Текст книги "Облака"

Автор книги: Дмитрий Щербинин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Щербинин Дмитрий
Облака

ЩЕРБИНИН ДМИТРИЙ

ОБЛАКА

Катеньке за вдохновенье...

Облако белое над землей летело,

Ну а над заводами быстро потемнело...

В ядовитой гари все вперед летит,

Стонет и о смерти у ветров молит...

Впереди были и боль и горечь, и печаль, однако, в тот нежный, ранний вечер предпоследнего майского дня, никто из действующих лиц, этой трагедии не ведал еще о предстоящем.

Но каждый из них, в тот теплый вечер, смотрел на небо, и чувствовал, что-то важное произойдет в жизни его, в ближайшее время. И, несмотря на это, каждый прибывал в покое. Хотя их разделяло с полсотни километров, они видели одно и тоже сине-облачное небо. А облака были огромные – серебристо-белые горы. Возносящиеся плавными бастионами, они, сказочными объемами своими, направляли мысли в спокойный, творческий лад. Они, медленно и величаво, незаметно изменяясь, казались теплыми, да и сам их вид ласковыми поцелуями согревал душу.

Катя жила в подмосковном селе, и в этот час, сидела в саду своего дома, под сенью многолетней, развесистой яблони. Солнце, выйдя из нижних ветвей, ласкало ее спокойное лицо. Да – вся она выражала собой спокойствие, – мягкий свет глаз; и тот ровный, сильный, но не жгучий – мудрый свет звезд, исходящий не только из очей, но и из всего юного, девичьего лика ее; даже и из светло-серебристых, таких же, как и облака, длинных, прямых, но и пышных волос ее. Также светлой была и длинная одежда ее.

На коленях Катиных лежал, сладко мурлыча, маленький серенький котенок и, чуть приоткрывши зеленоватые зрачки, тоже смотрел на небо, следил за кружащими там бабочками.

Кате думалось о том, как хорошо было бы стать ей облаком, таким вот спокойным и прекрасным, плыть медленно в небе – над полями, над лесами, да над городами, быть спокойным, созерцать небо, чувствовать вечное...

Вот, на фоне облачных гор, появились две птицы – из-за расстояния не понять, было что это за птицы и, казалось, что летят они медленно...

Катя вздохнула и тут чувство, откуда-то с неба, нахлынуло на нее незримую, но сильную волною. Чувство это было спокойно, сильно и печально: средь гор облачных увидела она призрачный город, неожиданно поняла, что впереди – испытания, что впереди горечь, но приняла это спокойно, почувствовав себя облаком спокойным...

В это же самое время, на это же огромное, горообразное облако, но только с другой стороны смотрел худой юноша, с длинным лицом, на котором выделялся прямой нос с широкими ноздрями и густые, черные брови. У юноши были каштановые волосы, сам он был загорелым, а одежда – вся темная. Из кармана джинсовки его виднелась полная стихами тетрадь, так как юноша этот, именем Дмитрий, был поэтом.

Только недавно он вышел из леса и теперь присел среди желтого моря одуванчиков. Довольно долго смотрел он на небо, чувствуя при этом тоже, что чувствовала и Катя. Вот он вздохнул глубоко, достал свою тетрадь и, открыв на последнем свободном листке записал, быстро и не останавливаясь, не исправляя ни одного слова. Глаза его, имеющие таинственный изумрудно-серебристый цвет, пылали при этом, а сам он, сосредоточившись слышал только пение птиц небесных, а гудение пролегающего в километре шоссе мешал ему полностью слиться с голосами птиц, с этим вечером; вот те строки:

Облачные горы, птичьи голоса,

Теплое сиянье – вечера краса.

Бастионы света, синие луга,

И в душе моей – радуга дуга.

Теплый голос Солнца, тихо мне пропел:

"Ты, ведь, на пороге столь печальных дел.

То всю жизнь изменит, боль в тебя войдет,

Но заре навстречу душа твоя взойдет".

И вот, читая облаков стихи,

Принимаю в сердце, хоть они лихи.

Там, в печали вижу, свет, сиянье дня,

Принимаю в душу, небо не виня...

Дима перечитал написанное, вновь поднял голову навстречу облачному сиянию, и, вновь созерцал эти теплые горы.

Чувство полнило его и вот он протянул руку к спокойным этим, недвижимым громадам, провел по ним, словно по струнам, длинными своими музыкальными пальцами...

В это время, среди одуванчиков раздался громкий чих, и к Диме подбежал, запрыгал перед ним, радостно повизгивая, виляя своим пушистым хвостом – его пес. Это была маленькая, рыжая собачка, весьма похожая, особенно если смотреть на нее издали, на лису.

– А, вот и ты, Джой! – улыбнулся Дима, и почесал собачку за ухом, отчего пришла она в больший восторг и задорно тявкнула...

* * *

Дима, Катя, а с нею и ее серенький котенок, встретились на следующий, последний майский день.

Также, как и накануне было солнечно, также плыли бело-серебристые облака, но в городе, где встретились они, за стенами были видны лишь обрывки величавых гор – совсем не то, что на фоне. К тому же, улицы шумели, улицы бежали, гудели машинами – в общем делали все, чтобы оторвать от неба.

Катя брала котенка с собой в институт, так как дома у нее в тот день никого не оставалось, а оставаться в одиночестве этот маленький, серенький зверек очень боялся.

Теперь, после института, она сидела с ним в сквере, на лавочке возле фонтана, ела мороженое, угощала и котенка, который, по нежности своей, мурлыкал; заглядывая зелеными своими глазищами в спокойные очи своей хозяйки.

Дима же, заезжал к другу своему и торопился теперь домой.

Всю ночь, да и с утра оставалось в нем то, навеянное облаками чувство предстоящей печали, предстоящего и горького и страшного, над чем, однако, оставался нежный свет облаков.

Дима вообще был человеком внимательным – на природе. На природе он замечал многое, очень многое. В городе, да и вообще в житейском быту – он почти ничего не видел, был рассеянным, да и вообще, старался, как можно быстрее суету эту пробежать, да вновь, рядом со спокойствием природным оказаться.

Катю он увидел потому, что мяукнул ее котенок. Только он взглянул на нее, как поблизости разрывно, пронзительно залаяла собака, раздался гневный голос мужской окрик:

– Да куда ж ты, окаянный?! Стой!

Одно лишь мгновенье смотрели они друг на друга.

Дима, только увидел светлый лик ее, так и вздрогнул, так и почувствовал, что вот и начало того, предначертанного накануне облаками.

А Катя, когда увидела Диму, внешне оставалась столь же спокойной, как и всегда, но в сердце же и она почувствовала, что раз встретившись, они уже не расстанутся...

Это чудесное мгновенье, когда города, шума – ничего не осталось, кроме них. И видели они не друг друга, но вчерашние облака, мягкий свет меж ними, теплые объемы, средь которых плыл небесный город...

Одно лишь мгновенье, а потом котенок, напуганный рычащим, несущимся на него псом, сорвался с Катиных коленей, что было сил, серым росчерком бросился туда, где шумела, перемешивалась с машинами людская толпа.

Катя тут только опомнилась – заметила и пса – плавно, словно в небо взмывая, вскочила ноги, окрикнула и теперь спокойным, сильным голосом:

– Томас! Томас, постой, не туда! На дерево давай!

Сама же бросилась наперерез псу – огромному, черному боксеру, за которым волочился по земле ошейник, а, позади, поспевал и хозяин – мужичина столь же огромный среди людей, как и пес его, среди собак.

– Стой же! – ревел мужик вперемешку с матом.

Катя намеривалась перехватить пса за ошейник, однако не успела – он продолжал мчаться за котенком.

Дима же, как только увидел, как котенок спрыгнул с Катиных рук, бросился, что было сил за ним. Он намеривался подхватить его на руки и защитить от клыков боксера, который, впрочем, мог проглотить его и сразу...

И, убегая, не поворачиваясь, хоть и страстно желая обернуться, крикнул:

– Я вернусь!

Хоть и чувствовал он, что впереди боль да горечь, не знал он, сколь многое за этим его: "Я вернусь!" стоит, но к счастью, иль к несчастью, не дано нам в точности видеть будущего, и, потому, он бежал не останавливаясь.

Каким же быстрым оказался Катин Томас! Вжиих! Замелькал среди ног прохожих! Вжиих! – Его уже едва видно – вот промелькнул у входа во внутренний дворик одного и из домов. Туда и бросился Дима, уже не видя серого...

– Стой! – взревел мужик, своему боксеру, тут засвистел страж порядка, а пес, испугавшись грузовика, еще раз, для порядка оглушил воздух лаем, и повернул к своему хозяину...

Катя не видела продолжения этой сцены, да оно и не интересовало девушку. Она поспешила туда, где в последний раз промелькнула темная Димина джинсовка.

Как же много составляющих в этом вечернем потокt! Лица, спины, голоса, вновь лица, спины, голоса... Немудрено в этакой круговерти потеряться двоим! Катя помнила, где в последний раз видела Диму, пробралась туда – и что же? толпа передвигается, а его не видно – куда он побежал?

– Томас! – позвала она котенка, но тут же и замолчала, понимая всю тщетность своего зова – он попросту тонул в сотнях иных голосов.

* * *

Дима пробежал под аркой, ворвался на внутренний дворик. Там стояли высокие, обвитые молодой листвой тополя, на лавочке сидели старушки – в общем, обычный Московский дворик. Напев листьев приглушал здесь шум толпы, да рев машин – но Дима, ненавидевший толпу, теперь бы назад, к этим людским потокам бросился – там, ведь, была беловолосая девушка, имени которого он так и не узнал.

Вот с тревкогой обернулся он назад, к арке – так как ясно услышал он за многогласым ревом ее, спокойный, добрый голос: "Томас!"

– Не потеряться бы нам, только бы встретится потом... – прошептал Дима, чувствуя, как часто, с гулом отдаваясь в крови, колотится его сердце. – Ты будь там. Ты только дождись. – прошептал он, чувствуя, как выступает на лбу испарина.

Он оглядывал двор – котенка нигде не было видно. Тогда Дима подбежал к лавочке на которой сидели старушки. Уж они-то должны были знать про свой двор все! Они, как к прикрепленные к одному участку на долгие годы наблюдатели – ведали все его секреты, замечали и тут же перемалывали языками хоть самое незначительное изменение в этом, данном им участке.

– Извините, вы не видели – котенок здесь пробегал? – спросил Дима.

– А что, убежал от тебя? – проворчала старушка.

– Да.

– Значит хозяин такой. Значит не житье ему у тебя было, а мука!

– Куда же он? – с чувством выдохнул Дима.

– А что ему в нашем дворе? Вон вишь – проход на малую улицу – туда твой серенький побежал...

Последних слов Дима уже не слышал, так как он уже рванулся к тому самому проходу, на который указали старушки.

Как же стучит в груди сердце! Про себя Дима надеялся, что, когда он найдет Томаса, то встретится с девушкой у метро – она, ведь, не стала бы возвращаться домой без своего зверька. Он, ведь, кричал ей, что вернется, с котенком.

Вот пробежал он под аркой – узенькая улочка, оглянулся в одну сторону, в другую – котенка не видно, тогда он позвал, как мог громко:

– Томас! – крик, переливаясь, разнесся среди стен, не породив никакого ответа, кроме воя машинной сигнализации.

– Я вернусь. – еще раз прошептал Дима и, выбрав наугад направление, бросился бежать...

Томаса он нашел в тот час, когда Солнце, давно уже поглощенное стенами домов, разлило по небу мягко-бордовую завесу, и между успокоенных в этом кровавом океане островов-облаков прорезалась ярким, ясным светом первая звезда.

К тому времени Дима совсем уж устал бегать, звать, вздрагивать, видя чуть ли не в каждой кошке Томаса. А он, воодушевленный, вновь и вновь вспоминающий светлый лик девушки, пробегал за эти, два с лишним часа, очень много – едва ли не весь центр Москвы. В каких только подворотнях он не побывал, сколько раз выкрикивал это имя: "Томас!"

Наконец он, запыхавшийся, проходил через опустевший детский садик, да и увидел серенького – он улегся клубочком на шляпе деревянного гриба и сонно глядел на приближающегося Диму.

Возможно, Томас сразу и побежал в этот садик – ведь он находился неподалеку от той станции метро.

– Ну вот ты... – запыхавшийся тихо говорил Дима. – Только, пожалуйста, не убегай от меня. Я сейчас верну тебя хозяйке. Она, ведь, ждет нас у метро... – вот он протянул руки, и котенок, потянувшись, сам перепрыгнул на Димины ладони.

Юноша, хоть и колол ему бок, бросился к метро бегом, ну а серенький сладко замурлыкал...

* * *

За два с лишним часа до того, как Томас перепрыгнул со шляпки гриба в Димины ладони, Катя, окруженная людским потоком, с привычным своим спокойствием размышляла, что делать дальше.

С одной стороны, она помнила крик юноши "Я вернусь!", с другой понимала, что шанс найти Томаса увеличится вдвое, коль она не на месте останется, но тоже побежит по дворам.

Все же она решила, что Дима, может, найдет котенка и вскоре вернется. Потому она прошла к той скамеечке, где совсем недавно сидела с Томасом...

Потянулись минуты ожидания – как мучительно ждать! Как же ползет время при ожидании! Замечаешь каждое мгновенье, и идут, и ползут эти мгновенья без конца и без края, а потом и удивляешься – неужели не часы, но лишь несколько минут прошло...

Тягостное выжидание! Нет – Катя была терпеливой девушкой, она со спокойствием могла перенести и любую боль, и ожидание, сколь бы длительным оно ни было. Но она, прождавши с полчаса, решила, что юноша все-таки не нашел котенка, что он, устав, махнул на это рукой, да и поехал домой...

И Катя пошла по дворикам. И спрашивала она у тех же самых, сидящих по прежнему на скамеечкой бабушек. И та же самая бабушка, которая отвечала Диме, ответила и Кате, что да – мол пробегал несколько минут назад котенок, а за ним и "хулиган" какой-то: "Уж не разбойник ли?" – выпучила глаза старушка.

– Нет, что вы... – успокоила ее Катя и поспешила в арку.

Если Дима носился по дворам, да улочкам стремительно и безостановочно, да так носился, что в некоторых местах по несколько раз успел побывать, – то Катя, со свойственным ей спокойствием, шла по улицам не спеша, заглядывала в каждый подъезд, много раз спрашивала у прохожих про котенка, или про юношу с длинными каштановыми волосами.

Ответы ей давали противоречивые – кто-то видел юношу с каштановыми волосами, кто-то серого котенка, однако, указания были противоречивые – да и право – мало ли юношей с каштановыми волосами, да серых котят?

В поисках, стремительно прошел час и другой, – Катя устала ходить; и, понимая, что котенок уже спрятался где-то, вернулась к метро, откуда позвонила домой, предупредить, что задержится на два часа (именно столько занимала у нее дорога до дома).

Катя печалилась, но не унывала, рассудив, что котенок, все равно к ней вернется. Она надеялась, что у него достаточно быстрые лапки, чтобы убежать и от иных псов, и что он найдет себе пропитание по крайней мере до следующего дня. Также она надеялась, что он не уйдет далеко от того места, где видел хозяйку в последний раз...

"Но как я могла подумать, что этот юноша оставит поиски?.." – уже на эскалаторе она вспомнила Димино лицо: прямой нос с широкими ноздрями, густые черные брови, сосредоточенный, вдохновенный пламень в глазах его: "Нет этот юноша, раз сказал, значит искал котенка сколько мог... Но, ведь, я почувствовала сегодня – это то, принесенное еще в день вчерашний, облаками. Любовь ли это? Любовь к юноше? В первый раз так – увидела и, словно бы, вновь, то облако, вновь вчерашнее тепло там увидела... Мы еще должны встретится – быть может завтра, быть может после, но то, что это не последняя встреча – точно".

* * *

Дима, чуть согнувшись от засевшего в боку копья, выбежал к метро, всего-то через полминуты, после того, как туда вошла Катя. Если бы он бросился сразу по ступенькам, он мог бы еще нагнать ее, и все сложилось совсем по иному; однако, Дима побежал к скамейке, где они встретились.

А скамейка уже была занята – там собралась одна из бессчетных подвыпивших компаний – громко и быстро разговаривали, заходились нервным смехом...

Дима уже понял, что Кати там нет, огляделся по сторонам – нет, – нигде не видно ее светлой фигурки, уж ее то он не с кем бы не спутал. Сердце сжалось тоскою – он так надеялся!

Уже зная ответ, но все же, на что-то надеясь, он крикнул в подвыпившую компанию:

– Катя, ты не тут?

Вперед вышла девица, описывать которую не стоит, так как, Дима ее и не увидел – ведь – это была не Она.

– А ты кто такой? – спросила девица.

Тут еще поднялся пьяный детина и показал Диме кулачище:

– Ты...

Дальше Дима уже не слышал, так как он повернулся и побрел в сторону метро, поглаживая котенка, который, услышав обращенные к нему слова, проснулся и, продолжая напевать свою сладкую песнь, разглядывал Димино лицо.

А Дима шептал:

– Ну что, Томас? Не дождалась нас хозяйка... а, может, и сейчас ищет... он с тревогой и надеждой оглядел входы во многие подворотни. – ...Быть может, попытаться найти ее? Ведь, может, она и впрямь тебя еще ищет? Нет не могу – за меня уже дома бабушка волнуется, а у нее здоровье знаешь какое – нельзя ей волноваться. Так что, Томас, возьму я тебя пока домой, ну а завтра вернусь сюда, здесь мы ее и встретим...

И Дима прошел в метро, сел на электричку, доехал до последней станции, и там пересел на автобус, который повез его домой в Подмосковный город.

Дима смотрел в окно, в проплывающие за ним фонарные огоньки да и вспоминал вновь и вновь Катин лик; и, видя ее в ночи – он и ночь видел сказочной, небесной любовью наполненной. Он в нетерпении ждал, когда автобус приедет и он поднимет голову, да на звезды взглянет...

Далеко не сказочная атмосфера ждала Диму дома...

Жил он без родителей, так как погибли они при столкновении машин, когда Диме было еще двенадцать лет. Тот страшный удар для мальчика – тогда он и узнал, что такое смерть, и возненавидел ее – тогда он и написал первое стихотворенье:

Ты взглянешь в милые черты,

И не поверишь – их уж нету,

Ушли, как детские мечты,

Сказав "прощай" дневному свету.

И не поверишь, что они,

Не скажут слова, не ответят,

Ох, боль ты – боль ты, не вини!

Быть может, где то тебя встретят...

И Дима остался жить в трехкомнатной квартире с бабушкой и дедом. Бабушка, прожившая тяжелую жизнь – отдавшая молодость войне с фашизмом, а потом, надрываясь, восстанавливала с миллионами других покореженную махину империи... Теперь она была слаба здоровьем, часто кашляла, но осталась, как и была в юности доброй, ласковой.

Дед, в противоположность ей, был человеком грубым, и всегда, когда были у него деньги, обращал их в выпивку. Только получал он свою пенсию – тут же усиленно начинал ее пропивать – допивался, порой, до белой горячке. Матерился он на бабушку, а, порой, и на Диму. Иногда он доводил до квартиры и своих дружков, а, когда кончались деньги, занимал и у них.

Сам же Дима, по смерти родителей получал некоторое пособие, которое, однако, было столь незначительно, что жить бы на него пришлось впроголодь, отказывая себе во всем. Потому Дима, по окончании школы, где проучился он кое-как – с двойки на тройку – поступил он на завод, где и работал теперь, но не целый день, а в полсмены, отдавая вторую половину дня прогулкам по лесам да по полям, сочинению стихов...

У порога Дима был встречен пронзительным лаем рыжего пса своего Джоя, который, виляя хвостом, запрыгал было пред ним, но тут, увидев кота, отступил, – черные глаза собачки обиженно заблестели, казалось – выступят из них слезы...

Дима поставил Томаса на пол – и котенок, не сколько не смущаясь, тут же забегал по коридору – вот перепрыгнул чрез спину пораженного такой неслыханной дерзостью Джоя.

– Ничего, не волнуйся. – Дима почесал за ухом пса, который неотрывно и внимательно смотрел в глаза своего хозяина. – Завтра я его уже заберу и ты останешься властителем этой квартире.

Собачка неуверенно вильнула хвостом.

– Да, да – Джой, даже и не беспокойся, а пока – познакомьтесь.

Дима прошел на кухню, где стал подогревать ужин. Вышла из комнаты бабушка – шла медленно опираясь на палочку – Дима вкратце рассказал ей историю про котенка. Вообще, он не привык много разговаривать, – да и из-за уединенного своего образа жизни, был человеком нелюдимым, мрачным даже.

Бабушка поворковала немного с Томасом, после чего ушла в свободную комнату – а из большой комнаты рвался вопль телевизора, у которого засыпал пьяный дед...

Дима угостил ужином и котенка и собаку, стал наблюдать, как станут они знакомиться.

Здесь ярче проявились их характеры. Томас – веселый, все время прибывающий в стремительном движении – он ничего не стеснялся, можно даже сказать, что был он по своему, по кошачьи наглым.

Он, желая стянуть побольше из тарелки, запрыгивал сначала на стул, а потом и на стол; когда же Дима сгонял его – бил его лапкой – требовал добавки, которую и получал.

Также котенок пытался подружиться с Джоем. Он все кувыркался возле него, несколько раз толкнул его в бок, чего уж песик не мог выдержать и ответил серому, весьма гневным рыком. Такой уж был и Джоя характер – он мог быть веселым на природе, когда рядом только он, хозяин, да бабочки – дома же он становился угрюмым, гневливым и отважным сторожем, нисколько не стесняющимся своих, совсем не великих размеров. У Джоя глаза были сосредоточенные и печальные, у котенка – озорные, выдающую его склонность ко всяческим проделкам и озорству.

Вот котенок запрыгнул Диме на колени, и тот, поглаживая котенка, пообещал, что на следующий день, непременно встретятся они "с девушкой"... Лик ее все светился в Димином воображении, и очи его пылали...

* * *

Но на следующий день не суждено им было встретиться – следующий день принес только новую печаль, только новый виток в развитии трагедии.

Утром, случился очередной приступ болезни у Диминой бабушки, и он, дожидался доктора – не мог же он оставить ее на попеченье пьяному деду, который забился в угол, да и ворчал оттуда что-то...

Наконец, пришли врачи и Дима, выяснив, что у бабушки временное недомогание сбегал в аптеку, купил необходимые лекарства и уж, взял посадил в сумку Томаса, и выбежал из подъезда, уже видя, как встретит ЕЕ, да тут был остановлен двумя милиционерами.

– Вы Дмитрий... – тут они назвали его фамилию.

– Да – это я. – отвечал, стараясь ничем не выдавать своего изумления Дима.

– Так – пройдемте-ка с нами.

А через полчаса он уже стоял перед столом приемной комиссии в военкомате.

– Так-так. – постукивал по столу ручкой, откормленный доктор. – Мы тебе уже столько повесток прислали – ты что же, увиливаешь?

– В ящик... мы газет не выписываем... а, зачем?...

Нет – Дима, конечно же знал, что существуют такие повестки, по которым призывают в военкомат, но он, чувствуя себя оторванным от мира, почитал, что и мир, также оторван от него.

– Сейчас осмотр, и будьте готовы к строевой службе. – сообщил полный человек в белом халате.

– Подождите... глупость какая... армия... бред какой... – прошептал Дима.

Живя с бабушкой, он привык к нему ходу жизни – вот неприятная обязанность – утреннее посещение завода, зато потом – часы свободы, часы творческого роста средь полей да лесов. Он никогда и не думал и не хотел думать, что что-то зловещее так вот – как острие ножа в спину – вклинится в его жизнь. Для него этот вызов, был столь же неожиданным, как для иных – взрыв атомной бомбы.

– Нет, вы не понимаете. У меня котенок, я вот отдать его должен. Вы не имеете права... Я...

– На комиссию. – махнул рукой белохалатный. – А будешь сопротивляться применим силу.

Итак, прошло еще какое-то время и вот, побледневший Дима, в ряду с еще несколькими незнакомыми ему парнями, стоял перед тем же самым полным врачом, а тот подписывая какие-то бумаги и, не глядя на них, быстро говорил:

– Что же, отклонявшиеся. Все вы были осмотрены и признаны годными к службе. Причем, дотянули вы до последнего срока, так что завтра уже день сборов... – тут он назвал время и место, куда они должны были явиться на утро следующего дня.

Дима аж почувствовал черную мрачность, тоску, боль, которая загудела в воздухе – он то был человеком очень впечатлительным, и, если что-то было не в порядке – болью это отзывалось в его голове.

– Подождите, подождите! – обратился он ко врачу. – Вы не понимаете, вы же ничего не знаете...

– Сцены попрошу не устраивать. За истерика все равно не сойдете. говорил врач, при этом взгляда не поднимал, все перелистывал свои бумаги, и заметно было, что пальцы его подрагивают.

– Куда же вы меня хотите? – с болью прошептал Дима, и почти ничего не видел – слезы застлали глаза его. – У меня, ведь, бабушка – как она на попеченье деда пьяного останется... И вы еще не знаете... Как вы можете увозить меня...

– Все, попрошу удалится. – нахмурил над бумагами брови доктор. – Не забывайте – в случае завтрашней неявки – вас ждет уголовная ответственность.

Дима выбежал из военкомата, взглянул на небо – час уже был поздний – в выси протянулись, похожие на кровоточащие шрамы, борозды; ветер почти не дул, было душно, а Диме и вовсе жарко, пот выступал на лице – сердце стремительно в груди колотилось.

"Как же так?!" – вспыхивало в голове его, когда он бежал к автобусу. "Как же сейчас, когда жизнь то – настоящая Жизнь поэта только начинается – так вот оборвать ее. Как же я смогу ехать неведомо куда, так и не встретив ЕЕ?

Котенок, чувствуя боль своего хозяина, да еще к тому же и проголодавшись, жалобно замяукал. Дима купил ему плавленого сыра и, наконец, сел в автобус!

Как же он жаждал, чтобы автобус вез его побыстрее, – он, ведь, верил, что она – Дева с ясным лицом, ждет его на скамейке...

* * *

И Катин дух ждали в тот день испытания.

Она решила пропустить этот день в институте – потратить его на поиски котенка.

Сначала она, уселась в ожидании Димы на скамейку, но потом – просидев около часа – а еще и до полудня было далеко, решила отправиться на поиски самой, и, если до вечера не найдет – вернуться к скамейке.

Она прошла в тот самый дворик с тенистыми тополями, где сидели накануне старушки. Теперь во дворе никого не было, веяло прохладой, кроны тополей плавно качались, несли свое чарующее пение...

Казалось бы – прошла она только арку – всего несколько шагов от суетной улицы, а это уже был совсем иной мир – таинственный, вот-вот готовый разразиться волшебной историей.

Она намеривалась обойти все подъезды, этого массивного, сороковых домов сооружения, намеривалась и на чердак подняться и в подвал спуститься, как услышала окрик:

– Эй, тетенька! – и, хоть она вовсе не "тетей", была, поняла, что именно к ней обращаются – обернулась.

У входа в один из подъездов стоял мальчик, лет семи, хотя точного возраста определить было невозможно. На мальчике была грязная рубашонка и штаны – и сквозь разодранную эту одежку видно было и худющее тело. Голова то – что череп обтянутый кожей, давно не мытый – видны были грязевые пятна.

При всем том, мальчик приносил милое впечатление – все благодаря глазам своим – они, большие, печальные и очень добрые. Благодаря глазам этим, казалось, что – это ангел павший с неба, да испачкавшийся о земной тленный прах.

– Тетенька, а тетенька у вас покушать, или денежки не найдется?

Да – у Кати были и бутерброды, а так же и некоторое количество денег на еду – все это она, нежно улыбаясь, протянула мальчику, и, продолжая вглядываться, в добрые глаза его, молвила, словно поцеловала, спокойным своим голосом:

– Меня зовут Катя. А тебя как?... Расскажи, я тебе постараюсь помочь.

Мальчик взял у нее бутерброды, деньги и, ничего не ответив, зато испуганно оглянувшись по сторонам, бросился к подъезду.

Катя намеривалась начать поиски именно с того подъезда, а потому направилась следом за оборванцем. А мальчик, уже в дверях оглянулся на нее, и прошептал с тоскою:

– Пожалуйста не ходите. Пожалуйста... – и он юркнул в подъезд.

Катя постояла несколько секунд у двери, потом уж вошла. Подъезд, как и следовало ожидать в этом старом здании, оказался массивным, с объемистыми лестничными площадками, с дверьми, похожими больше на ворота в старинные замки с приведеньями.

– Томас... Томас... Томас... – негромко звала, поднимаясь по лестнице, Катя. Раз пред нею метнулся черный кот, а за дверью залаяла собака, заворчала что-то старуха...

Вот последний пролет и – люк на чердак. Катя надавила – неужели заперто.

Нет – не заперто – все-таки поддается, просто сверху на люке лежал какой-то груз. "Вполне возможно, что ты через другой подъезд на чердак пробрался... ну а не окажется тебя там – значит, в подвале посмотрю..."

Она надавила сильнее – люк поддался и, вдруг, стремительно откинулся в сторону – грохнул о пол. Забили крыльями голуби, однако за ними – услышала Катя и быстрые шажки...

– Томас. Томас. – звала она, выбираясь на чердак, оглядываясь.

Это был не чердак – настоящая обитель таинств. До потолка было метра три, стены а стены поднимались полусферой, обозначая подъезды, выступали каменные блоки, однако, они только образовывали укрытия, оставляя проход свободным на несколько десятков метров – тут и там, неведомо из каких отверстий пробивались мягко-златистые солнечные колонны, в которых дивным вальсом кружили пылинки. Свет вокруг колонн несколько рассеивался, однако, в отдалении, все плавно расплывалось в чарующем полумраке. Было тепло и чисто, пахло соломой, пышные перины которой, неведомо кем, и неведомо для чего в это место принесенные, лежали на полу, и особенно много – между каменных блоков.

– Томас. Томас. – Катя медленно пошла вперед, и, когда ступала в солнечные колонны, свет поцелуями обнимал ее.

Вот очередной "тайник", между блоков – оглянувшись туда, Катя остановилась.

Там забившись в угол, сидел мальчик с добрыми глазами – а рядом с ним, обнявши его – девочка – лет семи.

И Катя сразу поняла, что мальчик этот и девочка – брат и сестра. Хоть и были они и грязными, и тощими, но, в лицах было что-то неуловимо общее; были одинаковыми и густые русые волосы – но, самое главное глаза. И у девочки эти большие, пронзительно печальные, наивные и добрые – невинные детские глаза. На девочке – одето было некогда темно-голубое, а теперь почти темное платьице.

Глядя на этих двоих, смотрящих с испугом, с недоверием, но и с надеждой, и с нежностью – Катя поняла, что не оставит их, пока не сделает для них все, что только сможет сделать.

– Извините. – прошептала она и, вдруг, почувствовала, как из очей ее выступила слезы. – ...Извините, я вашему брату представилась, а вам еще нет – меня Катей зовут. Я хочу дружить с вами.

Она шептала, и весь воздух наполнялся чем-то возвышенным, облачным. Она говорила и прекрасен был ее лик, ее очи – в которых с таким нежным чувством заблистали слезы.

И сестра и брат, не чувствовали больше испуга, но доверие и радость, что теперь Катя присоединилась к их маленькой компании.

Девочка даже улыбнулась, взглянув в личико своего брата, потом протянула ручку Катя и звонким детским голоском, точно колокольчик пропела:

– А меня, Машенькой зовут. А братика моего – Петрушенькой...

– Сама ты Петрушка! – без всякого раздражения улыбнулся мальчик. – Вы ее зовите Машенькой, ну а меня – Петр.