Текст книги "Дело и Слово. История России с точки зрения теории эволюции"

Автор книги: Дмитрий Калюжный

Соавторы: Елена Ермилова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Некоторые выводы

Попробуем подвести итог тому, что уже сказано о крестьянстве.

Крестьянство обладало мощным массивом хозяйственных знаний. Духовный мир крестьянина обогащался восприятием природы, детальными и тонкими наблюдениями за ней. И это – богатая часть именно духовного мира каждого крестьянина, часть знаний, часть крестьянской культуры. Многие горожане, интеллигенты, у которых обеднена эта область духовного мира (особенно в наше время), не в состоянии оценить её у крестьян, и воспринимают уровень народной культуры упрощённо, по меркам собственных ограниченных представлений.

Нравственная основа – добросовестность, трудолюбие – буквально пронизывало весь крестьянский хозяйственный быт.

В повседневной жизни поколений крестьяне выработали, выстрадали и богатый социальный опыт. Его результаты – умение регулировать, увязывать в условиях сельскохозяйственной деятельности интересы индивидуальные с интересами семьи, а интересы семьи – с делами всего коллектива селения. Сельская община была гибким организмом, реагировавшим на изменения социально-политических условий, а её демократизм определялся тем, что жители селения сами, по своему усмотрению решали множество вопросов. Только в последние полвека до 1917 года сложилось множество разных вариантов распределения, владения, пользования землею, например, параллельного сосуществования частнособственнических участков и полей, подлежащих изредка по решению схода частичному поравниванию.

Община не была помехой для предприимчивого крестьянина. Он мог опираться на неё, или в чём-то считаться с нею, или действовать достаточно самостоятельно. Об этом говорит как большое количество зажиточных крестьян, так и конкретные их судьбы. Выразительным свидетельством возможностей для предпринимательской инициативы служит огромная роль так называемых торгующих крестьян в экономике страны ещё при крепостном праве, а также происхождение купцов и предпринимателей из крестьян, как массовое явление во второй половине XIX века.

В нравственном идеале христианская трактовка добра, милосердия, благочестия, почтения к старшим тесно переплеталась с понятиями трудолюбия, взаимопомощи, добросовестного выполнения взятых на себя обязательств. Нравственные понятия и соответствующие нормы поведения прививались в семье детям с малых лет. За пределами семьи не менее существенным было общественное мнение односельчан, оказывавшее устойчивое влияние на детей и взрослых.

Через семью и общину шла передача традиций в устном творчестве, пении, изобразительном искусстве, праздничной культуре. Высоко ценились лучшие исполнители, подлинные таланты. Яркие личности проявлялись не только в хозяйственных делах, но и в художественном творчестве. Возникали и подолгу сохранялись в прямой преемственности местные школы мастерства в отдельных жанрах фольклора, резьбы, живописи, вышивки и прочем.

Оказывается, читающий или слушающий чтение крестьянин был нередкой фигурой старой деревни, а реальный уровень грамотности существенно превышал официальные данные. Своеобразные старообрядческие центры крестьянской письменности и книжности распространяли грамотность и за пределами общин «древнего благочестия». Ещё шире была система вольных крестьянских школ. Массовый спрос сельского читателя породил «бум» лубочных изданий и обширную деятельность их распространителей – офеней.

Живой отклик в крестьянской среде находили все крупные политические события государственного масштаба: войны, дворцовые перевороты, восстания, подготовка реформ. Получение официальной информации и слухи – всё сопровождалось собственной трактовкой происходящего.

Крестьянство создало свою систему социально-утопических представлений, органично связанную с религиозными воззрениями. Её элементами были идеальная крестьянская община, живущая на основе божественных установлении, и идеальный монарх, действующий по законам высшей справедливости. Однако крестьянство опиралось на вполне реальные законы своего времени, проявляя нередко недюжинную в них осведомленность. Грамотные поверенные от общин, знатоки конкретных, имевших отношение к жизни деревни законов – тоже одна из характерных разновидностей дореволюционных деревенских деятелей за пределами общины.

Будущий глава Временного правительства князь Г.Е. Львов писал: «Народ, взятый под огул, как разбойники и воры, достойные палки, был в существе своём прекрасный, умный, честный, с глубокой душой, с просторным кругозором и громадными способностями».

Какие верные слова!

Критикуя прошлое, важно помнить, что многие беды России случились из-за безоглядного разрушения традиционной культуры стараниями так называемой интеллигенции, из-за непонимания и неприятия не такой уж и давней истории. На неё-то и нужно взглянуть объективно, без предвзятости. Правдивая информация о традиционной русской культуре необходима для сохранения России. Да и вообще лучше, чтобы информация была правдивой.

Государство

При внимательном рассмотрении вся внутренняя история России оказывается по преимуществу историей борьбы монархии с правящим слоем, во имя подчинения этого слоя общенациональным (общенародным) интересам. Правящий слой всегда против этого подчинения боролся, а низы всегда поддерживали общенародную линию. Борьба началась с удельного периода – с подчинения прав удельных князьков задачам обороны страны. Род Калиты окончательно сломал этих князьков. Поэтому-то один из этих князьков – Курбский – называл род Калиты «издавна кровопийственным».

Монарх-«кровопийца» собирал землю Русскую в один кулак; князьки пытались овладеть этим кулаком изнутри. Иван Грозный разгромил и эти попытки – в стиле и способами, которые вообще были свойственны тому времени. Но нельзя забывать, что Иван Грозный в своём знаменитом воззвании из Александровской слободы сознательно обратился к низам, к народу. Если из нашей истории изъять влияние народа, то мощь русской монархии совершенно непонятна: откуда все собиратели земли Русской брали силы для борьбы с уделами, с боярством, с местничеством, с «верховниками», с крепостниками и с прочими милыми людьми? Силы эти давал народ.

Пётр I получил уже прочно сколоченное здание самодержавия. Но и ему пришлось начать свою политическую карьеру с очередного разгрома неработоспособного дворянского слоя: раньше всего – общенародное благо, а ежели не хотите подчиниться добровольно, то «у меня есть палка, и я вам всем отец».

При императрицах зависимость монарха от интересов народа ослабла, – люди, пришедшие к власти путём дворцовых переворотов и цареубийств, не могли не считаться с исполнителями этих переворотов, нужно было идти им на уступки. Но при всех уступках царь продолжал оставаться ставленником народа, а не «прослойки», каковой и было дворянство, и какой стала впоследствии партноменклатура, а ещё позже – официозные демократы горбачёвско-ельцинского призыва.

Россия времён Екатерины II проходила конвергентный этап эволюции, процесс адаптации того варианта самодержавия, на который вывел страну Пётр I. А на этом этапе, как мы писали в главе «Шаги эволюции», разнообразие свойств и структур уменьшается, но система в целом и её элементы совершенствуется, подбирая наилучший способ приспособления к имеющимся условиям. Государственная система обеспечивала в это время выполнение функций по достижению целей № 1 (жизнеспособность) и № 2 (нормальное развитие государства). Однако у России хватало сил и на цель № 3 (выживание в кризисе и способность к большому рывку), частично стоявшую перед страной в связи с изменением внешних параметров.

Одной из составляющих патриотической доктрины при Екатерине становится самоопределение России как могучего государства и на уровне политики престола, и на личностном уровне индивидуального сознания подданных. «Гром победы, раздавайся» потрясал не только сияющие залы Зимнего дворца, он звучал и в самой отдалённой усадьбе. Гордость за могущество Отечества разделяли и вершители военного торжества России, «изрядно награждённые» полководцы и дипломаты, и крупные сановники, и всё дворянство, и простолюдины, и крестьяне. Патриотизм оказался наиболее сильным чувством, которое связывало настроения подданных с интересами власти и поддерживало внутренний баланс при Екатерине и позже.

Официальные документы, предназначенные для неукоснительного исполнения, содержали одну доминирующую идею: величие самодержавной власти. Образ монарха был объединяющим началом и охранялся на правах государственного достояния, – так обычно пишут излишне идеологизированные историки, особо напирая на слово «самодержавие». Но слово это означает, что государство, в отличие от ситуации, когда владетель получал права на власть от более высокого суверена (ярл, ярлык), держит себя само, то есть имеет собственного монарха по собственному праву. Это – патриотическая идея национального толка. Главная государственная ценность легко прослеживается в текстах того времени: «слава России», «возведение Отечества на самую вышнюю степень благополучия, блаженства и спокойствия», «Богом поспешествуемое попечение о истинном благосостоянии врученной Нам Святым Его промыслом Империи».

Что же включала власть в понятие процветающего государства, стремящегося к «вышней степени благополучия»? Если судить по высочайшим официальным документам – следующие понятия:

Российское оружие, которое «только там славы себе не приобретает, где руки своей не подъемлет». Победы одерживались на фоне таких символов, как «Москва – третий Рим», «единоверная Византия», исконные западнорусские земли, Святая вера оскорбляемых латинянами православных жителей Польши, и т. п. Когда же в арсенале традиционных ценностей не находилось подходящих аргументов, наступательная политика развёртывалась безо всяких идеологических обоснований.

Мужественное войско, построенное на природной храбрости и военной дисциплине, должно поддерживаться усилиями дипломатов, ибо высшей задачей своей политики императрица в духе идей Просвещения провозглашала мир, тишину и спокойствие. Однако от «праведно начатых войн» не отказывалась, а по тем или иным доводам все войны для отечественного оружия оказывались праведными.

Благоразумный государственный порядок, составляющий «крепость и изобилие государства». Недреманное наблюдение целости всего отечества и единоправление объявлялись важнейшей задачей и непререкаемой государственной ценностью для всех уровней власти, перед которой часто отступала политика дифференцированного отношения к различным провинциям и областям, которая, впрочем, тоже имела место.

Законное правосудие, не помрачённое «ни могуществом знатных, ни слабостию бедных, ни душевредным коварством и лихоимством богомерзким», и, наконец, распространение образования, культуры, европейской цивилизованности под мудрым покровительством просвещённой законодательницы.

Провозглашаемые самодержавной властью приоритеты в основном совпадают с «пятью предметами» или пятью правилами управления, которые сформулировала для себя Екатерина, ещё будучи Великой княгиней:

«Пять предметов:

1. Нужно просвещать нацию, которой должен управлять.

2. Нужно ввести добрый порядок в государстве, поддерживать общество и заставить его соблюдать законы.

3. Нужно учредить в государстве хорошую и точную полицию.

4. Нужно способствовать расцвету государства и сделать его изобильным.

5. Нужно сделать государство грозным в самом себе и внушающим уважение соседям».

Конечно, реальность внесла существенные коррективы в программу будущей императрицы, возвысив одни пункты и сведя на нет другие. Если в «пяти правилах» юной княгини все положения были умозрительными и в равной степени актуальными, то государственная доктрина царствующей императрицы распалась на провозглашаемые, но не реализуемые вербальные ценности, с одной стороны, и насущные государственные задачи – с другой. Оказались иллюзией соединение мира и спокойствия с решением стоящих перед страной внешнеполитических проблем, одновременное наполнение казны и защита людей от отягощения, утверждение единого для всех правосудия в условиях объективной экономической неизбежности сохранения крепостного права. Печальная данность российской истории в том и заключалась, что очень часто государственный интерес противоречил «умножению всеобщего благоденствия», и, разумеется, власть выбирала первое, сознательно или в силу необходимости попирая второе. А иначе и нельзя: или выживает государство и подданные, или никто.

Реально в политике екатерининского правления было очень мало произвольного, идущего от прихоти монархини. Государственная система действовала так, как было нужно государству, а значит, большинству. Частые упоминания в указах, что «от руки Божией прияли <Мы> Всероссийский престол не на свое собственное удовольствие, но на расширение славы Его и на учреждение доброго порядка и утверждение правосудия в любезном Нашем отечестве» – это не цинизм, и даже не «двойной стандарт».

Законодательные материалы второй половины XVIII века свидетельствуют, что власть переходила от запугивания народа к ориентации на воспитание людей и «подготовку их умов» для «введения лучших законов». Подобная просветительская направленность самодержавия была связана не столько с характером и кругом чтения императрицы, сколько с усложняющимися задачами, встающими перед страной. Престол нуждался в развитии государственного сознания у подданных и в их деятельной поддержке всех мероприятий правительства. Власть призывала к единству и общему согласию (сейчас сказали бы: к консенсусу) между «первыми Членами в государстве, между средними и самыми малыми людьми», напоминая о печальной истории рухнувшей из-за раздоров Греческой (Византийской) империи.

Однако диалог шёл всё же не со «средним» или «малым» человеком, а с политически активной образованной элитой, как оно обычно и бывает, особенно в России. Проводя выверенную и продуманную политику в отношении к знати, Екатерина переложила разговор с большей частью населения на низовые органы власти. Ведь общество разделялось на высшее сословие, государственное сознание которого, преданность престолу были фактором имперской политики, на «подлых людей», всецело подчинённых помещику и даже лишённых права приносить присягу, и так называемых низких, но «по состоянию своему свободных» подданных. Состав последней группы был очень разнообразен и включал, в частности, как горожан, так и консолидирующееся в особое сословие гильдейское купечество.

Большинство законодательных актов того времени было направлено на решение исключительно конкретных задач, касающихся внедрения новых механизмов, регламентации деятельности важных для государства производств, ценового регулирования выпуска продукции и т. п. Были и такие документы, как Наказ Екатерины II Уложенной комиссии, Жалованная грамота городам, Книга «О должностях человека и гражданина», адресованные собственно роду людей, «пользующихся вольностью и не причисляемых ни ко дворянству, ни ко хлебопашцам».

От купца, в пользу которого осуществлялись казённые субсидии, вводился благоприятный таможенный режим, самодержавие ждало материальной отдачи, что совершенно здраво. Торговая структура в состоянии сама позаботиться о своём интересе, но её надо контролировать, чтобы не забывала об интересе всего сообщества. А этот последний реализовался через интерес императрицы, олицетворявшей собою государство. Весь пафос доктрины, обращённой к купцам и горожанам, в этом и заключался: «Каждая степень подданных в государстве должна охотно тому способствовать, что верховная власть повелевает», чтобы купечество, обогащаясь, не забывало «богатить государство» (из Книги «О должностях человека и гражданина»).

Землепашцам же Екатерина адресовала указ «о пребывании крестьянам у своих помещиков в должном повиновении и послушании», «чтоб никто неведением не отговаривался читать в праздничные и Воскресные дни в сёлах, в приходских церквах и по торжкам». («Мучились» ли при этом крестьяне, сказано в предыдущей главе.)

В отличие от современной ситуации, когда верховная власть стремится подчинить своим решениям всё и вся, а народ вымирает, построение «вертикали власти» с вычленением прав (и обязанностей) «горизонтали народа» привело к быстрому росту численности, причём не только за счет приращения новых земель. За десять лет до правления Екатерины II в России насчитывалось не более 19 миллионов человек; в городах проживало от силы 600 тысяч. А за год до её смерти (1795) в России было уже около 37 миллионов жителей!

Интерес императрицы был целиком слит с интересом России, которую она с простодушием самодержавной правительницы воспринимала, как своё именье. Выражения «моя слава и слава моего государства», «польза моего престола», «рвение к моей службе и преданность мне и моей империи» относятся к устоявшейся лексике её переписки и именных указов. Рационально мыслящая и властолюбивая, она, вероятно, наилучшим образом соответствовала перспективам страны, в развитии которой традиционно ведущую роль играло государство.

В «Наказе» Уложенной комиссии Екатерина до тонкостей прописала свой политический идеал государства, защищённого от внешних врагов и «внутри поддерживаемого крепкими подпорами», «при спокойном царствовании законов» и «под образом правления», утверждённым «всего народа желаниями». Но, превратив свой «Наказ» в набор даже не перефразированных цитат из Монтескьё, она позаботилась о том, чтобы главный пафос документа был авторским:

«Государь есть самодержавный; ибо никакая другая, как только соединённая в его особе власть не может действовать сходно с пространством столь великого государства. Пространное государство предполагает самодержавную власть в той особе, которая оным правит… Всякое другое правление не только было бы России вредно, но и в конец разорительно».

Императрица запретила бранные и поносные слова в официальных бумагах, запретила даже слово раб в подписях под челобитными на высочайшее имя. Она уничтожила за ненадобностью Тайную Розыскную Канцелярию и само «ненавистное изражение «слово и дело», поскольку старание власти об исправлении нравов «возымело желаемое действо». По документам, исходящим от престола, можно сделать заключение, что к последней трети XVIII века понятие государственного интереса стало более весомым по своему значению и, преодолев узкий смысл наполнения казны, приблизилось к, казалось бы, недосягаемому символу «пользы Ее Императорского Величества, Обладательницы Всероссийской». Шло усложнение объекта патриотических чувств подданных, призванных служить монархине, а в её лице – «всякому для государства полезному делу», «благополучию и славе всего отечества, обширной Российской Империи».

Климат и сословность

Патриотизм и благоденствие на Руси проистекали из трудолюбия крестьян и из свободы «среднего» звена, которому дозволено было без испрашивания дополнительных разрешений и лицензий заниматься производительным трудом. Екатерина не нуждалась в проповедниках «свободного рынка» и призывах покупать «отечественный товар». То немногое, что она считала необходимым довести до сведения всего населения и объявляла во всенародное известие, мало походило на обращение Матери отечества, всемилостивейшей государыни к своим подданным. Официальные документы, будь то печатные или оглашаемые в провинциях, были, как правило, не увещеваниями и не обещаниями. Императрица указывала строго наблюдать «исправности платежа подушного сбора», или писала об «употреблении присылаемых от помещика для смирения крепостных людей в тяжкую работу», сообщала об «отсылке в Сибирь не добровольно возвращающихся из Польши и Литвы беглецов и зачёте крепостных людей владельцам их за рекрут» – короче, устанавливала рамки самодеятельности подданных.

Причину формирования подобного режима следует искать не в болезненном пристрастии российского дворянина к угнетению и не в абсурдном деспотизме самодержавной власти, а в сложных природно-климатических условиях российской стороны, определивших сам характер феодальных производственных отношений.

У нас – самая холодная из всех стран Европы зима. У нас самый большой температурный перепад между летом и зимой; не очень удачные почвы; если летом жарко, то не хватает влаги, если, наоборот, много дождей, то нет тепла. В любом случае урожаи низкие. В царской России пшеницы собирали около 7 ц/га, в советское время – до 20 ц/га, в 1992—1997 годах около 14 ц/га. В Канаде стабильно собирают 20 ц/га, и это по западным меркам немного; в Англии, Голландии и Швеции урожаи до 70—80 ц/га!

А надо ведь учитывать, что в суровых условиях и проживание дороже: надо тратиться на дрова (а это затраты труда), на тёплую одежду (почти все русские крестьяне имели шубы), надёжный дом. Русский дом – дорогое удовольствие. В екатерининские времена фунт говядины стоил 2 копейки, курица 5 копеек, пуд сена 3 копейки, десяток лимонов – 3 копейки, топор 15 копеек, бутылка портера английского 25 копеек. А сруб пятистенный – 9 рублей 50 копеек. Мясо-то крестьянин, хоть оно и по 2 копейки, ел только по большим праздникам (как и сейчас). Какой уж там «портер»! Какой дом!

В работах академика Л.В. Милова крепостничество расценивается как «исторически закономерная форма проявления и развития собственно феодальных отношений». Речь о том, что в первую очередь естественно-географические условия существования русского государства повлияли на возникновение отношений крепостной зависимости, как объективно наиболее реального и, в конечном счёте, единственно возможного средства присвоения господствующим классом исторически оптимального прибавочного продукта:

«Режим выживания… бытовавший в крепостной барщинной деревне, жёсткий контроль за крестьянской семьёй и регламентация быта крепостных, запрет раздела дворов, борьба с дефицитом рабочих рук, всяческие препятствия выдаче молодых девушек в чужие владения и прочие «буквально драконовские меры» нельзя упрощённо воспринимать как произвол помещиков, так как эти явления были вызваны безысходностью жизни крестьян.

Ведь и ужесточение режима крепостного права в начале царствования Екатерины II было связано со стремлением правительства хоть как-то сохранить былой уровень развития земледелия в Нечерноземье, в условиях распространения промышленной внеземледельческой деятельности крестьянина. Удержать крестьянские массы на земле можно было только общим усилением режима крепостного права».

Сословие дворян и самодержавное государство были зажаты между необходимостью увеличения объёма валового земледельческого продукта, сохранения стабильности хозяйства и защиты крестьянской семьи от обнищания. Понимая суть проблемы, императрица, укрепляя власть душевладельца, в то же время пыталась воспитать в помещиках чувство ответственности перед государством и престолом за вверенное им, как представителям высшего сословия, зависимое население. При этом прагматичная Екатерина апеллировала не столько к христианским ценностям и гуманным идеям Просвещения, сколько к здравому смыслу собственника:

«Каких-либо определённых условий между господами и крестьянами не существует, – писала она Дидро, – но каждый хозяин, обладающий здравым смыслом, старается обходиться со своей коровой бережно, не истощать её и не требовать от неё чрезмерного удоя».

Таким образом, усиление давления на земледельцев сопровождалось стремлением власти и помещика удержать крестьянский двор от разорения. Эти процессы влияли на формирование общества с жёсткой иерархией. Основными элементами этой пирамиды, пишет Е.Н. Марасинова, «были монарх-самодержец, непосредственно подчинённое ему дворянство, владеющее в свою очередь крестьянством, которого, по словам самой Екатерины, «природа поместила в этот несчастный класс» и «которому нельзя разбить свои цепи без преступления». «Народом», «гражданами», «вернолюбезными подданными» и «усердными детьми своего отечества» были дворяне».

Проблема оказалась в том, что выжатые из крестьян средства в большой степени использовались дворянами не на службу Отечеству, а на личные прихоти и роскошество. На протяжении XVIII века дистанция между привилегированным и податным населением стремительно увеличивалась. Социальные права крестьян сводились к минимуму, а востребованное от них приближалось к максимуму возможного. А феодальному сословию послепетровское законодательство принесло расширение прав и привилегий! Указом от 1727 года было разрешено отпускать дворянство со службы в имения для приведения хозяйства в порядок. С 1736 года один из сыновей в каждом дворянском роду получил право не служить в армии и посвятить себя хозяйственным занятиям в имении. С того же года дворянин уже поступает в службу не с 15, а с 20 лет, и со стажем 25 лет получает право выйти в отставку. Указ 1746 года закрепил монопольнoе право дворянства на владение населёнными землями и крепостными. С 1754 года высшее сословие стали официально именовать «благородным».

Манифестом о вольности дворянства от 18 февраля 1762 года, изданным незадолго до воцарения Екатерины, дворянство было освобождено от обязательного характера государственной службы. Интересно, что дворяне получили вольность за 99 лет и 1 день до раскрепощения крестьян (19 февраля 1861 года).

После выхода Манифеста личная зависимость помещика от монарха, укреплявшаяся на протяжении столетий условной системой землевладения и обязательным характером службы дворян, лишилась экономической и правовой основы, соответственно, принципиально изменились отношения дворянства и власти. Екатерине нужно было предельно повысить эффективность воздействия, дабы «приохотить» сословие землевладельцев к государственной службе. Лна пыталась сделать это через увещевания, предполагая, что «благородные мысли… вкоренили в сердцах всех истинных России патриотов… беспредельную к Нам ревность… а потому и не находим Мы той необходимости в принуждении к службе, какая до сего времени потребна была… Мы надеемся, что всё благородное Российское Дворянство… по своей к нам… верности и усердию побуждены будут не удаляться, ниже укрываться от службы, но с ревностию и желанием в оную вступать».

Здесь хотелось бы развеять заблуждение, касающееся малого патриотизма большинства русских дворян конца XVIII – начала XIX века. В исследовательской литературе настойчиво отмечается, что в среде дворянства имелось недовольство по поводу активной наступательной политики самодержавия. Однако эти выводы основываются не на личных документах элиты, а преимущественно на донесениях иностранных дипломатов при петербургском дворе, которые далеко не всегда могли разобраться в мотивах российских подданных и порой выдавали желаемое за действительное. В качестве иллюстрации часто приводятся наблюдения французского посланника графа Л.Ф. Сегюра:

«Русские министры не разделяют политических взглядов князя Потёмкина, которого они совсем не любят. Их тайные желания клонятся к миру. Война и завоевания не обещают им никакой личной выгоды. Напротив, каждый видит в войне и завоеваниях осложнения для своего ведомства и пагубные последствия для империи. Воронцов опасается застоя в торговле, Безбородко – многочисленных препятствий на ниве дипломатии, а все вместе – роста могущества князя Потёмкина. Дворяне же не соблазняются завоеванием невозделанных, пустынных земель. Они страшатся новых расходов, которые будут возложены на них вследствие необходимого увеличения армии. Только несколько генералов и молодых офицеров хотят войны, которая, возможно, обещает им славу и продвижение по службе. Все остальные, впрочем, скрывают свои взгляды из опасения потерять благосклонность императрицы».

Французский посланник в данном случае наивно отождествлял личные виды придворных, политическую тактику власти и стратегические интересы государства, которые нередко находятся во взаимном противоречии. Разумеется, дворянин видел выгоды мирной жизни и опасался превратностей войны. Даже помещик Суворов всячески стремился откупиться от поставки рекрутов. Патриотизм властвующей элиты, действительно, омрачался порой несогласием с внешнеполитическим курсом Екатерины, закулисной борьбой различных партий, досадно «медленным произвождением» или «малой наградой пред ровными мне», как это видно из писем того времени, собранных и проанализированных Е.Н. Марасиновой.

Однако это не даёт оснований сомневаться в абсолютной значимости идеи могучей Российской империи, с образом которой срослась собственная самооценка каждого подданного. Все контраргументы, якобы осуждающие неуклонное расширение границ державы, касались треволнений повседневности, придворных интриг, дипломатической тактики и оказывались значительно мельче главной неоспоримой ценности официальной доктрины «силы, крепости и благосостояния Империи Ея Императорского Величества». Этот «конфликт» не ослаблял патриотизма.