Текст книги "Вернувшийся к рассвету"

Автор книги: Дмитрий Ясный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

Глава пятая

Я сидел на кровати, подобрав под себя ноги и наблюдая за суетящимися по палате моими будущими, возможно, приятелями, друзьями или врагами и переваривал впечатления от увиденного. Занимался этим тщательно и не торопясь. За простыней, пододеяльником, наволочкой и куском ткани, лишь по недоразумению зовущимся полотенцем, я не пошел – всё с собой привёз. Ненавижу серые, плохо выстиранные тряпки с фиолетовыми штампами в уголках и ткань в клеточку, первый бритвенный прибор всего советского юношества. Или новые, белые, но накрахмаленные до жестяной твёрдости, усладу индийских йогов. Сами на этом спите и этим вытирайтесь. Достаточно того, что я не развернулся и не уселся обратно в громыхающее чудовище под названием автобус, узрев ровные ряды унылых бараков выкрашенных шаровой краской с окнами веранд, напоминающими заклеенные газетными полосками окна городов времён Второй мировой. Центральная, закатанная в серо-чёрный асфальт аллея. Асфальт её неровный, с трещинами, расчерчен белыми полосами с цифрами и украшен двумя лаконичными надписями – старт и финиш. Лобное место с трибуной, деревянным значком пионерии на её лицевой стороне и покрашенным серебрянкой флагштоком навевало смутное ощущение неприязни. Неприкаянные души пионеров, «казнимых» на общей линейке, изливали негатив?

Нет, так-то в этом «Ленинце» всё именно то, что и было во всех пионерских лагерях сотню лет назад. Вездесущая акация, пыльные аллейки, качели из металлических труб, утоптанное до плотности бетона футбольное поле, деревянный столб с толстыми канатами, что прикреплены к вращающейся штуковине наверху, гипсовые статуи горнистов и барабанщиков, но вот глаза смотрящего…. Не те это нынче глаза, другие. И вся эта казарменная убогость лагеря меня просто угнетала и загоняла в депрессию.

Где восторженное ощущение ждущего тебя праздника, всепоглощающий азарт при участии в вымученных в ночных бдениях методистами спортивных состязаний? Где дрожание поджилок тела при опасливом преодолении забора лагеря и кружащаяся от радости голова, когда ты бежишь куда-то вместе со всеми? Неважно куда, главное – вместе! Нет этого. Зато есть подъём и отбой по расписанию, обязательное участие в «Весёлых стартах» и разных конкурсах «Умелые руки», «Юный мастер» и прочих. Монотонное разучивание отвратительно рифмованных речёвок.

«Кто шагает дружно в ряд? Пионерии отряд! Кто идет? Мы идем! Куда идем? В столовую!».

Звонко, громко, с чувством, что бы проснулись повара и заняли со вздохом свои места согласно боевому расписанию. Строем в столовую, строем обратно, заиленная деревянная купальня, всеми ненавидимый «тихий час», обгрызенные шахматные фигурки, теннисные ракетки с остатками резины на плоскостях и мятые пластмассовые шарики с зелёными и красными иероглифами на белых боках. И всё это мне предстоит вкушать полной мерой ровно три месяца подряд. Правда, будет выезд на побывку домой, ненадолго, но потом-то снова сюда. Начинаешь понимать заключённых, выведенных на режим раздельного нахождения в тюрьме, что при оставшемся сроке в полгода вдруг на всё плюют и ударяются в бега. Тяжело возвращаться в неволю со свободы, идёшь туда и впечатление, словно сам себя душишь.

Чёрт, а правильное ли решение принято мной, спрашивал я себя в сотый раз и всё не находил ответа. Одна моя часть радовалась и беззаботно глядела на мир, купаясь в энергии исходящей от этих мелких электровеников в кедах, сандалиях и парусиновых туфлях. А вот другая половина….. Грустила и унывала, что ли? Так и не разобравшись со своим состоянием, я вздохнул и расстегнул молнию на своей сумке. Буду застилаться.

Нехорошую тишину за спиной я почувствовал сразу. Не то, что всё вдруг затихло, все сразу замолчали и пробирающиеся по своим делам вдруг овладели искусством беззвучного передвижения американских индейцев, нет. Тишина была только в нашей палате, за моей спиной. Впрочем, этого следовало ожидать.

Я повернулся и обвёл взглядом затихших сверстников. Итак, кто у нас тут вожак и индуктор процесса нивелирования всех выделяющихся? Ага, вот он.

Крепкий, коренастый, майка со значком «Динамо» на груди обтягивает широкий корпус, плечи выдвинуты вперёд, руки по привычке полусогнуты. Скорее всего, борец-вольник. В себе уверен, смотрит с некоторой ленцой и возле него уже начинают виться двуногие прилипалы, но вот сам он на хищную акулу не тянет – взгляд пустоват и сам слишком сильный. Ну, а сила, она вначале уму, а потом владельцу ума – могила.

– Эй, слышь, а чё ты простыни, как все, не стал брать?

Ну, вот и причина отторжения, коллективно бессознательная.

– Простыни? Вот эти?

Я приподнимаю на соседней койке за край ткань со стойким запахом прачечной. В моё время стоило сказать, что у меня аллергия на стиральный порошок и вопрос бы снялся в долю мига, но вот нынешние дети с этим понятием не знакомы. Они и слова-то такого не слышали. Поэтому я продолжаю медленно тащить на себя простыню с кровати, одновременно складывая её гармошкой, а потом, когда чувствую, что на большее сил не хватит, рву её пополам.

Сухой треск рвущейся ткани заставляет сгустившееся вокруг меня облако неприязни отпрянуть в сторону и, закрепляя успех, я делаю шаг вперёд и громко вопрошаю претендента на лидерство, суя ему в руки кусок ткани:

– Разве это простынь? Говно это, а не простынь! – и, не давая ему успеть переоценить ситуацию, продолжаю развивать достигнутый успех – Слушай, а у тебя открывалка или нож перочинный есть?

– Э… Тебе зачем?!

– Компот абрикосовый открыть. Очень вкусный.

Я отворачиваюсь на долю секунды и тут же возвращаю голову назад, ловя глаза крепыша в ловушку своего взгляда:

– Сам, кстати, будешь?

И как финальный штрих несостоявшегося батального полотна – протянутая ладонь и голос, на полтона ниже:

– Меня зовут Дима Олин. А тебя?

Вот и всё. Чистая победа. Никакого нейропрограмирования, разных хитрых вербальных жестов вроде открытых ладоней, поз дружелюбия и вечно счастливого взгляда дауна в переносицу собеседника. Удивил, сбил акцент внимания с себя на несчастного владельца разорванной простыни, поставил противника перед выбором и тотчас же предложил вкусную халявку. И мгновенно у нас образовались мир, дружба, абрикосовый компот. Ну и маленький плюс для моего морального облика – никто не валяется под кроватью без сознания. А то последнее время как-то всё однообразно у меня все конфликты разруливать получается, без дипломатических штучек, без выдумки. Путь же насилия – путь отнюдь не в тупик, а к власти. Но здесь власть мне нужна, как собаке заряженный пистолет – я ведь сюда отдыхать приехал, а не подчинять всех и вся. Я лучше дружить буду. Ну, по крайне мере попытаюсь.

Заплаканную Васнецову Марина нашла в библиотечной беседке. Заведующая лагерной библиотекой ещё не приехала из города, задержалась, дожидаясь, когда ей соберут методички и подшивки журналов и ключ висел на стене в комнате вожатых в свободном доступе.

– Ну, так и знала, что ты здесь!

Марина уселась напротив Васнецовой, критически осмотрев заплаканную мордашку подруги, чуть поколебавшись, протянула ей носовой платок:

– На, подруга, вытрись, а то выглядишь как наш Семёныч после получки – глаза красные, физиономия опухшая. Только от него духами не пахнет.

Васнецова всхлипнула и, взяв протянутый ей кусочек ткани, приложила его к лицу, громко высморкалась, после чего начала нервно теребить платок в пальцах, брезгливо отдёргивая кончики пальцев от ткани, когда прикасалась к влажным местам.

– Рассказывай, подруга, что за горе в нашем ауле? Или подожди, дай угадаю, это Олег Юрьевич, наш грозный главный пионер, причина?

– Да-а! Я газету рисовала, а он, он….. Я потом в отряд пришла, а там какой-то хулиган у мальчиков простынь порвал, а он говорит, что я не слежу за дисциплиной…. А я к девочкам ходила….. Я вышла, а Олег Юрьевич пришел. Я только в комнату, а он меня спрашивает: «Васнецова, как же вы так?». И так посмотре-е-ел!

И подруга снова разревелась в голос, всхлипывая, нервно поддёргивая плечами и прижимая к лицу мгновенно начавшую намокать измятую тряпицу. Назвать носовым платком эту пятнистую, в грязных разводах туши тряпочку, язык не поворачивался.

Марина смотрела на Ольгу и хмурилась. Олег, это понятно, отругал её за дело, но вот реакция подруги не совсем соответствовала ситуации. Ну, набезобразничал кто-то из пионеров, ну получила втык, но убегать в беседку и рыдать в уголке это как-то слишком.

«Втюрилась, что ли, в старшего вожатого? Вполне возможно. Олег, мужик симпатичный и представительный, серьёзный, а Оленька у нас девушка „тургеневская“, мечтательная и с настоящей жизнью мало знакомая. Да и не было у неё мужика никогда, так обжимашки после танцев с сокурсниками, а тут сразу такой орёл-мужчина, настоящая „мечта ткачихи!“».

– Ну ладно, подружка, да будет тебе! Подумаешь, немного поругал! Забудет! – Марина беззаботно махнула рукой и, передвинув стул, подсела рядом, обняла Ольгу, притянув к себе – Он тебе понравился?

– Кто-о?

– Ой, вот только не надо мне тут дурочку из себя разыгрывать! Олег наш, кто ещё! Ну, давай, признавайся – понравился?

– Понравился-я…

– Ну и дура!

Марина отодвинулась от подруги, внимательно посмотрела на ревущую и задумалась: «Сказать, ей какой Олежка кобель? Так ведь не поверит! Подумает, что я сама на него запала, это точно. Но и оставлять её так не получится – навыдумывает себе невесть чего, нафантазирует, и будет „оленьими“ глазами на Олега смотреть, а девочки из её отряда это мгновенно заметят и укусят в самый неудачный момент. Это маленькие оторвы могут, это у них хорошо получается. А пионервожатая без авторитета – это самый страшный кошмар воспитателя. Всю смену придётся напрягаться и получится, что она, Марина, в итоге будет одна тащить работу по отряду. Ладно, что-нибудь придумаем потом, а пока надо как-то отвлечь её».

– Ну, хватит милая, не плачь, заканчивай сырость разводить.

Марина потрепала подругу по плечу.

– Кто простынь-то порвал, узнала?

– Дима Олин, из второго звена.

Оля всхлипнула и беспомощно посмотрела на старшую подругу.

– Я его спросила, зачем ты это сделал? А он встал вот так и знаешь, что мне ответил?

Ольга как можно шире распахнула глаза, округлила рот и, развернув плечо, изобразила отвечающего:

– Это всего лишь нелепое происшествие, Ольга Викторовна. Детское баловство. Вам не нужно обращать на это внимание, да и конфликт уже урегуле… уригу…

– Урегулирован.

Марина автоматически поправила подругу.

– Вот-вот, это самое слово. Где вот только наглости набрался так разговаривать?

Марина постаралась припомнить, о ком идёт речь, вроде бы уже она слышала эту фамилию. Спросила, уточняя:

– Это стройненький такой, с зелёными глазищами? Ещё смотрит на всех как на грязь под ногтями? Родители у него кто? Начальники какие-нибудь? Или в торговле небось работают?

– Нет. У него в деле написано, что мать аппаратчицей работает, а отца нет. Их трое у неё, сестрёнки ещё две младшие.

«Олин, Олин. Вроде бы я уже слышала эту фамилию….». Марина ненадолго задумалась: «Точно! Олег что-то говорил об этом мальчике. Вроде бы как: „Обратите, девочки, пожалуйста, внимание на пионера Диму Олина и обо всех конфликтах с его участием сразу же докладывайте мне!“. Странно, не похож мальчик на хулигана…. Выглядит сынком обеспеченных родителей, симпатичный, одет аккуратно, всё на нём не из свободной продажи, уж она-то в этом разбирается, на учёте не состоит, иначе бы ей об этом сказали. Что же тут придумать? Кстати, а если его в совет дружины ввести? Мальчик, вроде бы умный, слова научные знает, будет и при деле и на глазах. Хорошая мысль! А сейчас Оленьку успокоим и пойдём отсюда». Марина мысленно похвалила себя и, решительно хлопнув ладонью по столу, громко сказала:

– Так, подруга! Поревели и хватит. Пойдем в отряд. Павлик там один, а эти архаровцы уже точно по коридору с зубной пастой к девчонкам крадутся или кому-нибудь уже «велосипед» организовали! А насчёт Олега Юрьевича, мой тебе совет – наплевать и забыть! Наш старший вожатый женатый человек. А ну-ка, стоп, в глаза мне погляди!

«Мд-а, точно дура, да ещё и набитая!». Марина крепко ухватила пальцами Ольгу за подбородок, поднимая её голову вверх и поглядев в мокрые блюдца, что были глазами подруги и тяжело вздохнула:

– Так ты не знала? Ну, Оленька, девочка моя…. Ох, горе ты моё, луковое….

Марина почувствовала, что что-то в глазах мешает ей нормально видеть. Она коснулась кончиками пальцев уголков глаз: «Слёзы? Слёзы. Эх, ты, плакса! Ну, ладно, поплачем немножко, а потом сразу в отряд!».

В библиотечной беседке свет не горел, и увидеть через окна двух плачущих в темноте девушек было невозможно. Только если подойти поближе, то может быть удалось услышать негромкие всхлипывания и отдельно произнесённые слова. Шалый немного постоял у приоткрытой двери, прислушиваясь, но ничего не понял – ревут, друг друга успокаивают, снова ревут. Бабы, одним словом. Шалый сплюнул и, пригнувшись, скользнул через кусты на аллею – реветь-то ревут, но глаза не вытекли, могут и заметить, а ему ещё в палату пробираться!

«Кипеш подымут, спалят на порожняке, бигсы недоё….е, не-е, на кой хер мне это надо?!».

Он ещё больше пригнулся и тёмным пятном заскользил по сырому от прошедшего дождика асфальту. Настроение было прекрасным – Марко, разбитной цыган с золотыми зубами и нехорошим прищуром чёрно-смоляных глаз оказался на месте и согласился с ним поговорить. Хорошо поговорили!

Шалый перелез через подоконник открытого окна, шикнул на Глиста, сунувшегося было к нему с вопросами, и забрался под одеяло прямо в рубашке и брюках – раздеваться было лень. Все остальные в палате спали или делали вид, что спят и на появление Шалого не отреагировали.

«Чушки сыкливые. Только на двоих наехал, в харю разок дал и сразу все языки в жопу по засовывали. Ни один в ответку не пошел! Сынки мамкины, черти домашние!».

Шалый довольно заложил руки за голову и принялся вспоминать разговор с Марко.

Марко, молодой цыган лет двадцати пяти, сидел на бревне у стены гаража мастерской и курил, с усмешкой смотря на приближающегося Шалого.

– Здравствуй, ракол (босяк)! Как твоя нога? Больше не болит? Тырить вещи у людей не мешает?

Шалый скривился. Именно Марко, когда он забрался к ним в дом после очередного побега из детдома и, сложив украденные вещи в сумку, уже перелезал через забор и прикидывал, сколько он получит денег от продажи шмоток, ловко угодил ему поленом по голени. Соответственно, с подбитой ногой сбежать ему не удалось, и получил он от цыган с лихвой. Попинали ромалы его хорошо, от души, пару раз поднимали на ноги и били с оттягом под дых, вышибая воздух и заставляя, скуля от боли, падать на грязную землю. Скулить-то, Шалый скулил, но в остальном молчал. Рот не раскрывал и только подвывал от боли, понимая бессмысленность воплей вроде: «Дяденьки, я больше не буду», «Ой, больно!», «Отпустите, пожалуйста» и прочей фигни. Цыгане это. Эти к участковому не поволокут, заявление писать не будут. Поэтому он и молчал, терпеливо снося побои, и радовался про себя, что его обрили налысо в детском приёмнике. Иначе, эта злобно шипящая старая карга давно бы все волосы ему выдрала. Но её грязные пальцы с длинными ногтями лишь бессильно скользили по стриженой голове, а глаза Шалый берёг, плотно зажмурившись и прикрываясь руками. Так что, отделался он тогда, можно сказать, легко – ну побили, ну синяков наставили, ерунда! А вот ментам не сдали. Это было для Шалого замечательно, иначе всё, была бы ему «зелёная» дорога в специнтернат. А так, побили немного, в сарай на ночь закрыли, а на следующий день покормили и даже налили стакан бино, самодельного вина.

Наливал Шалому Марко, он же и начал мутный разговор. Остальные два цыгана – смуглые, кучерявые, как нестриженные бараны, молчали и тяжело смотрели на Шалого положив на стол сжатые в кулаки руки.

– Ты, ракол, очень плохо поступил. Лав мищипо о ромындыр делал, добро наше брал! Совнакуниангрусти – кольцо золотое крал, вещи крал. Совсем ты бинг, чёрт русский! Надо было тебя ментам сдать, но мы с братьями подумали и решили сперва тебя спросить – хочешь к легавым, ракол?

Шалый отрицательно мотнул головой.

– Вот и я братьям так сказал – не хочет он!

Марко глянул и на братьев, несколько секунд смотрел на правого, потом снова налил в стакан вина и принялся дальше разводить Шалого:

– Ты пацан, смелый! В дом к нам забрался, не побоялся, уважаю! Вещей много собрал – наш баро(старший) видел, удивлялся какой ты сильный! Молодец! – Марко похлопал Шалого по плечу – Но у нас брать не надо! Нехорошо это, у других бери, ракол! Нам приноси, мы тебе платить будем как надо, хорошо платить будем!

– На сброс лоховый подписываете?

Шалый угрюмо посмотрел на дружелюбно улыбающегося Марко.

– Дело тебе, пацан, предлагаем. Хорошее дело. Так что ты сразу говори, что думаешь – если нет, вон удэр(дверь) и иди отсюда. Но к нам больше не приходи – убьём.

Голос правого цыгана был густым и с какой-то нехорошей хрипотцой, словно под бородой у него скрывался на шее шрам, от раны, что повредила горло.

Шалый немного посидел, подумал, с опаской оглядел всех троих цыган, что взирали на него как на лярву какуюи, соглашаясь, кивнул. А чё нет? Какая ему разница кому и где стыренное продавать? Цыганам даже лучше – не сдадут, увезут вещи куда-нибудь далеко и там продадут. Так что ничего он терял, наоборот, место нашел, куда товар сбрасывать, если что.

Вот поэтому он и пришел сейчас снова к цыганам, ненадолго сбежав из лагеря. На вожатых он ложил с прибором – Глистна в постели «куклу» сделал, да и не любят воспитки с детдомовскими связываться. Идти до цыган было близко – посёлок Зырянка вместе с лагерем находились на одном берегу городского пруда.

– Здоров, Марко!

– И тебе не кашлять, Шалый! Снова из детдома сбежал?

– Не, я в лагере тут, пионерском. В «Ленинце».

Глаза Марко блеснули:

– Что-то принёс?

– Нет, Марко.

Шалый подобрался, придал себе серьёзный вид и, опустившись рядом с цыганом на бревно, закурил вытащенную из пачки сигарету. У Марко он и не подумал стрельнуть, хотя тот и курил сотую «Яву» с золотыми кольцами у фильтра. Неправильно это будет для серьёзного разговора.

– Надо о цене сперва перетереть бы, а там и будем дальше смотреть, чё там выйдет.

– Ай, молодец, ракол! Настоящий мужчина! Ну, давай, пошли в дом, разговор там лучше вести.

Олег потянулся, с наслаждением хрустнув суставами и покачавшись на стуле, вопросил вслух чайник на переносной одноконфорочной плите:

– А не выпить ли нам ещё какао?

Чайник на прямой вопрос промолчал, но в ответ на небрежное покачивание рукой недовольно булькнул, сообщая, что вода в нем есть и если желаете испить горячего, то он совершенно не против. Олег задумчиво нашарил в кармане коробок, зажег спичку и рассмеялся, глядя на бессильную попытку маленького огонька поджечь чёрный круг электрической конфорки.

– Ну, ты и заработался, приятель!

Он повернул регулятор нагрева и уставился в окно, прислонившись лбом к холодному стеклу. Второй фонарь на центральной аллее не горел, и он сделал себе мысленную пометку сказать об этом завтра Евсеичу, совмещавшему ставки лагерного электрика и плотника. Оконное стекло приятно остужало лоб и хотелось так стоять долго, ни о чём не думать и смотреть в темноту. Но раскрытый журнал календарного плана по физическому воспитанию призывно белел страницами на столе. Вообще-то, заполнять журнал была обязанность физрука, но сам лагерный физрук к этому был неспособен. Не в смысле постоянной его неадекватности, вследствие излишнего употребления своего любимого допинга, просто почерк у Ивана Быкова был настолько неразборчив, что это было чем-то невероятным. Буквы скакали, наползали друг на друга, сливались в вытянутые ленты и написанное им расшифровке категорически не поддавалось. Ваня сопел, наливался дурной кровью, соответствуя фамилии, заглядывал себе под кулак и рвал бумагу, яростно давя кончиком стержня на ненавистный лист. Процесс написания одной строчки для него превращался в настоящую пытку. Он жалобно смотрел на присутствующих при этом и, не выдержавшие мольбы его глаз, люди приходили к нему на помощь, отбирая судорожно зажатую в пальцах ручку. Поэтому Олег размешал ложкой порошок «Золотого Ярлыка» в ковшике, быстро ухватив за ручку, переставил чайник на подоконник и вывел регулятор нагрева на минимум – стол рядом и сидя за ним, он увидит, когда начнёт закипать какао.

Заполнение журнала продвигалось медленно – всё время крутилось перед глазами лицо кэгэбешника, и снова и снова вспоминался его презрительный взгляд. Олег отодвинул журнал в сторону, чтобы не закапать и отпил сваренного напитка, вспоминая прошедший день.

Сергеич, когда он вернулся в лагерь, сразу же затащил его к себе и, уставившись на Олега, угрюмо спросил:

– Что ты им рассказал?

Не о чём спрашивали, ни что хотели узнать или говорили, а вот так, в лоб, в открытую намекая на его, Олега, стукачество.

– Про тебя? – Олег прошелся по кабинету, пощелкал кнопками на радиоле, обернулся к стоящему за спиной и сверлящему его взглядом директору лагеря – Про тебя ничего. И ни про кого. На х…й мы им все не сдались, о другом разговор был.

– Тогда о чём спрашивали? – Сергеич потянул галстук, ослабляя узел, чертыхнулся, полностью стащил удавку с шеи и, обойдя Олега, сунулся в тумбу стола – Будешь?

На полированной столешнице возникла зеленоватая бутылка бренди «Слынчев бряг».

– Нет, мне ещё по отрядам идти с проверкой, да и тебе не советую.

– Это верно, Олежек, это верно – сопровождаемое тяжелым вздохом бренди отправилось назад, в темноту тумбы – Так зачем приезжали-то? КГБ, оно по пустякам не ездит, сам знаешь. У них ведь если на заметку попал, то всё, увольняйся и вербуйся на дальний север… Хотя – Сергеич неприятно дёрнул щекой – и там достанут!

– Да говорю тебе – не спрашивали он ни о ком из персонала! Он, представляешь, все пацаном из четвёртого отряда интересовался. Неким Димой Олиным.

– Хулиган? Или родители его…. Ну, отметились или на производстве закрытом работают?

Сергеич неопределённо крутанул в воздухе кистью.

– Да нет! – Олег досадливо помотал головой – Пацан как пацан, мать аппаратчица на «Азотке», цех обычный, не пьёт. Да и не говорил капитан о его матери – только о самом пацане. Следить за ним заставил. За двенадцатилетним мальчиком! Диссидента нашли, тоже мне! – Олег чуть подумал и щёлкнул пальцами – Давай, доставай, зря ты прятал.

– Ну и правильно, Олежка, это правильно! Нервы не казённые, беречь их надо!

Сергеич наклонился, завозился, двигая вслепую рукой, зашуршал бумагами, забрякал стеклом, нагнулся ещё ниже и вскоре вынырнул из-под стола с сияющей физиономией:

– Засунул далеко! Еле достал!

Янтарная жидкость с терпким запахом плеснулась в стаканы.

После общения с директором, Олег сразу же отправился с проверкой по отрядам. Запах его не смущал – ну выпил чуть, особой беды нет. А запах? А что запах? От Быкова вон за километр пахнет и ничего, всё в ёлочку! Выпитый натощак алкоголь его расслабил и создал ощущение лёгкой эйфории и бесшабашности.

«А не зайти ли мне сразу в четвёртый отряд? Посмотрю на этого вундеркинда, которым интересуются целые капитаны КГБ!».

Олег развернулся, оставляя за спиной недоумевающую от его поступка воспитательницу пятого отряда, и быстро пересёк центральную аллею.

В корпусе четвёртого отряда стоял привычный гвалт, пионеры носились из «чемоданной» комнаты в палаты и обратно, кто-то из мальчиков постоянно ошибался дверьми и вылетал из девчоночьей палаты с раскрасневшимся лицом. Девочки сбились в стайки и щебетали, внимательно оглядывая собеседниц – годится в подруги или нет? Не слишком ли красивая, не затмит? В углу веранды двое щеглов, одинаково стриженных «под ноль» и оба в белых футболках, толкались взглядами и примерялись, как половчее заехать противнику по уху. Олег на них шикнул и несостоявшиеся бойцы медленно, подволакивая ноги и сердито оглядываясь, разошлись по углам. Марине, выглянувшей из комнаты вожатых, Олег выразительно кивнул на драчунов – проследи. Марина кивнула и энергично вторглась в процесс воспитания, руководства и ознакомления с лагерной жизнью. Крепко ухватив одного из стриженых, завела его в крайнюю палату и через секунду её голос громко спрашивал: «А умеют ли дети заправлять кровать, по настоящему, по-пионерски?».

Эта справится. Олег поискал взглядом мальчика с фотографии, по себя отмечая, что что-то ему мешает, царапает непривычностью. Какой-то неестественный в этом океане гама островок тишины.

«Чёрт! Именно в этом же отряде тот самый переросток Калявин из второгодников! Да ещё и поздний, пошедший в первый класс в восемь лет».

Олег устремился к двери в третью палату.

В палате стояла тишина. Не мёртвая, не напряженная, другая. По-деловому сосредоточенная и сконцентрированная. В палате ели. Наплевав на все правила поведения в лагере, группка «деловых» – Олег приклеил ярлык не задумываясь – уронив на бок тумбочку и рассевшись рядком на кроватях, поглощала абрикосовый компот, закусывая его рассыпающимися в пальцах пряниками. Рожицы малолетних гурманов были липкие и довольные. Остальные пионеры в палате, в процессе поглощения вкусностей участвовали лишь взглядами и сглатываемой слюной. Совершенно не удивившись, Олег обнаружил в этой тёплой компании и второгодника Калявина и интересующего его Олина.

– Так и что же здесь происходит? Нарушаем правила внутреннего распорядка лагеря, молодые люди?

Звякнула уроненная на пол банка с остатками компота, испуганно заворочался на кровати, прогибая панцирную сетку и валя на себя соседей, второгодник Калявин.

Олег грозно смотрел на провинившихся, воплощая в себе в глазах пионеров ужас неотвратимости наказания и возмездия за страшное преступление – поедание пряников и распитие компота прямо в палате!

Кто-то из застигнутых Олегом детей испуганно ойкнул, кто-то шумно сглотнул. Только Олин, вдруг глупо хихикнул и ответил, давя в себе рвущийся наружу смех:

– А мы тут, знаете, всё плюшками балуемся…

Но тут же посерьёзнел, как-то незаметно быстро, ловко огибая колени сидящих, оказался возле старшего вожатого и произнёс, твёрдо смотря Олегу в глаза:

– Товарищ старший пионервожатый…

Не закончив фразу, Олин требовательно посмотрел на вожатого и Олег невольно представился:

– Олег Юрьевич.

Олин задумчиво кивнул, словно принимал услышанное к сведению и продолжил:

– Олег Юрьевич! Банка с компотом открылась случайно, а пакет с пряниками порвался об застёжку сумки. Пропало бы всё, а жалко. Ведь холодильников в корпусе нет и продукты хранить детям негде!

Сказано это было таким обвиняющим тоном, что Олег несколько растерялся и даже почувствовал свою прямую вину за отсутствие холодильника в отряде. Цугцванг. Надо что-то говорить, да только что? Но тут в палату внеслась запыхавшаяся Васнецова, а Олег краем глаза заметил разорванную простыню на соседней койке.

– Васнецова!

– Да, Олег Юрьевич! – напугано пискнула девушка, одновременно бледня и краснея от строгого тона старшего вожатого.

– Как же вы так следите за лагерным имуществом? Разберитесь, что произошло с простынею. А вы…. – Олег обернулся к замершим пионерам.

– А мы уже всё убираем и моем пол! Ведь, правда, ребята?

Гул согласных голосов и стремительные фигуры, испаряющиеся с недоеденными пряниками в руках в дверном проёме, были ему ответом.

«М-да… Интересный пацан этот Олин. Соображает быстро и как надо. Ловко он меня с темы сбил!». Олег закинул руки за голову. То, что в палате его сделали на раз, и инициатива в разговоре принадлежала мальчишке, от себя он скрывать не собирался. Молодец, что ещё сказать, смог.

Олег качнулся на стуле и уставился в светлеющую темноту за окном: «А глаза у него обычные и никакой тени в них нет. Намудрил тут что-то товарищ капитан! И вообще, спать пора ложиться, утро уже. Завтра посмотрим, что смена грядущая нам готовит!».

Олег захлопнул журнал и с наслаждением потянувшись, вышел из комнаты совета дружины.

На улице было светлело, и несмелый рассвет красил в свои цвета край неба.