Текст книги "Красный опричник"

Автор книги: Дмитрий Беразинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Глава 3

Курьерский поезд Вильно-Москва на скорости около пятидесяти километров в час уносил героев нашего повествования в темноту просторов одной седьмой части суши. Это только рекламный трюк, что она – одна шестая. На самом деле, если поделить сто пятьдесят миллионов квадратных километров суши (Земли вообще) на двадцать два миллиона квадратных километров территории СССР в самые лучшие годы (без Аляски, столь бесталанно проданной в свое время), то мы получим где-то около одной седьмой. Все остальное – вздор и юношеское желание молодой страны приукрасить собственную «окружность бицепса».

Летом расписание поездов из-за кордона изменялось так, чтобы приграничную полосу они преодолевали в полной темноте. Нечего всяким иностранцам глазеть на укрепрайоны и заграждения, возведенные на случай лихой смуты. По ту сторону границы правительства не возражали по поводу изменения расписания. По тому же поводу. Системы маскировки всегда и во все времена приблизительно одинаковы. Зимой же темное время суток наступает гораздо раньше, поэтому можно пойти навстречу пассажирам, не заставляя их мерзнуть до полуночи. И можно вглядываться сквозь замерзшее вагонное стекло до одурения – все равно, ничего не увидишь. Заграница поприветствует тебя утром.

Кречко что-то такое шепнул проводнице, чем-то таким взмахнул у ее носа, отчего она пообещала больше никого к ним в купе не подсаживать и всю оставшуюся дорогу растерянно улыбалась. Мол, силь ву пле, господин старший майор – весь вагон к вашим услугам. Можем даже отдельное купе превратить в камеру пыток. Только работайте. Довольный, он вернулся к Волкову и спросил, не желает ли он перекусить.

– Помилуйте, Иван Михайлович! – воскликнул Андрей Константинович, – мы ведь только два часа как встали из-за стола!

– Сдается мне, что вы все же шпиён! – процедил Кречко, – русский человек не стал бы отказываться пожрать «на шару». Что вы все осматриваетесь?

– Да вот, ни разу не бывал в подобном вагоне… странно как-то все.

– Что, у вас там купейных вагонов нет? – недоверчиво переспросил попутчик, – все в мягких ездят?

– Да нет! – поморщился Волков, – просто, таких вагонов уже нет. Это же… это же произведение зодчества, а не вагон. У нас все закатано в пластик и кожзаменитель со странным именем дерматин.

– Вроде кирзы что-то?

– Ага. Воняет так же. А у вас пока все натуральное. Цените!

– Что это, батенька, вы тут за ностальгию развели! Ну-ка, хлебните из фляжки!

Кречко подождал, пока Волков последует его указанию, затем отхлебнул из фляжки сам. Тактично поинтересовался:

– Небось, у вас там семья осталась?

– Да! – мрачно кивнул Андрей Константинович, – две жены, пятеро детей и двое внуков. Плюс еще отец волнуется.

Старший майор автоматически отхлебнул из фляжки, забыв предложить Волкову. Не торопясь, кряхтя, снял китель и стащил сапоги.

– Я слегка не понял, – признался он, – так сколько же вам лет, уважаемый?

– Что-то около пятидесяти.

– А вот на вид вам ну никак не дашь больше сорока! Это оттого, что у вас две жены?

Волков промолчал. Кречко покряхтел еще немного, затем конфузливо спросил:

– И как они уживаются? Не дерутся?

– По всякому бывает, – улыбнулся Андрей Константинович, вспоминая обеих своих спутниц жизни, – нет! Чтобы дрались, не припомню.

– А спите вы как? Втроем…

– Иван Михайлович! – укоризненно погрозил собеседнику пальцем Волков. Тот смутился еще больше.

– А что, «Иван Михайлович»! Старший майор госбезопасности Кречко – большая сволочь, но он также и человек. Со многими бабами имел это удовольствие, но с двумя, признаться, ни разу… кхм!

Волков поглядел в окно. Ни черта не видно, но где-то там, в темноте проплывают леса, поля и редкие деревеньки Витебщины. Ну чего этот мудак приклеился со своими вопросами?

– Это, как бутерброд! – наконец ответил он, – с одним куском колбасы – просто вкусно, но с двумя – вкуснее. И давайте больше не будем терзать падишаха воспоминаниями об утраченном гареме!

– Прошу прощения, – повинился Кречко, – поймите, у какого-нибудь араба я спрашивать бы постеснялся, а тут – свой брат славянин… кхм! А у вас в Москве и впрямь никаких знакомых нет?

– Иван Михайлович! – укоризненно протянул Волков, – ну что вы, в самом деле! Я в Москве всего два раза был. Один раз в восемьдесят первом году, сразу после Олимпиады. Другой – в восемьдесят третьем. Проездом в Ленинград. Мои знакомые и самые близкие родственники еще попросту не родились! Даже моя мама с пятьдесят второго года!

Кречко в это время поправлял кокарду на своей шапке. Как говорится, энкавэдэшник всегда на работе. Даже если его там нет. Вроде бы Андрей Константинович и не вызывает никаких подозрений. А в то же время – подозрительный субъект он, ну просто до чрезвычайности! Такая же ситуация, как и с Богом: вроде бы доказали, что нет его по всем канонам диалектического материализма; а если все-таки есть… каждый наизусть «Отче наш» помнит. Грянет гром, так и перекрестишься – что поделать!

– Слыхали? – спросил он внезапно, – в следующем году решили все-таки строить Дворец Советов. Пять лет уже проект мусолят, даже станцию метро открыли.

– Да? – отвлекся Андрей Константинович, – конечно, пусть строят.

Этого Кречко уже вынести не смог. Ладно, пусть его нежданно обретенный знакомец прибыл хоть с обратной стороны Луны. Но ведь про Дворец Советов он должен был слышать! А то отреагировал так, как будто услыхал об открытии новой песочницы. Ведь только конкурс на лучший проект охватил лучших архитекторов мира, но победил наш, русский человек – Борис Иофан. Не совсем русский, но какая разница!

– У вас что, про Дворец Советов ничего не известно? – недоверчиво спросил он, пытливо вглядываясь в собеседника. Тот пожал плечами.

– А чем он знаменит?

– Как, чем знаменит! – взорвался Кречко, – да ведь это самое высокое сооружение в Европе – полкилометра высотой. Огромный дворец с гигантской статуей Ленина наверху! Неужели вы ничего о нем не слышали?

– Такого здания нет, – возразил Волков, – в наше время самое высокое сооружение Европы – телебашня где-то в Польше. Свыше шестисот метров. Останкинская телебашня в Москве – около пятисот с половиной метров. А про Дворец Советов я не слышал. Но мне доподлинно известно, что такого здания в Москве не было.

Старший майор бессильно опустился на полку. Значит, если верить Волкову, проект так и останется проектом. А жаль – такое сооружение сделало бы честь не только советской, но и мировой архитектуре. Как жаль!

– Интересно, а что помешало осуществить проект? – спросил он, разговаривая сам с собой.

Мысли у Волкова были насчет того, что именно помешало. Однако, он принципиально решил не упоминать о грядущей войне, пока не встретится с фигурой позначительнее майора. Пусть и старшего. Маловата личность для осознания подобных фактов. Вот Сталин – это другое дело. Однако к Вождю всех времен и народов подобраться не так то просто. В идеале, подошел бы и Лаврентий Павлович – узнавал о нем кое-что Волков из архивов Базы на Унтерзонне. Не такая уж это была сучья «Лапа» – сокращение от Лаврентий Павлович. Многие из давно канувших в Лету авторов воспоминаний отзывались о Лаврентии Павловиче как о крепком хозяйственнике, направляемом на самые ответственные «пожарные» участки. И он справлялся. Так что как ни старался Андрей Константинович, а не мог себе вообразить крепкого хозяйственника, рубящего под собой сучья.

Зато гораздо более вероятным казалось ему то, что наши знаменитые переписчики Истории, эти борзописцы и летописцы искусно меняли освещение героев советской античности в связи с генеральной линией партии. Им указывали сверху – они ретушировали. И хрен разберет в девяностом году, что за человек был какой-нибудь Вячеслав Менжинский. Это после трех-четырех смен курса. Вроде и лет прошло не так уж много, но все перепачкано так, словно на картину гениального художника нагадил кот и размазал свои экскременты по всему полотну. Пришли реставраторы, очистили картину, громко браня несчастное животное, но активная химическая среда успела сотворить с раствором необратимое. И гадают после люди: то ли баба с такой рожей считалась в эпоху Декаданса эталоном красоты, то ли что-то случилось с полотном. Но виноват вовсе не кот, а сторож, которому было скучно без домашнего любимца.

– О чем задумались, Андрей Константинович? – поинтересовался Кречко, – небось, о семье своей вспоминаете?

Волков глянул на него. Старший майор госбезопасности устроился поудобнее на своей полке и прикрыл глаза от наслаждения. В вагоне было тепло, но не жарко, рельсы стучали свой, известный всякому путешественнику мотив, а мягкий свет верхнего светильника смягчал резкие черты энкавэдэшника.

– Военный человек, Иван Михайлович, о семье вспоминает в свободное время. А его, обычно, не так уж и много.

– Верно! – согласился Кречко, – но, например, фото моей супруги всегда со мной. Где же мой лопатник? А, вот он, паршивец!

Иван Михайлович достал из портмоне маленький кусочек картона и протянул его Волкову. Тот взял его и вгляделся в миловидное женское лицо.

– Хорошенькая, сказал он.

– А у вас с собой ничего похожего, конечно, нет! – построил утвердительную фразу Кречко, однако его собеседник лишь рассмеялся.

– Да бог с вами, Иван Михайлович! Хватит меня проверять уже… есть, есть конечно же!

Он извлек из внутреннего кармана кителя небольшой бумажник – генералу ее величества Императрицы Российской для денег служил небольшой кошель, крепившийся к поясу мундира. Из бумажника он достал снимок, на котором красовались обе его супруги и он сам – застывший посредине в расслабленной позе.

– Извольте! Только пальцами глянца не касайтесь – смажете.

Кречко буквально выхватил у него фото и ястребиными очами впился в него.

– Цветная! – буквально выдохнул он.

– А какая же еще? У нас везде нынче цветные снимки – даже на паспортах.

– Ну, это уже полная брехня!

– Жаль, с собой документов никаких – я бы вам продемонстрировал. В начале восемнадцатого века как-то больше верят рожам и словам. Лишь выезжающие в Европу имеют себе бумагу с описанием примет подателя. Петруша пытался пачпорт ввести с ежегодной его перерегистрацией, но мы сие дело пресекли.

– Не понимаю. Зачем каждый год паспорт менять? – пожал плечами Кречко.

– А чтобы денежки в казну шли. Армия то у России половину бюджета в самый скромный год съедала. Вот и платил народ сорок видов налога. Ладно, не будем вспоминать об этом – до сих пор тошно. Не представляете, с чем сталкиваться приходилось!

Кречко встал и оперся обеими руками о столешницу. Окно было темным, сквозь него не было видно решительно ничего, но он не вглядывался. Он вдумывался.

– Знаете, Андрей Константинович, ну хоть на куски меня режьте – не получается верить во все эти путешествия во времени и пространстве! Марксизм в это не верит!

– Ну так и не верьте!

– Тогда выходит – шпиён вы, батенька!

– А вы – идиот, любезный Иван Михайлович! Верите в какое-то липовое учение сбрендившего нахрен немца, а то что под рукой – замечать не желаете. Боитесь, как бы крышу ветром не унесло?

– Какую крышу? – не понял Кречко. На «идиота» он не обиделся, так как допускал в полемике известный перекал спиралей нравственности.

– Выражение такое. Крыша – это синоним сознания, рассудка.

– Странные у вас там синонимы. Давайте лучше в вагон-ресторан сходим, водочки накатим. Сносит меня что-то, в голове не укладывается эта ваша концепция Мироздания. Кстати, товарищ Волков, а почему вы не пьянеете, как все нормальные люди? Что-то не замечал, а уж за столом нам раза три сиживать приходилось.

– Организм моментально разлагает спирт на составляющие.

– Полезное качество… хотя и не совсем. А если стресс снять или расслабиться нужно, то что вы употребляете?

– Настойку коки на спирту. Здесь такую штуку не найти. Так что, вы серьезно настроены насчет ресторана?

– Абсолютно! Мне просто необходимо выпить двести грамм под горячую закуску. Иначе я за себя не ручаюсь. Думаете, легко быть рядом с человеком из другого времени?

Хотя Волков и не был голоден, но глянуть на довоенный вагон-ресторан ему очень хотелось. Поэтому он без возражений оделся и повесил на плечу сумку с ноутбуком.

– Можете оставить здесь ваш искусственный интеллект! – поморщился старший майор госбезопасности, – не украдут.

– Береженого Бог бережет! – покачал головой Андрей Константинович, – эта вещь здесь бесценна, потому как аналогов не имеет.

Кречко хмыкнул и опечатал своё купе большой печатью с номером «7». Подошедшей проводнице было велено не спускать с купе глаз – там, дескать, в саквояже находятся секретные бумаги. Бумаги там и вправду были – скомканные «Известия», в которых еще вчера хранилась вареная курица, да несколько брошюр с текстами речей товарища Сталина. Об этом Иван Михайлович поведал по пути в вагон-ресторан, до которого оказалось несколько переходов по промерзшим тамбурам и теплым вагонам первого и второго классов.

В ресторане было довольно-таки многолюдно: почти все места были заняты, но метрдотель среагировал моментально и освободил товарищам чекистам столик у самого входа. Обслужил он их так же стремительно, как будто собственную тещу. Кречко заказал котлеты по-киевски с лапшой, а аскет Волков ограничился на ночь салатом из кольраби и селедочным хвостом. Двухсотграммовый графин водки почти в одиночку «уговорил» Иван Михайлович – его собеседник согласился лишь на рюмку «за товарища Сталина». Откушав водки, Кречко размяк и стал добрее душой.

– Свихнусь я с вами, Андрей Константинович! – пожаловался он, разминая в пальцах папиросу, – вначале все казалось правильным…

– А что теперь? Сомнения одолевают?

– Не перебивайте, прошу вас. Мне, видите ли, есть что терять: хорошую должность, молодую супругу и красавицу-дочку. Вареньке моей всего двенадцать лет… думаю, вы понимаете мои тревоги?

– Не только понимаю, но и полностью разделяю, – Волков допил остававшуюся в его рюмке водку, – вы мне, главное, контакт необходимый обеспечьте… иначе не вижу смысла вообще ни в чем.

Кречко искоса глянул на него.

– Неделя цельная уйти может, пока я попаду на прием к Лаврентию Павловичу. Он хоть пока еще официально не назначен наркомом внутренних дел, но все нити у него в руках. Ежов – чистой воды фантом. Понимаете, что я хочу сказать?

– Конечно.

– Нихрена ты, Константиныч, не понимаешь! Мне придется прыгать через головы Куклачева и Меркулова! А Меркулов – мужик злопамятный. Этот Всеволод Николаевич, у него знаешь клыки какие? Не совайся!

Краем уха Андрей Константинович слыхал, что на прием к Берии попасть было проще простого. От сведущего человека слыхал, но афишировать это пока не стоит.

– А кто он, этот Меркулов? – спросил он.

– Заместитель начальника Главного Управления госбезопасности. Второй человек после Лаврентия Павловича. Третий после Бога. Это у вас там при Софье госбезопасностью не пахло, а у нас… враги кругом, генерал!

Волков вспомнил про контору светлейшего князя-кесаря Ромодановского и хмыкнул. Спецслужбы существовали еще при царе Горохе, только назывались по другому. Суть от этого не изменилась. Он доел свой салат и подождал, пока Кречко расправится с последней котлетой. Иван Михайлович легким посвистом подозвал метрдотеля, достал портмоне и расплатился. Волков в это время конфузливо смотрел в темное окно, а на обратном пути сказал:

– Знали бы вы, как стыдно нормальному, здоровому мужику, когда за него расплачиваются в ресторане!

– Вы у меня в гостях, батенька! – процедил уже «теплый» Кречко, – теперь у нас одна судьба. Мля! Такой геморрой на плечи взвалил! Так бы и врезал себе под задницу сапогом! Короче, генерал, или как вас там… утро вечера мудренее. Осведомлены о такой поговорке? Отлично! Всем отбой!

Выпивший Иван Михайлович старался не смотреть собеседнику в глаза. Утром он проснулся буквально за полчаса до прибытия и сразу отправился умываться. На Белорусский вокзал поезд Вильно-Москва прибыл около полудня – зимнее солнце стояло точно посредине малой дуги. Выходя на перрон, Андрей Константинович весьма удивился. Точно таким же он запомнился ему и в собственном детстве начала восьмидесятых, когда доводилось посещать столицу. Волков вслух высказал свое удивление, на что его собеседник, равнодушно глядя в сторону, ответил:

– Чего тут удивляться? Вокзал построен всего лишь в двенадцатом году – четверть века назад. Говорят, кучу царских червонцев на него угробили…

– А других тогда не было. Но что любопытно – и в конце двадцатого века подъезд к вокзалу остался четырехпутным. Как у вас сейчас. Перрон для электричек не в счет. Да я там и ни разу не был…

– Электрички у нас только на Ярославском и Курском направлениях, – будто вспоминая о чем-то неприятном, сказал Кречко, – поговаривают, что и на Ленинградском «эсвэшки» вскоре забегают… не знаю. Вот что, любезный Андрей Константинович, нам нужно к коменданту вокзала зайти – отметиться.

Нехорошо бегали у старшего майора госбезопасности глаза. Как будто задумал он свершить нечто постыдное, не согласующееся с понятиями его офицерской чести. К несчастию, Волков в это время загляделся на красавец паровоз Фт – локомотив финского производства, мимо которого они шествовали к указателю с лаконичной надписью «Выход в город».

– Нам сюда, произнес Кречко, потянув собеседника за рукав.

Они вошли в служебное помещение вокзала, прошли мимо вооруженного табельным оружием милиционера и остановились напротив строгой серой двери с надписью «Комендант». Иван Михайлович постучал и зашел первым, сделав знак Волкову, чтобы следовал за ним.

– Ну, вот и мы! – радостно произнес Кречко.

От двери за спинами прибывших отделились два крепко сбитых мужика в кожаных куртках, встали по бокам и чуть сзади Андрея Константиновича. Со стульев поднялись еще двое. Сидящий за столом человек в форме старшего лейтенанта госбезопасности засмеялся.

– Здравствуйте, Иван Михайлович! Кого это вы прихватили по дороге?

Волков беззвучно застонал. Ну конечно! Надо было быть последним кретином, чтобы поверить в искренность человека, носящего погоны комиссариата госбезопасности! В принципе, он мог бы расшвырять всю эту кодлу в пять секунд – здоровье, поддерживаемое заботливым симбионтом, позволяло. А что дальше? Судьба изгоя, человека вне закона, который вынужден шарахаться от каждого встречного? Тем временем ловкие и проворные руки оперов НКВД расстегнули его тулуп и вот уже его ноутбук перекочевал к старшему майору госбезопасности Кречко. Тот улыбнулся и положил его на стол.

– Извиняйте, гражданин Волков, или как вас там… ну нет у меня права на легкую веру первому встречному. Особенно, если он весьма непонятный субъект. Не приучены мы верить во всякие небылицы.

До этого времени Андрей Константинович, стоявший неподвижным истуканом, перевел взгляд на своего попутчика и сказал, заглянув ему прямо в глаза:

– Ну, что ж, проверяйте! Но учти, майор, если посеешь ноутбук, я тебя с того света достану и к маврам на галеры отправлю! Ты меня хорошо понял?

Кречко от этого взгляда передернуло и обдало морозом. Но, справившись с собой, приказал операм:

– Уведите задержанного! – оперативники поспешили исполнить приказ.

Когда Волкова увели, он сел на место коменданта, любезно освобожденное старшим лейтенантом, и снял трубку телефона. Набрал номер, терпеливо вслушиваясь в раздающиеся гудки.

– Алло, ну здравствуй, Дарья! В Москве, где же еще! Вчера вызвали… к вечеру буду. Как Варвара? Отлично. Ну все, целую!

Старший лейтенант деликатно отвернулся, пока его начальство беседовало по телефону с супругой. Отправиться бы сейчас товарищу старшему майору с дороги домой, принять ванну расслабляющую, в постельку теплую к Дарье Петровне забраться. Чаю после откушать стакана три с калачами московскими… эх! Тяжелая у них работа! Тяжелая, но почетная! Неблагодарная… но почетная. И хорошо оплачиваемая. Промолчал старлейт. Спросил только:

– Иван Михайлович, а что за птица то?

– Гусь, брат! Да гусь непростой! Видал, чем мне пригрозил? Стоп, Апполонов! Даже не вздумай прикасаться к этой хреновине – лапы отобью!

Федор Апполонов недоуменно глянул на начальника, но руки послушно убрал. Да что это такое, в самом деле? Он за пять лет совместной работы впервые видит Ивана Михайловича в таком нервном состоянии. Неужто испугался Кречко угроз этого странного незнакомца? Рискнул задать еще один вопрос:

– А что там? Секретные бумаги?

– Дурень! – в сердцах бросил Кречко, – техника это, нашей науке неизвестная. Пока неизвестная. Прав Волков, подлец! За потерю такого чемоданчика полстраны перестрелять можно! Такие возможности открываются!

Старлейт побледнел.

– А что делать-то?

– Вызывай усиленный наряд, доставим его на Лубянку. Спрячем его в мой сейф – место надежное.

– А может, сразу к товарищу Куклачеву? – рискнул предположить Федор.

– А если я ошибаюсь? – огрызнулся Иван Михайлович, – тебе приятно перед начальством дураком стоять, когда руки по швам? Нет? Вот и мне неприятно! Свяжись с Лубянкой – пусть пришлют наряд на автомобиле. Два человека помимо водителя. Иначе все в машину не вместимся. Можешь сказать коменданту, что через полчаса его кабинет освободится. Не забудь поблагодарить за помощь органам, понял?

Волкова трясло внутри «воронка», он сидел на низенькой металлической скамеечке, отделенной от караула решеткой, сработанной из полуторасантиметровых арматурин. Двое конвойных молча дымили «Казбеком» и время от времени чесали за ухом «сотрудника Рекса» – здоровенного кобеля немецкой овчарки. Пес время от времени поскуливал и в шутку хватал зубами за протянутые ладони. Ехали недолго – минут двадцать. В конце автомобиль несколько раз свернул и замер перед финальным рывком.

– Конечная станция – Лубянка! – произнес один из конвоиров, – к выходу готовимся заранее.

Оба громко заржали. «Оперуполномоченный Рекс» недовольно заворчал, когда открылась решетка, и Волков вышел из тесной клетки. В виду того, что было довольно скользко, наручники на него надели спереди, а не сзади, и это Андрея Константиновича весьма обрадовало. В таком положении у него, пожалуй, был даже некоторый гандикап. Волков при дневном свете внимательно рассмотрел свои ручные кандалы. Это были знаменитые наручники известной во всем мире фирмы «Смитт и Вессон», доставшиеся нынешним органов от их предшественников – Тайной полиции.

– Пошел вперед! – подтолкнул его один из оперов сзади.

Андрей Константинович спустился по ведущей вниз лестнице – сквозь прорезанные в цоколе двери, обитые металлическим листом. Оба его конвоира шли сзади. Достигнув нижней площадки, один велел ему встать лицом к бетонной стене, а другой нажал кнопку звонка, прикрепленную металлической скобой на дверной коробке. Двери распахнулись моментально, как будто их ждали часов шесть и не успели даже позавтракать. Мужчина с четырьмя кубиками в петлицах щелкнул каблуками:

– Помощник дежурного коменданта – Васильев! Кого привезли?

Один из конвоиров передал встречавшему пакет и хмыкнул:

– Там все написано, товарищ Васильев. И кого привезли, и когда увезут, и все остальное. Бывай здоров!

Волков остался с помощником дежурного коменданта один на один. Тот задумчиво посмотрел на него и что-то черканул в отрывном календаре. Затем поднял эбонитовую трубку телефона и негромко произнес:

– Симагин, зайди.

Молча сел за стол и закурил сигарету. Как только между ним и Волковым оказалась значительная дымовая завеса, спросил:

– Может, сигарету?

– Не курю! – отрицательно помотал головой Андрей Константинович.

– Это хорошо. Вы в каком звании?

– А что, заметно?

– Слава богу, навострился за пятнадцать лет военных от гражданских отличать. Так в каком звании? Майор, подполковник?

– В понятных вам единицах измерения… генерал-лейтенант! – хмыкнул Волков, наблюдая, как вытягивается лицо у помощника дежурного.

– В Красной Армии нет генералов, – несколько неуверенно выдавил тот.

– Тогда командарм второго ранга. Слушайте, какая вам разница, если вы при аресте все равно погоны срываете? И в сопроводительной должно быть указано…

– Разговорчики!

– Молчу-молчу!

– Условия содержания под стражей! – хмыкнул Васильев, – вот какая разница.

Тут в караульное помещение заглянул плохо выбритый детина в погонах старшего надзирателя.

– Вызывали?

– Да, Симагин! Отведи-ка задержанного в камеру номер ноль-ноль-пятнадцать. К бывшему комкору Иванову. Согласно предписанию, гражданина Волкова требуется содержать в одиночке, но откуда ж я возьму такую роскошь?

– Следуйте за мной! – безразличным тоном предложил Симагин.

Пройдя в дверь, пропустил арестованного перед собой.

– Теперь вперед!

Таким же бесцветным и безразличным был его голос при командах «налево», «направо», «пропустить», «к стене». Спустившись по узкой лестнице на второй этаж цокольного этажа, старший надзиратель кликнул дежурного вертухая и они вдвоем проводили Андрея Константиновича до камеры номер 15. Пока Симагин снимал с него наручники, вертухай отпер дверь камеры и жизнерадостно объявил:

– Пополнение к вам, арестованный Иванов!

– Как, пополнение? – донеслось изнутри. Ведь товарищ следователь обещал…

– У всех своя работа, Иванов! – буркнул старший надзиратель, – следователь обещает, а я исполняю. Другой следователь вот тоже гражданину пообещал… короче, знакомьтесь!

Волков вошел внутрь тесной одиночки и подождал, пока за ним захлопнется дверь. Но и после остался стоять у порога, рассматривая обстановку камеры. За свою долгую жизнь он впервые оказался в заключении. Что ж, от сумы да тюрьмы… как говорится, не зарекайся. Тем более. Что пока к нему не применяли никаких насильственных методов, если не считать таковыми саму процедуру ареста. Может, все еще образуется… товарищи разберутся, выпустят. Тьфу ты, черт! И часа не прошло, как арестовали, а уже психология изменилась. Смотри, как бы вперед ногами отсюда не вынесли!

Волков осмотрел крохотное помещение одиночки. Несмотря на название, в камере стояли двухэтажные деревянные нары с роскошными соломенными матрацами неопределенного цвета. Крохотная лампочка свечей в двадцать нерешительно разгоняла темноту и даже не позволяла рассмотреть лица сидящего на нижней шконке.

– А мне говорили, что камеры освещаются так, что спать невозможно! – произнес Андрей Константинович в полутьму, – здравствуйте, товарищ!

– Товарищи остались за забором! – тоскливо произнес некто с редкой фамилией Иванов, – а здесь находятся исключительно враги народа.

– Тогда позвольте представиться: враг народа – Волков Андрей Константинович.

– Не скажу, что рад знакомству, – хмыкнул мужчина, – но вежливость соблюдем. Иванов Петр Максимович. Бывший начальник штаба семнадцатой армии. Комкор. Третий месяц здесь кантуюсь… а сильные лампочки вворачивают тем, кто ни в чем не признается.

– А вы, значит…

– Вот только не нужно осуждать, товарищ! – Иванов при слове «товарищ» запнулся, – я месяц не спал и трое суток навытяжку стоял перед идиотами в синих фуражках. Да и просили признать не так уж много…

Волков неопределенно хмыкнул. Это в детстве, будучи пионером, просто было осуждать сломавшихся под пытками. И восхищаться «пионерами-героями», и преклоняться перед мудростью партии. А когда вот так – загонят в задницу рыболовный крюк самого большого калибра, а в газетах напишут, что сам его проглотил…

– Я не осуждаю, – мягко сказал он, – неизвестно еще, в чем придется признаваться мне. А ведь попросят, сукины дети, еще как попросят!

– Простите, – произнес бывший начальник штаба, – я не расслышал, вы на какой должности служили?

– А кто сказал, что я служил? – удивился Андрей Константинович, – я в деревенской школе детишкам французский язык преподаю. Пошел как-то в лес за грибами, и сам того не желая, заблудился. Вышел в каком-то незнакомом месте… даже не предполагал, что такое есть в нашем лесу. Каменные здания, огражденные колючей проволокой… вышли двое вооруженных карабинами и с собакой… собака из них самая добрая была. И вот теперь меня обвиняют в шпионаже. Какой из меня, нахрен, шпион?

– Удивительно! – покачал головой Петр Максимович, – простого учителя запирают вместе с высшим комсоставом. А в шпионаже нынче обвинят всех. Время такое…

Он недоговорил, но из его серых командирских глаз внезапно хлынула волна недоверия. Мол, знаем мы таких учителей, которых подсаживают к комкорам. Пусть даже и к бывшим комкорам. В том, что он «бывший», Иванов не сомневался. О реабилитированных пока не слышали. Он, во всяком случае, не слышал.

– Так я займу верхнюю коечку? – ласково посмотрел на него Волков. Он молча кивнул и отрешенно уставился в темный угол, где, судя по запаху, стояла параша.

Его неожиданный и незваный гость ловко запрыгнул на верхнюю шконку, отчего пятисантиметровые доски жалобно заскрипели под отнюдь не легким его весом, зевнул с наслаждением вольного человека.

– Сколько времени, не подскажете? – спросил Иванов, – я видел, что у вас хронометр не отобрали.

– Около шести вечера, – до ушей комкора донесся еще один зевок Волкова, – забыли, наверное, про мои часы.

Иванов решился.

– Не похожи вы на преподавателя французского. Где вы проходили службу, товарищ Волков?

– Отдельный Лазурный Корпус! – ответил тот, засыпая, – командиром.

Петр Максимович честно пытался уснуть, но из головы не шли последние слова его сокамерника. Ни о каких «лазурных корпусах» Иванов не слышал, о своем собеседнике до сих пор тоже ничего не знал, хотя вот это как раз и не странно. В свете последних событий корпусами командовали бывшие капитаны и майоры, то есть, комбаты. Но Волков не походил на майора. У него было суровое лицо как минимум командарма второго ранга, поставившего не на ту лошадку… странно это все. Но ему что до этого? Скоро суд, приговор, неотвратимые десять плюс пять по пятьдесят восьмой статье. И томительное ожидание пятьдесят третьего года, и случившиеся в связи с этим пятьдесят пять лет. Практически, старость. Как же партия могла в нем так ошибаться, а? Да не участвовал он в этом проклятом заговоре! К жене Фриновского он ходил, а не на собрания комсостава!

А в душе червячок сомнения. «Не возжелай жены ближнего своего» – написано в Библии. Это Фриновский то – ближний? Выскочка хренов, Хреновский! А жена у него ничего: колени белые, мягкие; талия зовущая, губы податливые; мужу некогда заниматься прелестной женщиной – все заговоры против товарища Сталина плетет. Зачем такому молодая жена?

Тревожный эротический сон Иванова был прерван металлическим лязгом. Дверь камеры отворилась и суровый пропитый голос объявил:

– Волков! На допрос!

Не спавший вот уже полтора часа Андрей Константинович быстро слез со шконки и проследовал к двери. Начиналась новая жизнь – жизнь политзаключенного страшных тридцатых.