеску кирас, городские стражники – небольшой кучкой, плохо державшейся в строю, – а остальные были явно наспех вооруженным ополчением из местного случайного люда, которое даже строя толком не держало. В подзорную трубу было заметно, что люди противника полны энтузиазма, отчасти объясняемого употреблением напитков, а отчасти тем, что командование их, по-видимому, накрутило на легкую победу над немногочисленным сбродом, сопровождающим "самозванца".

Впрочем, пехоты было до тысячи, и при умелом командовании они были бы опасны.

Артиллерии у дуки Таресса вовсе не было.

Дорант оглядел своих. Пехота, состоящая из спешенных стражников и добровольцев Кармона и Моровера, людей Красного Зарьяла, пеших гаррани, вооруженных огнестрелом, насчитывала чуть больше четырех сотен, которые уже почти закончили строиться в две шеренги посреди долины, шагах в пятистах от неприятеля. По качеству она была лучше, чем у противника, по двум причинам: во-первых, трезвая, а во-вторых, все-таки хоть немного, но обученная и сколоченная, что стоило Доранту и Харрану, а потом и ньору Горжи, большого количества пота. Да и огнестрел имел в ней каждый, в отличие от ополченцев дуки Таресса. Сейчас императорская пехота как раз этот огнестрел готовила к бою.

Позади пехоты лихорадочно разворачивались четыре пушки, на которые была основная надежда. Поскольку дука Таресс любезно показал, где намерен нанести основной удар, пушки там и разместили, прикрыв на время строем пехотинцев.

Дорант не обольщался: его пехота не удержала бы удар копейной латной конницы, до нормальной терции их было учить и учить, и если бы пришлось заставлять их тащить тяжелые пики, половина бы рассеялась еще до Моровера. Но огнестрел и пушки (а главным образом, немногочисленность и явная необученность тяжелой кавалерии дуки Таресса) давали неплохой шанс. Тем более, что Дорант поставил во главе пехоты Калле, и даже отдал тому свою нежно любимую четырёхстволку.

Дурак дука даже не подумал, что для копейного удара кавалерию надо готовить, и это не за неделю делается. Ему хотелось битвы красивой, благородной, рыцарственной – как в романах; ну кто же виноват, что в романах никогда не пишут правды?

На его месте Дорант вообще не стал бы думать о тяжелой коннице: освободил бы ее от доспехов, смешал с лёгкой, но зато поголовно вооружил бы огнестрелом. И устроил бы перед строем неприятеля караколь, когда на пехоту сыплется непрерывный дождь пуль и крупной картечи. Та пехота, которой располагал сейчас их отряд, кончилась бы за полчаса от силы, если бы не разбежалась раньше.

Собственно, свою кавалерию он планировал именно так и использовать – только вместо огнестрела, который нужен был весь в пехоте, она работала бы луками, чему гаррани обучались с детства. Пущенная на скаку стрела с тридцати шагов пробивала толстый кожаный колет, а с пятидесяти – местную броню из двадцати слоёв вываренного в соли и простёганного хлопка. Всем гаррани еще в те годы, что Дорант провёл в племени, было крепко вбито в головы, что в первую очередь следует выбивать командиров, так что насчет умелого командования вражеской пехотой уже через несколько минут обстрела можно было не беспокоиться.

– Чего он тянет? – Спросил нетерпеливый Харран.

– Ты посмотри на этих шутов внимательно: ничего не замечаешь?

Харран присмотрелся и с изумлением повернулся к Доранту:

– Они что, никак не могут построиться?

– Ну да. Как ты думаешь, когда в этой части Марки была последняя копейная атака тяжелой конницы на пехоту?

– Но… тогда зачем они… – недоумение Харрана было уморительно искренним. Младший друг действительно не мог поверить, что кто-то может действовать так очевидно нелепо.

Император, в силу большего опыта придворной жизни всё понявший, улыбался в предвкушении.

Дорант же не видел в предстоящем бое ничего радостного, поскольку, хотя они были обречены на победу, потери будут обязательно.

Людей он терять не любил никогда.

Тут ему в голову взбрела некая запоздалая мысль, и он кликнул обоих мальчишек. Получив приказание, они сломя голову помчались к подножию холма, где уже выстроилась пехота.

Дорант напрягся в нетерпении: успеют ли до конной атаки?

Противник, однако, всё продолжал строить тяжелых копейщиков, при этом, судя по тому, что было видно в подзорную трубу, между некоторыми из них возникло непонимание, переходящее в перебранку. Должно быть, считались, кому вместно быть на челе удара, а кому в задних рядах.

В результате мальчишки успели передать приказ, а обозные почти успели его исполнить и выставить поперек долины, позади пехоты, но перед пушками, два десятка телег из тех трех, которые приказал загнать туда Дорант.

Прямо перед ударом конницы, разрядив огнестрел, пехота должна была, по мысли Доранта, быстро за них отойти. За дымом латники не сразу увидели бы телеги, и был шанс, что они в них завязнут, потеряв напор.

2

Вороной жеребец Доранта шел медленно, аккуратно выбирая, куда поставить копыта, чтобы не наступить на человека. Земля на пятачке, где прошли основные схватки, была густо испятнана кровью; тела убитых еще не убрали, да и раненые были собраны не все. Те, кто был в сознании, громко стонали или просто вопили, от боли или чтобы быть замеченными и не остаться на поле без помощи. Лёгкие, что могли идти сами, давно убрались в обоз, к немногим телегам, на которых ехали лекари. Остальных, кто ещё жив, постепенно подбирали обозники и уцелевшие воины, оттаскивая туда же.

Дорант не мог выкинуть из головы крамольную – учитывая его обязательства и обязанности – мысль, что практически всем погибшим и пострадавшим было на самом деле совершенно всё равно, кто возглавляет Империю: спесивец ли из дома Аттоу, или же Его Императорское Величество Йоррин Сеамас, седьмой этого имени. Крестьянам и прочим податным как при том, так и при другом дОлжно было нести подати одним и тем же дворянам, или же арендаторам, выкупившим подать у дворянина. Размер подати мог измениться разве что на долю невеликую, поскольку зависел прежде всего от размера участка и его урожайности (ну, или от того, сколько рыбы или дичи водилось на нём) – повышать его больше значило остаться без податных, которым в Марке всегда было куда убежать. Боевым слугам лучше всего жилось тогда, когда не было войны, где их легко могли убить, а работа их сводилась к сбору и вывозу подати. Дворянам по большей части обмен жизни на возможность – всего лишь возможность – подняться по сословной лестнице тоже был не выгоден.

Жили бы и жили, да вот…

От этих мыслей выражение лица Доранта было кислым и недовольным. Помянутый же Йоррин Сеамас не замедлил появиться за правым плечом, а затем и выдвинуться вперёд, и заметить раздражённо:

– Чем вы недовольны, комес? Ведь мы победили, и славно победили!

Дорант не готов был произнести вслух, что было у него на уме. В опалу было еще рановато.

– Я думаю, насколько я плохой полководец, ваше императорское величество.

– Не понял? Битва прошла именно по вашему плану, и победа ведь не чья-нибудь, а ваша?

– Я сделал несколько ошибок, из-за которых мы потеряли много людей. Во-первых, я поздно дал команду выдвинуть вперед телеги и поставить их позади пехоты. Во-вторых, мои гонцы не успели толком объяснить, для чего эти телеги, и у нас погибло много пехотинцев, которые взялись их защищать вместо того, чтобы отойти за них. В-третьих, я недооценил вооружение и выучку вражеской лёгкой кавалерии, и если бы не Харран, мы, скорее всего, проиграли бы битву. Он сумел сообразить, что надо повернуть дворян наперерез голове лёгкой конницы и задержать её. Большинство дворян и их боевых слуг пали, сам Харран при смерти, но благодаря им мне удалось собрать пехоту и заново её построить, так что остаток кавалерии врага разбился о неё. Но из-за моих ошибок у нас осталось слишком мало людей и коней, и это очень опасно для нас.

Император задумался. Было видно, что соображения, высказанные Дорантом, стали для него сюрпризом. Больше всего на него подействовало то, что Дорант не оправдывался, а взваливал на себя ответственность: в привычном для него мире дворцовых интриг это было, мягко говоря, не распространено.

– И что нам теперь делать? – Спросил он.

– У нас несколько сотен пленных, – ответил Дорант, – надо постараться привлечь их на свою сторону. Я уже распорядился, чтобы им обиходили раны и дали еду и воду. И нам придется брать Сайтелер, хотя я не думаю, что там осталось много людей в гарнизоне: нам нужно место, где оставить раненых и где мы сможем пополнить запас пороха. В Моровере его было всего ничего, а сегодня мы потратили намного больше, чем я рассчитывал. У нас ещё Фианго на пути. Я не думаю, что нам придётся его штурмовать, но на всякий случай лучше иметь запас. Сегодня мы победили в основном благодаря огнестрелу: не будь его, нас бы задавили числом.

– Да, – задумчиво отметил Император, – я видел, как в одночасье погибла почти вся тяжелая конница, и как наша пехота остановила оставшуюся лёгкую, а потом просто расстреляла вражескую пехоту. Мне кажется, Дорант, – и опять он милостиво назвал комеса Агуиры по имени, – вы придумали новую тактику, которая сломает привычный образ войны.

Дорант поклонился, принимая комплимент – а что ещё оставалось ему делать? Он не считал себя военным гением, прекрасно понимая, что из него, может быть, вышел неплохой тактик – но как стратег он был слаб. Его потолок – компанида, а Император заставил его думать за армию, пусть армия и была пока даже меньше числом, чем последняя компанида, которую он возглавлял.

К темноте стало ясно, что двигаться дальше их войско утром не сможет. Зато посчитали потери: убитых оказалось сто тридцать шесть, раненых – триста шестьдесят с чем-то, причём в ближайшие дни умереть должна была треть из них, а еще треть уже никогда не встанет в строй. Из трех старых пушкарей погибли двое; хорошо ещё, пушки уцелели, хотя у одной расселся от первого же выстрела лафет.

Харран был под опекой Асарау, который не доверил его никому из лекарей гаррани, владевших опохве. Правда, ему пришлось-таки призвать всех троих, когда друг Доранта только попал ему в руки: раны были тяжелы, и Асарау побоялся, что один не справится. Но после того, как троица гаррани с напряженными лицами составили и срастили рассеченную топором бедренную кость и заставили закрыться несколько рубленых и резаных ран, а сам молодой человек порозовел и задышал нормально (не приходя, однако, в сознание), Асарау спровадил соплеменников и уселся рядом с носилками, на которых лежал Харран, внимательно за тем наблюдая.

Дорант успокоился за жизнь и здоровье друга.

У противника потери убитыми и тяжело раненными составили больше половины. Из остальных четверть были ранены легко, а прочие остались невредимыми в основном потому, что сдались в плен или попытались разбежаться. Ну, убежали они недалеко: конные гаррани переловили почти всех. Кстати, у гаррани было меньше всего потерь, в основном среди тех, кто был в пехоте. Они были хорошо обучены, в отличие от дворян и их боевых слуг, и к тому же имели опыт сражений, либо в войнах с соседями, либо в составе войск Марки, либо при сопровождении конвоев.

Внезапно появился альв, весь в крови, со связкой ушей через всю грудь. Он щебетом и жестами позвал Доранта. Оказалось, что одна из его женщин погибла в сражении. Как понял Дорант из объяснений альва и какого-то случайно уцелевшего возчика, на их телегу вылетела часть тяжелой кавалерии, не выбитая полностью ни огнестрелом пехоты, ни пушками. Что было дальше, понять было трудно, однако валяющиеся между телегами и ещё не убранные тела шести латников и их коней говорили сами за себя. Уши у всадников были отрезаны. Судя по количеству ушей на низке у альва, тот, видимо, озверел и не ограничился только напавшими на их телегу.

Как выяснилось, Дорант понадобился альву для почетных похорон павшей женщины. К своему изумлению, он понял, что альв рассматривает его как верховного вождя, которому полагается сказать над погибшей какие-то слова. Ещё бы понять, что именно прилично говорить – не стать бы кровным врагом этого бешеного полузверя!

Звать Асарау, занятого раненым Харраном, нечего было и думать. Дорант напряг память, привлёк всё, что успел понять из обычаев альвов и постарался произнести речь краткую, но торжественную. На имперском, разумеется, надеясь, что альв не будет в обиде. В результате неожиданно оказалось, что речь подействовала на собравшихся солдат и возчиков: они подняли погибшую на плечи и, с альвом во главе и провожаемые обеими оставшимися в живых самками, отнесли её куда-то.

Дорант пожал плечами и вернулся к Императору. Потом ему доложили, что альву разместили под каким-то толстым деревом, оставшиеся альвы что-то над ней пощебетали негромко, и вдруг тело погибшей расплылось и растворилось, быстро впитавшись в землю.

3

К Сайтелеру вышли на закате следующего дня, который пришлось почти весь провести на месте битвы, хороня убитых, обихаживая раненых и собирая трофеи. Там оставили большую часть обоза и всех, кто не мог сражаться; с остальными скорым маршем двинулись к крепости, благо до неё оказалось не больше четырех часов быстрой ходьбы.

Дорант не бывал в Сайтелере, но много был о нём наслышан. И всё же поразился тому, какое сильное впечатление производил древний храм, вздымавшийся нечеловеческой глыбой из-за кирпичных бастионов свежей кладки. От густого леса, на опушке которого остановились остатки лоялистов, отделяла крепость широкая, в пушечный перестрел, расчищенная полоса. В этих местах поддерживать такую полосу было делом непростым и трудоёмким: тамошние кусты да деревья вылезали из земли, будто спорили друг с другом на скорость, и росли не по дням а по часам.

За крепостью виднелась широкая водная гладь озера, входившего в местную систему водных путей. Для контроля этой системы тут, собственно, крепость и поставили, когда разбили аламоков, до того мешавших движению по рекам и озеру.

Гигантский храм сверкал на закатном солнце сужающимися кверху каменными стенами сложной формы, сделанными из странных длинных балок, шестигранных в поперечнике, толщиной в обычное строительное бревно и длиной в три человеческих роста. Концы их были неровными и выступали то сильнее, то меньше за край стены.

– Из чего это сделано? – Спросил Император, разглядывая храм в подзорную трубу.

– Говорят, из окаменевших брёвен, ваше величество, – ответил Дорант.

Гильдмайстер возразил:

– Это не дерево и никогда не было деревом. Я видел стены близко, вплотную. Они как будто кристаллы, и на изломе гладкие.

– Кристаллы и есть, – гнусаво проговорил вдруг Красный Зарьял, толком не отмывший от крови разбитую физиономию. Уж от него никто не ожидал, что он встрянет в разговор. – У нас на острове такое место есть, где скалы из таких же шестигранных столбов сложены. По краю иногда море их отламывает от скалы, получается как будто бревно из камня. Я в детстве думал: собрать бы их да хижину себе построить, века бы стояла, – да как из прибоя достанешь… Тяжеленные, и не ухватить никак. А здешние, видно, приловчились где-то добывать да стены из них складывать.

– Пленные говорят, внутри храма огромный зал без крыши, где раньше молились дикарским богам. А вокруг помещения на три-пять ярусов, соединенные лестницами. Там была сокровищница и жили жрецы. А сейчас внизу казармы да арсенал, а наверху офицеры живут. – Пояснил кто-то из присутствовавших дворян.

Над стенами крепости, между тем, заструились дымки от фитилей. Никто, похоже, не собирался радостно встречать законного Императора открытыми воротами.

Днём лезть на штурм – положить половину оставшихся, а то и больше. Смотря сколько там, в крепости, засело народу и кто ими командует. От пленных Дорант знал, что в крепости больше двадцати пушек, и на бастионах они расставлены с умом.

Да и выдохлись все, нужен отдых.

Дорант отдал команды. Конные гаррани поскакали окружать крепость, чтобы пресечь возможные вылазки. Их было явно недостаточно для плотного окружения, но и противник в крепости, по мысли Доранта, не мог быть многочисленным: как говорили пленные, не больше полутора-двух сотен; большинство увёл дука Таресс, и лежало оно сейчас в неглубоких братских могилах да на окровавленных тряпках под открытым небом, если повезло и ранение было лёгким. Или, кто попал в плен здоровым, припаханные на чёрную работу, копали-носили-забивали, зарабатывая право присоединиться к войску Императора.

Часть таких здоровых – принялись сейчас оборудовать обычный ночной лагерь, радуя императорских воинов тем, что не им этим заниматься.

В отличие от всех предыдущих ночей похода, Доранту пришлось озаботиться серьёзной охраной для лагеря и устройством вокруг окружённой крепости пикетов с кострами, чтобы не возникло у осаждённых соблазна выбраться и вырезать кого удастся. Тут надежда была на гаррани и людей Зарьяла, ибо реальный боевой опыт был у них, а не у городской стражи, дворянского ополчения да боевых слуг.

Стремительно, как всегда в Марке, стемнело. Императору устроили шатёр, и он удалился отдыхать. Парень еле на ногах стоял после вчерашнего боя и сегодняшнего марша – не так от физической усталости, как от обилия впечатлений. Следом тихо удалился гильдмайстер – у него шатёр как бы не роскошнее императорского. Дорант, Кинтан, Красный Зарьял, Венеу и несколько дворян, всегда отиравшихся возле командования, сидели вокруг костра, ужинали чем боги благословили и неторопливо переговаривались. У Доранта от усталости даже мысли в голове перестали ворочаться; мозг его лениво и медленно жевал одну и ту же фразу: "Если до утра ничего не придумаем, придётся штурмовать".

На бастионах зажгли многочисленные факелы, тусклым шевелящимся светом выхватывающие из тьмы стены на половину высоты.

Тут к костру внезапно и бесшумно вышел альв и без единого слова стащил печёную патану. Уселся, отвернувшись, и сгрыз, после чего потянулся за следующей.

У Доранта будто свежим ветром голову прочистило. Он отставил баклажку с красным вином, к которой хотел уже приложиться:

– Венеу, собирай своих напротив ворот. Пусть будут наготове все, у кого есть кони. Остальные пусть отдадут им весь огнестрел, мне нужно, чтобы у каждого было не меньше двух пиштолей, заряженных картечью. Зарьял, мне нужны все твои люди, кто умеет ходить по лесу. Кинтан, ты со своими остаёшься следить, чтобы никто не выскочил: сменишь гаррани, они мне нужны будут в другом месте. Господа, кто со мной? Я намерен ближе к утру взять эту крепость.

И он, собрав по углам задремавшей было памяти все альвийские слова, какие смог вспомнить, постарался объяснить альву свой замысел.

А потом ещё раз объяснил то же самое своим офицерам.