Текст книги "Следствие считать открытым"

Автор книги: Дмитрий Туманов

2

Дождь. Весь мир – сплошной дождь. Вода льет с неба, вода хлюпает под ногами, вода на тебе, вода в тебе. Некий гениальный мыслитель сделал научное открытие, что тело человека больше чем на три четверти состоит из воды. Правда, для этого ему потребовалось иссушить в пыль дюжину подопытных, но это уже мелочи: наука, как известно, требует жертв. Так что, побыв несколько дней под ливнем, начинаешь относиться к вездесущей воде по-философски и чувствуешь себя рыбой. Или выдрой. Или выдрой, ловящей рыбу. Кому как нравится. Мне не нравится никак, но меня никто и не спрашивает.

Что-то я отвлекся от дела – погода способствует. А дело обстоит так: уже четвертый день мы ползем на восток, вдоль тракта между городами Эштра и Травинкалис. Я не обмолвился, сказав «вдоль тракта», потому что сама дорога напоминает траншею, доверху заполненную водой, которая уже не успевает просачиваться в землю. Еще во времена войны дорога на Эштру была разбита вдрызг, и с той поры в нее вряд ли добавили хотя бы один камень.

После нашей первой большой победы я предоставил своей потрепанной команде три дня заслуженного отпуска. За это время Таниус и Штырь с помощью целой рати городских лекарей, знахарей и целителей вполне излечились от мелких ран и ушибов, полученных во время битвы за Эштру. Три дня мы просто отдыхали, напрочь забыв обо всех следственных перипетиях, едва не стоивших нам жизни. Три дня я жил размеренной, спокойной жизнью, состоящей из плотных завтраков, неспешных прогулок по зеленым весенним бульварам и послеобеденного потягивания бесплатного пивка на террасе таверны. Идиллия, что и говорить…

Но, как известно, долго отдыхать – вредно для здоровья. Следствие зовет нас в дорогу, и вот уже мы вновь отмеряем версты отпечатками конских подков. Мы идем за Лусани – маленькой девочкой с большими ножницами. Что нас ждет на этом пути – тайна сия велика есть. Пока до конца не дойдешь – не узнаешь. Пока что мы направляемся на восток, в столицу Травинаты – город-крепость Травинкалис. Один из спутников Лусани – священник из эштринского Прихода по имени Эвель – оказался оттуда родом. Там же находится Верховный Приход – резиденция патриархов Единого Храма, самый большой и богатый собор на Юге.

Мои рассуждения просты и логичны – поп, узрев чудо наяву, решил представить девочку своим духовным руководителям. Что ж, святоши готовы увидеть чудесное воплощение Света – Мессию. Они все как один молятся на его появление, а на худой конец, они сделают сами из подручного материала. В любом случае иных версий по развитию следствия у меня нет.

Мессия… Эта легенда – краеугольный камень Храма. Согласно ей, имперцы пришли на Южную Землю не просто так, но чтобы встретить Мессию Света – будущего спасителя поглощенного Тьмой мира. Имперская столица со звучным именем Звездное Сияние была построена на том месте, где Мессия должен был появиться на свет. Увы, легенда так и осталась легендой – Звездное Сияние погибло, Мессии как нет, так и нет, а злой рок уже подвесил огнистый сюрприз над нашими головами.

Ну а если он вдруг все же появится, причем так, как и было предсказано, – в облике, неотличимом от человечьего, то дальше дело за церковниками. У Храма имелись явные и тайные способы «опознания» истинного светоносного спасителя. Так, например, насчет его Образа существует четкое убеждение – Мессия женского пола и неопределенного возраста.

Может быть, не меня одного посещали видения в рассветный час? Я ведь тоже сразу понял, что это никак не он, а именно Она. Да и возраст неопределенный… В том смысле, что я его определить не смог. Отсюда вывод: я – точно не Мессия и спасать мир от Тьмы мне не придется. Невеликое утешение, но кто ж меня еще утешит, кроме меня самого.

Кстати, руины бывшей имперской столицы должны вот-вот показаться по правую руку – там, у подножия холмов, полноводная Верана, покинув лесные чащобы, делала крутой поворот, упираясь в гряду водораздела – границу Зеленодолья. Судьба Звездного Сияния прекрасна и трагична. Десятки лет столица Империи процветала – все самое лучшее строилось, творилось и сочинялось здесь. Здесь жили лучшие поэты и скульпторы, ученые и философы, здесь культура достигла расцвета, здесь струя созидательной мысли била неиссякаемым фонтаном. Здесь собиралось все самое великое и самое прекрасное на планете, чтобы ниспосланный Небесами Мессия, увидев воочию всю эту красоту, понял: этот мир заслуживает спасения.

Но этот мир рухнул в один день. В день двухсотлетия Империи в Сияние ворвались данийские варвары. Они уже выиграли войну, но были одержимы злобой, ненавистью и местью. Столица была залита кровью поэтов и скульпторов, ученых и философов. Что горело – было сожжено, что не горело – раскатано по камешку. Руины были засажены колючим кустарником, чтобы со временем город навсегда исчез с лица земли. А чтобы он стерся из памяти людской, его название запрещалось произносить под страхом каторжных работ.

Теперь, спустя четырнадцать лет, разросшиеся кусты стояли непроходимой стеной вдоль тракта. Насквозь промокшее Зеленодолье осталось позади, и погода наконец-то смилостивилась над нами. Опостылевший дождь прекратился, тут же ожил ветер и погнал прочь низкие тучи, шелестя молодой листвой в терновнике и играя свою монотонную незамысловатую музыку на колючих ветвях.

Проехав чуть дальше в поисках удобного местечка для привала, мы выяснили, что играл отнюдь не ветер. В глубине кустарника кто-то старательно настраивал гитару, оттуда же пахло дымом и чем-то вкусно-съестным.

Вообще-то во времена лихолетья внезапные встречи на большой дороге иногда имеют печальный исход. Может, там, в зарослях, притаилась целая шайка, приманивающая путников-простачков к костерку да к котелку. А потом – оп-паньки! – и ножички к горлу. Ну-ка, ну-ка, что там у вас в котомках лежит? Было ваше – стало наше! Вы чем-то недовольны? Ах, с вас сняли новые сапожки! Ай-ай-ай, нельзя же человечку босым по травке гулять – простудится еще! Вот вам онучи – они, конечно, вида ужасного, зато их прочность проверена годами. Есть еще недовольства? Нет? Вот видите, все в ажуре, расстаемся друзьями. Улыбайтесь и радуйтесь жизни – поверьте, она стоит много больше, чем вы сегодня заплатили за нее…

Держа руки на рукоятях клинков, мы въехали в заросли через малозаметный узкий проход. Через полсотни шагов кусты расступились, открывая небольшую полянку. Нет, это не засада, тут что-то другое. В терновнике раскинулся маленький лагерь: две одноместные палатки, костерок с бурлящим котелком и сушащимися носками, а рядом – каменная плита, на которой громоздились заполненные водой грязные плошки. С виду – ничего необычного, если бы обыкновенный походный пейзаж не разнообразили два раскладных стульчика. Не иначе, проснувшиеся от зимней спячки горожане решили выбраться на природу – подальше от городской суеты и женской чистоплотности. На одном из стульчиков сидел мужчина средних лет, в пестрой одежде всех цветов радуги, с павлиньими и фазаньими перьями на шляпе, с камертоном на шее и гитарой в руках – последняя являла собой изящный инструмент с костяными накладками, фривольными инкрустациями и росписью в стиле «праздник в сумасшедшем доме».

Как правило, бродячие труверы разукрашивают еще и свои жизнерадостные мордочки – под боевой выход дикаря из джунглей. Столкнешься с таким пугалом ночью в переулке и на всю жизнь заикой станешь. Молодой музыкант, видимо, еще не пропитался до конца головокружительным артистическим духом, и лицо его пребывало в нормальном виде: высокий лоб, широкие скулы, гладко выбритый узкий подбородок, длинные, вьющиеся каштановые волосы, забранные в хвост. Крупные серые глаза с капелькой грусти внимательно изучают нас, но в них не мелькает настороженность. Определенно, нас здесь ждали.

– Мир вам, люди добры, пожалуйте к трапезе. Рыбка свежая, самолично удил поутру, – сказал, а точнее, пропел гитарист.

– Ваша щедрость не знает границ, – подпел я ему в тон. – Но, сдается, мы не только вас объедим, но и сами голодными останемся.

– Не останетесь, господа горцы. Ухи на всех хватит, не впервой гостей с утра принимать, – возразил «повар», моментально перейдя с зеленодольского на фаценский. – Пока же ваши рты жуют, а желудки – переваривают, я заполню тишину песней собственного сочинения.

Я предполагал, что артист сейчас начнет исполнять скабрезные куплеты, до которых его собратья весьма охочи, но он сыграл несколько нот для пробы, прочистил горло и запел. Такого страстного пения я никогда в жизни не слышал, – казалось, бард вкладывал душу в каждую строчку, вновь и вновь переживая события, словно он сам был их непосредственным свидетелем и участником:

 
На севере есть долина одна,
Что в платье из маков одета,
В народе Багряной зовется она
За камни кровавого цвета.
 
 
Ночною порой, в тот час роковой,
Когда мир беда занесла,
Мы встали стеной под скалой
Грозовой Последней преградой для зла.
 
 
А нам нельзя отступать – ведь Родина тонет во мгле,
И в наших руках сейчас спасенье людского рода,
Нам нельзя отступать – ведь мы на своей земле,
Это – святая борьба, и мы защищаем свободу.
 
 
Из мрака выходят колонны врага,
И нет им конца и границ,
А черные стяги текут, как река,
Над ордами злобных убийц.
Их маги творят гремящий разряд —
Сжигающий Огненный Вал,
И молимся мы, чтоб волшебный отряд
Огонь голубой к нам призвал.
 
 
Ведь свет голубого огня – признанье небесной любви,
Сиянье бессмертной души и зов откровенной страсти,
Свет голубого огня, мгновение останови,
И путь во тьме укажи в тот мир, где нас ждет паше счастье.
 
 
Долина трясется от грома копыт —
Идет королева равнин,
Тяжелой бронею для боя отлит
Стальной сокрушительный клин.
Ножи против лат – неравный расклад,
Ударом наш центр сметен,
Долину окрасил багровый закат
И море кровавых знамен.
 
 
Но нам нельзя отступать – ведь Родина тонет во мгле,
И в наших руках сейчас спасенье людского рода,
Нам нельзя отступать – ведь мы на своей земле,
Это – святая борьба, и мы отстоим свободу.
 
 
Блистая в ночи, взлетают мечи
В натруженных вражьих руках,
И песня войны триумфально звучит
В губительном свисте клинка.
Наверное, нам не дожить до утра,
Всем место найдется в земле,
Но все же мы верим в победу добра
И в тех, кто стоит на скале.
 
 
Их свет голубого огня – признанье небесной любви,
Сиянье бессмертной души и зов откровенной страсти,
Свет голубого огня, мгновение останови,
И путь во тьме укажи в тот мир, где нас ждет наше счастье.
 
 
А сверху, во мгле, на черной скале
Стояли цепочки людей,
Они – не герои, их мало совсем,
Но каждый из них – чародей.
Еще накануне начертаны руны,
Что лунным сияньем горят,
Их пальцы ласкают эфирные струны,
А губы заклятья твердят.
 
 
И магам нельзя отступать – долина исчезла во мгле,
Заклятия свяжут стихи, а силой одарит природа,
Все, нельзя отступать, ведь чары уже на скале,
Так внемли словам, дух стихий! И имя твое – свобода!
 
 
Замедлило время стремительный ход
И тучами дол занесло,
Вспороло гремящий ночной небосвод
Последнее их волшебство.
Взметнулась гроза, темнеет в глазах,
Объята огнем голова,
Но разум превыше, чем низменный страх,
И ввысь устремились слова:
 
 
О свет голубого огня, даруй нам небесной любви,
Сиянье бессмертной души и миг откровенной страсти,
Свет голубого огня, мгновение останови,
И путь во тьме укажи в тот мир, где нас ждет наше счастье.
 
 
Но вот миг слиянья с грозою настал,
И молнии рвутся к земле,
Палящим дыханьем целуя уста
И плавя гранит на скале.
Их звездный накал – как вечный финал,
Как страстный экстаз без конца,
И сеть голубая взметнулась со скал,
Огнем отражаясь в сердцах.
 
 
А людям нельзя уступать, и бьются сердца-зеркала,
В сплошной круговерти огней нет больше путей для отхода,
Все, поздно уже отступать… пожаром взорвалась скала,
И все, кто стоял на ней, в тот миг обрели свободу.
 
 
Яростный шквал льется со скал —
Разгар электронной пурги,
Слепящие стрелы пронзают металл,
Сметая стальные полки.
А те, кто в ночи любовь получил,
Не вынесли жар поцелуев,
Их хрупкие жизни, как пламя свечи,
Порывом стихия смахнула.
 
 
Они получили сполна всю прелесть небесной любви,
Для ставшей бессмертной души в огне откровенной страсти,
И лопнула жизни струна, мгновение остановив
И путь земной завершив чудесной мелодией счастья.
 
 
Небо разлилось ручьями капели —
Печальной победной слезой,
Мы выжили в сече и мы уцелели
Под той смертоносной грозой.
Дымится скала – опускают тела
В звенящую тьму-тишину,
И стынет улыбка на мертвых губах —
Они победили войну.
 
 
Ведь ей нельзя уступать, война – это смерти каприз,
Цена же у смерти одна – забвенье могильного свода,
Войне нельзя уступать – она не приемлет жизнь,
Но есть и у жизни цена, и эта цена – свобода.
 
 
Долина Багряная стала багряной
От пролитой крови людской,
Но маки ковром затянули поляны,
Храня погребальный покой.
Там маковый цвет встречает рассвет,
Там к солнцу стремится трава,
Пройдут сотни лет, затянется след,
Но в вечность вольются слова:
 
 
Твой свет голубого огня – признанье небесной любви,
Сиянье бессмертной души и зов откровенной страсти,
Свет голубого огня, мгновение останови,
И путь во тьме укажи в тот мир, где нас ждет наше счастье.
 

Уже стихли последние аккорды звенящих струн, а я все сидел, забыв про рыбу (компанейская парочка была настроена более прозаично и, слушая вполуха, молотила ложками с бешеной скоростью). Подобной трактовки битвы на Багряной мне еще слышать не доводилось. Это была песня другой стороны, враждебная идеология, но настолько прекрасная, что хотелось верить всему услышанному,

– В имперских книгах те события описывались совсем иначе, – сказал я, внимательно вглядываясь в глубины серых глаз. – Все то, что в песне, – действительно правда?

– Почти… Не все герои скалы погибли – после битвы в долину опустили шестьдесят пять мертвых тел и семь обугленных, сожженных чуть ли не до костей, но упорно цеплявшихся за жизненную нить. Чудо, что из небесного отряда вообще кто-то выжил под ударами молний, ведь они были весьма далеки от высокой магии – уличные воришки, деревенские знахари, цирковые фокусники, ну и им подобные. Благословенные Небеса даровали тем, кто уцелел, невероятные способности. Но, обретя силу и вечность, каждый что-то потерял: Кико стал паралитиком, наездником инвалидной коляски, Аракхас лишился всех чувств – обоняния, осязания, вкуса и ощущения, кроме зрения – его потеряла Беллиана. Ардон, бывший четырнадцатилетним мальчиком, за одну ночь превратился в древнего старца. Калинта получила постоянную боль, а Лорриниан – чувство вины и сострадания за весь род людской. Среди героев скалы только Эргрот был настоящим мастером – он вступил в дуэль с Грандмагом Империи и победил. Благодаря своей защите, отражавшей удары молний, он пострадал меньше всех и, как считают, в обмен на силу не лишился ничего.

– Так это и была Тайная Седмица?

– Да, их называли и так. Они возглавили антиимперское сопротивление и сплотили Данийскую Коалицию, они бросили вызов чародеям Империи и взяли над ними верх. Если бы не эти семеро – никогда бы Коалиции не одолеть Империю. Каждый из них досконально изучил одну из семи сфер стихийной магии и внес свой вклад в общую победу: Кико Каменный – магические посохи, Аракхас Эфирный – волшебные книги, Беллиана Огненная – закаленные доспехи, Эргрот Стальной – сокрушительное оружие, Калинта Природная – живые плащи, Ардон Водный – шары-палантиры.

Лорриниан Ледяной… как он вдохновлял остальных! После войны победители поделили Южную Землю между собой, став архимагами целых стран: Кико – в Рантии, Аракхас – в Фа-цении, Беллиана – в Чессинии, Эргрот – в Данидане, Калинта – в Зеленодолье, Ардон – в Аржасе, Лорриниан – в Травинате. А потом… Для них не было потом.

Еще один миф времен войны оказался правдой. Теперь я понимаю отцов-командиров, которые во всех своих неудачах винили колдовскую Тайную Седмицу, ставшую притчей во языцех. По большому счету они были правы, хотя для нас, рядовых бойцов Империи, высокая магия была лишь избитой темой для анекдотов. В такой же мере, как и еще одна известная нам особа.

– Аракхас, архимаг Фацении, – что-то уж очень знакомо звучит. У нас его называли по-другому. Я и не знал, что главный колдун Эйса был такой знаменитостью.

– Был? Значит, слухи о его развоплощении оказались правдой… Жаль беднягу, надежный был товарищ, хотя и странный, даже по магическим меркам. Еще бы, в эфире можно такого насмотреться, что крышу напрочь снесет.

– Минуточку! Что означает – «развоплощение»? Он что, не умер?! Но я же собственными глазами видел его окоченевший труп с дырой в голове!

– Фу, какая неприятная картина, даже в дрожь бросает. Конечно, он умер – в физическом смысле этого слова. Но его освобожденный дух, при таких-то недюжинных способностях к эфирному анализу, мог вселиться во что угодно, находящееся поблизости, – скажем, в животное, в камень, в оружие, да хотя бы даже и в свежеиспеченный пирог на кухне.

Я бы поостерегся есть тот пирог. Но в любом случае, пребывая в таком виде, Аргхаш нам уже ничем не поможет, придется до всего дознаваться самому.

– И кто же мог его развоплотить? – задумался Лорриниан вслух, предвосхищая мой следующий вопрос.

– Даже и не знаю. Ведь Аракхас был одним из самых сильных магических операторов нашего мира, а в битве на Багряной он в одиночку сдерживал натиск всех имперских чародеев, пытавшихся отрезать нас от энергии астрала.

– Я догадываюсь насчет принадлежности руки, поразившей колдуна, но пока я сам не допрошу это бесплотную сущность – обстоятельства гибели Аргхаша так и останутся загадкой. Но если вы имели честь лично знать фаценского аргимага, то, может быть, расскажете о нем что-нибудь? Например, фраза «Хашш, аргхоррхе ашун хе сипон» вам ни о чем не говорит?

– Как это ни удивительно, но, зная Аракхаса почти сто лет, я почти ничего о нем не знаю, – он всегда был скрытным и молчаливым, а из Тайной Седмицы он общался только с Ардоном – своим приемным сыном. Мне известно об Аракхасе только то, что родом он аж из самой Империи, из какого-то дикого северного племени – не то росиков, не то мосиков, но оттуда он сбежал еще в детстве и попал на последний имперский корабль, уходивший через океан к Южной Земле. Зачем он совершил столь безрассудный поступок? – того он и сам не знал. Оказавшись в совершенно чужом мире, Аракхас прибился к бродячему цирку, где постепенно выучил местные языки и стал развлекать публику ясновидением – большой умелец был по этой части. Когда собиралась армия для битвы на Багряной, он пришел одним из первых. Вот, пожалуй, и все. А что касается ваших загадочных слов, то это – родной язык Аракхаса, и вряд ли на Южной Земле найдется тот, кто подскажет вам их смысл.

– Знать, на север мне дорога, – пробормотал я, вспомнив пророчество «смотрителя судьбы» из Эштры.

Может, так оно и случится, не знаю. А что касается таинственной личности покойного Аргхаша, то у меня сам собой появился логичный вопрос. Битва в Багряной долине случилась столетие назад, а наш главный и общенародный чернокнижник, активный участник этого исторического действа, даже в замороженном виде выглядел от силы лет на сорок. Что-то тут не вяжется…

– Вы вскользь упомянули, что под ударами молний маги Тайной Седмицы обрели вечность. Это значит – бессмертие и вечную молодость?

– В миг слияния с вечностью их собственное время остановилось, поэтому все семеро сохранили тот возраст, что был у них перед битвой. Вы же не скажете, что мне пошел тридцатый десяток?

– Так вы?..

– Ах да, забыл представиться: Дар Лорриниан, архимаг Травинаты… бывший. Теперь – просто Лорриниан.

– Ну и дела, первый раз в жизни вижу бессмертного человека. Так каково это – править миром и жить вечно?

– Скучно и одиноко – смысл существования потерялся.

Однако ж и умирать тоже не хочется. Не знаю, как у других, но мне порядком надоело. Поэтому и бросил все.

– А остальные? Что сталось с Седмицей, когда кончилась война?

– Разбежались… Империя зла была уничтожена, все то, о чем мы мечтали десятилетиями, к чему постоянно стремились, – свершилось. Враг был побежден, другого не сыскалось, а Тайная Седмица не могла существовать без общей цели. Первым ушел Ардон: мальчик-старик всегда стремился к неведомому, к неизвестному, обожал все таинственное и загадочное и все время порывался уйти на закат, вслед за имперскими галерами. Насмерть разругавшись с Аракхасом, он отплыл в безбрежный океан на собственном паруснике. Путешествие предполагалось на несколько лет, а оказалось – навсегда. Следующей весной обломки его корабля нашли на фаценском побережье. Аракхас поначалу не подавал виду, но вскоре замкнулся, отдалился от нас, уйдя с головой в придворные интриги Эйса. Последний раз мы собрались вместе для разгадки тайн замка Лусар и упавшего с неба камня в его окрестностях…

– Постойте, так это вашу компанию называли Небесными магами?

– Почему же называли? Все те, кто выстоял на Грозовой под небесным огнем, имеют полное право именоваться так. Правда, на сей счет существует и другое расхожее мнение: Небеса не могли полюбить сразу семерых, и настоящим Небесным магом стал только один – тот, кто останется последним в игре, имя которой – жизнь.

– Какая-то небесная рулетка, право слово. И как же сложилась судьба ее участников?

– Тот поход в Лусар стал лебединой песней для Небесных. Экспедицию организовал последний лидер Седмицы – Кико Каменный. Наш инвалид-идеалист всю жизнь стремился найти способ улучшить этот мир, и своей безграничной верой в светлое будущее он сумел объединить нас. Кико купил и снарядил караван, Беллиана предоставила лучших взломщиков, Эргрот – колдунов, Калинта – карты и проводников, а я… я тоже активно поучаствовал. Кико считал, что Лусар – это место, где истина ближе всего, где сходятся миры и сбываются мечты и где можно найти выход туда, где, как в песне, тебя ждет твое счастье. Увы, свое счастье он так и не нашел и не смог вернуться из сводящего с ума подземелья Лусара – звезда нашего друга затерялась во времени и пространстве и погасла навсегда. Его гибель стала крахом и наших надежд. Эргрот и Беллиана обвинили в случившемся несчастье друг друга и разругались насмерть. После того похода минуло уже десять лет, а они до сих пор на ножах – выясняют, кто из них теперь главнее и кому надлежит стать последним и истинным Небесным. Калинта, моя радость, не выдержала жестоких терзаний и, потеряв последнюю надежду на избавление от непрестанной боли, покончила с собой. Этого страдания я не смог вынести. Здесь, на могиле любимой, я отрекся от дарованной мне силы, сломал жезл, разбил шар, сжег волшебную книгу. И стал таким же, как сто лет назад, бродячим музыкантом. Я знаю, на самом деле сила никуда не ушла. Она всегда где-то рядом, всегда наготове, но вместе с ней – страдание. Стоит лишь прикоснуться к магии, как в голове грянет стон всех страждущих, кого я видел за всю свою жизнь. А во главе колонны плача – она, моя любимая. Вы никогда не поймете, что после десятилетий варки в магическом котле так прекрасно чувствовать себя обыкновенным смертным человеком, видеть мир в простых вещах, не думать о твоей ответственности за судьбы мирские, жить сегодняшним днем и радовать людей своими песнями.

– А кто занял ваши места? Я в прошлом месяце встречался с архимагессой Калинтой, живой и здравствующей.

– Думаете, на такую должность желающих не найдется? Выстроятся в очередь аж до городских ворот! Вот и нашлись несколько способных авантюристов из наших же учеников – так называемое новое поколение. Они и имена наши присвоили, и даже одеваться так же стали…

– А что же вы? Неужели вы ничего не предприняли, когда у вас украли ваше имя?

– Совершенно ничего. Мне теперь все равно, я уже давно отошел от их пошлых интрижек и непрестанной грызни за власть. Зимой мне приходится жить в Травинкалисе, но, как только тают снега, я сразу ухожу из города отшельничать – сочинять новые песни, вспоминать прекрасные моменты жизни и купаться в мечтах нереальности. В нынешнем году у меня квартирант появился, тоже, кстати, ваш соотечественник. Он в холмы за дровами ушел – на терновых ветках каши не сваришь. А вот, между прочим, и он – сам сюда ползет и дрова с собой несет.

В терновнике раздался такой мощный треск, словно в кусты с ходу вломился матерый вепрь-секач.

– Говорил я ему: кусты сами откроются, если зайти правильно. Нет ведь, лезет напролом, дурная башка, исколется весь, изворчится и мне потом настроение испортит и вдохновение отобьет, – скорбно вздохнул Лорриниан и, склонив голову, укоризненно уставился в сторону приближающегося треска.

На полянку вывалился коренастый, широкоплечий «лесоруб», тащивший поленницу размером больше себя самого. Выглядел он по меньшей мере странно – ну кто в здравом уме пойдет рубить дрова, надев кольчугу, шлем и увешавшись оружием с головы до пят. Я за всю свою жизнь встречал лишь одного такого любителя оружия. Других таких фанатиков в природе нет. Это был он – сержант Миррон, мой сержант.

В памятное военное время толпу фаценских рекрутов, и меня среди прочих, пригнали в учебный лагерь под Травинкалисом, где формировались новые отряды. Нас выстроили в неровную шеренгу, и сержант Миррон, которому предстояло пополнить свой поредевший отряд новобранцами, прохаживался вдоль строя и ворчал что-то про дохляков и недокормышей. Когда он проходил мимо меня, я сдуру спросил, как скоро мы попадем на фронт. Ответом был мощный удар в ухо, сбивший меня с ног.

«Запомните, недоноски! Правило номер один: при обращении к старшему по чину испрашивать разрешение на обращение! А теперь правило номер два!.. – С этими словами последовал удар в другое ухо, но я ухитрился уклониться, и кулак впечатался в скулу хихикающего соседа справа. – …Умереть вы всегда успеете! Вопрос в другом – будет ли кому-то от этого польза?!»

Так или иначе, меня Миррон запомнил, и когда молодняк распределяли по отрядам, выбрал меня первым. Целый месяц он нас гонял до седьмого пота, до последних сил, жестоко пресекая попытки недовольства. Потом дотошно обучал диверсионному делу и рейдерскому духу. Все соки из нас выжал, но затем, во время вылазок во вражеский тыл, наш отряд практически не нес потерь, тогда как многие другие и вовсе не возвращались. Для нас, молодых солдат, вырванных из родительского дома, Миррон стал вторым отцом, а для кого-то даже заменил его. Во время ночевок в темном лесу, без костра, под холодным моросящим дождем, когда остальные бойцы дрыхли без задних ног от усталости, мы с сержантом сидели в кустах и под шелест листвы тихо разговаривали – просто так, ни о чем, чтобы снять постоянное боевое напряжение. Иногда беседы сводились к теме жизни и смерти, и тогда Миррон заканчивал разговор словами: «Все мы умрем, кто-то раньше, кто-то позже. Вопрос в другом – насколько достойна будет твоя смерть для тебя самого?»

На этот вопрос я не могу ответить до сих пор. Фактически пятнадцать лет я считал себя единственным уцелевшим бойцом отряда. За неделю до прорыва фронта на Овечьем броде, во время нападения на данийский обоз, я получил стрелу в предплечье – за несколько секунд до рейдерского налета встревоженный обозный возница, такой же молодой сопляк, как и я, разрядил свой арбалет в ближайшие кусты, наверняка не зная, есть ли там вообще кто-нибудь.

Обоз впоследствии был уничтожен, при этом более никто из наших даже царапины не получил. Меня такая досада взяла, да и рука висела как плеть – видимо, нерв задело. Она и по сию пору, бывает, начинает неметь ни с того ни с сего – может, из-за сырости или плохой погоды… Помню, тогда я, отправляясь с госпиталем в тыл, был сильно уязвлен, что лавры победителя мне не достанутся. Да-да, я на полном серьезе верил в нашу победу и только потом, наслушавшись рассказов от других раненых, понял, насколько плохи были наши дела. Империя доживала последние дни.

А Миррона я считал погибшим – по достоверным слухам, в ночь данийского прорыва через брод его отряд не успел отступить за реку, был окружен на берегу и перебит весь, до единого бойца. Значит, не весь, если только не свершилось чудо и сержант не восстал из мертвых. Сейчас он стоял, смотрел на меня и усердно ворочал мозгами, пытаясь вспомнить, где и когда он видел это лицо.

– Валиен? – тихо прошептал он, еще не веря до конца в свою догадку. Я улыбнулся и утвердительно кивнул в ответ. – Ва-алиен!!! – заорал осчастливленный Миррон, бросил все и стиснул меня в медвежьих объятиях. – Живой, и рука на месте! А морда-то как расползлась, ого-го! Ах да, тебе сколько лет-то сейчас, тридцать? Больше?

– Тридцать два.

– Совсем взрослый мальчик! А я, грешным делом, думал – ты давно уже на Небесах! Данийцы после прорыва большой госпитальный обоз разгромили, а всех раненых в расход пустили. Стало быть, тебя там не было. Ну, именем Света, есть кому за славное дело постоять, два диверсанта – страшная сила супротив врага!

– Миррон… Война кончилась четырнадцать лет назад. Империи больше нет. Я не понимаю тебя.

– Ты в корне неправ. Империя существует, пока ее последний солдат не погибнет в бою. Война продолжается – война до победного конца!

– Ты… Ты воевал все это время? В одиночку?! – Были и другие, но с каждым годом их становилось все меньше и меньше. Последние два года мой диверсионный отряд состоит из одного человека – меня самого. – Зачем тебе это? Настолько бессмысленно и бесполезно…

– Моя семья – мой отряд – все погибли в неравном бою с врагами. Я бросился с обрыва, надеясь сломать себе шею, но упал в воду и выплыл – жить захотелось. Лучше бы я умер тогда, вместе со своей душой. Внутри меня осталась только пустота, пронизанная местью, и потому я буду мстить убийцам, пока жив. И еще: я хоть фаценец по происхождению, но родился в Травинате, и эта страна стала моей родиной. Сейчас моя родина стонет под удушающим гнетом оккупантов. Города и села в руинах, поля зарастают сорняком, полтора десятка лет захватчики творят беспредел на этой земле, но рано или поздно всему приходит конец.

– Так при чем же тут Империя? Что, под имперским владычеством лучше жилось?! Забыл про охоту на иноверцев?! Забыл про продразверстку и всеобщую мобилизацию? Забыл, как имперцы гнали необученную молодежь гуртом на врага, чтобы продержаться еще месяц-другой?! Нет, ты и в самом деле свихнувшийся фанатик!

– Нет, я ничего не забыл… Но Империя – это не люди, творящие зло ее именем. Империя – это идея. Я был в Звездном Сиянии до войны. Я видел эту идею. Поверь мне, мой мальчик, в нее хочется верить, за нее стоит сражаться… и умереть, если твоя смерть не будет напрасной.

Я ничего не могу возразить. Я не был в Звездном Сиянии. Я не верю ни в какие идеи. Наверное, даже в Нее не поверю, покуда наяву не увижу.

– Кстати о Звездном Сиянии, – нарушил затянувшуюся тишину Лорриниан. – Да будет вам известно, что я, помимо своей творческой деятельности, являюсь еще и летописцем современных мировых событий. И судя по тому, что мои очерки издаются даже в самом Данидане, – хроники у меня получаются неплохие. В них я описываю всяческие подробности истории и в особенности ее загадки, странности и необычности. Так вот, падение Звездного Сияния и есть одна сплошная странность. Собирая сведения, я говорил со многими участниками того сражения. У вас, южан, сложилось превратное мнение о том, что, дескать, данийцы ворвались в беззащитный город, всех тут поубивали и все порушили. По сути, так оно и получилось, но если взглянуть на события с другой стороны, можно обнаружить некоторые странные вещи. Так уж получилось, что штурм Звездного Сияния был назначен на День Света – день двухсотлетия Империи, – данийское командование обожало символичность. Штурма могло и не быть, если бы город не отказался сдаваться, а горожане, все как один, не вышли бы, вооруженные, на защиту своей столицы. На окраинных баррикадах были только женщины и дети. Данийцы попытались расчистить завалы, но когда на солдат набрасываются разъяренные домохозяйки с кухонными ножами, ни о каком «мирном вступлении» не может быть и речи. Вторую линию обороны составило мужское население города, третью, вокруг храмового комплекса, – солдаты Империи. Ни одного фаценца, зеленодольца или еще кого-нибудь – только имперцы. И дрались они отчаянно, до последнего вздоха. Бой продолжался с утра до полудня, а как известно, в полдень в День Света на алтарь в каждом храме опускается световой столб, несущий исцеление. Учитывая, что имперцы готовились именно к этому дню минимум две сотни лет, – произошло событие и в самом деле наиважнейшее. После полудня вся имперская кавалерия покинула город, прорвав окружение, после чего битва превратилась в бойню – защитники города побросали оружие, встали на колени и пели молитву счастья со слезами радости на глазах, пока свист данийского клинка не прерывал их. Зверства данийских солдат нельзя оправдать, но можно понять. То же самое происходило сто лет назад, когда имперцы вторглись в данийские земли. А мы вернемся к отступающим имперцам – они прикрывали отход девяти повозок. Что в них было – не знает никто. Но заметим, что на храмовом холме в Звездном Сиянии было девять церквей…