Текст книги "Красный опричник"

Автор книги: Дмитрий Беразинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

– Беглый тать, именующий себя старшим майором государственной безопасности, в миру известный как Кречко Иван, доставлен!

– Не ори! – раздался мужской голос, – не видишь – он спит!

Кречко отрыл глаза. Он лежал на кровати, заботливо прикрытый полушубком. Вчерашний попутчик выговаривал сменившемуся дежурному. Тот оправдывался:

– Товарищ Куклачев на прямом проводе!

– Куклачев – не Игорь Кио. Подождет.

– Отставить! – рявкнул старший майор госбезопасности, – я уже иду.

Спустив ноги с кровати, Иван Михайлович натянул шерстяные носки и сунул ноги в сапоги. Быстро сбежал по скрипящей лестнице и через несколько мгновений уже держал в руках тяжелую эбонитовую трубку телефонного аппарата.

– Слушаю, товарищ комиссар второго ранга!

– Долго спишь, Иван Михайлович.

– Прошу прощения, товарищ комиссар второго ранга, поздно вернулся из батрайона «О».

– И как там – на батрайоне «О»?

– По-всякому, товарищ комиссар второго ранга.

– Ладно. Ты это… давай возвращайся в Москву. Я уже послал Михеева, чтобы тебя сменил. Есть одно маленькое, но серьезное задание. Как понял?

– Понял вас отлично. Вечером выезжаю в Москву курьерским из Вильно.

– Вечером? А раньше никак не возможно?

– Товарищ комиссар третьего ранга, прямой до Москвы из Полоцка ходит раз в сутки! – отбарабанил без запинки Кречко.

– Ох, и глухое это место – Полоцк. Ладно, жду тебя утром у себя.

– Есть!

Иван Михайлович положил трубку, задумчиво глянул на дежурного, а затем – на самовар.

– Сделаем, товарищ старший майор! – вскочил сержант.

– Что, сделаем? – казалось, Кречко витает в своих мыслях очень далеко отсюда.

– Ну как же? Чайку!

– Да-да, конечно! Два чая. И вот еще, братец… свяжись с вокзалом – пусть забронируют два места в купе до Москвы. На вечерний.

– Слушаюсь! Товарищ старший майор, – приглушил голос любопытный лейтенант, – а кто это с вами?

Кречко надул щеки спесью.

– Ты, сержант, как будто в детском саду работаешь. Что за вопросы неуставные? Ладно, высунь башку из плеч. Это – комдив из Ленинградского округа. Но имей в виду, чтобы ни одна душа живая…

– Понял, товарищ старший майор!

– Это хорошо, когда понял! – вздохнул Иван Михайлович, топая по лестнице вверх, – а я вот нихрена не понял.

Воспользовавшись отсутствием Кречко, Андрей Константинович умылся, заправил постель и почистил зубы порошком, полная коробка которого стояла на полочке под зеркалом для бритья. Он бы и побрился, да вот незадача – нечем. Когда вернулся энкавэдэшник, Волков посетовал на отсутствие бритвенного прибора.

– Воспользуйтесь моим! – предложил Кречко, – если, не брезгуете.

– Благодарю. Когда я служил срочную, то мы, бывало, брились одним станком на троих. О-па! Пшепрошу пана, мы с такой системой незнакомы!

– Что??? Да ведь это обычная бритва!

– Это для вас обычная. А между прочим, на Земле конца двадцатого века такой штукой только маньяки орудовали. Так что вынужден отказаться.

– Садитесь на стул! – обреченно сказал Кречко, – я вас побрею. Бесплатно.

– А может не стоит? – сомневался Волков.

– Не выношу небритые морды! Садитесь!

Когда сержант госбезопасности Коля Плюев вошел с двумя стаканами чая в гостевую комнату, он офонарел. Напевая что-то себе под нос, Иван Михайлович брил таинственного гостя, после каждого движения аккуратно вытирая лезвие о мятую газету.

– Не больно? – спрашивал он.

– Вы прирожденный цирюльник! – отвечал Волков.

Выйдя вон, Коля с отрешенным видом спустился в дежурку и глянул в книгу посетителей. Таинственного комдива там не было. Непорядок. Только вот этот непорядок на вид товарищу Кречко не поставишь. За такое дело можно и получить по шее. Ладно. После он спросит у товарища старшего майора, как оформить таинственного незнакомца.

В дежурку заглянул начальник отдела – лейтенант госбезопасности Афанасенко.

– Николай, а что там у нашего Кречко за незнакомец в гостях?

– Не знаю, Андрей Васильевич, что это за птица, – шепотом ответил Плюев, – но наш Кречко при нем брадобреем.

– Брешешь!

– Честное слово! Только что чай им носил. Тот даже Кречко похваливал, мол, хорошо справляетесь, товарищ старший майор.

– Ничего себе! – присвистнул Афанасенко, оправляя на себе френч, – ладно! Если что – я у себя.

– А ведь мы с вами, Андрей Константинович, вечером в Москву отбываем, – сказал Кречко, окончив процедуру бритья.

– С чего такая срочность? Вы ведь еще здесь работу не закончили.

– Начальник звонил непосредственный. Приказал утром быть у него. Вот и задачка у нас нарисовалась: докладывать мне ему о вас, али нет?

Волков задумался. Самое слабое в любой цепи – это звенья. Кто его знает, быть может и вправду не зря Сталин свои чистки затевал. А ну как решит кто-то из комиссаров безопасности попросту убрать пришельца из иного мира куда подальше? Например, на тот свет, откуда в свое время так удачно вернулся Ростислав Каманин – его ближайший соратник и друг. Вряд ли служители Закона будут настолько любезны и рассеяны, чтобы вернуть обратно и Волкова Андрея Константиновича – человека неопределенного возраста и занятий.

– А нельзя ли, товарищ старший майор, напрямую обратиться наверх? Если не к Иосифу Виссарионовичу, то хотя бы к Берии.

– Хлопотно это. И рискованно. Допустим, вы окажитесь в состоянии убедить того же Лаврентия Павловича, а вот после как ко мне будет относиться мое начальство, через которого я молча перепрыгну?

– Да поймите вы! – вскочил Волков, – моя ценность относительна. Как личности и как носителя информации. А вот ценность вот этого прибора для Советского Союза превышает все разумные границы! Таких вещей лет пятьдесят еще не будет! Здесь хранится одной информации на миллиард фунтов золотом!

– Да верю я вам! – отмахнулся Кречко, – и не хуже вас понимаю ценность этого «ящика Пандоры». Хлопотно это все! Но попробовать, в принципе, можно. В надежде на «авось».

После того, как собеседники попили чаю, старший майор предложил сходить на завтрак в железнодорожный ресторан – единственное, по его словам, место в городе, где можно позавтракать и после не мучиться изжогой. Волков поблагодарил благодетеля, но стеснительно заметил, что не желал бы вводить уважаемого Ивана Михайловича в расход.

– Да бросьте вы! – скривился Кречко, – вы хотя бы представляете, какие у меня доходы? К тому же, безмерное уважение к людям нашей профессии буквально заставляет снижать цены работников общепита.

И решительно пресек все дальнейшие возражения. А ресторан на вокзале оказался и впрямь хорош! Особенно тем, что в нем утром практически не было посетителей. Но, даже, несмотря на это, их усадили за столик спецобслуживания и подали меню.

– Хорошо, что народу нет, – заметил Иван Михайлович, изучая стандартный лист писчей бумаги с накарябанным отвратительным почерком списком блюд.

– Да! А здесь, в принципе, часы пик бывают?

– Разве когда латыши с поляками наезжают. Тогда случается, – старший майор ГБ понизил голос, – дело в том, Андрей Константинович, – что с продовольствием в стране… мягко говоря, не очень. И довольно неловко чувствуешь себя, когда рубаешь какой-нибудь шницель по-венски, а в окна детишки голодные пялятся. Я, конечно же, могу раздать им содержимое своего бумажника… но ведь его на всех не хватит!

– Наверное, не стоит за завтраком обсуждать положение страны! – кашлянул Волков.

– Увы, вы здесь совершенно правы. Официант!

Заслышав командирский голос, из подсобки выбежал вертлявый молодой человек в белом переднике.

– Если вы думаете, что я нагуливаю аппетит, – прогудел Кречко, – то вынужден вас разочаровать. Голоден я давно!

– Сию минуту, господин полковник! – подобострастно кивнул официант и убежал.

– Деревня! – пробурчал старший майор ГБ, – хотя, звания так часто меняют, что немудрено попутать! У нас уже вот в третий раз за последние пять лет. Сам скоро забуду: майор я, аль полковник.

Скоротопом официант притащил на спецстолик в два приема комплексный командирский завтрак: пятьдесят граммов водки в хрустальных стопках, овсяную кашу с жареными колбасками, маринованный перец и по стакану чая с булочкой.

– Приятного аппетита! – пожелал он, удаляясь.

– Типа, чтоб вы подавились! – снова пробурчал Кречко.

– Да что вы в самом деле, Иван Михайлович? – удивился Волков, – выспались плохо?

– Спал я точно, не очень. Просто, на роже у этого шельмеца написано: «Чтоб тебе икалось всю дорогу, товарищ старший майор!» Германия! Вот где обслуга на уровне! Заходишь в ресторан, так офицеры младше по званию встают всегда. Несмотря, на что «ихь бин руссиш оберст».

– А ля натюрэль оберст! – подтвердил Андрей Константинович, который успел слопать половину овсянки и уже доедал колбаски, – «Настоящий полковник» – песенка была у нас такая.

– Русская или немецкая?

– Что за вздор? Русская, конечно!

Заплатил по счету Кречко смешную сумму – двенадцать рублей. Подмигнул шельме-официанту, передал благодарность шеф-повару, своему земляку из-под Ровно. Предложил Андрею Константиновичу прогуляться по городу, поболтать о том, о сем. Волков согласился. В самом деле, не лежать же день на «панцер-ваффе», как Кречко в шутку обзывал кровати. Да и погулять по городу, который является ровесником таких «долгожителей» как Киев и Новгород было просто интересно. Раньше Андрей Константинович никогда здесь не был, поэтому превратившийся в гида Кречко много рассказывал и показывал: Софийский собор – памятник архитектуры союзного значения, иезуитский коллегиум, собор Свято-Ефросиньевского монастыря.

– Памятники величайшим заблуждениям человечества! – сказал Иван Михайлович, глядя на купола Святой Ефросиньи.

Волков иронично посмотрел на него.

– Скажите, товарищ Кречко, а что дает вам основания судить о заблуждениях. Вполне возможно, когда-нибудь марксизм-ленинизм тоже признают лженаукой. И совершенно по делу, кстати…

– Вздор, батенька! – огляделся по сторонам Кречко, – учение Маркса всесильно! Наш Великий вождь товарищ Сталин в своем выступлении на пятнадцатом съезде…

– Бред! Полный бред! Хватит говорить шаблонами! Если я говорю что-то утверждающе, уважаемый Иван Михайлович, то это значит – сообщаю факты. А против фактов, знаете ли, голых цитат мало.

Кречко тупо уставился себе под ноги и несколько минут играл желваками.

– Изыди, Сатана! – наконец изрек он, – если бы я не уверовал, что вы прибыли из будущего, то расстрелял бы вас на месте. Вы просто убиваете мою веру в дело партии.

– Партия в конце-концов сама расстреляла в народе веру в себя, – возразил Волков, – но ни вы, ни нынешнее поколение не виновато. Гниение обострилось гораздо позже, после смерти Иосифа Виссарионовича. Когда не было кому проводить в ее рядах чистку. Ведь партия – что куча картофеля. Если вовремя не перебрать – сгниет вся. Гитлер, для примера, в 1934 году основательно подчистил ряды своих верных штурмовиков из СА. Если быть точнее, отрезал головы селедкам. И такие меры становятся почти необходимостью… что с вами?

– Сталин умрет? – спросил Кречко. Он невидящими глазами смотрел в никуда, олицетворяя несозданную скульптуру «Человек, у которого отняли Веру».

– Конечно, умрет! – убежденно ответил Андрей Константинович, – он ведь живой человек. У нас даже поговаривали, что его отравили партийцы. Чтобы больше никаких чисток не проводил. И вот после этого КПСС загниет вовсю!

– Нужно срочно предупредить Лаврентия Павловича! – оживился энкавэдэшник, – он не допустит. Скорее пойдемте, мне необходимо к прямому проводу! Нет, по телефону слишком опасно! Я должен…

Волков улыбнулся и взял своего собеседника за плечо.

– Погодите. Никуда не нужно бежать. У нас в запасе почти пятнадцать лет. Иосифу Виссарионовичу предстоит еще множество дел провернуть: великих и не очень. Стать, между прочим, одной из самых грандиозных фигур двадцатого века!

– Уф! – вытер со лба пот Кречко, – а ведь вам, паршивец, удалось напугать старшего майора госбезопасности. Скажите, вы там у себя по аналогичному ведомству не работали?

Ему ответом был смех Андрея Константиновича.

– Ну, во-первых, – ответил он, – «у себя» – это где? Я во всем Трехмирье «у себя». Даже дети рождались в двух мирах – на Гее бог миловал. Во-вторых, подобные ведомства у нас были, но я их работы практически не касался. Курировал разведку иногда, был грешок… я ведь все понимаю, Иван Михайлович. У вас куча вопросов, но ответы на некоторые вы просто боитесь услышать.

Кречко поджал губы.

– А вы не боитесь? Представьте, что вам сообщат точную дату вашей смерти. Неужели не страшно?

– Я, Иван Михайлович, – человек из трех миров, – дату моей смерти сообщить не может никто. Возможностей не хватит. В крайнем случае, при моем блате, меня даже могут вернуть с того света. Бывали прецеденты. Хотя бы моего приятеля Переплута взять… был такой профессор когда-то.

– Переплут? – оживился Кречко, – вспоминаю я одного Переплута! И впрямь был профессором физико-математических наук. Его мои придурки осенью расстреляли, а я такого штыря от Николая Ивановича получил… если бы его не перевели в наркомат водного транспорта, то я бы мог уйти вслед за этим Переплутом.

Волков заметно оживился. Мир и впрямь – гораздо теснее, чем мы думаем.

– Не об Афанасии Поликарповиче ли мы говорим? – уточнил он.

– Точно, он! – убежденно произнес Кречко, – так что, его вернули с того света?

– Ну, тело не вернешь. Психоматрицу вернули и закрепили на новом мозге. Вот такие вот дела. Забыли только память стереть, так что он все прекрасно помнит.

– Да! – Значит, саботажники и там встречаются, – протянул старший майор, тыча пальцем в небо, – а где этот «прохвессор» нынче?

– А нынче вашим службам до него не дотянуться – на Гее он. Работает фаворитом у Софьи Алексеевны… ну, и ученым попутно. Выводит страну в передовики. Кстати, Европа сильно недовольна.

– Англия и Франция? – продемонстрировал знакомство с предметом Иван Михайлович, – эти всегда недовольны. Несмотря на то, что мы были союзниками в мировой войне.

– «Случайная половая связь», – как говорит один мой знакомый ветеринар! Англоговорящие всегда были притчей во языцех.

– А у вас там? – осторожно поинтересовался Кречко.

– А у нас… а у нас Гайдар в газетке и Чубайс в розетке, – пошутил в рифму Волков, – а некоторые, как я слыхал, даже на оленеводах такие бабки делают, что Альбион трепещет. Это вы не обращайте внимания – я ругаюсь.

Они гуляли до обеда. Когда встал вопрос о дальнейших планах, Иван Михайлович вспомнил, что приглашен к столу местного первого секретаря райкома партии. Пусть товарищ Волков не беспокоится – здесь можно приводить с собой приятелей. Правда, в малом количестве, но в большой расход они товарища Кравченко не введут. Андрей Константинович понял, что отказываться – значит, навлекать на себя подозрения. Согласился, конечно.

Первый секретарь Полоцкого райкома партии жил на противоположном конце города, и наши герои добрались туда пешком почти целый час. Товарищ Кравченко обитал в просторном четырехкомнатном доме с семьей: супругой и тремя детьми, а также на его попечении была старуха теща. Волкова представили обществу как все того же красного комдива из Ленинградского военного округа Иванова, товарищ Кравченко был очень польщен. Такого рода знакомства снова входили в моду, ибо время кадровых чисток в армии уже миновало. Значит, красный комдив и впрямь был верным ленинцем, раз его не затронул «страшный тридцать седьмой».

За столом «Иванов» вел себя расслабленно: сиживали и не за такими столами, обедали и не с такими людьми. Под конец даже рассказал пару бородатых анекдотов на постороннюю тему, чем окончательно расположил к себе товарища Кравченко и его семейство. Обедали долго – часа два. Один раз даже Кречко попросил разрешения воспользоваться телефонным аппаратом и предупредил отдел, чтобы за ними прислали машину к пяти часам. Разомлевшим товарищам краскомам не хотелось в воскресный вечер топать пешком. На улице разгулялась метель, и даже «эмке» с цепями на колесах пришлось несладко.

Курьерский поезд «Вильно – Москва» прибывал в половине седьмого, и времени для того чтобы собраться было достаточно. К тому же, русская пословица на этот счет говорит приблизительно следующее: нищему собраться – только подпоясаться. А в те героические времена более семидесяти пяти процентов населения слонялось за чертой бедности. Афишировать достаток еще было не принято. Это касалось всех: и крестьян, и рабочих, и слуг народа вместе с цепными псами, охранявшими их от того же народа.

Старший цепной пес Кречко достал из массивного сейфа папку с бумагами и ноутбук Волкова, который тот прицепил на старое место – на левой стороне его полушубка располагались специальные крючки. Хитрый прибор был почти не заметен под одеждой. Иван Михайлович придирчиво осмотрел бывшего генерала: зимой многие старшие офицеры носили полушубки, так что одежда Волкова подозрений не вызывала, разве что чуть иной покрой; папаху пришлось заменить – в ней Андрей Николаевич чересчур был похож на «ваше превосходительство» – удовлетворились офицерской треухой, которую отыскал дежурный среди «реквизита» в кладовой. Остроносые сапоги Волков отстоял – на складе подходящих по ширине стопы не отказалось. Хоть и ворчал Кречко на неуставную обувь, зато по качеству пошива она давала сто очков вперед стряпанным фабричным способом офицерским сапогам.

– Главного имперского сапожника работа! – бахвалился Волков, – ни кусочка эрзаца! Обошлись они мне в три рубля с полтиной – настоящее сокровище!

– Сокровище? А что в Империи можно было на три рубля купить? – спросил Кречко, с усилием надавливая на саквояж, чтобы застегнулась пряжка.

– Много чего. Две коровы, например. Лес на небольшую избу, штуки три топора плотницких, питаться два месяца можно было неплохо!

– А почему только три топора? Вроде, нехитрое приспособление…

– А потому, что сталь дорога. Вот, когда уральское железо станет поступать по железной дороге, тогда цены снизятся. Тьфу ты! Это ж уже прошедшее время… или нет – мир другой ведь.

Кречко поморщился. Он предпочитал не думать о концепции параллельных миров и не вспоминать, откуда именно взялся его собеседник. К Андрею Константиновичу он испытывал искреннюю симпатию, но вполне возможно, что ему об этом чувстве еще придется пожалеть. Кто его знает, чем вся эта история закончится! Попробуй пробиться на прием к главному комиссару государственной безопасности! Это вам не к Марлен Дитрих в гримерную вломиться с пучком роз – тут пути нужно знать. И пути такие имелись, чего кривить душой! Однокашник его, Петька Крючков, близко знаком с порученцем при Лаврентии Павловиче. Понятно, за просто так Петька и жопу от стула не оторвет, но ему можно пообещать что-нибудь экстравагантное. Он, насколько Иван Михайлович помнит, является ценителем кубинских сигар. А сигары те можно приобрести у одного скупщика на Волхонке…

– Не пора ли? – глянул Андрей Константинович на часы, показывающие без пяти шесть. Часы Волкова являлись дополнительным доказательством его слов. Банальная «Электроника – 55», запасы которой были на Гее воистину неисчерпаемыми. При последнем посещении Земли, в Минске они приобрели оптовую партию в тысячу штук и пять тысяч батареек; некоторые из них сохранили работоспособность и через десятилетие.

– Да, вы правы! – кивнул Кречко, отвлекаясь от своих мыслей, – присядем на дорожку – и в путь. Нас ждет столица!

Опустившись на стулья, они отдали дань старой традиции, а затем поднялись. Волков первый покинул гостевую комнату; Кречко же окинул цепким взглядом интерьер, проверил стол и тумбочку на предмет забытых вещей, а затем решительно щелкнул выключателем. Сюда он больше не ездок!

Глава 2

13 ноября 1938 года Альбрехт Зееман, двадцатилетний оберфенрих был разбужен вестовым из казарм. В этот воскресный день Альбрехт рассчитывал проваляться в кровати хотя бы до восьми часов утра, но за окном было еще совсем темно. Его мать, фрау Зееман суетилась на кухне, пытаясь приготовить кофе с бутербродами, а отец сидел в гостиной и читал вчерашнюю газету. Он был труппфюрером СС и в эту ночь дежурил в районной штаб-квартире – в соседнем доме.

– Что случилось, гефрайтер? – спросил Альбрехт у вестового.

– Проверка, херр оберфенрих, – равнодушно ответил тот. Ему еще предстояло доставить депеши по нескольким адресам, поэтому он нетерпеливо «бил копытом», – херр оберст в половине девятого проводит смотр. Распишитесь, херр оберфенрих!

Альбрехт черканул свою подпись в бланке, получил запечатанный конверт и кивнул на прощание посыльному. На часах было шесть тридцать. Утренний туалет занял у него всего пятнадцать минут – белокурое лицо истинного арийца еще не ведало бритвы, а коротко стриженая голова не нуждалась в расческе.

– Служба, сынок? – ласково спросил старик Зееман (ему еще не было и сорока пяти), – позавтракаем вместе?

– Да, папа. Времени еще – вагон.

– Отлично! У тебя, насколько я помню, завтра экзамен на присвоение первого офицерского звания?

– Да, отец. Если все будет хорошо, то завтра к вечеру я буду лейтенантом.

– Я очень за тебя рад. Будем коллегами.

Разменяв шестой десяток, булочник Зееман ввязался в авантюры нового имперского канцлера. В 1933 году он вступил в ряды штурмовиков, а затем перекочевал в элиту – охранные отряды, больше известные в народе как Schutzstaffeln, либо просто и коротко – СС. Единственного сына Альбрехта он пристроил в отряды «Юнгфольк», а дочери остались при фрау Зееман. В те демократические времена для женщин подразумевалась известная свобода действий между тремя литерами «К»: Die Kirche, die Kueche, die Kinder – Церковь, Кухня, Дети.

За пять лет Отто Зееман дослужился до высокого звания труппфюрера и питал надежды уйти на пенсию гауптштурмфюрером. Но не собственной карьерой он жил – все свои надежды и помыслы он связывал с Альбрехтом. Именно его сыну предстояло стать полноправным членом Новой Германии, страны без евреев и славян, и мира, где гегемония чистокровных арийцев не будет вызывать ни малейшего сомнения.

Сорок пять лет Отто прожил, не ведая столь сильной надежды на светлое будущее немецкого народа, существовал между булочной и своей квартиркой на окраине Дрездена – центра некогда баснословно богатого курфюршества. Его супруга Берта металась между тремя литерами, а он, работяга, метался между домом и булочной. Да и той же Кирхой. Не намного бюргер имел больше свободы, нежели его фрау. С приходом к власти Гитлера все поменялось. Он сумел вселить в свой народ надежду, а это немало. Оставалась малость: сделать сказку былью, и первые успехи у Адольфа на этом поприще уже были. Весенний аншлюс Австрии и осенняя аннексия Судетской области Чехии при полном попустительстве Англии и Франции, откровенно боявшихся фюрера – это ли не успех!

– Что там, в газетах? – осведомился Альбрехт, усаживаясь на жесткий стул напротив отца.

– Речь Черчилля в Палате общин по случаю появления там «миротворца» Чемберлена.

– И что?

– «Не думайте, что это конец. Это только начало расплаты. Это первый глоток. Первое предвкушение той горькой чаши, которую нам будут подносить год за годом», – процитировал Отто Зееман конец речи. Альбрехт в это время поедал бутерброд с салями и запивал кофе. Он заметил с набитым ртом:

– Этот Черчилль – он не дурак.

– Конечно, нет. Дурак – Чемберлен. Будь на месте английского премьера Уинстон Черчилль-нашему фюреру пришлось бы гораздо труднее.

– Он бы что-нибудь придумал.

– Конечно! Нашему фюреру палец в рот не клади. Поел, сынок?

– Да, отец! Матушка, спасибо!

– Тише, Альбрехт, девочек разбудишь, – ласково укорила его вошедшая в столовую Берта, – дай поспать в воскресный день нашим «юнгефрау». Ведь до мессы еще далеко.

– Прошу прощения. Издержки военной службы.

– Тебя проводить, Альбрехт? – спросил Отто.

– Не нужно, папа. Ты лучше ложись отдыхать – всю ночь не спал ведь.

– Какой сон в мои годы, сынок? Высплюсь уж когда ты станешь офицером.

Улыбнувшись озорной улыбкой и показав тридцать два великолепных зуба, Альбрехт принялся натягивать сапоги. Отец стоял с фуражкой в руках, мать держала плащ. Он поцеловал в щеку Берту, пожал мозолистую руку бывшего пекаря и щелкнул каблуками.

– Хайль Гитлер!

– Хайль! – вытянулся в струнку Отто.

На улице было еще совсем темно. Середина ноября – не самое приятное время в Германии: температура всего в пару градусов под влажный северо-западный ветер с Северного моря пробирает до костей. Альбрехт знал, что морозы кратковременны, что плащ спасает от подобной промозглости гораздо лучше шинели, что холода в ноябре скорее нонсенс, чем закономерность. Он отдал честь проходящему мимо гауптману и свернул в переулок, ведущий к Аугустусбрюкке – каменному мосту через Эльбу. Так было ближе к казармам и менее зябко, ведь ветер дул перпендикулярно переулку.

Когда он достиг величественного здания Оперного театра, небо на востоке стало сереть. Альбрехт глянул на часы – половина восьмого. Еще пятнадцать минут размеренной ходьбы, и вот уже показались серые стены императорских казарм – исходной точки его утреннего променада. Караульные на входе отдали честь будущему офицеру Вермахта, оберфенрих поднял руку в ответном приветствии. Из казарм в направлении столовой мимо них прошагала седьмая рота, дежурный фельдфебель рявкнул «Habacht! Rechts schaut!», Альбрехт оглянулся. Рядом стоял дежурный офицер – обер-лейтенант Бергер.

– Полковник уже прибыл, – сообщил он под уверенную поступь уходящей роты, – построение сразу же после завтрака.

– А что за спешка? – поинтересовался Зееман.

– Полковник все объяснит, – обер-лейтенант после рукопожатия поспешил натянуть перчатку ибо было зябко, – от себя добавлю, что хлопоты скорее приятные.

Поскольку время позволяло, Альбрехт прошел в помещение казарм, проверил закрепленное за его взводом помещение и доложил командиру роты о прибытии. Гауптман Шиллер одобрительно посмотрел на часы и предложил кандидату в офицеры подумать над целью полкового сбора. Оберфенрих старательно собирался с мыслями, но в конце-концов признался:

– Не имею ни малейшего понятия, херр Гауптман. Единственное, что приходит в голову – это посещение нашего абшнита одним из руководителей Рейха.

– Браво, херр оберфенрих! – довольно улыбнулся Шиллер, – такая проницательность делает вам честь.

– Неужели… мое предположение верно?

– Отчасти. А теперь – молчок! Все остальное узнаете в течение дня. Остальных офицеров роты прошу в это не посвящать.

– Ich werde, Herr Hauptmann! – пролаял Альбрехт.

В ту же минуту помещение ротной канцелярии начало наполняться офицерами и фельдфебелями. Не ожидая, пока каждый из них доложит о своем прибытии, Гауптман Шиллер громко объявил:

– Господа! Сегодня давайте обойдемся без церемоний! Все-таки, выходной день. После завтрака переодеть солдат в парадную форму и ровно в восемь тридцать построение в общеполковое каре на плацу. Побатальонно. Личному составу объявить, что после обеда им разрешат сходить в город. Все ясно?

Дружный «Jawohl» было ему ответом. Даже пришедший чуть позже всех гауптфельдфебель Риккен кивнул наполовину седой головой и лишь спросил:

– В город отпускать как обычно – треть?

– Уставы, гауптфельдфебель, еще никто не отменял, – подчеркнуто вежливо проговорил Шиллер.

Риккен развел руками и еще раз кивнул. Подойдя к Зееману, он спросил:

– Поможете мне, херр оберфенрих?

– Конечно, помогу, – сказал Альбрехт, – а в чем именно?

– Нужно будет проверить всех солдат роты, отпускаемых в город.

– Можете на меня рассчитывать! – пообещал он гауптфельдфебелю.

Отвлечемся немного от нашего повествования и поясним читателю, что же за зверь такой – гауптфельдфебель. Проводя параллель с Красной и Советской Армией можно с уверенностью констатировать: гауптфельдфебель Вермахта есть старшина Вооруженных сил. Почти. Если учитывать, что по штату в пехотной роте Вермахта не было ни замполита (комиссара), ни чистого заместителя, то львиную долю их работы выполнял гауптфельдфебель, которого величали «матерью роты», а солдаты за глаза называли «Шпайсс», то есть – «Длинный нос». Итак, наш «Буратино» был полным заместителем командира роты по хозяйственной части, контролировал работу всех тыловых служб и обеспечивал порядок в тылу. «Гауптфельдфебель делал все, чтобы даже в условиях войны снабжение роты было поставлено на должном уровне. «Шпайсс» просматривал бумаги, в том числе отчеты, поступающие приказы, списки на повышение, списки прибывших и убывших, инвентарные перечни, доклады и тому подобные мелочи. Через руки гауптфельдфебеля проходила вся информация, касающаяся личного состава роты, он составлял похоронные извещения, отвечал на запросы властей и прочее. «Шпайсс» проверял и раздавал солдатам почту, в его обязанности входило следить за четким распределением отпусков. Он следил за тем, чтобы в роту вовремя поступало все необходимое. Гауптфельдфебель организовывал баню для солдат, отправлявшихся домой, а если тем приходилось ждать поезда, то обеспечивал им проживание. В крайнем случае, гауптфельдфебель мог заменить вышедшего из строя командира взвода».

Короче говоря, один гауптфельдфебель заменял красноармейского старшину, политрука и заместителя командира роты. И дело здесь не в том, что Вермахт был более высокоорганизованной боевой единицей по сравнению с РККА. Это и коню понятно. Дело в том, что немцы за пять лет на осколках Рейхсвера создали современную армию, а инертная Русь (как выяснилось впоследствии) за двадцать лет ни к чему подобному не смогла и приблизиться. Лишь когда упершаяся в задницу рогатина не позволила пятиться дальше, наш олимпийский Мишка начал отрабатывать давно забытые приемы ближнего боя. Еще немного отвлечемся и вкратце расскажем о немецкой системе подготовки кадровых офицеров. Это необходимо для предупреждения возникновения различных вопросов.

«Желающий стать офицером после проверки его благонадежности по линии гестапо, сдачи экзаменов по физической подготовке по линии «Юнгфольк» и «Гитлерюгенд» сдавал вступительные экзамены в училище.

Затем кандидат посылался в боевой полк (во время войны обязательно в полк, ведущий боевые действия) на год солдатом (во время войны срок сокращался).

После окончания срока при условии положительного отзыва командования полка кандидат получал звание «фаненюнкер» равное званию «ефрейтор» и после непродолжительных теоретических занятий (от 2 до 6 месяцев) вновь посылался в другой боевой полк на ефрейторскую должность на срок от 4 до 6 месяцев. В это период ему должны были предоставить возможность часть времени выполнять обязанности командира отделения. Не отвечающие требованиям командования фаненюнкеры в училище не возвращались, а оставались служить в части ефрейторами.

По возвращении в училище фаненюнкер получал звание «фаненюнкерунтерофицир», проходил 2–6 месячный курс теоретического обучения и отправлялся в третий боевой полк командиром отделения. Часть времени он должен был исполнять обязанности заместителя командира взвода и старшины роты.