Текст книги "Красный опричник"

Автор книги: Дмитрий Беразинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 17 страниц)

– Андрей Константинович, мы ждем команды! – напомнил истосковавшийся Кречко.

Волков очнулся от переполнявшей его душу лирики и плотоядно посмотрел на сервированный стол.

– Прошу вас, уважаемая Светлана…

– Леонидовна, но это не существенно!

– Светлана Леонидовна, присоединяйтесь к нашему столу, – простодушно сказал он, – пока едят солдаты спокойно дети спят.

– Не поняла? – очаровательно выстроила брови «домиком» женщина.

– Гиперболическая аллегория, – наморщил память Волков, – прошу не путать с параболической антенной.

За ужином много разговаривали о музыке и живописи. Разговаривала Светлана, а остальные мужчины ей внимали. В этой области разговор мог поддержать только Андрей Константинович, да и тот боялся попутать эпохи и рассказать о становлении русской школы живописи в начале восемнадцатого века под руководством французских мастеров. Особенно, когда в отечественной истории никогда и ничего подобного не наблюдалось.

После ужина военное красноречие убедило Светлану достать гитару из футляра и спеть несколько романсов. Голос у нее был низкий и бархатистый, чуть ниже чем у Жанны Бичевской. «Окрасился месяц багрянцем» в ее исполнении был очень неплох. Этакие сочные переливы, заставляющие разгибать мужские спины и втягивать намечающиеся животы.

– Я тоже немного на гитаре играю… играл, – признался Волков.

– Ну, так спойте что-нибудь, – предложила Светлана.

Кляня себя за свою непредусмотрительность, Андрей Константинович взял шикарный инструмент и к своему удивлению обнаружил на нем семь струн.

– У-у! – сказал он, – это – неправильная гитара. Я только на шестиструнной играть умею… умел.

Тут он понадеялся, что его оставят в покое. Но Светлана слегка наморщила свой очаровательный лобик и сказала, что это – беда поправимая. Конечно, у нее дома есть всякие гитары, но для того, чтобы превратить семиструнку в ее испанский вариант не надо быть Страдивари. Снимается самая верхняя струна и строй гитары перестраивается из Ре-Си-Соль в Ми-Си-Соль-Ре-Ля – вот и все дела. Только ей интересно вот что: шестиструнная гитара – штука в стране редкая. Не всякий преподаватель по классы гитары ей владеет. Очевидно, что товарищ Волков исполнял свой интернациональный долг в Испании и там пристрастился к шестиструнке?

– Лично товарищ Баамонде играть учил! – фыркнул Волков, – я ведь не невесть какой игрок…

– Не прибедняйтесь, товарищ командир! – засмеялась Светлана, протягивая настроенный под шесть струн инструмент.

…До половины одиннадцатого в купе была тишина. Игрок Волков был неважнецкий, певец… певец и вовсе не ахти. Но песни Высоцкого, Цоя, Шевчука, Макаревича, Григоряна (естественно, исполнявшиеся впервые) не оставили равнодушным даже Ивана Михайловича. Когда же под занавес Андрей Константинович спел несколько хитов «Арии» и «Мастера», публика была в культурологическом шоке. В открытых дверях купе теснилась молодежь, жадно внимавшая текстам, временами извергавшая религиозные стоны и вздохи.

– Прошу прощения, время уже позднее. Да и я гитару несколько лет в руки не брал.

Он смущенно потряс опухшими пальцами левой руки. В прошлой реальности они с Иннокентием Симоновым частенько играли на две гитары: Симонов вел соло, как наиболее виртуозный музыкант, а на долю Волкова доставался ритм.

– Товарищ командир, ну пожалуйста, еще одну – попросили пассажиры. Волков грустно улыбнулся и подул на пальцы. Митяева не мешало бы в финале.

 
Изгиб гитары желтой ты обнимешь нежно,
Струна осколком эха пронзит тугую высь.
Качнется купол неба – большой и звездно-снежный.
Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!
 

В половине первого вагон спал. Лишь у окна напротив их купе Светлана строго допрашивала комиссара госбезопасности. Сам того не зная, он произвел маленькую революцию в музыке.

– Вы кто? – спрашивала она его, – брат Стрелки из кинофильма? Не может быть, чтобы были такие песни, о которых я не знала.

– Почему? – простодушно спросил он.

– Потому что автору или Сталинскую премию давать надо, или его арестовывать. Пока подобное творчество не одобрено наркоматом по культуре – это я вам как профессионал говорю. Признайтесь, что это – ваши песни, не правда ли, товарищ командир?

– Не мои… приятелей.

– Талантливые у вас приятели, я вам скажу! – восторженно прошептала Света, – надеюсь, у них все благополучно?

Он задумался.

– Относительно. А как с вами? Почему такая молодая, симпатичная, и без мужа путешествует?

Светлана горько вздохнула:

– Не всем принесло славу испанское небо. Муж мой пилотом «Чайки»… был. Два года уже… как был. Зачем нам нужна была эта Испания, Андрей Константинович? Что мне говорить детям?

Волков сжал губы и пристально посмотрел на нее.

– Света, летчику нужно летать. А боевому летчику – вдвойне. Иначе нельзя. А вдруг война – его собьют в первом же бою…

– Я все понимаю… но ведь сбили его где-то там. Далеко! Он ведь не Родину защищал!

– Защищал, Светлана Леонидовна. Если бы ваш муж вернулся, то он смог бы подготовить много молодых пилотов. Неправда, что он погиб бесцельно. Цель есть всегда, просто иногда она замаскирована. Конечно, вам от этого не легче, но лучше пусть дети знают, что папа разбился на войне, а не отравившись суррогатным спиртом. Мало ли гибнет народу в мирное время!

«Утешил, как мог!» – ругал себя последними словами Волков. Светлана ворочалась где-то внизу, а он лежал камнем на своей верхней полки и до боли в ушах вслушивался в перестук колес. Оно негаданно нагрянет, когда его совсем не ждешь! Проклятое либидо! Проклятое время! Проклятая доля!

Глава 11

Древнерусский город Смоленск Волков признавал за древнебелорусский, ибо основан он был племенами кривичей – одним из четырех племен славян, официально считавшимися родоначальниками современных белорусов. Мысли свои он держал при себе, чтобы не зачислили в шовинисты – в тридцатые годы это было легко. В середине девяностых от таких мыслей отдавало тухлятиной, но некоторые особо передовые господа считали национализм особой степенью любви к Родине. Андрей Константинович считал, что россиянам легко упрекать младших братьев в национализме – ведь это не от их пустошей отрезали Белосток, Ковно, Вильно, Коростень, Смоленск и Брянск. Это славянофилы Коминтерновского разлива щедрою рукою дарили белорусские земли Польше, Литве и Украине, не менее щедрой рукой забирая оставшееся от дележки себе. А двести семь тысяч квадратных километров обзывались пятью Нидерландами, семью Бельгиями и восьмидесятью Люксембургами, но ни одна сволочь не обозвала Белоруссию одной третью Украины, десятой частью Саудовской Аравии и сотой частью бывшего СССР!

По «скромным» подсчетам комиссара госбезопасности 2-го ранга площадь его родной страны была лишена законных ста тысяч квадратных километров, которые ох как пригодились бы после развала Советского Союза. В свое оправдание он частенько приводил брянских бабок, разговаривающих на чистейшем белорусском языке (восточной его разновидности) и карту какого-то «прохвессора», датированную 1903 годом. На карте контуры «западной окраины России» совпадали с самыми смелыми его мечтами, правда, там не было Бреста. Своими потаенными мыслями он не делился ни с кем, но при случае кое-какие земли своей родине бы отписал. Хотя бы те, что «исторически сложившись».

Столица кривичей была по-российски мрачна и неприветлива. Вокзальные куранты покосились и облезли, громадина здания самого вокзала также не блистала свежестью. У молодой страны, волею судьбы вступившей на прогрессивный путь развития, пока не хватало масляной краски для многочисленных своих вокзалов. Краска нужна была для танков и самолетов, эсминцев и крейсеров. Волков с сопровождающими вышел из теплого вагона в промозглое раннее утро и вспомнил, как в детстве не любил Тургенева. Ровно, как «упоительны в России вечера, так же омерзительно ее сырое утро. Даже если не употреблял вечером.

– Прямо не Смоленск, а Лондон какой-то! – зябко повел плечами Андрей Константинович.

– Вы были в Лондоне? – спросил Кречко. Он спешно дожевывал печенье и запивал его водой из фляжки.

– Только в Париже. Но это практически рядом. По нашим меркам. Ближе, чем от Москвы до Смоленска, однозначно.

Из вагона спрыгнула Светлана со своим минимумом багажа и гитарой в футляре. Все насупились, ибо прощались навсегда. В этой жизни встретиться им, скорее всего, не придется.

– Что же, товарищи военные, – грустно улыбнулась она, – вы – самые лучшие попутчики, которые только может послать судьба. Прощайте!

Волков галантно поцеловал даме ручку. «Точно, в Париже был!» – подумал Приходько. Кречко решил, что жест его коллеги вовсе не выглядит вычурным и принужденным. Это была, прежде всего, дань уважения красивой женщине. Все трое отдали Светлане честь, она кивнула и быстро скрылась в сыром тумане. Отцепленный паровоз выпустил солидную порцию пара, обдав им и без того отсыревший перрон, а затем под монотонное «чух-чух» укатил на запасной путь.

– Вот мы и в Смоленске! – выдохнул полной грудью Кречко, – может, зайдем к начальнику вокзала – чайку попьем?

– Ага! – отозвался Волков, – а тем временем начальник вокзала предупредит комендатуру, а уж комендатура поднимет на ноги всех. Кстати, сколько воинских частей насчитывается в городе?

– Несколько. Нам во все не нужно – все равно, необходимых результатов это не принесет. Круговая порука, понимаете ли…

– Понимаем. У командира части много врагов и мало друзей. Отправимся… куда поближе.

Смоленск был современным городом, поэтому в этот ранний час им удалось взять такси. Здесь же Волкову пришла в голову удачная мысль, что ревизию стоит начать не с самой близкой воинской части, а с самой отдаленной, располагавшейся где-то на окраине, едва ли не в пригороде.

– Опыт мне подсказывает, что в самой близкой части все будет на уровне, – разъяснял он Кречко, – а вот на периферии что творится? Что там у нас за часть?

– Семнадцать-девяносто два, – лаконично ответил Иван Михайлович.

– А конкретней? – Кречко пожал плечами и подбородком указал на водителя. Однако тот буркнул:

– Отдельный саперный батальон. Это каждый в городе знает.

– Вот вам и готовый кандидат в колымские степи! – воскликнул Кречко. От испуга водитель дернулся, автомобиль вильнул и едва не врезался в столб освещения.

– Смотри, не дрова везешь! – буркнул Волков, – и не болтай языком попусту. Всякие люди могут воспользоваться услугами такси.

Испуганный водитель ответствовал предательски дрожащим голосом:

– Так ведь это… товарищи командиры, вы ведь свои?

– На нас что, написано? – рявкнул Кречко, – вот законопатили бы тебя лет на пятнадцать – были бы свои! Да не дергайся ты, за дорогой следи!

Успели как раз в тот момент, когда в спокойный, безмятежный сон бойца врывается ненавистный крик дневального: «Рота, подъем!» В это мгновение организм совершает стремительный скачок от состояния глубокого сна к состоянию активной бодрости. Спустя несколько минут ты уже несешься по направлению к спортгородку, еще толком не проснувшись и не соображая ничего. Волков вспомнил свою карантинную юность, когда он задал невинный вопрос командиру взвода:

– А не вредно ли так быстро организму переходить из одного состояния в другое?

На что многомудрый старший прапорщик Шевенко похлопал новобранца по плечу и привел пример автомобиля и собаки. Спящая на дороге собака просыпается, когда ее коснется колесо быстро едущего автомобиля, и успевает отпрыгнуть в сторону. После чего снова ложится спать.

– Вот когда вы, боец Волков, достигните скорости реакции этой собаки, тогда я лично освобожу вас от утренней зарядки.

– Но ведь, товарищ старший прапорщик, не раз видел, как собаки попадают под колеса…

– Это они в состоянии бодрости и от беспросветной своей дурости. Пробегите-ка три круга вокруг спортгородка, бегом марш!

Бледный от бессонной ночи дежурный по части бдительно потребовал документы у неожиданных визитеров, затем вытянулся по струнке и доложил о состоянии дел в батальоне.

– Разрешите уведомить командира части? – старший лейтенант ел глазами телефон, а по спине его тек холодный пот.

– Зачем? – спросил Волков.

– Так ведь сегодня – воскресенье! Товарищ майор Беспрозванный отдыхает!

– Ну и пусть отдыхает, – равнодушно произнес проверяющий, – меня, собственно, бойцы интересуют. У вас сегодня подъем на полчаса позже? А обычно?

– Обычно – в шесть.

– Ну-ка, постройте мне батальон вместе с вверенным ему имуществом и техникой. Полчаса вам хватит?

Рот дежурного по части несколько раз беззвучно открылся, точно у глубоководной рыбы при виде цветного телевизора «Радуга», но ему хватило мудрости рявкнуть «так точно» и упасть на телефонный аппарат.

Полчаса не хватило. Через сорок минут перед ошалевшими солдатами и сержантами прохаживался некий типус в форме командарма второго ранга в сопровождении хмурого дядьки из госбезопасности. Дядька с неодобрением посматривал по сторонам; встретившим его прямой взгляд сержантам было стыдно за то, что они родились на свет божий. Наконец, Волков взглянул на часы.

– Итак, наши сорок человечков и восемь лошадок построились! Хорошо! Сорок человечков уложились в сорок минуток, а теперь внимание, вопрос: во сколько уложится миллион человечков? Правильно, такую армию прихлопнут в первый же месяц!

«Человечков» было вовсе не сорок, а почти триста, но все промолчали. Люди – потому что боялись, а лошади – по привычке. Сзади от каждой саперной роты располагалась техника: грузовички, тягачи, специализированные автомашины-летучки. Проверяющие отправились придирчиво изучать технику и то, что цепляется к лошади со стороны хвоста. Дежурный по части про себя молился лишь об одном: чтобы не отобрали ТТ, чтобы на закате дня можно было сдать это гребаное дежурство и застрелиться где-нибудь у неохраняемых складов. Чтобы злые дяденьки не взяли его под белы рученьки и не отвели в камеру, где спрятанным в валенке кирпичом сотрудники НКВД выскажут свою извечную неприязнь к внутренним органам. К его, старлеевским внутренним органам.

Под конец проверки в часть заявился начальник штаба батальона капитан Смирнов. Уяснив для себя, что происходит, он взволнованным строевым шагом подбежал к Волкову.

– Товарищ командарм второго ранга, начальник штаба батальона капитан Смирнов! Разрешите представиться?

– Так вы уже вроде как представились, – удивленно ответил Волков, – или вы на тот свет торопитесь? Не спешите, товарищ капитан, туда не опаздывают.

– Какие будут замечания? – спокойный тон проверяющего Смирнова не успокоил. Он приплясывал возле командарма, как жеребенок возле кобылы.

Проверяющие обменялись многозначительными взглядами.

– Замечаний пока два. Первое: хотелось бы, чтобы ваш батальон быстрее реагировал на сигнал тревоги – в целях повышения собственной живучести, естественно. Ну, и второе: что-то мало техники и вспомогательного имущества. Насколько я понимаю, у саперов кроме личного оружия, должно быть еще кое-что…

– Товарищ командарм второго ранга! – взмолился капитан, – так ведь мы сколько раз заявку на доукомплектование отправляли в штаб округа! Разрешите вызвать командира части, майора Беспрозванного?

– Давайте! – отеческим тоном разрешил Волков.

Капитан побежал в штаб. Тем временем Кречко отправился бродить по территории части практически в гордом одиночестве. Из офицеров в расположении были лишь дежурный по части и начальник штаба. Из рядового и сержантского состава в сопровождающие никто набиваться не рискнул. Иван Михайлович обогнул конюшню и гаражи, и оказался на территории ПТО. Из раскрытых помещений ремонтной мастерской несся суровый сержантский рык. Заинтригованный, старший майор отправился туда.

– А ну, давайте поживее порядок наводите! – орал здоровенный парень в промасленной спецодежде, – мало нам работы было, так еще какая-та шишка из Москвы прикатила. От…ет, как отстирает! Всех начальников опять поснимают к чертовой матери!

По мастерским суетились личности в комбинезонах, нервно сжимая в руках веники и совковые лопаты.

– Если начальники соответствуют, то никто их не поснимает! – заявил Кречко, выходя из тени, – здорово, орлы!

Бойцы ремвзвода побросали дворницкий инвентарь и замерли в позах «смирно». Сержант кашлянул и исподтишка показал им кулак.

– Здравия желаем… товарищ… ау-ау!!!

– Здравия желаем, товарищ старший майор! – опытный глаз сержанта рассмотрел знаки различия гэбэшника.

– Порядок наводите?

– Так точно!

– А на хрена?

Сержант опешил. Всем проверкам в первую очередь порядок подавай, а вот до нехватки запчастей никому дела нет. Держат солдаты в руках веники – молодцы, уважают проверяющего. Этот из какого зоопарка сбежал? Кречко прочел диагноз по лицу сержанта и ухмыльнулся.

– Мне ваш порядок до задницы. Мне интересно другое: сможет ли саперный батальон номер двести девяносто выполнять свои прямые обязанности? Сможет?

Сержант в этот момент ощутил себя младшим лейтенантом, с которого срывают погоны.

– Представьтесь, пожалуйста! – попросил Иван Михайлович.

– Сержант Величко, Степан Исаакович. Заместитель командира ремонтного взвода!

– Так вот, Степан Исаакович, скажи мне честно… да уберите вы к чертовой матери эти метлы – на шабаш что ли собрались? Скажи мне честно, много ли неисправной техники в батальоне?

– Да почитай половина, – осторожно ответил Величко.

– Так какого хрена вы метете? Ремонтировать технику надо, а они метут! – раздраженный Кречко пнул носком сапога в колесо стоящей на приколе полуторки.

Сержант опустил голову.

– Так, товарищ старший майор, запчастей нет. Приедут из штаба корпуса, поцокают языком, а запчастей как не было, так и нет. Говорят, проявите солдатскую смекалку. Как же ее проявишь, если например аккумуляторов нет? Ладно, полуторку можно и «пердячим паром» завести, а вот ежели на трелевочнике батарея села? Механизм на гусеничном ходу в пять тонн весом не шибко толканешь!

Кречко внимательно слушал жалобы солдат-ремонтников на нехватку ГСМ, необходимых запчастей и недостаточный моторесурс двигателей. Возвращается тягач из капремонта с ресурсом в триста часов – как молодежь на такой технике обучать?

– И что, это официальная гарантия завода? – спросил он.

– Вы имеете в виду то, что в бумагах написано? В бумагах стоит четырехзначное число. Меньше писать не имеют права. Так ведь на дореволюционных станках блоки растачивают, товарищ старший майор! У токарного станка ресурс станины какой? Пять – семь лет! Какая может быть точность, когда бабки гуляют и направляющие сточены на полсантиметра?

Иван Михайлович оценивающе глянул на солдата.

– Откуда такой? В смысле, грамотный?

Парень струхнул, но честно ответил:

– Ленинградские мы. У меня батя начальником цеха на Путиловском работает. Я с ним сызмальства по цехам гулял – ума набирался.

Кречко кивнул головой и продолжил осмотр расположения части. На территорию складов ему проникнуть не удалось: складская зона была по периметру обнесена «колючкой» и охранялась с нескольких караульных вышек. Внутри с хозяйским видом прохаживалась здоровенная немецкая овчарка, а неподалеку старший майор заметил еще одну. Что ж, на первый взгляд служба здесь поставлена неплохо.

Волков инспектировал казармы. К удивлению дежурного по части, он совершенно не обращал внимания на образцовый порядок в помещении, не заглянул и в ленинскую комнату. На первом этаже располагались комнаты по технической подготовки – туда он и направился. Там его и перехватил командир части майор Беспрозванный. Низенький полный офицер вкатился в класс по изучению тракторов-тягачей «Сталинец» и громко произнес:

– Разрешите представиться! Командир двести девяностого саперного батальона майор Беспрозванный.

Волков оторвался от созерцания располовиненого и раскрашенного в разные цвета двигателя.

– Комиссар безопасности второго ранга Волков. Неплохой у вас батальон, товарищ майор.

Майору Беспрозванному на краткий миг стало дурно. Он был готов ко всему, но не к похвалам. Поэтому ответил не по уставу. Вернее, совсем не по тому уставу:

– Рад стараться, товарищ комиссар госбез…

– Просто, командарм второго ранга. Без излишеств. А раз рад стараться, то давай-ка ты мне сюда в этот класс третий взвод… скажем, третьей роты. Посмотрим на грамотность советских саперов. Давно на батальоне?

– Полгода, товарищ командарм…

– Хорошо. Можно просто: командарм. А то на языке мозоль натрешь. Так как насчет солдатиков?

В Красной (Советской) армии можно было наблюдать следующую закономерность. Хотя бы на примере отдельного батальона. Лучшие солдаты всегда собраны в первом взводе первой роты: самые умелые стрелки, отличники боевой и политической, мастера своих специальностей. Затем идет второй взвод первой роты. Третий взвод первой роты и первый взвод второй приблизительно равны по общему уровню. Но, конечно же, самые «перлы» собраны в третьей роте и последнем по счету ее взводе. Нарушители дисциплины, парни из такой глубинки, где пароконный плуг слывет за диковинку, люди с дефектами речи и ущербным здоровьем. Конечно, явных калек нет, но бойцы с нерабочими конечностями встречаются. Короче, та еще рота. Ну, и приятность напоследок: командует ею какой-нибудь горький пьяница, ходивший еще с Брусиловым в легендарный прорыв летом 1916 года.

Чумазые технари занимали свои места, а командир части знакомил Волкова с вытащенным откуда-то из дальней каптерки, толком не проспавшимся старшиной – командиром третьего взвода третьей роты. Запашок от старшины стоял – будь здоров, но Андрей Константинович лишь деликатно покашлял в кулачок.

– Старшина Алекперов! – представил майор Беспрозванный командира третьей роты, – большой знаток всяких военно-технических штук.

– Спирт на протирку запчастей получаете регулярно? – поинтересовался Волков у старшины.

– Ну, дык… так точно, товарищ командарм! – скосил раскосые глаза старшина на знаки различия проверяющего.

– Ректификат?

Не вполне адекватно оценивающий окружающий мир, старшина Алекперов достал из внутреннего кармана гимнастерки фляжку и протянул ее Волкову. Майор Беспрозванный побелел, глядя на этот позор.

– Вот, не побрезгуйте!

Для командира части дальнейшие события напоминали какой-то кошмар. Командарм взял у старшины фляжку, свинтил колпачок и глотнул спирта.

– Неплохой продукт! – отметил он, погоняв спирт между зубов и проглотив его без какого-либо изменения в мимике, – не желаете, товарищ майор?

– Благодарю. На службе не употребляю.

– И правильно делаете. Старшина, если вы будете следовать правилам вашего командира, то ничего плохого с вами не случится. Это я вам как комиссар госбезопасности гарантирую. А теперь проверим уровень технической подготовки ваших архаровцев.

Бойцы третьего взвода самой зачуханной роты сидели и не дышали. Один лишь солдатик на задней парте пробормотал вслух:

– Это где же учатся так спирт глотать?

– На курсах Академии Генштаба! – ответил Волков, – идите сюда, красноармеец…

– Красноармеец Дигилеев! – послушно отозвался боец.

– Идите к… сюда, Дигилеев!

Возле учебного пособия замерли трое: командир части, командир взвода и боец Дигилеев. Волков прохаживался гоголем и изучал физиономии.

– Я смотрел в эти лица и не мог их простить, оттого, что у них нет тебя, и они могут жить! – изрек он, – так сказал Вячеслав Бутусов – великий русский поэт эпохи Ренессанса. Дигилеев, что вы скажете насчет вот этой хреновины?

Палец Волкова уперся в маховик двигателя. Дигилеев шмыгнул носом.

– Что, боец? Просишь помощь зала? Ну-ка, мужики, кто мне ответит, что это такое?

Поднялся еще один красноармеец. С умным очкастым лицом.

– Маховик вроде, товарищ командарм!

– Вроде! Ни роду, ни племени – одна растрата боевого красного семени. А для чего он? Маховик, в смысле.

– Для более ровного вращения вала! – напрягся парень.

– Фамилия?

– Красноармеец Потапов!

– Молодец, Потапов! Маховик, сиречь механический аккумулятор, предназначен для сглаживания инерционного момента и для уменьшения неравномерности вращения вала. Что ж, один умник на целый взвод – это не так уж и плохо. Присаживайтесь! Про инерционный момент не спрашиваю, это у типусов с первого курса технических вузов спрашивать надобно. А про степень сжатия кто-нибудь мне может объяснить? Сиди, Потапов, а то во взводе после моего отъезда разборки начнутся: ты че, типа, самый умный!

– Он у нас и есть, самый умный! – кашлянул командир взвода.

– Ладно! Вы ведь саперы! Саперы?

– Так точно! – раздался нестройный гул.

– С минами обращаться умеете наверняка? Кто мне доложит величину усилия на срабатывание противотанковой мины ТМ-35 с взрывателем нажимного действия?

– Сто двадцать – двести шестьдесят! – выдохнуло несколько глоток.

– Молодцы! А чем вас эта мина не устраивает? В смысле, какие замечания можете высказать?

Оживился до сих пор стоявший соляным столпом Дигилеев.

– Малая масса заряда, большое количество операций перед установкой и почти невозможная работа с миной в ночных условиях! – отбарабанил он.

– Ишь, какой молодец, – похлопал его по плечу Волков, – а чего с дизелями в таких непонятках? Подучи матчасть – старшина значок повесит. Хорошо, все свободны. Кроме командиров, естественно. Распорядитесь, чтобы дальше по плану выходного дня – воскресенье придумано для отдыха.

В кабинете командира части было накурено и натоптано. Вот-вот из столовой должны были доставить обед (на ресторанный вариант Волков не согласился – решил побыть демократом), и в ожидании его проверяющие завершали «разбор полетов».

– Мало, конечно, специалистов! – качал головой Кречко.

– И «действия по тревоге» не вполне меня устроили, – доводил Волков, – но по уровню третьего взвода неплохо. Старшина как, не все время безобразничает?

Майор Беспрозванный пожал плечами.

– Иногда бывает. Но мужик неплохой, жаловаться грех. Сапер от бога.

– Я у вас с сержантом разговорился, – сказал Кречко, вытаскивая записную книжку, – Величко его фамилия. Есть решение на самом высоком уровне, чтобы хороших специалистов оставлять на сверхсрочную. Не насильно, конечно. Нужно создавать условия: жилищные, материальные, досуг – все в комплексе. Девку ему, в конце-концов подсунуть смазливую! Такие кадры в армии нужны.

– Толковый сержант! – подтвердил командир части.

Волков кивнул.

– В условиях острого дефицита командного состава нас может выручить лишь профессионально подготовленный сержантский состав, состоящий из вот таких вепрей, типа Величко. Чтобы и в авторитете был, и с дисциплиной без проблем, и ответственность на уровне. Скажу вам, товарищ майор, больше: в ближайшее время планируется поднять размер денежного довольствия. Те деньги, что нынче получает командир взвода – лейтенант, будет получать командир взвода – сержант-контрактник. Офицерская зарплата поднимется на двадцать-тридцать процентов.

Двигаясь по кабинету командира части перенятой у Сталина походкой, Андрей Николаевич рисовал картины грядущей реорганизации Красной Армии. Точно Остап Бендер по прибытии в Васюки, он не жалел красок и терзал палитру, на которой пока ничего определенного не вырисовывалось.

– У нашей страны не хватает офицеров! – вещал он, – что поделаешь! Офицер – продукт долгой готовки. Поэтому нужно с умом использовать уже имеющихся! В стрелковой роте нового состава, согласно моим данным, планируется оставить два офицера: командира роты и его заместителя – стажера. За два года молодой лейтенант перенимает опыт своего старшего «коллеги» и отправляется на повышение – командовать ротой. Остальные же должности останутся за контрактниками: командир взвода, старшина роты, политрук! Возможно, политруков и упразднят, ибо главная задача солдата – это, все-таки, воевать.

– А что же будет с остальными офицерами? – поинтересовался Беспрозванный, – если в роте их останется двое, а согласно настоящих штатов должно быть шесть.

– Возможно, пока останется офицерской должность командира первого взвода! – предположил Кречко, – однозначное мнение по этому вопросу пока не выработано.

Волков пристально посмотрел на начальника штаба.

– Думаю, можно поручить начальнику штаба работу по вербовке сверчков… прошу прощения, по работе с наиболее грамотными сержантами. Красная Армия нуждается в специалистах. Как, товарищ капитан?

Смирнов осторожно заметил:

– Но ведь на этот счет пока не получено никаких указаний…

– Получите! В течение недели. Потому, как вскоре предстоит увольнение в запас и здесь прозевать нам никак нельзя. Вопросы ко мне еще есть?

Командир части вздохнул, и сказал что все вроде бы ясно. Неясно только одно: останется ли он, майор Беспрозванный командовать этой частью или его через месяц перебросят командовать каким-нибудь Иркутским военкоматом. Текучка кадров нынче наблюдается необычайная: кого вовсе увольняют из Вооруженных сил, кого переводят на другую работу, а кого переквалифицируют вовсе – в лесорубы. Чтобы валить тайгу на берегах Колым-реки.

После этой речи майору почудилось, что вскоре и впрямь, придется рукам командирским привыкать к топору, но Волков все то дело просек и решительно пресек.

– Несправедливо уволенные офицеры начинают возвращаться в части. Вот уже несколько месяцев в Москве заседает комиссия по пересмотру дел осужденных. К вам что, ни одного краскома не вернулось?

– Почему «не вернулось»? Вот, Алекперова уволили за пьянство в тридцать шестом… судя по личному делу. А в январе опять вернули.

Волков вздохнул и сказал, что все комиссии – это откормленный полуслепой слон на площади. Кого хоботом вверх зашвырнет, а кого и затопчет. Некоторых после этого реанимируют, а некоторых нет. Такова жизнь, которую можно сравнить с огромным катком – инерционность ее огромна, а смысла до сих пор явного не видно. И если к нему, Волкову, вопросов больше нет, то после обеда им нужно попасть еще в две части. А затем поздним вечером уехать в Минск – в штаб округа. Часть у Беспрозванного не самая плохая, а чтобы стать «отличной» потребуется много труда, так что простор есть, направления указаны – с Богом вперед!

Про бога Волков добавил про себя, чтобы не смущать и так уже порядком смущенного майора. В этот день они побывали еще в двух местах: управлении 44-го стрелкового корпуса (к нему относился 290-й саперный батальон) и на автобронетанковом складе. После посещения управления (туда заглянули напоследок) и все время до посадки в минский поезд Волков ругался последними словами.

– Нет, ну вы видели! Это что, общая черта любой русской армии? Что в Первую Мировую, что в Гражданскую, что теперь! Слетелись, как мухи на… сахар, понимаешь! Вот что докладывать товарищу Сталину надо! Это, а не высокий дух в боевых частях, который неустанно поддерживается силами легиона политруков!

Волкова разъярил тот факт, что управление корпуса было укомплектовано кадрами на все сто процентов, в то время как в строевых частях не хватало офицеров. Откормленная харя местного особиста привела в смущение не только Волкова, но даже и Кречко, а ведь он по роду своей деятельности привык общаться на периферии и всякого повидал. В ответ на приказ Ивана Михайловича ознакомить его с текущей документацией, на стол из сейфа было извлечено полкубометра доносов и компромата на работников управления и прочих офицеров корпуса.