Текст книги "Время Рыцаря"

Автор книги: Дмитрий Корниенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

– Так-то лучше будет, – нарушил молчание на стене Томпкинс. – Продолжите обход?

– Мне надо поговорить с сэром Уолтером, – сказал Альберт, свистом позвал на стену своего сержанта и, поручив ему подумать о расположении людей, направился вниз, туда, где только что спешился Фицуолтер.

– Ну и погодка… Чертовым французам не сидится на месте, уже и зимой воюют. Хорошо, что и вы здесь, сэр Роджер, – наконец заметил рыцаря Фицуолтер, обеими руками снимая бацинет с таким вытянутым забралом, что этот шлем называли 'собачий череп'. – Ваши люди пригодятся. Срочно устроим совет и решим, что делать дальше. Положение на редкость тяжелое. Черный Пес перехитрил нас.

– Кто? – не понял Альберт.

– Дю Геклен, кто же еще! – злобно сказал Фицуолтер. – Кто бы мог знать…

– Между тем сэр Роберт Ноллис предупреждал о таком повороте, – заметил Альберт и наткнулся на недобрый прищур Фицуолтера. Словно не заметив этого, Альберт громко произнес, чтобы слышал и комендант: – Пока не поздно, надо идти вслед за Ноллисом.

Фицуолтер явственно скрежетнул зубами.

– Идти за ним, чтобы нас перебили в поле? – вскричал он. – Силы небесные! А этих я куда дену? – и широким жестом он указал на большую толпу лучников возле обоза.

Альберт понял, что с этим человеком договориться будет непросто, и пошел искать Уильяма, передать ему, чтобы солдаты не расслаблялись: надо уходить сегодня же ночью. Оруженосца он заметил заходящим в собор и решил зайти внутрь.

В разграбленной церкви монастыря молились англичане. Альберт постоял немного, прислушиваясь к неразборчивому бормотанию, и душу его охватила тоска. Хотелось с кем-нибудь поделиться своим знанием, но не было никого, кто бы ему поверил и принял искреннее участие в попытке избежать опасности. Да и на совете его уход наверняка будет воспринят неоднозначно, если вообще дадут уйти. Эх, направиться бы в Бретань сразу, с утра, не заходя в монастырь… Теперь же, не зная тонкостей субординации в английской армии, трудно было предсказать реакцию коменданта и этого неприятного Фицуолтера. А ведь можно же соорудить для отхода что-то вроде гуситских телег – прообраза современных боевых машин. Их экипаж состоял из десяти и более человек, среди которых были два арбалетчика, копейщики, возница, несколько человек для поддержки щитов и небольшой десант. Гуситам удавалось противостоять рыцарям. Но уже поздно… Сердце сжималось от нехороших предчувствий, и хотелось молиться, но Альберт не знал, кому молиться и как.

И тут снаружи раздались крики, мгновенно поднявшие молящихся с колен. На горизонте заметили французскую армию.

Солдаты устремились к выходу, переглядываясь, словно ища друг в друге поддержки, историк же звонко хлопнул по плечу пробегающего мимо Уильяма – тот в панике не заметил своего капитана – и они вместе поспешили в монастырскую конюшню. Ведь шлем так и остался притороченным к седлу вместе со щитом.

Во дворе аббатства началась суета. На луки натягивали тетиву, которую из-за сырой погоды держали в парусиновых чехлах, на головы надевали кольчужные капюшоны и шлемы, с телег разбиралась амуниция и дополнительное оружие навешивалось на пояс. Солдаты тащили к стенам бревна. Альберт увидел и своих людей: они сгрудились вокруг Томаса возле скриптория и ждали своего капитана.

– Уильям, неси шлем и все, что надо! – крикнул на бегу Альберт, тяжело позвякивая кольчугой.

– Чем будете биться, сэр? – возбужденно зашептал Уильям, глаза его горели. – Этот меч вам, наверное, неудобен. Вы говорили, что на стене всегда предпочитали боевой топор!

– Давай топор! А меч пусть остается на поясе. И щит неси! Все давай, что требуется! – грозно крикнул Альберт, у которого мандраж живо сменился новым незнакомым чувством, сродни азарту. Дрожали руки, он делал много лишних суетливых движений, но страх исчез, будто и не было его вовсе, а в тело пришла пьянящая легкость.

– Томас, – обратился он к сержанту, – проследи, чтобы все были экипированы должным образом, а я сейчас узнаю, какой участок нам придется оборонять, – бросил Альберт уже на ходу. – Скорее всего, наступает Сансер, а он должен подойти со стороны реки.

Не дожидаясь, пока Уильям принесет вооружение, Альберт поспешил к узкой площадке восточной стены, где нервно колыхался синий плюмаж коменданта.

Адреналин давал себя знать, и Альберт взбежал по крутой лестнице так легко, словно на нем не было навешено килограммов пятнадцать железа, встав затем по левую руку Рэдмана. Комендант объяснял что-то хмурому рыцарю с повязкой на лице и со львами на щите, чей единственный глаз следил за продвижением французов. По всей видимости, солдаты Сансера собрались на штурм прямо с марша, они уже перешли хлипкий мост рядом с аббатством, который англичане даже не догадались сжечь, и рассредоточивались теперь вдоль восточной стены на расстоянии полета стрелы. Было хорошо видно, как рыцари спешивались, бросая поводья слугам, а с телег на том берегу солдаты снимали лестницы. Два больших отряда лучников, человек по сто в каждом, изготавливались для стрельбы на флангах.

– Сэр Роджер! – выкрикнул Рэдман. – Будет хорошо, если ваши люди займут угол, где сходятся восточная и северная стены. Здесь у нас людей достаточно, но если будет слишком жарко, передвинетесь сюда… Я тоже буду следить, не нужна ли вам подмога – вон стена какая длинная. Лучше бы монахи сделали ее короче, да выше, – посетовал он и глухо добавил: – А вы были правы насчет Сансера. Это его знамена. Только не могу поверить, что они собираются штурмовать аббатство под вечер, не передохнув после похода.

Альберт принял из рук подоспевшего оруженосца щит и топор, заметил коменданту, что глазам следует верить, и позволил Уильяму надеть шлем поверх стеганной шапки.

– Вот что, Уильям, скажи Томасу, чтобы направлялся с отрядом на угол – мы будем на самом краю, а сам возьми несколько человек и иди в конюшню за нашими лошадьми… Прихватите также коней Гроуса и его оруженосца. Заведете их за стены собора, внутрь, и оставайтесь там.

– Но сэр!

– Повоюешь, обещаю. Оставь силы для Дю Геклена. Это всего лишь Сансер. По секрету скажу тебе – Черный Пес подойдет вечером, – Альберт нервно подергал забрало, проверяя, не заклинивает ли его, и с тоской посмотрел на север, где простирались пока безжизненные холмы.

Уильям не стал больше спорить, бросил беглый взгляд, исполненный сожаления, на французов, которые выстраивались в боевые порядки, на лестницы, которые уже лежали рядом с латниками, на грубо сколоченные защитные щиты, которые разбирали лучники, чтобы с началом атаки установить их перед собой, и побежал вниз по ступеням во двор монастыря.

Тем временем комендант гарнизона расставлял своих людей. Стена была длинная, метров двести, извилистая, но и людей у Рэдмана хватало, поэтому, чтобы избежать скученности, он выставил сначала только лучников. Латники стояли внизу в ожидании, пока французы не приставят лестницы. Так же решил поступить и Альберт. Кроме лучников он взял с собой на стены только Томаса. К сожалению, угловой башни не было, и восточная стена переходила в северную простым изгибом. Оглянувшись по сторонам, историк не обнаружил нигде Фицуолтера и решил, что тот со своим отрядом предусмотрительно занял собор.

Рев французских труб возвестил о начале штурма. Лучники продвигались по двое, таща с собой деревянные щиты, устанавливали их на удобном для стрельбы расстоянии и поспешно прятались за ними, потому что уже впивались в дерево метровые английские стрелы. Под прикрытием щитов они спешно доставали из-за спины колчаны, рассыпали на землю стрелы для ускорения стрельбы и натягивали луки, а мимо них с криками 'За маршала Сансера!' уже побежали вперед с лестницами латники. Альберт опустил забрало, чтобы шальная стрела не попала в лицо, но тут же понял, что в драке забрало придется поднять: слишком плохо видно. Тем не менее, он заметил, что вслед за первой волной латников, а их было человек сто, уже выдвигаются рыцари. Неспешно, экономя силы, они шли, как тяжелые танки, не боясь стрел англичан под надежными доспехами.

Даже простые латники французов были хорошо экипированы, почти все в кирасах, и стрелы не причиняли им сколько-нибудь заметного ущерба, по крайней мере, пока они не подошли вплотную к стене. Лучники же Уолша понесли первые потери от французов: все они были как один лишь в простеганных кожаных куртках.

Но вот жерди лестниц стукнулись о стены, и Альберт понял, что сейчас он должен быть везде, видеть все и успевать все, то есть быть тем знаменем, которое не должно упасть. Однако вопреки разуму, он впал в какой-то мутный ступор тошнотворного страха и некоторое время следил за приближающимися врагами, ничего не предпринимая. Опомнившись, он махнул рукой своим латникам у подножия стены. Сержант, только и ждавший этого жеста, тут же проревел: 'На стену!'. И башмаки застучали по ступеням.

Высота стены была невелика, и осажденные не пытались отбросить лестницы: падение с такой высоты не причинило бы нападавшим должного ущерба. Зато латники втроем брали длинные тяжелые бревна, заранее сложенные под зубчатым парапетом, и скидывали их на лестницы, по которым уже карабкались французы. Крики и хруст сопровождали падение бревен, а лучники, выпустив стрелы, поспешно уходили вниз, освобождая место одетым в кольчуги солдатам. Плохо понимая, что творится вокруг, Альберт открыл забрало, безумно огляделся, учащенно дыша, и тут увидел, как Томас, размахнувшись, опустил молот на появившийся между зубцами горшковидный шлем. Отовсюду, как жуки, у которых вместо хитиновых панцирей были железные, лезли французы, и вот перед путешественником во времени появился его первый противник. Дико вскрикнув, Альберт размахнулся и, вложив всю силу в удар, расщепил топором деревянный щит. Мечник потерял равновесие, а историк, добавив ногой в железный живот, отправил его на голову очередного солдата.

И тут Альберту показалось, что до сих пор он был лишь полотном, которое изнутри прорвал свирепый Уолш, вырвавшийся на передний план. Топор взлетал и опускался уже безостановочно, и Альберт каждый раз натужно вскрикивал, а нереальность происходящего придавала силы. Бившийся слева латник получил стрелу в горло и свалился, его место занял другой англичанин, и Альберт поспешно опустил забрало. Вовремя. Вражеские лучники передвинулись ближе, и, похоже, кто-то избрал плюмаж капитана основной мишенью. Стрелы то и дело свистели рядом и пару раз звонко ударились о шлем. А сквозь щель в забрале стало видно поднимающееся страусиное перо над железным ведром – пришло время биться с рыцарями.

Отклонив удар топора мечом, француз уцепился кромкой щита за зубец и влез на площадку, оттолкнув Альберта железным кулаком с зажатым в нем эфесом. Историк чуть не упал, передвинулся и тут почувствовал, что бой ведет уже не он, а его тело, и рука нанесла сильнейший удар топором под углом, в закрытую брамицей шею противника. Еще не затупившееся лезвие достигло цели, хотя и ослабил удар задетый щит. Альберт ударил еще раз, по железной руке, наращивая успех, и рыцарь выронил меч, попытавшись напоследок нанести удар кромкой щита, но историк отпрянул назад и добил противника, всадив лезвие в шлем.

Только он выдернул окровавленное топорище из пробитого топфхельма, как рядом упал оглушенный англичанин, а сам Альберт пропустил колющий удар, остановленный пластиной кольчуги. С вражеским мечником он разделался быстро, да только место убитого занял рыцарь с тяжелой секирой, и началась долгая рубка, в которой силы таяли вместе с запасом прочности щита. Если бы не выручили свои лучники под стеной, и француз, получив несколько стрел в бок, не скорчился бы на площадке, на счету этой двуручной секиры был бы еще один мертвец.

Обухом топора столкнув вниз нового латника, появившегося между зубцами, Альберт снова поднял забрало и огляделся. Угол восточной стены его люди еще держали, но по правую руку противник уже занял площадку, удерживая ее от рыцарей Рэдмана и отгородившись от лучников щитами. Один из нападающих, кося англичан цепом, высекавшим из доспехов искры, закрыл бок длинным щитом, утыканным стрелами, и уже шел на Альберта. Вот железное ядро в очередной раз взмыло в небо, чтобы разбить капитану многострадальный щит. Нарисованные башни полопались на полыхнувшей болью левой руке, в то время как Альбертова правая рука, с топором, едва поднялась от усталости для замаха. Но француз отступил, раскручивая цеп над головой, и Альберту стало понятно, что пришло время длинного меча. Метнув топор в шлем противника, Альберт, кажется, оглушил рыцаря и выхватил 'бастард', ухватившись за рукоять обеими руками. Теперь должно было хватить сил наносить удары и колоть, колоть… Рыцарь попятился, оступился, нелепо взмахнул цепом и с грохотом свалился со стены во двор.

В какой-то момент Альберт опять остро почувствовал, что сам он уже едва ли принимает участие в битве, и руки все делают на полном автоматизме. Даже парировал удары он профессионально, не лезвием, а плоскостью, чтобы не сломать и не затупить клинок. Однако вскоре перестало помогать и мастерство прежнего владельца тела, потому что врагов на стене стало слишком много. Зацепившись длинным клинком за зубец, Альберт не смог отразить булаву, впечатавшуюся в плечевой доспех, и повалился. Проткнув кого-то, склонившегося над ним с занесенным кинжалом, шипами шпаголома, Альберт попытался встать, но получил удар по шлему, прозвеневший оглушительно и страшно, и в ноздри ударил острый запах металла. Сознание поплыло, и тут он различил знакомый шлем Уильяма, появившегося на стене и прикрывшего своего капитана. Пытаясь сглотнуть густую слюну в горле, спасенный приподнялся на локте и увидел, что стена заполняется латниками Рэдмана из резерва.

Надо было подниматься, надо было превозмочь боль, потому что растянутой лентой к монастырю приближалась новая железная волна нападающих, на этот раз гуще прежней. Зрелище это пугало и завораживало одновременно, и, цепляясь за зубец, Альберт оторвал наконец железные колени от залитой кровью площадки, когда в шумящую голову ворвались крики:

– Черный Пес! Дю Геклен идет с северной стороны!

'Ну вот, – устало подумал Альберт, часто моргая, чтобы не так щипало от пота глаза, – подлые историки не соврали'. Он увидел, что Рэдман начал уводить рыцарей со своей части стены, спеша, по-видимому, к церкви, под прикрытие лучников Фицуолтера.

– Уильям! Томас! Все за мной! – заорал Альберт, надсаживая голос. Продолжая раздавать удары по головам, появляющимся из-за стены, он поспешил к лестнице, а за ним поторопился Томас, чье лицо под помятым шлемом блестело от пота, точно он махал своим молотом в кузнице. Уильям, сломавший меч и подобравший тяжелый шестопер, был замыкающим.

Оказавшись внизу, Альберт остановился и оглянулся. Последние его латники защищали теперь внутреннюю лестницу, мешая заполнившим стену французам спуститься. Лучники же выпустили по противнику последние стрелы и, побросав бесполезные луки, обнажили короткие мечи.

– В собор! – закричал им Альберт. – Все в собор! Уходите к церковным воротам!

На левой части стены еще продолжали биться люди Рэдмана, прикрывавшие отход, но уже было ясно, что через несколько минут в монастырский двор хлынет неприятель. Когда же с севера донесся клич: 'За Дю Геклена!', означавший, что и на северную стену устремился неприятель, с обоих стен побежали последние защитники. Солдаты стекались к собору, лишь с башни над воротами десяток лучников продолжал обстреливать волочивших таран солдат Дю Геклена.

Альберт был уже у входа в церковь, когда северные монастырские ворота затрещали. Французам удалось подтащить таран, и они били в деревянные створки, даже не окованные железом. Оставалось опереться на рукоять меча и, тяжело дыша, ждать, пока остатки отряда не соберутся вокруг своего капитана.

Развязка наступила быстро. Ворота отчаянно захрустели, упали, и, гремя по обрушенным створкам, на территорию монастыря ворвались рыцари Дю Геклена. С восточной стены во двор стекались латники Сансера. Началась бойня. Защитники уже бились только за себя, отступая к собору, и на каждого приходилось по двое, а затем и по трое нападавших. Некоторым латникам помогали слуги, воспользовавшись поднятым с земли оружием. Англичане забивались в ниши, сражались в проходах между монастырскими постройками, и число их таяло вместе с лучами заходящего солнца, которое ненадолго выглянуло из-за туч, словно для того, чтобы дать с ним проститься. Альберт с горсткой своих людей дрался у ворот собора, и если бы кто-нибудь спросил его сейчас, кто он на самом деле, историк затруднился бы ответить. А вокруг все больше становилось тех, кто этот вопрос собирался задать с целью получения выкупа. Но страха больше не было, все затмевала ожесточенность и желание сражаться до конца. И еще очень хотелось пить.

Англичан у церкви становилось все больше. Это были те, кто смог выиграть в поединках на территории, кому повезло не оказаться зажатыми в различных углах монастыря и среди его построек. Бился тут и комендант Рэдман в окружении своих рыцарей, его синий плюмаж был обрублен, и он хрипло орал ругательства наступающим французам. Появился и Гроус, которого на время приступа Альберт потерял из виду, а теперь еле узнал, потому что посланник был так забрызган кровью, что его накидка теперь напоминала фартук мясника. Часть англичан ушла внутрь собора, там находились все люди Фицуолтера, а также слуги, обозники, маркитантки, священники, и, надо полагать, монахи самого монастыря Ва. Последние стекавшиеся к воротам англичане пытались закрыть ворота. Лучники Фицуолтера прикрывали их через верхние бойницы.

Гроус отступил, чтобы отдышаться, и Альберт, подхватив с утоптанной земли чей-то щит, тоже ввалился внутрь и прокричал рыцарю:

– Сэр Ричард! Конной вылазкой можно отбросить французов! Только так можно закрыть ворота!

Рыцарь дико глянул на Альберта через решетку шлема, но через несколько секунд одобрительно кивнул. Они поспешили вслед за Уильямом, который привел их к четырем коням, привязанным к колоннам.

– Ты с нами, Уильям? – спросил Альберт, оторвавшись от фляги с вином, вытащенной из поклажи.

– И я с вами! – пробасил невесть откуда появившийся сержант Томас.

– Очень хорошо, тогда по коням! Надо успеть, пока французы не ворвались.

Альберт из последних сил взобрался на коня, опустил забрало, взял поводья в левую руку, а в правой зажал 'бастард', и, вонзив шпоры в круп, первым понесся к воротам. Вклинившись в свалку, с высоты лошади Альберт раздавал удары направо и налево длинным мечом, напирая железным нагрудником лошади на опешивших французов. Справа разил тяжелым шестопером Уильям, слева свистел молот сержанта, да и топор Гроуса не оставался без работы. Вчетвером им удалось выдавить французов, давая возможность англичанам закрыть ворота, а затем, воспользовавшись всеобщей растерянностью, они повернули лошадей к северной стене и пронеслись под аркой, по пути сметая зазевавшихся солдат. Выскочив из ворот, они свернули направо и поскакали к мосту мимо удивленных лучников, посылавших вдогонку запоздалые стрелы, мимо телег, мимо пажей, держащих под уздцы лошадей, пролетели мост, миновали маркитантские повозки на южном берегу реки и, повернув на запад, скрылись вместе с заходящим солнцем.

8

Преследователей не было. Не нашлось желающих променять осажденную добычу на добычу ускользающую, да еще и дерзкую, и вскоре после того, как монастырь за рекой исчез в наступающих сумерках, всадники перешли с галопа на рысь, а там и на шаг, чтобы дать отдых лошадям. На опушке леса беглецы спешились и коротко посовещались. Альберт в совещании участия не принимал, ему стало плохо и, наверное, вырвало бы, если бы он удосужился за весь день хоть раз поесть. Обратно на коня сам он залезть не смог – помог Уильям. Отдыхать же было еще опасно, а останавливаться на ночевку и разводить костер – верх легкомыслия.

Двигались через чащу, и в ее мраке на Альберта навалились страшные образы прошедшего боя. Чужая кровь топила его, он морщился и непроизвольно постанывал. Спутники не удивлялись, полагая, что капитан ранен. Однако в седельной сумке нашлась фляга с белым вином, и это несколько привело Альберта в чувство. А потом и вовсе что-то изменилось, словно лопнул в голове какой-то предохранитель, и Альберт неожиданно успокоился. Кошмары отступили, навалилась сильнейшая усталость, и мучило теперь только тело. От стремительности дневных событий, от смертельной рубки в монастыре, а также от долгого пребывания в седле ледяной ночью – от всего этого залихорадило, и отяжелевшая голова опускалась на грудь. Лишь боль в левой руке не давала окончательно погрузиться в сон. Конь брел через лес, предоставленный сам себе, а всадник, выпустив поводья и уперев руки в седло, отдался мерному покачиванию. Альберт не раз припадал к гриве, глаза закрывались в полусне, а черные, сливающиеся с тьмой деревья, окружавшие маленький отряд, то и дело цепляли мокрыми ветками. Начавшийся было дождик закончился, но холод совсем сковал.

Через некоторое время лошадь остановилась. С трудом подняв голову, словно в тумане Альберт разглядел двухэтажный бревенчатый дом, окруженный каменной изгородью. На одном из столбов, когда-то держащих ворота, догорал чадящий потрескивающий факел.

– Постоялый двор! – воскликнул Уильям.

– Точно, – донесся довольный голос Гроуса. – Здесь еще есть гостиницы, не то что в Бретани.

– Страшное место эта Бретань, – добавил сержант. – Я ведь тоже там воевал, и это такое место, где не найдешь ни ночлега под крышей, ни вина.

Проехав во двор мимо гниющих на земле останков деревянных ворот, беглецы спешились и направились к таверне. Сержант громко постучал кулаком в дверь, над которой висел пучок остролиста для защиты от молний и злых сил, и на шум открылось маленькое окошко. Но хозяин не спешил отпирать дверь, и лишь после угроз Гроуса ее сломать и обещания Альберта заплатить им открыли, порядочно повозившись. Радости от прибытия постояльцев на сером лице хозяина, квадратном из-за широких скул, не возникло, он что-то недовольно гудел переломанным носом, однако же не пытался оставить незваных гостей без крова и пищи. Кровь на доспехах усилила задавленный страх в его глазах.

Как и ожидалось, внутри было очень грязно, темно и холодно. Пахло горелым маслом, топленым салом и еще чем-то неприятным, а тусклый свет шел только от камина, где догорало несколько тощих дровишек. Торцом к огню на козлах лежала широкая столешница из досок, сбитых ржавыми скобами, а по бокам вытянулись две лавки. У стены рядом с дверкой на кухню стоял грубо сколоченный буфет, для прочности окованный тонкими железными полосками, и в нем рядком стояли глиняные кружки. Таверна была почти пуста, лишь за маленьким столом в углу уткнулся лицом в столешницу монах какого-то нищенствующего ордена. Перед ним стояла пустая фляга, а к стене был прислонен посох с крестом. Выцветшая ряса его была настолько истрепана и истончена, будто сшита из паруса Летучего Голландца.

– Комнату для господина! – первым делом сказал Уильям, а сержант сразу уселся за стол и выразительно стукнул кулаком.

– Наверху можете выбрать любую, которая понравится рыцарям, – уныло сказал хозяин и отправился на кухню.

Смотреть комнаты поднялся Уильям, несмотря на усталость не бросивший обязанностей оруженосца. Альберт же, не ожидая от осмотра ничего хорошего, устало уселся за стол напротив сержанта и, сдерживая озноб, принялся незаметно изучать своего попутчика. К Томасу он инстинктивно относился настороженно, а сейчас, в положении беглеца, от сержанта можно было ожидать всякого. Похоже, что Томас был из той породы людей, которые сразу чувствуют в вожаке малейшую неуверенность.

Хозяин поставил вино, за стол подсели Уильям с Гроусом, а в комнате запахло наконец жареным мясом.

– Сейчас бы лондонского эля… – заметил сержант, наливая из кувшина в кубок красное вино.

– Лондонского? Хорошо бы, – поддержал Уильям. – Да только стоит он на пять шиллингов за бочку дороже кентского. Впрочем, здесь ни того, ни другого не найдешь ни за какие деньги…

– Ты где-нибудь здесь платил деньги? – расхохотался сержант.

Уильяму не понравился этот хохот, и он нахмурился. Альберт тоже почувствовал в этом смехе поспевающий вызов и желание померяться силой. Когда все начинает идти не так, как задумано, эти люди, сильные характером, но обделенные властью по праву рождения, начинают поднимать голову. Но в сущности, Альберт слишком мало знал об этом мире, чтобы делать корректные выводы из поведения малознакомых людей. Попытка понять другого, поставив себя на его место, обречена, если этот другой сильно отличается от тебя и рос совсем в других условиях.

На столе появилось блюдо с двумя жареными курицами и глиняные тарелки. Сержант вооружился кинжалом, который прежде висел в ножнах у него на шее, и выжидательно уставился на Альберта. Уильям привстал, разрезал одну из куриц на две части и положил Альберту в тарелку одну половину. Гроус и сержант разделили между собой вторую курицу. Ели руками. Впрочем, и в той жизни Альберт всегда ел курицу руками.

Раздался храп монаха.

– Что это за чучело? – подозрительно спросил сержант у стоявшего за их спинами хозяина, кивнув в сторону монаха.

– Собирал милостыню в чужих угодьях, вот его монахи-кармелиты и побили. Это их вотчина, чужаков гоняют.

– Однако на вино он насобирал…

– Это я ему подал. Все-таки божий человек. Меня за это Бог от злых людей защитит, – тут трактирщик попытался изобразить жалостливый вид.

А божий человек тем временем поднял опухшее от пьянства и побоев лицо и мутно уставился на рыцарей. Под заплывшими веками мелькнула хитрая радость, он попытался было что-то сказать, но язык не послушался его, и монах снова уронил голову на сложенные перед собой руки.

– Так куда же мы направляемся? – Альберт отвел взгляд от монаха и озвучил давно висевший в воздухе вопрос.

– Я бы направился в Бретань, – промычал Гроус, попутно размалывая челюстями курицу вместе с костями. – Для воссоединения с армией сэра Роберта Ноллиса. Хорошо бы еще по пути примкнуть к солидному английскому отряду.

– Надо идти в Бордо, – тихо, но уверенно возразил сержант. – И спокойнее двигаться самим: так мы будем незаметнее. Надо только запастись провизией и набрать одеял.

Гроус нахмурился, воткнул кинжал в столешницу и сказал:

– Оставим решение до утра. Не будем гневить Бога своими планами, когда утро может все поменять. Может, сэру Роджеру снова явится во сне Дева Мария и подскажет, куда держать путь.

И действительно, все так устали, что охотно согласились отложить обсуждение до следующего дня, когда голова будет посвежее. Трапеза закончилась, первым поднялся Уильям и, вытерев губы засаленным, заскорузлым от грязи отворотом рукава, поспешил наверх.

В стылой комнате стояли две широкие низкие кровати, и табурет между ними. Больше никакой мебели не наблюдалось. Зевающий оруженосец стал снимать со своего рыцаря наручи, потом поножи, а в конце помог Альберту стащить через голову кольчугу. Историк сразу же почувствовал себя беззащитным, словно краб без панциря. Железная рубашка тяжела, но она была составной частью его маленькой крепости, заслоном между Альбертом и чужим миром. Но дышалось теперь легче.

Вот только камина в комнате не было. И все-таки, несмотря на холод, Альберт снял еще и стеганый подкольчужник, велев Уильяму отнести его на просушку вниз, к огню, и остался в засаленной рубахе и брэ. Левая рука оказалась синяя в двух местах, а плечо заплыло багровым. Хорошо хоть Уильям раздобыл у хозяина шерстяной плащ – ветхий, но чистый, и Альберт, завернувшись в него, улегся на худой соломенный тюфяк поверх грубой кровати, укрывшись сверху еще и рваным колючим одеялом. Как ни странно, Альберт думал не о безумном дне. Похоже, мозг уже боялся впечатлений и сам выбрал историку самую безобидную тему. Альберт размышлял, надо ли платить хозяину за еду и постой. Учитывая грабительский характер рейда, не надо, да еще следовало бы забрать все, что можно унести. Об этом косвенно говорили и тоскливые глаза хозяина гостиницы. Но с другой стороны, если гостиница существует в военное время, значит, кто-то платит и в военное время. А кроме того, существует рыцарская честь, а ведь тогда, за дверью таверны, Альберт дал слово. В кошеле на поясе водились какие-то деньги, историк решил заплатить, но так, чтобы этого не заметили его спутники. Все-таки негоже свое первое посещение Франции начинать с грабежа. В ответ на определенность пришло усталое умиротворение, покорность и даже робкая надежда, что проснется он в своем теле, там, где законы писаны, рыцарей не существует, а грабеж – удел совсем других социальных групп.

9

Когда Альберт открыл глаза – именно открыл, потому что не было ощущения, что он проснулся, – косые солнечные лучи уже растянулись на одеяле. Пиджак, наброшенный на спинку стула, недвусмысленно указывал на эпоху. Издав безумный счастливый крик, больше похожий на кукареканье, Альберт вскочил с кровати и бросился к окну. Через пыльное стекло он увидел деревья, зеленую изгородь вдалеке и желтое поле.

'Вот тебе и сон в летнюю ночь. Но нет, это не могло быть сном, – лихорадочно думал Альберт, суетливо одеваясь и не попадая в рукава. – Сны плохо вспоминаются, как бы реальны они не были. Я же помню все до мелочей: и герб Уолша, и надпись на клинке, и царапины от стрел на кирасе, и даже запах лошади…'

Все еще дрожа, Альберт побежал вниз по лестнице. У двери в ванную замешкался, не нырнуть ли под отрезвляющий холодный душ, но не смог перебороть нетерпение и выбежал во двор. Там было все как прежде, и единственная башня возвышалась за спиной, разве что перед фасадом нового крыла остывал, пощелкивая, раритетный серебристо-синий роллс-ройс годов так семидесятых. Водительская дверь редкого автомобиля была открыта, и, заметив Альберта, из машины тяжело выбрался элегантно одетый старик. Он приветливо улыбнулся, бережно закрыл дверь и оперся на коричневую трость.

– Альберт, если не ошибаюсь? – спросил незнакомец и, не дождавшись ответа, добавил: – Впрочем, кто еще мог в таком волнении выбежать из башни? А меня зовут Анри Крушаль. Я хотел бы с вами побеседовать.

– Может быть, позже? – с трудом подобрал слова Альберт. – Я должен принять душ… К тому же, надо сказать, я неважно себя чувствую.

– Я здесь именно для того, чтобы поговорить о природе вашего недомогания. Точнее сказать, о природе вашего нервного потрясения.

Альберт подозрительно уставился на Крушаля.

– Хорошо. Мы поговорим… Но сначала я все-таки приму душ. Вы можете подождать в моей комнате?