Текст книги "Время Рыцаря"

Автор книги: Дмитрий Корниенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Полнолуние обратно вернуться не поможет, – Ришо расплылся в злорадной улыбке, которую, впрочем, тут же попытался скрыть. – Что только мы не пробовали, ничего не получилось. А тут еще эти англичане… Новый хозяин знал, чем закончится их поход, и отправился в путешествие на север, пообещав, что вскоре вернется с армией коннетабля.

– Это было разумно, – пробормотал Альберт. – Только вот что делать теперь мне? Ожидать его здесь?

Ришо развел руками:

– Ничего не поделаешь.

'Однако, – подумал Альберт в прострации. До возвращения владельца Курсийона может произойти все, что угодно, особенно если учесть, с кем он вернется. А мне сейчас надо решать, выдвигаться ли к людям Ноллиса, чтобы идти с ними на запад, или…'

– Лучше не брать зеркало, – опередил Ришо мысли историка. – Не исключено, что потревожив артефакт, вы навсегда лишите себя возможности вернуться. Уж не говоря о том, какое это будет несчастье для моего бедного хозяина.

– Но мне надо уходить. Я тоже знаю историю вашего времени, и это знание подсказывает мне убираться отсюда как можно быстрее. Удерживать такими силами замок бессмысленно, если сюда придет французская армия. А она сюда придет. И у меня, как у капитана небольшого отряда, только и остается времени, чтобы покинуть ловушку.

Ришо прищурился.

– А вы попробуйте перехитрить своих людей. В конце концов, лично вы Англии на верность не присягали. Покиньте замок, потихоньку оторвитесь от своего отряда и возвращайтесь сюда. Я вас спрячу до поры. А когда вернется мой новый хозяин, он все поймет. И вы попробуете вернуться в свое время вместе.

'А ведь это идея, – подумал Альберт. – И прекрасная идея. По дороге в аббатство, улучив момент, можно покинуть отряд и вернуться в Курсийон. А здесь Ришо спрячет меня в подземелье'.

Сквозь мысли донесся шум со двора, он мешал сосредоточиться, и Альберт подошел к окну. У телег гомонили лучники, и, кажется, завязывалась драка.

'А интересно, – вновь подумал он, – есть ли какая-то возможность упрочить свое положение в этом зыбком средневековом мире, используя современные знания? Что можно применить здесь для повышения шансов на выживание?'

– В замке есть порох? – спросил Альберт, не оборачиваясь. – И вообще, вы что-нибудь слышали о порохе и бомбардах?

– Новый хозяин тоже этим очень интересовался. Только уже давно известно мудрым китайцам, что если смешать селитру с углем и к смеси поднести огонь, то смесь эта вмиг вспыхнет и быстро сгорит, с силой отбросив все вокруг. Китайцы издавна изготовляли эту смесь и сжигали ее по праздникам для потехи. А отступники-арабы заперли эту смесь в трубу и заставили ее работать на войне – толкать ядро. Только откуда здесь порох? Он стоит очень дорого, его заказывают у итальянцев, как и бомбарды. А замок, сами видите, не блещет богатством, – Ришо развел руками. – Да и чем вам помогут бомбарды? Не уж-то штурмовать чего решили?

'Бомбарды, конечно, не помогут, – думал Альберт. – Но какой-нибудь примитивный пугач я бы смастерил… Впрочем, с такой ситуацией в металлургии ничего существенного пока сделать не удастся, и много еще пройдет времени, прежде чем Ришелье распорядится на всех отливаемых пушках чеканить на латыни: 'Последний довод королей''.

Он отошел от окна и начал мерить шагами комнату. Все-таки, сидеть в подвале не выход. Что можно будет рассказать по возвращении? Пожалуй, разве что эссе о темницах древности получится жизненным. Да и не хотелось ставить себя в зависимость от Ришо. Человек он, кажется, неплохой, но кто знает, что у него на уме. К тому же, если принять во внимание рвение в защите хозяйского добра, он не долгожитель.

– Ришо, как ты думаешь, смогу ли я выдать себя за французского рыцаря?

– Вам бы, для начала, за английского научиться себя выдавать… Ваши люди тоже не слепые.

– Но ведь существуют же странствующие рыцари? Может такой рыцарь дать обет не показывать лицо и закрыть герб на щите чехлом?

Ришо криво улыбнулся.

– Но не в военное же время. На войне рыцарей знают в лицо. К тому же, без охранной грамоты… Нет, думаю, лучше будет, если новый хозяин сам вас найдет.

– Мне не хочется сидеть целый месяц в подвале, Ришо, в ожидании твоего господина.

– Это ваше право. Но как бы вам не пришлось сидеть гораздо дольше в крепости Ле Мана, в ожидании палача, – Ришо отвел глаза. – И потом… Вы ведь не рыцарь. Новый хозяин говорил, что в ваше время нет рыцарей. Вы не потеряете честь, просидев месяц в подвале.

– Кстати, а какое сегодня число?

– Четвертое декабря 1370-го года от Рождества Христова. В вашем же времени, вероятно, начало лета?

– Да… Как ты это понял?

– Это все зеркало, сэр. Оно все наизнанку выворачивает.

Но Альберта в данный момент больше интересовало число. Четвертое декабря 1370-го года.

6

Не хотелось Альберту отпускать Ришо, но надо было идти к Гроусу. Ключевая фраза 'Дю Геклен вышел из Кана' была произнесена, а значит, пошел отсчет и опасность приближалась. Медлить с ответом нельзя. Мысль об уходе в Бретань тревожила, пугала, но и оставаться в замке гарнизоном в сорок боевых единиц в ожидании французов глупо. Не запомнив точной даты битвы при Понвалене, Альберт знал, тем не менее, что начало изгнанию англичан положено в начале декабря. И будет сначала разбит корпус Грэндисона, крупнейший среди оставшихся здесь отрядов англичан, усиленный людьми нескольких примкнувших к нему капитанов. И почти сразу же будет взято Сансером аббатство Ва, куда устремятся остатки разбитой армии. Преследуя побежденных, маршал зайдет в Курсийон, а затем, кажется, поспешит к замку Рийе.

Альберт позвал оруженосца, затребовал теплую воду и чистое нижнее белье, разделся и с удивлением обнаружил на груди, на веревке, кольцо с крупным бриллиантом в довольно грубой золотой оправе. При других обстоятельствах это было бы занятно, но сейчас историк лишь недолго повертел кольцо в руке, разглядывая в свете факела, а вернувшийся через четверть часа Уильям застал Альберта уже за изучением нового тела. Тело нареканий не вызывало, было оно, безусловно, мускулистее оставленного в будущем, покрыто шрамами… и совсем чужим. Альберт чувствовал себя словно во взятой на прокат машине, когда над управлением не задумываешься, но чертовски непривычно.

Ополоснувшись над тазиком, причем его не оставляло ощущение смутной брезгливости, Альберт надел брэ, похожие на укороченные кальсоны, белую рубаху и позволил оруженосцу себя побрить. Затем снова надел плотный простеганный гамбезон, уже с помощью оруженосца натянул через голову кольчугу с металлическими пластинами, и занялся ногами. Уильям подбирал с пола составные части поножей, отдельно на бедра, колени и голени, и привязывал их ремешками. Ужасно неудобные металлические башмаки с острыми носами Альберт, покряхтев, надел сам. Потом дошла очередь до наручей, шею прикрыл кольчужный воротник, а далее следовала стеганая шапка для смягчения удара по шлему. Накидка, пояс и перевязь довершили одеяние. На поясе были кинжал и кожаный кошель, в котором позвякивали монетки, на перевязи – длинный меч. Шлем с перчатками прихватил оруженосец.

Выйдя на воздух, Альберт задумчиво уставился на воскресшие башни Курсийона и не сразу заметил застывшего, словно изваяние, сержанта. Этот рослый, уже немолодой латник с нечесаной ржавой бородой, которая, казалось, переплелась со звеньями кольчуги подобно плющу, стоял, положив ладони на длинную рукоять боевого молота, известного как 'соколиный клюв'. Такой молот легко проламывал шлем вместе с головой. Во дворе же тренировались лучники, стреляя по раскрашенным деревянным кругам, а сержант наблюдал за ними, презрительно скривившись, и крупные губы его, изрезанные белыми шрамами, неслышно шевелились.

– Мы уходим в Бретань, – после некоторого молчания сказал Альберт, встав рядом. – И надобно сделать это быстрее.

– Нужны еще телеги, – подумав, сказал сержант, не спеша отводить взгляд от лучников.

– Не нужны даже те, что есть. Нечего отягощать себя барахлом. Надо взять самое ценное и навьючить на лошадей, – Альберт говорил, тоже глядя в сторону, следя за тем, как впиваются в дерево стрелы, потому что говорить с незнакомым человеком, как со старым знакомцем, без актерских задатков было очень тяжело.

– Солдаты будут роптать, – сержант повернулся и странно посмотрел на рыцаря.

– Да уж, они готовы нести свое добро и на спинах.

– А хоть бы и на спинах… Золото к земле не тянет.

– Тогда французские стрелы притянут их к земле! – разозлился Альберт и непроизвольно положил ладонь на рукоять меча. – Да и много ли в телегах золота? Перины да медные лампы в этих телегах.

– Луки у французов слабоваты, к земле меня прижать, – буркнул в ответ сержант. – Ну, а как распорядимся провизией? У нас ее довольно много, не считая той, что можно забрать из замка, – он принял деловой вид и стал перечислять: – Соленая треска, круглые сыры, бочонок ячменного пива, три бочонка вина, шесть бочек солонины, десять бутылей масла, бочонок горчицы…

– Свою провизию мы возьмем, – перебил Альберт. – А из замка ничего брать не надо. Увезти бы то, что есть…

– Как будто вы не были в Бретани, сэр… Там даже мыши не найдешь. Эх… – покачал головой сержант, но спорить больше не стал и злой тяжелой походкой направился к лучникам.

Альберт уже заходил внутрь замка, когда ему в спину ударил гул недовольных голосов. А ведь телеги, накрытые просмоленными дерюгами, действительно перегружены, и это видно невооруженным глазом. Понятно, что солдатам везти награбленное легко и приятно, но опасность требовала мобильности.

Камин погас, и в полумраке холла раздавался богатырский храп Гроуса. Он разлегся на столе, подложив под голову полено, и казалось, что козлы, на которые была положена столешница, сейчас не выдержат и разъедутся. Историк невольно улыбнулся при виде этой картины и нарочно задел деревянными ножнами железную решетку камина, чтобы разбудить рыцаря.

– Итак, я принял решение отправиться с сэром Робертом в Бретань, – объявил он. – Полагаю, надо выступать немедленно?

– Особая спешка ни к чему, – зевнул Гроус, потягиваясь. – Корпус Ноллиса уже покинул эти места, а верные ему люди пробудут в аббатстве Ва еще несколько дней. Главное для меня – ваше слово, – он неохотно присел на хрустнувшей столешнице, свесив ноги, и взгляд его остановился на кувшине с вином. Гроус тут же протянул руку и жадно припал к кувшину, а судя по тому, как высоко он его поднял, вина там оставалось немного.

Ответ неприятно озадачил. Ведь Альберт уже рассчитал, что спокойно дойдет с Гроусом до расположения Ноллиса. Ну а там и до замка Дерваль на бретонской границе, куда, согласно хроникам, командующий добрался благополучно и где провел всю зиму. Там будет возможность все обдумать и найти способ встретится с французом – хозяином Курсийона. А теперь выходило, что Альберт присоединится к оставшемуся в аббатстве гарнизону только для того, чтобы там погибнуть, ведь Дю Геклен уже в пути, и битва при Понвалене состоится со дня на день… После этого англичан будут искать с собаками по всей округе, и лишь не многим из них повезет проделать унизительный путь в телегах до Ле Мана, чтобы гнить в тюрьме в ожидании выкупа или смерти. Английская тактика выжженной земли лишь богатым давала возможность уцелеть в случае поражения.

– Хотелось бы отправиться вслед за Ноллисом немедля. Можно убедить гарнизон аббатства выступить уже завтра? – осторожно спросил Альберт, понимая, как бессмысленно пытаться переиначить историю. – Французы могут отрезать нас от моря.

– Таков приказ. Ждать несколько дней тех, кто образумится.

'Уж лучше спрятаться в Курсийоне, чем идти в аббатство, – встревожился историк. – Надо что-то придумать'.

– Видите ли, сэр Ричард, ночью мне было видение, – он начал импровизировать, напустив загадочный вид. – Пресвятая Дева сказала, что надо быстрее уходить из этих мест, ибо французы большими силами объявятся здесь буквально на днях.

Гроус слушал внимательно, без усмешки, но потом лишь пожал плечами:

– На все воля божья. Если суждено сражаться – значит, будем сражаться.

– Пресвятая Дева сказала, что нам суждено потерпеть поражение… – скорбно проговорил Альберт. – Сэр Роберт мудр и уводит войска на зиму в Бретань. Он не хочет, чтобы его армия погибла напрасно. И нам надо поспешить с ним соединиться.

Настала очередь Гроуса призадуматься. Но Альберт не хотел давать ему время на размышления с неизвестным исходом, ибо этот человек был нужен, чтобы дойти до Ноллиса. В местности Альберт, естественно, не ориентировался. Не мог же он полагаться только на оруженосца или неграмотного сержанта. Добравшись же до Ноллиса, он уже будет примерно знать, как поступить. После того, как отшумит эхо битвы и отловят последних англичан на всей местности от Тура до Ле Мана, под видом странствующего французского рыцаря можно будет вернуться в Курсийон. План был зыбок, но он был.

– Сэр Ричард, – Альберт старался говорить как можно убедительнее, – я предлагаю вам отправиться в дорогу не медля. По пути мы зайдем в аббатство и попытаемся уговорить гарнизон отправиться с нами. Но в любом случае, завтра я со своими людьми буду уже далеко, с гарнизоном Ва или без него.

– Ишь, как вас Пречистая Дева напугала… – подозрительно нахмурился Гроус. – А еще утром раздумывали… Да и не слишком ли мало у вас людей, чтобы делать подобные предложения сэру Мэтью, коменданту гарнизона? Впрочем, дойдем до Ва, а там видно будет.

– Я уже отдал приказ своим солдатам. Вечером мы уже будем в аббатстве, – сказал Альберт и, звякая доспехами, вышел из зала. В коридоре он столкнулся с Уильямом, и вместе они пошли в конюшню.

Своего серого коня Альберт узнал сразу и не только потому, что оруженосец взял его, уже оседланного, под уздцы. Просто могла ли быть у рыцаря, капитана, не самая красивая лошадь? Уильям, крякнув, подсадил Альберта и, несмотря на все опасения, историк достаточно уверенно выехал во двор, удивляясь новым и в то же время таким знакомым ощущениям. Ведь главное при езде на лошади – это раскованность и свобода движения – учил когда-то инструктор, приговаривая, что если боишься упасть, судорожно хватаешься за седло, наклоняешься вперед и цепляешься за лошадь как клещ, то лучше сразу учиться падать. Альберт же сейчас чувствовал себя на коне так, словно стаж верховой езды у него не меньше, чем водительский.

Процесс облегчения повозок тем временем принял скандальные формы. Альберт нарочито сделал вид, что это его не касается, предоставив сержанту самостоятельно разбираться с солдатами, а сам продолжал гарцевать по двору, краем глаза различив в окне признательно поблескивающие глаза Ришо. Очевидно, тот принял решение по разгрузке как дань сговору.

Уильям, как и подобает вышколенному оруженосцу, был уже готов, облачен в кольчугу, подал Альберту шлем с красным плюмажем и помог приторочить маленький треугольный щит слева к седлу. Наконец-то представилась возможность рассмотреть при дневном свете 'свой' герб. Принято считать, что первые гербы формировались как память о заслугах в покорении Святой Земли. Так, арка на гербе порой означала отвоеванный мост, шлем – захваченное вооружение грозного врага, меч – большую битву, а полумесяц – низложение страшного мусульманина. Таких символов было множество. Пики, повязки, ограды, например, свидетельствовали о взятых и разрушенных преградах, а такие символы, как лев и орел, говорили о неукротимой храбрости и высшей доблести. На щите же Уолша было три башни, что означало, по-видимому, три взятых замка, а звезда в правом верхнем углу, возможно, символизировала ночной бой какого-то предка.

Полуторный меч, так называемый 'бастард', которым особенно удобно рубиться в конном строю, наконец-то не доставлял неудобств. Ведь при ходьбе, слишком длинный, он чиркал по полу. Альберт выдвинул меч из ножен. На блестящем клинке был выгравирован девиз: 'Я там, где война'.

Надевая протянутые Уильямом железные перчатки, Альберт обратил внимание, что из левого кулака идут два толстых длинных шипа сантиметров по двадцать – приспособление, известное ему как 'шпаголом'. Пойманный между шипами меч противника ломается поворотом руки.

Закончив изучать экипировку, Альберт осмотрел солдат, угрюмых от того, что уходят из сытного места, да еще и оставляют часть добычи. Лучники навьючивали свои маленькие лошадки Хэкни, латники, у которых таких лошадок было по две, кричали на своих слуг, ронявших впопыхах вещи, Гроус же был уже на лошади, а его оруженосец – паренек в короткой кольчуге – гарцевал рядом. Наконец, покончив со сборами, сержант забрался на дородную кобылу, и Альберт скомандовал открыть ворота.

Взвизгнула решетка, и цепи заскрежетали в пазах, сдерживая опускаемый мост. Стукнули где-то тяжелые противовесы. Больше шестидесяти человек, включая слуг и священника, проехали под решеткой. Разворошенные телеги с кучей перин, узлов и сундуков остались во дворе, Альберт же, к удивлению солдат, не стал отдавать приказа сжечь все это добро, чем вызвал дополнительный недовольный ропот.

Отряд покидал замок. По тем временам это была уже сила и гарнизоны редко превышали такое количество. А издали, вместе со сменными лошадьми, отряд так вообще смотрелся внушительно. И вот копыта Альбертова коня гулко застучали по доскам зыбко дрожащего моста, перекинутого через ров, а седок испытал восторг, смешанный со страхом. Золоченый рог на конском железном налобнике недвусмысленно указывал дорогу в неизведанное. Веер начищенных металлических пластин на шее лошади создавал ощущение непреклонной силы, влекущей вперед. Такое чувство бывает, когда подходит очередь на головокружительный аттракцион, обещающий незабываемые впечатления по части ужаса. А сильные эмоции – это как раз то, к чему все стремятся, порой, не отдавая себе в этом отчета.

Склон холма, по которому двигался отряд, сначала щетинился редким кустарником, а затем постепенно перешел в редкий смешанный лесок, пролегавшая же через него дорога стала больше похожа на козью тропу. Но трава по зимнему времени уже легла, и продвигались вполне сносно. Во главе своего малого войска под глухой стук копыт и бряцание железа Альберт размышлял о превратностях судьбы, а из-за спины доносился гул солдатской болтовни. Но он не оглядывался. Да и не просто было оглядываться в шлеме.

В этом голом декабрьском лесу, бесснежном и по-осеннему унылом, историк сразу оказался во власти тревоги. Все-таки замок, при всей его уязвимости, самими стенами своими, казалось, защищал от внешнего мира. Характер тревоги был болезненным, мистическим и давил посильнее нагрудника. Альберт вспомнил, как однажды на даче он вышел ночью на открытую террасу. Немного постояв, собрался уже возвращаться в дом, как в глубине сада раздался шорох. Вглядевшись, он смутно различил силуэт собаки. Она стояла неподвижно, намерения ее были неясны, как и то, каким образом собака попала на участок. Если бы он увидел собаку в саду днем, то, скорее всего, испытал бы лишь любопытство или раздражение. Но антураж ночи и странная неподвижность собаки, ее горящие глаза, раскрасили воображение таким ужасом, что Альберт поспешно нащупал за спиной дверную ручку. Хотя был не робкого десятка. Так и сейчас, все известное, все изученное и заученное о средних веках, такое на первый взгляд романтичное и интересное, вдруг проникло в сознание своей реальностью и перестало быть чем-то романтичным и интересным.

Сразу за лесом потянулись поля, тусклые и пожухлые, а по правую руку вдали у рощи виднелась деревянная церковь, вокруг которой лепились немногочисленные хижины. И сразу же поплыл над равниной далекий тягучий звук набата, вслед за которым от домов под прикрытие деревьев устремились редкие стайки крестьян, очевидно, приняв отряд либо за английских фуражиров, рыскавших по округе в поисках провианта, либо за кого похуже.

Время, между тем, перевалило за полдень. Французская зима в этом году была хоть и не морозна, но дождлива, и без прямого солнца латы забирали тепло у тела. Разве что помогала до поры толстая стеганая поддевка. Альберт уже давно чувствовал себя неудобно, да еще накаляло нервы желание почесаться, которое, как известно, тем сильнее, чем меньше возможность это сделать.

Направление к аббатству историк примерно знал, так как успел изучить карту местности. Однако за перекрестком у большого дуба, где их путь пересекла мощеная дорога, Альберт, как бы невзначай, пропустил Гроуса вперед и наблюдал теперь его железный затылок, по которому растрепались пыльные шелковые ленты. Уильям же спокойно ехал рядом, сонно покачиваясь в седле, и его жидкие светлые усики топорщились. А в Альберте наконец-то проснулся историк и ему захотелось поговорить.

– Так сколько тебе лет, Уильям? – спросил историк.

Оруженосец недоуменно повернул голову.

– Вы же знаете: двадцать, – ответил он.

– Знаю, знаю, – рассмеялся Альберт. – Я хотел лишь напомнить, что у тебя еще есть целый год для подвига. И ты станешь рыцарем.

Уильям благодарно склонил голову.

– А для рыцаря, мой храбрый Уильям, не только важно совершать подвиги, но и уметь о них рассказывать. Ты умеешь красиво рассказывать?

– Я еще не совершил подвига и не знаю, сумею ли я красиво рассказать о нем, – ответил оруженосец, недоверчиво глядя на Альберта.

– Тогда тренируйся в искусстве рассказа сейчас, когда время утекает сквозь пальцы, раз уж мы бредем по этой дороге. Ты смог бы пересказать мне наш поход с того момента, как мы высадились на французской земле и до этого самого момента? – Альберт хитрил и радовался собственной выдумке.

– Кале – наш город, – ответил Уильям. – Разве можно говорить о нем как о французской земле, сэр Роджер?

Альберт вспомнил, что Кале – весьма специфичный город. Его жители сражались так упорно, что после захвата англичанами французы были изгнаны, а в опустевшие дома заселены только англичане, специально вывезенные с острова. Это напомнило историю Кенигсберга, ныне Калининграда, с той только разницей, что местным немцам перед погрузкой в эшелоны в 1946 году разрешено было взять с собой по шестнадцать килограммов личных вещей. Однако Кале не стали переименовывать, а спустя более чем двести лет английского владения, город вернулся Франции.

– Верно, будущий рыцарь, мы высадились в Кале, а это наш город, и клянусь святым Христофором, будет нашим всегда! – воскликнул Альберт, не боясь переиграть. Восторженность для рыцаря была естественна. – Так расскажи о нашем путешествии так, как бы ты рассказывал об этом в кругу родных и друзей в нашей родной Англии!

Очевидно, эта идея пришлась по вкусу и сержанту, потому что он пришпорил кобылу, чтобы подъехать поближе и лучше слышать. Но оруженосец не был так воодушевлен.

– Но, сэр Роджер, мы ведь еще не успели ничего сделать. Из-под Парижа мы ушли, потому что эти трусы отказались выйти на бой. А я так хотел участвовать в овладении Парижем… Всю осень ходим здесь, захватывая только малые замки и монастыри. Да и те в большинстве сами сдаются.

– Зато я тебя как следует натренирую, – донесся сзади голос сержанта.

– И то верно, Томас, – вздохнул оруженосец.

– Ничего, самые главные подвиги не за горами, – бодро сказал Альберт и тут же помрачнел, вспомнив предстоящую битву при Понвалене. Но, так как сиюминутной опасности не предвиделось, историк снял надоевший шлем и прицепил его к седлу.

7

Длинная каменная стена аббатства, покрытая засохшим вьюном, словно сетью кровеносных сосудов, основанием уходила в густой колючий кустарник. Она была невысока, всего-то в два человеческих роста, и за ней желтели многочисленные монастырские постройки. Особенно выделялся массивный церковный собор, больше похожий на донжон крепости, чем на церковь, что было неудивительно для того опасного времени. А на стенах, окружавших монастырь, было заметно множество фигурок, и по характеру их передвижения чувствовалось, что гарнизон в замешательстве. Эту суету можно было бы объяснить появлением на горизонте вооруженного отряда, но уж слишком сильное напряжение чувствовалась в далеких зычных криках и опущенном забрале рыцаря, который выглянул с площадки над аркой монастырских ворот. В отряде тоже почувствовали недоброе, по крайней мере, гомон за спиной затих.

Альберт пришпорил коня и вместе с Гроусом подъехал к воротам чуть раньше остальных. Над прямоугольным каменным зубцом сначала заколыхался синий плюмаж, а потом высунулся и владелец плюмажа, в шлеме, похожем на серебряное ведерко с прорезями для глаз.

– Сэр Роджер Уолш прибыл со своим отрядом по приказу Роберта Ноллиса! – крикнул Гроус, взяв на себя роль глашатая.

Плюмаж качнулся, рыцарь выпрямился, уставившись прорезью в горизонт, и молча отошел обратно за обломанные зубцы. За ветхими деревянными воротами послышалась возня, и к моменту подхода отряда створки медленно распахнулись. Уже внутри Альберт обернулся. Ворота – а это были северные ворота – были поспешно закрыты. Альберт скептически посмотрел на единственную балку, вставленную в скобы. 'Десяток солдат с бревном, и балка треснет', – подумал он.

Альберт спешился и вновь ощутил на себе вес доспехов. Однако в воздухе витало такое напряжение и страх, что сейчас, пожалуй, он бы предпочел, чтобы на нем были гораздо более тяжелые латы. А встречавший их рыцарь поднял забрало и тяжело, вразвалку, подошел к вновь прибывшим.

– А, сэр Роджер… Добро пожаловать в аббатство, – тускло сказал он, пересчитывая глазами прибывших с Альбертом людей. – И почему я не ушел с Ноллисом, а остался со своим сбродом в этом проклятом месте? – горестно спросил он.

Оставив его риторический вопрос без ответа, Альберт начал рассказывать о своих планах, но комендант гарнизона слушал рассеянно, будто слова мешали ему прислушиваться к звукам грозы, надвигавшейся с севера. Взгляд у него был отсутствующий, он то и дело нервно кусал губы, и все время поворачивал лицо к северу. Однако меньше чем через минуту выяснилась причина его столь неучтивого поведения. Только что он получил известие о разгроме англичан под Понваленом.

– Да, подлый Дю Геклен разбил Грэндисона, – сказал он. – И еще нескольких капитанов с ним… Наши потери около семисот человек. Несколько оруженосцев прибыли с поля боя и сообщили эту дурную весть. Прислал гонца и Уолтер Фицуолтер, который не участвовал в битве, потому что расположился лагерем южнее Понвалена, совсем рядом. Он сейчас подойдет сюда со своими людьми, – комендант говорил хрипло, словно у него пересохло в горле. – У сэра Уолтера человек сто, и до его подхода я не собираюсь ничего предпринимать. И ваши люди мне тоже нужны. У меня же почти сто латников и столько же лучников.

– У Сансера, который будет очень скоро, больше тысячи латников. Еще столько же у Дю Геклена.

– А вы-то, сэр Роджер, откуда это знаете? – подозрительно сощурился Мэтью Рэдман.

– Так… – замялся Альберт. – Это долго рассказывать, да и несложно предположить, что с меньшими силами они не осмелятся на нас напасть…

– Дю Геклен сюда пока не сунется, его армии надо восстановиться после битвы, – скептически заметил Мэтью Рэдман. – Да и вечер скоро… Дай Бог, снова пойдет дождь… А где Сансер, я не знаю. Надеюсь, что не рядом.

'В том-то и дело, что рядом! Он вот-вот нападет на нас!' – захотелось крикнуть Альберту, но вслух он лишь сдержанно произнес:

– Думаю, маршал Сансер где-то здесь. Наверняка французы решили нанести удар вместе.

Мэтью Рэдман дернул головой, словно отгоняя такую возможность.

– Тем более. Обойдите со своими людьми восточную стену. В случае штурма они должны знать свои места. Сержант Томпкинс вам все покажет, – комендант вдруг засуетился и крикнул в сторону часовни: – Томпкинс!

Подбежал долговязый сержант, у которого из-за спины выглядывала длинная рукоять тяжелого двуручного меча, и почтительно встал рядом.

– Пройди с сэром Роджером и сэром Ричардом на стены, покажи слабые места в обороне, – сказал Мэтью Рэдман и тихо добавил: – Хорошо хоть южная стена проходит по берегу речки, и там французы не сунутся. Западная стена высока – собор там неприступен. А вот восточную и северную стены придется оборонять.

Сержант мрачно ухмыльнулся и направился к лестнице на внешнюю стену. Обернувшись, чтобы убедиться, что рыцари следуют за ним, он еле слышно пробормотал:

– Слабые места… Показали бы мне на этой стене хоть одно надежное место, так я бы оттуда и не слезал. Клянусь святым Вульфхадом, восточная стена не для тех, кто хочет дожить до рассвета.

– Сейчас уже никто не сунется, или ты знаешь случай, чтобы кто-то штурмовал крепость на ночь глядя? – язвительно спросил Гроус.

– Крепость… – сержант сплюнул. – Вот Брест – это крепость. А здесь так… Одно слово – монастырь.

– Поменьше болтай! – прикрикнул Гроус. – Как будто мы сами не видим, что эта стена от гусекрадов!

Сержант замолчал и лишь пыхтел, поднимаясь по каменной лестнице со сбитыми ступенями. Альберт же опять занервничал и сетовал на то, что не успел внимательно проштудировать литературу. Тогда бы он знал, нападут ли французы на аббатство сегодня, в день битвы при Понвалене, или на следующий день. От всей души он надеялся, что это произойдет лишь завтра, когда его отряд будет на дороге в Бретань.

С высоты было хорошо видно все аббатство. Массивная церковь возвышалась в западной части, и ее задняя стена являлась частью стены западной. Перед церковью располагались различные монастырские строения: почивальня монахов, странноприимный дом, скрипторий и многое другое. Все вместе эти постройки образовывали небольшой внутренний двор. Вдоль восточной стены, но не прижимаясь к ней, тянулись амбары и конюшни. В южной части, за пекарней, располагалось приземистое вытянутое здание, по-видимому, больницы. За больницей виднелись могильные плиты кладбища. Монахов нигде видно не было. Везде сновали либо латники, либо их слуги.

Тут осмотр прервал истошный крик, заставивший Альберта повернуть голову налево.

– Идут!

– Французы или Фицуолтер? – пробормотал Гроус, пристально вглядываясь в полоску горизонта на северо-западе.

Альберт поспешил на угол, подался к зубцам и уставился вдаль, где в обход холма к аббатству приближался большой отряд. Вскоре от него отделились всадники, числом не более двадцати, и, опережая маленькое войско, галопом поскакали по дороге к воротам. Наконец-то стали видны английские флаги на копьях.

'Понятно, почему Фицуолтер сразу не дал деру: у него много телег. И телеги он использует лишь для добычи', – подумал Альберт, разглядев за рядами пик обоз.

Всадники приблизились к воротам, один из них, в сизого цвета латах, нетерпеливо махнул рукой, и ворота в очередной раз открылись, пропуская кавалькаду. Когда же подошли пешие воины с обозом, под аркой даже образовалась небольшая давка, словно все стремились зайти внутрь как можно быстрее. За последней телегой створки со скрипом сошлись, и в этот раз солдаты не только опустили поперечную балку, но и подперли ворота колами, вбив их в утоптанную землю. Наблюдая за этим, Альберт подумал, что большинству из тех, за кем эти ворота закрылись, не покинуть этот монастырь никогда. Разве что на телегах-труповозках или в клетках, чтобы навсегда сгинуть в Ле Манской тюрьме.