Текст книги "Время Рыцаря"

Автор книги: Дмитрий Корниенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Любопытство было удовлетворено, удалось развеяться, а дорога успокоила нервы. На следующий день был намечен визит в Брессюир.

Возвращался Альберт тем же путем, через Тур, но уже слишком устал и на этот раз покинул вокзал лишь для того, чтобы где-нибудь посидеть в ожидании обратной электрички. Вдруг среди множества лиц мелькнуло одно очень знакомое, и Альберт не отводил взгляда, пока не понял, что это Антон Ольховский, сокурсник по университету. Они успели сдружиться во время археологической практики в Новгороде, по окончании же университета их дорожки разошлись, и Альберт слышал от кого-то, что Ольховский подался в коммерцию.

Антон тоже его узнал, расплылся в улыбке и неспешно, уверенно направился навстречу, издали протягивая широкую короткопалую ладонь. Бывшие сокурсники обменялись рукопожатиями, причем Антон даже приобнял Альберта, покровительственно похлопав по плечу. После нескольких общих фраз было решено выпить по чашке кофе в честь встречи.

– Весь день переговоры, так и город не посмотрю, – важно жаловался Антон, усаживаясь за столик у окна. – Но как все-таки тесен мир! Ты здесь какими судьбами?

– Кое-какие изыскания провожу, с историческими документами работаю, – ответил Альберт и неожиданно почувствовал, что это звучит как-то не солидно.

– И какая же тема?

– Столетняя война.

– И как, удалось погрузиться в атмосферу? – Ольховский подмигнул.

– Удалось… Можно сказать, что я провел много времени в средневековье, – серьезно ответил Альберт.

– Ты всегда много читал… Устал?

– Тяжело, потому что это для меня необычно. А ведь ты, кажется, на средневековье и специализировался? Еще помнишь что-нибудь?

Ольховский улыбнулся так, словно ему напомнили о давнем стыдном увлечении.

– Стараюсь забыть, – ответил он. – Голова всего не вмещает, столько надо по делам не упустить. Какие уж тут Средние Века…

– Я просто хотел обсудить одну тему, раз уж мы встретились…

– Не обижайся, но я далек от этого, – отрезал Антон, протирая салфеткой циферблат Ролекса. – Хотя тебе даже завидую. Сохранить такой интерес к истории, несмотря на все окружающие соблазны… Я вижу, у тебя до сих пор глаза горят, словно тебе жизненно важно точно знать, когда именно взят какой-нибудь норманнский замок.

– К сожалению, это так. Последнюю неделю для меня прошлое не менее важно, чем настоящее. Я действительно погрузился в прошлое очень глубоко, и исследования мои… страшны, – последнее слово вырвалось у Альберта совсем неожиданно.

Ольховский странно посмотрел на приятеля, а потом лицо его несколько раз дрогнуло, как от беззвучного, с трудом сдерживаемого смеха. Однако он не дал воли эмоциям, посерьезнел и сказал:

– Что ты знаешь о страхе, Альберт? Знаешь ли ты, как страшно ждать результатов тендера? Как страшно, если тебя поймают на откате? Или как страшно вложить деньги в доходное, но рискованное дело? Вот это страшно. Что касается твоих страхов, то они не материальны, а потому эфемерны, и в твоем случае, – он особо нажал на слово 'случай', как бы ставя диагноз, – речь идет о сублимации, когда человек пытается повысить собственную значимость за счет собственных же выдумок. Хотя допускаю, что тебе сейчас действительно кажется, что твои исследования, так сказать, страшны.

Ольховский поднял чашку, поморщившись, сделал глоток кофе и снова поглядел на Альберта. Слова больше не шли, воцарилось молчание, и на лице Антона выступило сожаление о сказанной бестактности. Альберт же подумал, что в рассуждениях знакомого есть доля истины. Особенно если учесть, что характер перемещений во времени по-прежнему не ясен. До сих пор нельзя с полной уверенностью утверждать, что все эти перемещения происходят с ним, а не внутри его головы. В конце концов, Крушаль может и подыгрывать Альберту, преследуя какие-то свои цели. Если, конечно, и сам Крушаль не плод воображения.

– Кстати, ты ведь мечтал съездить в Тур. Помню, ты работу писал по этому городу и материалы собирал о строительстве собора Святого Готьена, – рассеяно перевел разговор Альберт. – Очень тебя интересовало, почему он так долго строился – целых три века…

– Это еще что, в Лионе с собор строили с X по XVI век.

– И почему же? – спросил Альберт. – Теперь знаешь?

– Теперь знаю: денег не хватало. То, что соборы строились верой и рвением – это все чушь.

– Как это, верой и рвением?

– Ну, дескать, власть бесплатно поставляла материалы, а трудились на строительстве бесплатные работники либо из подневольных, либо из свободных людей, посвящавших труд Богу. Нет, строительство соборов стоило дорого, баснословно дорого, и это было одним из факторов, который сдерживал развитие экономики наряду с крестовыми походами. Краус написал неплохую работу на эту тему. Она называлась: 'Золото было раствором'.

– А вот скажи, если бы ты оказался в средневековье, тебе хотелось бы стать рыцарем, или все-таки ростовщиком? – спросил Альберт с подвохом.

– Я думаю это очевидно. Конечно, рыцарем, – ответил Ольховский не заметив сарказма. – Надо быть тем, за кем сила. А ростовщичество, если ты забыл, было смертным грехом, запрещенным и Новым и Ветхим Заветом. Даже повышенные цены при торговле в кредит осуждалось как скрытое ростовщичество. Правда, в высоком средневековье ситуация стала меняться, и вот уже ломбардцы открывают ломбарды, а …

– А в 1370-м какая была ситуация?

– О, это уже фирмы и компании, переводные вексели и страхование грузов. По большей части все это шло из Италии, из богатых городов, таких как Венеция. Но вообще, средневековые люди в общей массе не любили деньги.

– То есть?

– Отношение к деньгам было совсем другим. Это сейчас сложно понять, – Антон печально покачал головой, то ли сетуя на недальновидность средневековых людей, то ли жалея, что сейчас все по-другому. – Деньги не имели такого значения, как теперь. Нет, я не беру во внимание королей и кардиналов, я беру простых людей, таких, как ты. Так вот, большинство не только ни разу не держали в руках золотую монету, но даже не видели их в руках других. Те медяки, которые им изредка перепадали – ничего не решали в их жизни. А кроме того, в соответствии с церковной идеологией, быть богатым считалось стыдно. Это сейчас деньги – свобода. А тогда… Какая там свобода, когда все под Богом ходили, что с деньгами, что без…

– А ты сейчас не под Богом ходишь?

– Под Богом, – согласился Антон. – Только этот Бог милосерднее.

– Получается, излишки денег, сверх необходимого, отдавали, чтобы задобрить высшие силы? Церкви на строительство соборов и королям на поддержку крестовых походов.

– Так и было. Люди понимали, как коротка эта жизнь и вместо развития своего дела зачастую оплачивали хорошее место в жизни загробной, вечной. Поэтому, сам понимаешь, средневековая экономика оставляла желать лучшего.

Тут у приятеля зазвонил телефон и он скорбно выслушал какое-то лаконичное распоряжение.

– Увы, мой друг, – засуетился Ольховский, – мне надо бежать, ибо в командировках я себе не принадлежу. У шефа закончились презентационные папки, надо срочно бежать в отель.

Он оставил на столе свою визитку, столбик мелочи за свой кофе и, поспешно попрощавшись, покинул кафе, хлопая тяжелым портфелем по ноге. А через пять минут вышел и Альберт.

Ворота на территорию Курсийона были заперты, и, как в тот первый безобидный день своего появления в замке, Альберт спустился по дороге вдоль ограды и прошел через калитку. Вечер был такой же парной и спокойный. Вот только ночь предстояла опять нешуточная.

Напившись на кухне воды, Альберт вышел на террасу, облокотился на каменный бордюр и задумался, как скоротать вечер. Спускаться в подземелье не хотелось совершенно, запираться в башне было рано, а хотелось просто наслаждаться покоем и теплом. Возникло то особое чувство, когда просыпаешься за полчаса до раннего подъема, смотришь на будильник, а потом сладко лежишь эти полчаса, не давая себе заснуть, потому что если заснешь – полчаса превратятся в несколько секунд.

Блины – еда быстро проходящая, и уже давно хотелось поужинать. Однако его полка в холодильнике была почти пуста. По крайней мере, ничего серьезного приготовить не представлялось возможным, и пришлось наделать бутербродов из остатков сыра и колбасы. Но Альберт ничуть не расстроился. 'Это не страшно, здесь с голоду не умрешь и чумной воды не напьешься', – думал он, улыбаясь и следя, как наполняется прозрачный стакан шипящим лимонадом.

Добирался до башни историк уже в темноте. Крушаль ему за весь вечер так и не попался, а искать встречи не хотелось. Да и сказать было особо нечего, кроме того, что капитан Уолш теперь стал французским рыцарем, что он наконец-то перебрался через Луару и на следующий день, чуть свет, собирается покинуть Сомюр в сопровождении монаха-бенедиктинца.

7

Холодным серым утром на узких улочках Сомюра гулял лишь ветер. Даже нищие куда-то попрятались. Стражи тоже не было видно, и рыцарю с монахом пришлось некоторое время подождать у южных ворот, колотя в запертую дверь караульного помещения. Сонный привратник отказывался понимать, что от него требуется, и лишь серебряная монетка заставила его поспешить. Решетка начала медленно, со скрипом подниматься, и Альберт представил себе, как где-то за стеной недовольные вялые солдаты накручивают канат на деревянный ворот. Прошло еще какое-то время, видимо, наблюдатель со стены как следует нагляделся вдаль, и с массивных деревянных ворот стражники сняли поперечную балку и распахнули ворота, которые будут оставаться открытыми до наступления темноты, до тех пор, пока еще видна простирающаяся перед городом унылая замерзшая местность.

Альберт с Валентином неспешно проехали под аркой и направились через обширное поле с редкими домиками в сторону далекого леса, проступающего из тумана. Вот сейчас, должно быть, они действительно ехали по старой римской дороге. Историк сделал такой вывод из того, что она была очень прямой и почти не делала поворотов. Так старались строить дороги римляне.

Впрочем, Альберта сейчас это мало волновало, потому как он замерз и дрожал. Собственно, он проснулся уже замерзшим и, одеваясь, никак не мог справиться с доспехами, пришлось даже прибегнуть к помощи монаха. Покидая комнату, Альберт мечтал о горячем душе, под которым можно стоять долго-долго, пока не станешь красным и от тела не пойдет пар. Но не получилось даже умыться холодной водой. Одна радость – чистый сухой подкольчужник уже был в комнате на табурете, очевидно принесенный под утро.

Они спустились в полной темноте, рискуя свернуть себе шею на лестнице, а на полу таверны, на месте разобранных столов, вповалку спали путники, а может, просто пьяницы, не добравшиеся до своих домов. Лишь тусклый свет, проникавший сквозь щели в закрытых ставнях, давал возможность ни на кого не наступить. Хозяин уже отпер дверь и дремал тут же, на табурете, опустив косматую голову на грудь, загородив проход, чтобы никто не ушел не заплатив. Альберт рассчитался за постой, и хозяин потопал на конюшню, кашляя и сморкаясь. Взяв с него обещание приглядывать за осликом, попутчики уселись на коней.

Ветер сек дождем. Покинув укрывавшие от пронизывающего ветра улицы, Альберт со всей остротой понял, почему зимой рыцари не воюют. Ведь если бы сейчас ударил мороз, то он в своем железе просто обледенел бы. А ведь во Франции в те времена случались сильнейшие морозы, под тридцать-сорок градусов по Цельсию, если верить хроникам. Впрочем, и сейчас время от времени налетал с порывами ветра колючий царапающий снег, поэтому историк опустил забрало. Однако так сильно пахло мокрым железом и ржавчиной, что разнылись зубы, и Альберт предпочел дождь.

– Что-то вы приуныли, благородный рыцарь, – произнес монах, когда они добрались до лесной дороги. – Рассказать вам какую-нибудь занимательную историю, чтобы скрасить дорогу?

– Да у вас у самого зуб на зуб не попадает.

– Это так кажется. Мы, монахи, привычные к холоду. Это часть послушания и умерщвления плоти. Представьте, каково переписывать в промерзшем скриптории книгу, весь день не вставая с места.

Альберт вспомнил о жалобах, которые оставляли монастырские переписчики на страницах книг:

'Читающий сей труд, не забудь о том, кто переписал его: это был несчастный брат, страдающий от холода'.

– Тогда действительно расскажите что-нибудь, – пробормотал Альберт, отворачиваясь от ветра. Не выдержав, он достал флягу, наполненную утром красным вином из кувшина, и сделал пару глотков. Затем, чихнув, передал флягу монаху.

– Вот это кстати, спасибо, – одобрительно причмокнул брат Валентин. – Только вот что вам рассказать… Хотите, я поведаю вам о деяниях Великого Альберта?

– Я знаю о деяниях Великого Альберта. Конечно, вы добавили бы много нового к тому, что знаю я, но сейчас меня интересуют другие вещи, – ответил Альберт.

– Несомненно, в вашем замке хорошая библиотека. Это редкость. А у нас вот большое аббатство, а книг не более трехсот, – покачал головой Валентин. – Так, а что же рассказать?

– О зеркалах, к примеру.

– Это вам бы со Стефаном поговорить. Он поведал бы про зеркало Соломона… – грустно пробормотал монах, сделал еще глоток и отдал флягу. – Но вам с ним вряд ли удастся поговорить.

– А вы сами не по поводу зеркал к нему идете?

– Нет. Мне нужно другое, – ответил монах и надолго замолчал.

'А ведь я преступно мало изучал вопрос зеркал, – вдруг подумал Альберт. – Когда вернусь… А точнее, если вернусь, отброшу пока всю алхимию и Средние Века и посмотрю, что есть в сети о зеркалах и о времени'.

– Я хорошо знаю лишь истории алхимиков, – вновь заговорил Валентин. – Говорят, у Роджера Бэкона были какие-то загадочные инструменты. И среди них – таинственное вогнутое зеркало. Откуда оно взялось и что собой представляло – я не знаю. Но вроде бы именно оно позволяло Бэкону делать невероятные открытия.

'Тоже вогнутое, как в моей комнате…'

Но больше узнать ничего не удалось. Монах долго рассказывал об устройстве своего монастыря и о том, как живет братия. Видимо, это повествование согревало его душу. Тем временем лес вокруг заставил ветер успокоиться, и только шумели верхушки деревьев. Разговаривать больше не хотелось, но уже по другой причине. За разговором трудно услышать разбойников, и было спокойнее ехать в молчании.

А потом закончился лес, расступилась полями равнина, и только вдалеке из моросящей серости проявилась деревня. Но уже на подъезде к ней почувствовалась какая-то недобрая суета. И, судя по мелькавшим среди мазанок блестящим тарелкам шлемов, это был грабеж и убийство.

Ветер начал доносить отчаянные крики и Альберт посмотрел на Валентина. Монах натянул поводья. Секунду историк раздумывал, а затем яростно пришпорил коня, на ходу доставая боевой цеп. Он понесся галопом, быстро приближаясь, и царящее впереди преступление стало раскрывать перед ним свою чудовищную изнанку. Кровь Альберта закипела. В этот момент он чувствовал в себе самый праведный гнев и желал поступить как настоящий рыцарь, пусть и себе во вред. В прошлой жизни ему частенько приходилось свой гнев сдерживать, но сейчас он был силен, вооружен и имел хорошую возможность заступиться за слабых.

Ворвавшись в деревню, как вихрь, он разбил цепом голову первому попавшемуся солдату, только что зарезавшего крестьянина, и только тогда огляделся. Оглядевшись же, опустил забрало. Десяток легковооруженных англичан хозяйничал в близлежащих дворах, они таскали в реквизированную телегу мешки, и несколько крестьян, попавших им под руку, уже валялись убитыми. К телеге уже было привязано несколько истошно кричавших женщин. Наблюдал за всем всадник, видимо, сержант, и он был единственным, кто был на лошади.

Альберт раскрутил цеп над головой и с размаху опустил железное ядро на голову следующего мародера, тащившего орущую оборванную женщину. Тот повалился, так и не поняв, откуда пришла смерть, но тут рыцаря заметили все остальные. Эти уже все видели, да только сделать ничего не могли своими короткими мечами. Куда им до тяжеловооруженного всадника, чье ядро на цепи, со свистом рассекая воздух, валило их одного за другим. Сержант даже не попытался вступить в схватку и быстро ускакал прочь, пока Альберт гонял по деревне оставшихся солдат. Покончив с последним, тяжело дыша, Альберт спешился, все еще дрожа от возбуждения. Ему больше не было холодно.

Некоторое время на дороге между домами и во дворах никто не появлялся. Лишь плач женщин, все еще привязанных к телеге, да кудахтанье кур нарушали тишину, да трупы напоминали и о бесчинстве и о последовавшей за тем расправе.

– Да благословит вас Бог, благородный рыцарь, – услышал Альберт за спиной голос Валентина, – за то, что спасли этих несчастных. Хорошо, что они не успели больше никого убить. Очевидно, появление англичан стало для крестьян неожиданностью, и они не успели убежать.

– Англичане тоже не ожидали… – донесся сиплый робкий голос из-под телеги, откуда затем выглянул испуганный бородатый мужик.

Из домов потихоньку начал показывать люд. Оглядываясь и прислушиваясь, крестьяне подходили ближе и боязливо окружали путников.

– Не бойтесь больше, – сказал Альберт. – Сюда уже идет Дю Геклен с французской армией, он защитит вас. А нам с братом Валентином нужен приют до утра.

Вперед вырвался деревенский священник и, расталкивая восторженно кричащих мужчин и женщин, схватил под уздцы лошадей.

– У меня лучший дом, вам будет лучше у меня, – перекрикивал он гвалт. – Отдохните у меня, прошу вас!

Альберт пошел за ним, ведя за собой коня, а оглянувшись, увидел, что женщины уже отвязаны, и крестьяне занялись убитыми. Вдруг раздался торжествующий рев – один из солдат оказался не убит, а лишь оглушен, и при попытке снять с него доспехи пришел в себя. Теперь крестьяне совещались, как мучительнее его убить, и уже кто-то побежал за гвоздями.

Священник же привязал коней к изгороди в своем дворе, попросил не беспокоиться за сохранность мешков и завел в свой дом. Испуганная бледная женщина, одетая приличнее остальных, видимо, его жена, тут же стал растапливать очаг. Альберт уже не возражал против дыма – лишь бы было тепло, но до сих пор не понимал, как всю долгую зиму можно вот так дышать дымом каждый день и не угорать. И он даже спросил об этом.

– Так мы же не каждый день топим. Откуда взять столько дров? Только когда очень холодно, – ответил священник.

Тогда Альберт попросил воды, снял перчатки, шлем и умылся.

Над очагом, который находился, как водится, в центре хижины, хозяева подвесили котел и бросили туда двух наспех потрошеных куриц, очевидно, еще теплых, так что Альберту даже не пришлось развязывать мешок с припасами. Спустя час он уже глодал куриную ножку, расспрашивая священника о жизни. Но вскоре слова начали долетать словно издалека: Альберт разомлел от тепла и сытости, глаза закрывались, хотя и рано еще было спать. Сидел он, за неимением мебели, на соломе, толстым слоем устилавшей земляной пол в одном из углов, и начал невольно заваливаться набок, с каждой минутой склоняясь все ниже и ниже, и вот уже подпер кулаком щеку, часто и долго зевая.

Священник это заметил, и после недолгих уговоров Альберт перебрался в семейную кровать, но кольчугу снимать не стал – мало ли что – и сбросил только наручи. Кто знает, сколько здесь еще бродит головорезов, куда ускакал сержант и не придется ли снова браться за цеп. Однако сон на время ушел, и еще долго историк прислушивался к разговору Валентина со священником, который, узнав, что монах – богослов, тут же начал выяснять для себя некоторые двусмысленности в Писании, которые он и сам не понимает, и до паствы донести не может. Валентин охотно отвечал, да так уверенно и обстоятельно, что Альберт совсем успокоился, поверил, что все с ним происходящее в руках Божьих, и наконец заснул.

8

Первым делом Альберт внимательно осмотрел зеркало, стараясь не упустить ни одной мелочи. Вогнуто оно было не сильно, словно сплющенная ванна, середина так совсем плоская, однако едва заметно закручено по спирали. Раньше Альберт не обращал внимания на этот факт, рассуждая: старое и старое, скособочило, что с него взять. А сейчас это отметил и запомнил. Наглядевшись же, побежал с планшетом в каминный зал и вошел в интернет.

О зеркалах было написано много, страшно, но как-то однообразно: все перепечатывали одну и ту же статью, внося в нее лишь некоторые нюансы. В основном говорилось, что зеркала имеют память и способны помнить все, когда-либо отразившееся в них, храня отпечаток энергетики человека или события; некоторые же следы столь ярки, что зеркало способно ретранслировать их в наш мир, и тогда дом может наполниться призраками. Напоследок, как водится, говорилось о гаданиях с зеркалами. История изобретения зеркал тоже повторялась с незначительными вариациями, но, по крайней мере, Альберт узнал, что примерно до 1500-го года они были выпуклыми. Это было связано с технологией производства, когда сделанный стеклодувами шар заполнялся парами свинца и олова, а потом разрезался – только так удавалось удержать на стекле блестящий внутренний слой. Конечно, они были кривыми, как в комнате смеха.

Однако зеркало в башне было гораздо старше первых прямых зеркал, и оно было отнюдь не выпуклым. Уже отчаявшись, Альберт набрел на какой-то затерянный, давно упавший в поиске сайт, на котором прочитал любопытную и по каким-то причинам не растиражированную информацию.

Речь шла о зеркалах как пространственных коридорах для перехода в другие измерения. Сама техника пространственного перехода якобы была известна еще древнеегипетским посвященным. Утверждалось, что человеческое сознание настроено на определенную кодовую волну, поэтому оно видит только земной мир, а после смерти происходит переключение сознания на более короткую волну. Но для путешествия по иным мирам не обязательно покидать физическое тело, а достаточно переключить канал сознания.

Зеркальные же вогнутые плоскости, согласно гипотезе, предложенной неким малоизвестным астрономом, отражают физическое время и подобно линзам могут фокусировать разные виды излучений. В экспериментальной лаборатории якобы было создано особое зеркало – свернутый по часовой стрелке в полтора оборота гибкий зеркальный лист из полированного алюминия. С этим зеркалом проводились многочисленные эксперименты, и люди, помещенные рядом, испытывали самые разнообразные психофизические ощущения. В частности, у них открывались способности к ясновидению, и они могли заглядывать в события прошлого. Согласно теории, внутри зеркального помещения изменялась плотность времени, возможно, это и влияло на обострение сверхчувственного восприятия. Люди, просидевшие у зеркал, начинали ощущать себя участниками давно минувших исторических событий, которые разворачивались перед ними как на экране. Однако механизм взаимодействия зеркал, времени и человеческого сознания экспериментаторам пока не открылся, и неизвестно, переносились ли испытуемые в реальные события прошлого, или это был отблеск этих событий, так называемый хрономираж.

'Да уж, – подумал Альберт, – действительно порой трудно понять, был ли я во сне, или видел все в действительности'.

Потом Альберт с большим интересом прочитал, что такие зеркала известны с древних времен, что их изготавливали для магических целей и что использовали вогнутые зеркала прорицатели. Так называемое Зеркало Соломона, по преданию, тоже было из слегка вогнутой полированной стали.

Тут Альберт не мог не вспомнить слова брата Валентина о загадочном зеркале Роджера Бэкона.

Заканчивалась же статья утверждением, что время обладает плотностью, и эту плотность можно усиливать, 'фокусируя' время с помощью вогнутых зеркал.

Дочитав, Альберт уже смутно догадывался, с чем имеет дело. Вот только не понятно было, что с этим знанием делать. Ведь никаких практических советов путешественникам во времени статья не давала. Историк устало протер глаза – надо было собираться в Брессюир. И в то же время не давала покоя мысль, что этот день целесообразнее потратить на изучение свойств зеркал. И гораздо полезнее будет спуститься в лабораторию и полистать старинные книги, посвященные оптике: следовало подготовиться к встрече с Зеркальным Дьяволом. Наверняка это всего лишь ученый, преследуемый инквизицией за необыкновенные открытия. Но чтобы понять его слова, надо почитать трактаты по оптике, известные к 1370 году, чтобы иметь представление о взгляде на этот предмет в то далекое время. Итак, решено было отложить Брессюир на следующий день, сейчас же спуститься в подземелье. Однако во дворе историк увидел агента.

– Скажите, месье Крушаль, а действительно ваш друг убирал зеркало из своей комнаты и все равно просыпался в прошлом?

– Как видите, зеркало в вашей комнате, а он все еще… Впрочем, врачи намекнули, что через пару дней я смогу с ним поговорить.

– Значит, он вышел из комы?

– Все еще очень плох, – уклончиво сказал Крушаль и покачал головой. – Сами понимаете, это была почти смерть… Ну, а у вас как дела? Смотрю: держитесь хорошо. Я и не думал, что в таких сложных условиях вы так долго протянете.

– Да вроде держусь пока, слава богу. Тело-то не мое. В своем бы я точно через пару дней загнулся с непривычки, – сказал Альберт и зачем-то помял себе бицепс.

– И где вы там сейчас?

Тут Альберт не выдержал и подробно рассказал о приключениях последних дней. Особое внимание он уделил спасению жителей деревни и рассказывал это, не скрывая гордости.

– Напрасно вы ввязываетесь в их дела, – не разделил восторгов Крушаль. – Это их мир, а вы со своими мерками.

– Во-первых, я подходил к этому с рыцарскими мерками того времени, а во-вторых, я спас людей. Да и как по-другому?

– Да хватит вам. Вы убили таких же крестьян, каких и спасали. Или вы думаете, этих английских лучников на Марсе набирали? Обычное мужичье, которому дали возможность пограбить. А одень жителей спасенной деревни в кольчуги, раздай топоры да отправь в Англию, так они тоже будут грабить, убивать и насиловать. А вся эта рыцарская честь и благородство – так это лишь между людьми своего сословия. Крестьян же за людей рыцари никогда не считали, и благородство на них не распространялось. И на захваченных землях, и на своих.

– И что, мне надо было проехать мимо?

– Вы в Курсийон обратно не собираетесь? – устало перевел разговор Крушаль.

– Собираюсь. Но сначала поговорю с монахом, запертым в крепости.

– Давайте уж, возвращайтесь. Чувствую, что Николас уже рядом с Курсийоном, раз он начал приходить в сознание. А с монахом потеряете в лучшем случае – время, в худшем случае – жизнь.

– Сомнительна мне ваша теория. Вон я как далеко, а в кому не впал. И Николас подождет. Наверное, я вернусь как раз к тому времени, когда он начнет говорить, – сказал Альберт и вдруг ехидно улыбнулся: – В Париж-то мне больше не надо, в тот архив?

– Посмотрим. Чем-нибудь еще могу быть полезен?

Альберт задумался и вспомнил, что надо бы подкупить продуктов.

– Мне бы в магазин, да вот Андре найти не могу.

– Берите в холодильнике все, что вам захочется. Завтракайте, а точнее, уже обедайте, и не стесняйтесь. А потом напишите список, что вам нужно, и оставьте его на кухне – Андре все купит, – сказал Крушаль и неожиданно тихо добавил: – А вы не боитесь, что в результате ваших действий произойдет так называемый 'эффект бабочки'? Не боитесь изменить будущее?

– Полагаю, все, что со мной там происходит, уже произошло в прошлом и учтено будущим, – пожал плечами Альберт. – Это человек в своих расчетах может делать ошибки, не учитывать различные факторы. А вселенский разум учитывает все и ошибок не делает. Раз я там, значит, есть такая формула в физике вселенной, что это возможно и не нарушает гармонии.

– Значит, если вы спрячете в прошлом мешок с золотом, то сможете вырыть его сейчас?

– Верно… – насторожился Альберт. – Я уже думал об этом. Только, кроме горсти монет из кошеля Уолша, мне прятать пока нечего.

– Пока нечего?

– Не придирайтесь к словам. К тому же, ваш Николас, наверное, уже поэкспериментировал с такими заначками. Думаю, он рассказал, возможно такое или нет.

– А вы сами-то не догадались попробовать?

– Нет. Я же путешествую. Не забывайте, что я не в Курсийоне.

– Ладно, Альберт, не принимайте мои слова близко к сердцу, я же смеюсь… Если что, я буду у себя в комнате.

– А где находится ваша комната?

– С той стороны, – Крушаль показал тростью на второй этаж нового крыла. – А эти окна, что во двор – окна Филиппа.

– А где была комната владельца замка? – поинтересовался Альберт.

– Тоже на втором, ее окна выходят на террасу, где мы обедаем, – ответил Крушаль, немного помявшись, словно это было непросто вспомнить.

– Заглянем туда как-нибудь?

– Зачем? Да и прав мы не имеем, – Крушаль посмотрел на Альберта с таким осуждением, словно это не он показывал лабораторию.

Когда Крушаль ушел, Альберт в первый раз за все время пребывания в замке задумался, а зачем, собственно, агент здесь живет. Объяснение с оказанием Альберту моральной поддержки как-то не проходило. Да, Крушаль иногда вспыхивал энтузиазмом, но чаще давал понять, причем абсолютно не стесняясь, насколько ему безразлична судьба историка. За этими мыслями Альберт нашел листок, ручку и мелким почерком записал все необходимые продукты. Потом, наскоро позавтракав яичницей, схватил фонарь с подоконника и поспешил в подземелье.

Калитка на лестницу к неосвещенным нижним ярусам открылась с таким пронзительным визгом, что по спине прошел озноб. Стало не по себе, Альберт настороженно оглянулся, непроизвольно вжимая голову в плечи, и сделал шаг вниз, как вдруг во мраке безмолвно возник черный силуэт. Альберт вскрикнул и отпрянул назад, уронив фонарь, а над ним нависла густая тень. В глаза ударил свет.

– Не надо так пугаться, – раздался голос управляющего. – Я-то могу ходить здесь, не включая фонаря: мне все здесь слишком знакомо.

Альберт встал, успокаиваясь, в ноги пришла запоздалая слабость, и он долго не мог подобрать нужных слов на французском, чтобы хоть что-нибудь ответить.

– Вы собрались в лабораторию? – иронично спросил Филипп, ничуть не смутившись. – Тогда возьмите ключи, а то я ее запер.

Выбитый из колеи, Альберт чуть было не отказался, но все-таки не стал отменять задуманное. Раз уж решил он весь день посвятить изучению зеркал со всех возможных ракурсов, значит, надо спуститься в лабораторию.

– Давайте ключ. И вам повезло, что у меня нет проблем с сердцем, а то бы здесь уже лежал труп, – пробурчал Альберт.

– Скорее, это вам повезло, что у вас нет проблем с сердцем, – усмехнулся управляющий, протягивая связку. – Впрочем, приношу свои извинения за этот неумышленный инцидент.

– Вам следовало меня окликнуть, когда вы увидели свет фонаря!