Текст книги "Здесь птицы не поют (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Бондарь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Он никуда уже не дойдет, – холодно бросил Юрик, собирая баул. – Он уже принадлежит Улу Тойону. Кровь пролита, назад пути нет.

– А если и его под землю?

– Забудь, паря. По следу крови абаасы и юэры найдут его в два счета. Думаю, что он пока еще жив – большое чудо. Нам нужно торопиться, Витька. Посмотри на запад.

Виктор вытянул шею в указанном направлении и увидел, как над далекими верхушками деревьев вырастает грозовая туча, из которой били в разные стороны красные молнии.

– Это не Улу, – потерянным голосом сказал Юрик. – Пока еще не Улу. Я думал, что это он, но теперь вижу, что это не он. Может быть, будет и он, но сейчас это не он.

Рогозин, вскидывая нагруженный рюкзак на спину и морщась от вновь появившейся боли в колени, не выдержал:

– Я не понял – это хорошо или плохо?

– Улу нужны только люди. Их кут, их боль. Он судит людей и каждого награждает той болью, которой человек достоин за свершенное в жизни. Хорошему человеку Улу почти не страшен. Но вот это – не Улу. Это кто‑то из мертвецов.

Рогозин почему‑то представлял себе заранее, что без восставших из ада мертвецов дело не обойдется. Поэтому не удивился.

– Разве мертвецы страшны? Что они могут? – легкомысленно спросил он, пристраиваясь в спину спешащему покинуть стоянку Юрику.

– Смотря какие мертвецы. Если это возродился Бордонкуй, то он сожрет все! Он умер от голода, когда сожрал в своем Дойду все: небо, острова, леса, демонов. Он хотел прорваться в другие миры, но не смог и издох от голода. А Савельев теперь его разбудил.

– Это хуже, чем Улу?

– Это Конец Света, Витька, – слышно было, как Юрик тяжело вздохнул. – Улу просто покуролесил бы немножко, а Бордонкуй не успокоится, пока не останется один.

– Зашибись перспектива. Веселая. Но ты говорил, что еще кто‑то может быть?

– Да. Если это не Бордонкуй, то это либо Аан арыл – самый первый, самый великий черный шаман, отринувший творца Вселенной перед его лицом и сожженный им за это. Или же снизу, из подземного мира мертвых, лезет Буар мангалай. Может и еще что‑то, но я этого не знаю. Мне и от того что я знаю уже хочется уехать в Америку.

Рогозин слышал абсолютно новые для себя имена и в голове крутилась одна только мысль: как много в мире того, о чем он не имел даже малейшего понятия, считая себя при этом человеком образованным.

– Лучше бы это был Буар, – просвещал его между тем Юрик. – Ему в нашем мире не выжить. Он может жить только в своем болоте. Он бы просто посмотрел одним глазком на нас, забрал бы Моню и все бы закончилось.

– А если этот, третий, как ты сказал?..

– Если это Аан арыл ойуун, то никто не может сказать, что будет дальше. Он и при жизни‑то не отличался здравым рассудком: то мертвецов оживлять начнет, чтобы они ему оленей пасли, а они начинают людей жрать, то на многие годы уйдет в чужой Дойду и воюет с тамошним хозяином. Это он не постеснялся сказать самому творцу Вселенной Юрюнг Тойону, что того нет. Если придет Аан арыл, то никто не сможет тебе сказать, что будет дальше – черный шаман способен быть добрее вашего Христа, и легко может стать злее Сатаны. Но точно я тебе скажу, что мир уже не будет таким, как раньше. И потом, когда придет все‑таки Улу Тойон, а теперь он обязательно придет, потому что без него здесь дело не обошлось, мы все проклянем ту минуту, когда родились на свет. Ты только представь, какие силы были разбужены, чтобы вернуть жизнь мертвецам?

Трудно поверить было в подобную ахинею, и Рогозин недоверчиво улыбнулся. Даже не сам факт сказочных предположений вызвал у него отторжение, а то, что преподносилось все это с самым серьезным видом. Юрик, кажется, действительно верил в эту белиберду. Если с Улу Тойоном еще можно было как‑то мириться – в мире много непонятного, необъяснимого, таинственного и загадочного, то мертвые шаманы, подземные жители и сожравшие все вокруг себя демоны выглядели уже сущей нелепицей.

Ну а гроза на горизонте – просто гроза. Мало ли какие атмосферные явления могли исказить настоящий цвет молний?

– Расскажи мне еще про черного человека в черной комнате, – попросил Рогозин.

– Дурак ты, Витька, – отозвался якут. – Посмотришь сам.

Некоторое время они молчали, слышно было только тяжелое буханье крепких подошв по каменистой почве.

– Куда ты меня ведешь? – не вытерпел Рогозин и завертел головой во все стороны, опасаясь неизвестности.

– Помнишь, мимо лагеря проплывали?

– Это там, где дом с травой на крыше?

– Да, – подтвердил догадку якут. – Я тебе рассказывал про то, что все заключенные исчезли вместе с конвоем в бомбоубежище?

– Да, рассказывал, – вспомнил Рогозин и от воспоминания по спине пробежали мурашки.

– Вот там и пересидим несколько дней, пока Бордонкуй нас ищет.

«Пока лысые нас ищут» – мысленно поправил его Рогозин. Даже после мистического рассказа Мони он не поверил до конца в потусторонних демонов. Мало ли что могло привидеться раненному человеку? От потери крови еще, говорят, и не такие глюки ловят. Правда, потом глюкнувшие не проходят быстрым шагом десяток километров по пересеченной местности.

И только после всех этих мыслей до него дошел весь смысл фразы, произнесенной Юриком.

– В бомбоубежище? Ты спятил, друг? – Рогозин даже остановился. – Там же мертвяки – ты сам говорил.

– Вычистили все давно, – объяснил якут. – Когда проверку проводили, все и вычистили. Я в прошлом году там был, смог дверь открыть. Холодно там и темно очень. Вытяжка не работает, света нет, грунтовая вода кое – где поднялась. Зато под землей и никто не знает, терпимо, в общем. Нет рядом лучшего места. Так что, паря, выбор у нас невелик. Либо туда, либо демоны нас настигнут.

Рогозин осмысливал сказанное, переводя на нормальный язык. Демонов он, по здравому размышлению, не боялся. Сказки слушать было забавно, интересно, местами жутковато, но слушать и проникаться впечатлением – это одно, а поверить в эту чешую – совсем другое. Гораздо худшим соседством нежели воскресшие шаманы казались ему бандиты. Спутниковый телефон в лагере они наверняка «приватизировали». Теперь, чтобы покончить с Рогозиным и якутом, им всего‑то нужно было вызвать тот модный вертолет, наплести пилоту какую‑нибудь историю о потерявшихся друзьях, с воздуха найти их, бредущих по берегу реки к людскому жилью, привезти обратно в лагерь и… все. Не очень сложная задача, если вдуматься.

– Далеко идти еще? – поинтересовался Рогозин, хотя сам не понял зачем: особого выбора «идти или не идти» у него и не было. С его сложными отношениями с ориентированием на местности рассчитывать в одиночку на какой‑то успех было бы верхом самонадеянности.

Лучше всяких веревок был привязан он к чокнутому якуту и пуще демонов и лысых «рыбаков» боялся остаться один среди этих зеленых сопок и холодных рек.

– Нет, немного осталось. Думаю, час еще. Или чуть – чуть больше.

Через час они вышли к какому‑то ручью, якут заставил Рогозина влезть в него и почти полкилометра протопать по колено в обжигающе – холодной воде.

– Ну и что, что у них нет собак? – бормотал Юрик, прокладывая путь. – Разве это важно? Важно другое. Духи других миров боятся текучей воды, а наши сюллюкюн им служить не станут. Чем больше мы пройдем по текучей воде, тем сложнее им будет отследить нас. Ты лучше поглядывай, чтобы Моня за нами не увязался. Если появится, скажи мне, я его шугану дробью. Сейчас смеркаться будет, он должен близко подойти, если все‑таки за нами пошел. Поглядывай за спину, паря, нам такой след совсем не нужен.

И Рогозин все отчетливей понимал, что теперь они с приятелем говорят на совершенно разных языках. Слова одинаковые, но каждый имеет в виду что‑то свое.

Мокрые, спотыкаясь о коряги в наступивших сумерках, они все‑таки выбрались к расчетному месту.

Посреди довольно широкой поляны меж двух сопок из земли торчали несколько холмиков. Пара повыше, остальные вдвое меньше. Их черные силуэты отчетливо виднелись на фоне песочных склонов сопок.

– Пришли, паря, – устало сказал Юрик и побрел к одному из высоких холмиков. – Здесь вход. Помоги мне. Когда щелчок услышишь – дергай на себя.

Рогозин рассчитывал увидеть металлическую дверь с колесом замка, какие бывают на кораблях и в бомбоубежищах, но реальность оказалась куда проще. Дверь действительно была металлической, но толщиной совсем не в ладонь, как полагалось бы на подобном объекте. Больше всего она напоминала обычную гаражную дверь, сваренную «на коленке» не очень умелым мастером. Нижний край ее был прилично проржавевшим, и Юрик безбоязненно сунул руку в проеденную коррозией дыру.

Он целую минуту чем‑то там шуршал, позвякивал, щелкал. Потом что‑то хрустнуло, раздался звонкий щелчок и Рогозин с силой потянул ручку на себя, а поднявшийся на ноги якут поддержал его, уцепившись за вылезший из паза торец двери обеими руками. Дверь потихоньку поддалась и открылась, противно скрипнув напоследок перекошенными и, кажется, никогда ранее не смазывавшимися петлями.

– Пошли, Витька, доставай фонарь. Там еще две двери. Что‑то вроде шлюза.

Якут аккуратно прикрыл дверь, закрыл ее на какую‑то хитрую систему запоров и прошел вперед, отобрав у Рогозина фонарь.

Они стали спускаться по бетонным ступенькам. И эти бетонные ступеньки – точно такие, как на лестничных пролетах обычных девятиэтажек, только в два раза шире, почему‑то очень удивили Рогозина. Меньше всего он рассчитывал здесь увидеть что‑то такое – из прошлой жизни, безобидное, обычное и привычное.

Но в отличие от девятиэтажек, здешние ступеньки не прерывались межэтажными пролетами. Одна за другой – Рогозин насчитал их семьдесят штук – они вели в черную глубину.

Стены из порядком осыпавшегося бетона кое – где пестрели ржавыми пятнами арматуры, вдоль левой тянулись штыри, на которых когда‑то размещалась какая‑то проводка: возможно, внешнее освещение, внешняя антенна для имевшегося радио или еще для какой‑нибудь надобности. Теперь эти штыри кривыми зубьями торчали из стен и походили на какие‑то средневековые пыточные средства.

– Видишь крючья? – спросил Юрик.

– Да.

– Когда бомбоубежище вскрыли, на них были развешаны расчлененные тела конвоя и начальников. Ступени видишь, какие бурые? Это кровь в них въелась. Представляешь, как люди здесь тогда ходили? На стенах мясо висит, под ногами – кровь свежая чья‑то, мозги, дерьмо…

– Заткнись, а? – невежливо попросил Рогозин, которому уже стало не по себе.

– Кишки… – успел сказать Юрик и замолчал, пока не дошел до следующей двери.

Эта была куда серьезнее наружной. У нее имелось и замок – колесо и толщиной она была не меньше пятнадцати сантиметров.

– Помоги, – еще раз попросил Юрик и потянул колесо на себя.

Дверь не была даже закрыта на замок и открылась, несмотря на массивность, гораздо легче верхней.

– Теперь еще немного вниз, там последняя, – вытирая руки о штаны, сказал Юрик. – Дверь эту не закрывай, ее может заклинить, потом не выберемся. С собой инструмента нет никакого.

Он посветил фонарем вниз, и Виктор увидел как нижняя лестница отклоняется от верхней градусов на тридцать в горизонтальной плоскости. Прикинул, что снизу никак не разглядеть, что происходит у самой верхней двери. И снова они начали спускаться, следуя за скачущим по стенам лучом фонаря.

И опять Рогозин насчитал семьдесят ступеней.

– Это на сколько мы спустились? – спросил он, прикидывая, что высота ступеньки сантиметров двадцать.

– Около тридцати метров, – сообщил якут, ощупывая последнюю дверь. – В прошлый раз я помаялся, ее открывая. Потом шарниры и механизм разобрал и силиконовой смазкой покрыл, должно работать.

– Так ты здесь уже бывал?

– Два дня прожил, – гордо сообщил Юрик. – Хорошее место, спокойное. Даже мертвые не беспокоят. Наверное, попа вызывали отпеть их души.

– Юрик, ты мне друг, конечно, но если еще раз ты начнешь мне здесь плести о тех мертвецах, о реках крови и расчлененке, я тебя стукну, – мрачно пообещал Рогозин. – Заткнись от греха, ладно?

– Как скажешь, па…

Юрик не успел договорить, потому что сверху вдруг раздались удары в дверь, а потом сразу донесся голос:

– Эй, узкоглазый, открывай!

Виктор сразу догадался, что Моня орет в ржавую дыру.

– Я отсюда никуда не уйду, – сверху надрывался Моня. – И пусть все твои якутские черти сюда придут – я им расскажу, где ты спрятался! Открывай, я вижу свет фонаря!

– Сволочь, сам подохнет и нас туда же утянет, – выругался якут. – Нужно было убить его там, на поляне. Теперь придется с собой брать. Надо его заткнуть, а то накличет… Давай фонарь и жди здесь.

Он быстро побежал по лестнице вверх, а Рогозин подивился – откуда у человека столько энергии? Целый день куда‑то идти, драться, а теперь еще и бежать вверх девять этажей? У Виктора и в лучшие годы не было столько сил. И сюда он добрался только на страхе отстать и потеряться в тайге.

Вскоре они спустились оба – Юрик и Моня и якут сразу сказал извиняющимся тоном:

– Если бы я его там застрелил, возле двери, любой дурак догадался бы, где меня искать. Думаю, если сидеть станем тихо, то не найдут они его. К тому же он по ручью тоже вслед за нами прошел, след должен был немножко сбиться. Но ты, Моня, все равно останешься здесь – перед дверью. А мы будем внизу, за ней. Мне совсем не хочется из‑за тебя попасть на обед к Бордонкую. А лысые без собак нас точно не найдут.

– Нет уж, косоглазый, – сквозь пыльную коросту на лице ухмыльнулся Моня. – Вместе так вместе. Спрячемся за дверью, не достанут.

– Ладно, – согласился Юрик. – Но если выживем, ты мне очень сильно должен будешь. Прямо – очень сильно.

– Без базара, – согласился Моня и сделал сложный быстрый жест: прошелся тремя пальцами – безымянным, средним и указательным – по своим верхним зубам, ногтем большого щелкнул по передним резцам и им же перечеркнул себе горло.

– Не нужны мне твои гнилые зубы, – скривился якут. – Ты не медведь и не тюлень. Оставь себе.

– Как скажешь, начальник, – легко согласился Моня и повернулся к Рогозину: – Ты как, Витек? Не против? С кулаками на меня не кинешься?

Виктор демонстративно отвернулся и стал смотреть как Юрик возится с последним замком.

– Ну вот и ладно, – обрадовался Моня. – Спасибо, что в рожу не плюнул!

Последняя дверь открылась легко, словно все прошедшие с ее появления здесь годы за нею кто‑то ухаживал.

Юрик на правах хозяина переступил порог первым и сразу стал распоряжаться:

– Витька, далеко отсюда не отходи, там кое – где пол просел и провалился, вода поднялась. Гадить будете ходить вон туда, – луч фонаря метнулся к дальней стенке, на которой кем‑то была нарисована жирная стрела.

– Под стрелу? – уточнил Рогозин.

– Нет, она направление сортира показывает, понятно? Там увидишь. Но вы сильно не гадьте, нам здесь дней пять пересидеть нужно.

– Так еды нет почти, – резонно заметил Моня. – Чем гадить?

– Я предупредил, – Юрик повернулся в другую сторону. – Вон там – вода. Гнилая. Очень гнилая. Но у меня есть десяток специальных таблеток. На пять дней должно хватить. Так что из лужи не лакать. Фонарь будем включать только для того чтобы до туалета добраться. Моня, сигареты есть?

Иммануил, уже устроившийся у холодной стенки, ощупал свои карманы, демонстративно показал пустую руку.

– Откуда? Все мое добро там, перед камнем, осталось.

– Плохо. У меня тоже всего полпачки осталось.

– Разве здесь можно курить? Воздуха нам хватит? – спросил Рогозин.

– Здесь целый лагерь заключенных прятался. Здесь такие проспекты выкопаны, что хоть костры жги – воздуха надолго хватит, – ответил якут и поспешно добавил: – но мы ничего жечь не будем. Тушенки должно хватить. По две банки на день на всех. Выживем. Теперь – отбой, заткнитесь и… просто заткнитесь. Спать пора.

Спорить с ним никто не стал, все вымотались за этот день сверх всякой меры.

Рогозин какое‑то время таращил глаза в непроглядную темень подземелья и вспоминал все, что с ним приключилось за последние несколько недель. Еще недавно – мокрый весенний Питер, цивилизация, белые ночи и Невский, заполненный туристами, потом – тайга, забытое всем миром село, холодные ночи и отвратительная еда, затем – лагерь посреди тайги, ежедневные походы по непролазным чащам, гнус, глупые развлечения вроде игры в секу, и как апофеоз всего падения – мертвые спутники, нынешняя темнота и сырость подземного склепа. Последовательное путешествие по всем кругам ада – как у Данте. И, кажется, это было только начало, девятый круг еще даже не просматривался впереди, но уже отчаянно хотелось вернуться обратно и забыть это злополучное приключение, вычеркнуть его из памяти навсегда. Злая судьба привела его в это заброшенное бомбоубежище, Бог или собственная глупость – выбрать виновника он так и не смог. Мысль так и вертелась по кругу: «судьба – Бог – глупость – судьба», ни на чем не останавливаясь, и под еле слышное сопение спутников Рогозин отключился.

Глава 9. Новые загадки

Сон Рогозина не был ни тяжелым, ни наполненным сновидениями. Просто закрылись глаза и тотчас открылись. Ничего вокруг, казалось, не изменилось, никто не приходил и не уходил, все та же непроглядная темень подземелья, но все тело будто было изломано, ныла каждая косточка и мышца – боль, равномерная и постоянная сковала руки и ноги, не позволяя разогнуть суставы.

– Пинали меня, что ли? – шепотом прошипел Виктор, растирая колени.

– Это, паря, сырость, – чуть напугав внезапностью ответа, негромко сказал якут. – Сырость и холод.

– Вот и я говорю, передохнем мы здесь все! – так же вполголоса присоединился к разговору Моня.

Юрик ему что‑то ответил злое, а Моня принялся высмеивать «якутские глупости».

Постепенно приходя в себя, Рогозин по оброненным спутниками словам сообразил, что они оба проснулись некоторое время назад и уже долго ругались, споря нужно ли выходить наружу.

– Ты пойми, дубина дикая, – снисходительно говорил Моня, срываясь иногда в сипение, – я ведь ранен. А в такой атмосфере даже с антибиотиками я ласты вмиг склею. Наружу нужно. Если нас за прошедшие сутки не нашли, – он стучал ногтем по светящемуся в темноте циферблату часов, – то нужно выбираться.

Юрик в ответ начинал нести какую‑то эмоциональную околесицу о невозможности нахождения на поверхности, где вся планета захвачена злобными потусторонними существами. В то, что «рыбаки» все еще живы и от них может исходить опасность, он не верил абсолютно.

– Когда вы здесь храпели, – горячился якут, – я слышал, как на земле воют абаасы, слышал гром бубнов Улу, слышал…

– Как ты слышал, если мы храпели? – возражал ему Моня. – Глюковал ты, паря… кху – кху – кху…

В темноте было не разобрать – кашляет он так или же смеется.

– Сам ты глюковал, – с обидой в голосе отбивался от нападок Юрик и сразу же переходил в наступление: – Ухи у тебя есть, слышать ими – совсем нету! Сейчас как дам тебе по башке!

– Тихо ты! – оборвал зарождавшуюся ссору Рогозин. – Дерсу Узала нашелся. Неспустиха с задерихой. Моня прав. Еще пару дней в такой сырости и руку ему можно будет просто отрезать к хренам собачьим. А может и чего похуже. Жар есть уже?

– Не знаю, – даже в темноте легко представлялось как Моня пожимает плечами. – Трясет здорово, но не знаю – от температуры внутри или снаружи. Градусника‑то нету.

– Я тоже раненный, – напомнил якут.

– И тебе здесь тоже лучше бы не задерживаться, – кивнул Рогозин. – Да и мне тоже.

– Нельзя наверх, – не особенно уже надеясь на благоразумие спутников, сказал Юрик. – Лучше бы все успокоилось. Потом можно.

Рогозин откашлялся, не дав Моне произнести очередную гневную тираду о якутской дикости. Мгновение собирался с мыслями и сказал:

– Сам подумай, Юр? Ну просидим мы здесь еще три дня, ослабнем окончательно, вылезем наверх, здесь нам и крышка. И тем более крышка, если, как ты говоришь, из алтаря к нам пришла всякая нечисть. Через несколько дней они как раз самую силу наберут. Вчера мы поистерили, устали, хотели в безопасности ночь скоротать – потому и полезли сюда. Но сегодня нужно решать, как быть дальше. Я имею в виду не через час, а через день, неделю, месяц. Если твой Улу Тойон сверху гуляет, то сидя здесь мы не спасемся. А если наверху только эти лысые бандюганы, то тем более следует осмотреться. Я не прав?

Ему никто долго не ответил. Слышно было, как сипит Моня, как шуршит чья‑то одежда, как где‑то далеко звенит подземная капель.

– Ну? – напомнил Рогозин о поставленном вопросе, когда молчание слишком затянулось. – Прав?

– Прав, – согласился Юрик. – Только всем рисковать все равно нельзя. Нужно чтобы один кто‑то вышел, огляделся и потом рассказал обо всем.

– И кто это будет?

– Не Моня. Если Моня наверх выйдет, абаасы и всякие инчучуны по крови его сразу унюхают.

– Какие инчучуны? – возмутился Рогозин. – Что ты выдумываешь? Еще Виннету сюда приплети. Как будто я не знаю, кто такой Инчучун!

– Я сказал инчучуны? – Юрик напустил в голос недоумение, удивление, разочарование. – Извини, я оговорился. У нас в семье так иногда говорили про остальных, кого поименно перечислять не нужно: «Иван, Макар и инчучуны». Имелось в виду «Иван, Макар и их друзья». Понимаешь? А сейчас я хотел сказать «чучуны».

Рогозин скептически скривился, а Моня в голос заржал, иногда поскрипывая зубами от терзавшей руку боли.

– Но Моне все равно нельзя идти наверх, даже если там нет никаких одноглазых чучунов, – закончил мысль Юрик. – Ему хватит и абаасов, которые там точно есть.

– Тогда…

– И не ты. На сто метров от входа отойдешь и уже никогда не вернешься – потому что просто потеряешься. Даже если наверху все тихо.

– Верно, – шмыгнув хлюпающим носом, впервые согласился с якутом Моня. – Тебя, Витек, только за смертью посылать.

– Сам пойду, – заключил Юрик. – Осмотрюсь. Иччи глаза дурным духам отведет, а от бандитов я сам укроюсь. Если все спокойно, то нам и в самом деле нечего здесь сидеть, а если… Если я не вернусь через шесть часов, поступайте как хотите. Так, паря?

– Моня?

– А чего – Моня? Я согласен. Узкоглазый в таких делах дока.

– Тогда, Юр, собирайся.

Они еще успели съесть на троих банку тушенки, наполнить Юрику флягу очищенной водой, обсудить и согласовать детали вылазки. На все убили целый час, по прошествии которого якут наконец счел, что пора выходить.

Рогозин сходил с Юриком до самой верхней двери, у которой целых две минуты позволил себе дышать чистым воздухом, – пока приятель оглядывался вокруг.

Вечерело, солнце светило из‑за набежавших облаков, его бесконечные лучи то и дело вырывались из перистых прорех, освещая тайгу кусками, и казалось, что ничего в мире не изменилось.

– Ну, я пошел? – с какой‑то тоской спросил непонятно у кого якут.

Они обнялись, и по поводу этого действия Виктор успел подумать, что выглядеть оно со стороны должно комично – два мужика обнимаются, хлюпают носами, будто один другого на войну провожает. Ни дать ни взять – новомодная нынче однополая семья, не хватает только слюнявых поцелуев взасос.

– Давай, Юр, – напустив в голос металла, отстранился от приятеля Рогозин и Юрик сделал первый шаг наружу.

– Когда назад приду, – якут обернулся, – вот так постучусь: тук – тук, тук – тук – тук. Хорошо? Если по – другому стучать буду, не открывай. Пока, Витька.

Рогозин целую минуту смотрел за тем, как приятель делает первые осторожные шаги по земле, потом Юрик исчез из поля зрения, и Виктор спустился вниз, оставив открытыми все двери, кроме верхней.

– Вернется? – спросил его Моня, едва Рогозин выключил фонарь.

– Конечно. Он везде пролезет. Хитрый.

– Да я не о том. Думаю – может, подшутил он над нами, тупыми? Сам уже к деревне чешет, посмеивается над нами. Кто первый участковому доложит – тот и пойдет свидетелем. Остальные по статье пойдут.

– Заткнись, а? И без тебя тошно. Ты время засек?

– Обижаешь, начальник, – скрипнул Моня. – Даже будильник поставил через шесть часов. Только не пойму, что мы все это время делать будем? Вроде выспались. Жалко, что ты не баба, а то бы…

– Заткнись, – беззлобно попросил еще раз Рогозин. – Мы с тобой одни всего лишь пять минут, а ты уже мне надоел, хуже горькой редьки. За что тебя бабы любят – вообще не могу понять.

– Известно за что, – хрюкнул Моня, но продолжить не успел. – Вот у тебя, к примеру…

– Даже слышать не хочу, – прервал его Рогозин. – Еще вякнешь – дам по роже и не стану смотреть, что ты раненый. Понял?

– Понял.

С полчаса они молчали. Рогозин пытался что‑то рассмотреть в темноте, но без фонаря это было невозможно. Тогда он снова начал вспоминать неправильные английские глаголы – чтобы чем‑то занять мозг.

У Мони, кажется, происходили в голове какие‑то схожие процессы, но языками он не владел ни в какой мере, поэтому не выдержал первым:

– Ты хоть знаешь, где мы сейчас находимся?

– В бомбоубежище, – прервавшись на «forget‑forgot‑forgotten», ответил Рогозин.

– Это тебе косоглазый рассказал?

– Ну.

– А чего рассказывал?

– А – а-а, – постарался вспомнить подробности Рогозин. – Вроде как руководство лагеря спятило и людей сюда загнало от ядерной атаки спасаться. А здесь конвойные на охрану напали и всех перебили…

– Кху – кху – кху, – прокашлял – просмеялся Моня. – Экая нелепица. Это он тебе, Витек, передовицу из «Колхозник и колхозница» за пятьдесят шестой год пересказал. В сельской библиотеке, наверное, спер. Этнограф недоделанный.

– А не так все было?

– Нет, конечно. Сам подумай: какому идиоту пришло бы в голову строить здесь, посреди Якутии, бомбоубежище? Медведей спасать что ли? А ведь здесь тысячей рублей не отделаешься. Ближайший цементный завод – в Хабаровске. Лестничные пролеты бетонные нужно аж из Новосибирска тащить! И все ради чего? Ради двух десятков вертухаев и пары сотен ссыльных?

– Так вроде же еще какой‑то артиллерийский склад неподалеку был?

– Был. Только не склад, а аэродром подскока и нефтехранилище при нем. Мне папаша обо всем рассказывал. Он тогда еще пацаном зеленым был, но многое помнит, чего людям по сию пору рассказывать нельзя.

– Так это, по – твоему, не бомбоубежище?

– Это точно не бомбоубежище.

– А как же лагерь?

– А лагерь был. Я тебе больше скажу – лагерные все действительно здесь и приняли смерть. Видели охотники, как их сюда уводят, а вот как обратно ведут – не видели.

– Рассказывай уже, а? – Рогозин на самом деле заинтересовался темой.

– Ладно, – добродушно согласился Моня. – Расскажу. Ну, что сам знаю. В общем, старые мужики в деревне говорили, что здесь была секретная лаборатория. Аэродром неподалеку – не для дальних перелетов, а для доставки грузов на эту базу, лагерь – для содержания подопытных. На зэках эксперименты проводили, сечешь? Башку отрежут, на ее место лошадиную пришьют со встроенным телескопом, мазью намажут, и когда зэк в себя придет – заставляют за Ураном наблюдать! А разместили эту базу так далеко от населенных мест, потому что боялись: во – первых – огласки, а во – вторых – что не смогут с результатами экспериментов управиться. Время‑то тогда знаешь какое было? Ученым только дай лабораторию – они тебе мигом атомную бомбу изобретут и взорвут здесь же под собственной задницей, чтоб посмотреть – как оно?

– И что же здесь делали? Ну, кроме лошадиных голов с телескопами?

Рогозину было почему‑то смешно представлять себе такого «анти – кентавра» с телескопом вместо глаз. Но Моню, подобные страхи, кажется, не смущали.

– Отец рассказывал, что после того как эту лабораторию взорвали, в деревне объявились два бывших зэка из лагеря. Ну наши все тогда думали, что они – зэки. Обожженные, а один вообще без ног и без языка. Он и приволок второго – тот вообще постоянно бредил, никого не узнавал и нес такой лютый бред, что разобрать его никто не мог. Я‑то уже, конечно, сам его не слышал – еще и не родился тогда, но папаша говорил о каких‑то переходах Эйнштейна, квантах, бозонах, нестабильных полях. Короче, наши решили, что это какой‑то иностранец – то ли поляк, то ли словак, а может быть, болгарин. Известно же, что у них языки на наш похожи, но понять о чем трещат еще никому сходу не получалось.

– Так он, наверное, физик был?

– Во – от, – протянул Моня. – Это уже в семидесятых до людей доперло, когда приятель моего отца Женька Шиц вернулся из Якутска, из университета, и все эти словечки «перевел» на русский. Только зэки к тому времени исчезли, а пока они в селе были, никто «бред» физика записать не захотел. Так только, иногда за рюмкой чая вспоминали эту историю, а дядь Женька запоминал.

– И что дальше?

– Дальше я тебе только со слов Шица сказать могу – он что‑то долго в этой теме копал. Пока однажды, в семьдесят девятом, ему кто‑то в тайге головенку‑то не скрутил. Натурально: раньше он вперед смотрел, а когда нашли, то смотрел строго между лопаток. Мертвыми глазами. И больше – ни царапины. Нечистое дело.

– Постой, а как же этого «физика» безногий притащил? Он же без ног?

– Без ног‑то без ног, но бегал – будь здоров! До поры. Я ведь о чем тебе толкую? Лаборатория не простая была. Здесь сразу несколько тем исследовали. Вот из этого безногого делали суперсолдата.

– Без ног?!

– Абсолютно! Вместо ног ему наши кулибины такие специальные механические ходули приделали, а на спину какой‑то движок подвесили. Ну и получилось, что он в такой как бы люльке из металла сидит и на металлических же ногах передвигается. Прикинь, да?

Рогозин выпучил глаза, но в темноте его удивление осталось неоцененным.

– В пятьдесят шестом году? Экзоскелет?

– В том‑то и дело, Витек! В том‑то и дело! Но это еще ерунда. Женька, пока искал, докопался до филадельфийского эксперимента американцев. Знаешь что это?

– Что‑то о телепортации корабля?

– Во, точно, про телепортацию. Дядь Женька был уверен, что здесь делали нечто похожее. Только круче. Перед смертью он рассказал отцу, что встречался с одним человеком, отвечавшим за снабжение этой лаборатории с Большой Земли, и тот рассказывал странные вещи. Сюда такое оборудование везли отовсюду – из Германии, из Америки, – которого и в Москве‑то в те годы не было. А отсюда в Москву увозили тоже очень странные штучки. Помню, рассказывал дядь Женька про гайку с изменяющейся резьбой. Прикинь, ее на любой болт от десяти миллиметров до шестидесяти накрутить можно – у нее внутренний диаметр и шаг резьбы под болт приспосабливаются!

– Да ладно!

– Точняк! На болт накрутишь, подогреешь паяльной лампой – твердая как железяка, подморозишь, скрутишь – мягкая как резина. Дядь Женька ее сам видел.

– Забавная штуковина, – признал Рогозин. – Так что же здесь было на самом деле?

– Дядь Жень считал, что здесь был пробит специальный переход в иной мир. Или в иное измерение или в другое время – здесь он в показаниях путался. Но точно, что чего‑то такое было. Они туда золото возили, брюлики всякие, изумруды с Урала, а обратно – вот такие странные гайки, экзоскелеты для безногих на тех технологиях разрабатывали. Он вообще странные вещи рассказывал. Будто научились наши мгновенной регенерации живых тканей, научились пробивать такие переходы всюду. Говорит, что уже имелись из числа подопытных зэков бессмертные люди, что появились люди – невидимки, как в кино, что законтачили с какими‑то чудиками из созвездия Ориона что ли… Если б знали, что дядь Жене скоро кирдык придет – записали бы, конечно, каждое его слово… Без него‑то мало кто знает. А после того как ему башку свернули так и вовсе все расхотели узнавать в чем дело. Но то, что здесь была лаборатория и необыкновенные результаты исследований – это точно.