Текст книги "Шерас. Летопись Аффондатора. Книга первая. 103-106 годы"

Автор книги: Дмитрий Стародубцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 86 страниц) [доступный отрывок для чтения: 31 страниц]

В конце концов Туртюф, получив несколько глубоких царапин, оставшихся на щеке и груди, с первой брызнувшей кровью растерял большую часть пыла и вдруг понял, что оказался в некоторой степени обманут: этот мальчишка со шрамом над губой настолько опытен и коварен, что единоборство с ним вряд ли может закончиться удачей. О гаронны!

Торговец теперь и сам отступил и, воспользовавшись короткой передышкой, перехватил кинжал в левую руку. В следующей короткой и жаркой стычке, где клинки мелькали неуловимо быстро, он всё же ухитрился ранить воина в левое плечо, куда давно уже целился. Только при помощи «дикой кошки» можно было нанести столь ловкий удар. ДозирЭ вскрикнул, почувствовав, как боль пронизывает всё его тело, и с трудом удержался на ногах. Полученный укол был бы не так серьезен, если бы не пришелся точно в едва зажившую глубокую рану.

«Благодарю тебя, мой тайный друг!» – мысленно обратился Туртюф к автору недавнего послания, сообщившему о ранении молодого человека, с удовлетворением наблюдая, как густо хлещет из плеча воина черная кровь, заливая ему грудь и пропитывая одежду. Не желая давать раненому передышки, он бросился в последнюю атаку, задумав добить телохранителя Инфекта.

Преодлолевая острую боль, ДозирЭ, сквозь пелену в глазах, заметил решительное движение соперника и сделал всё возможное, чтобы отбить посыпавшиеся слева и справа сильные и точные удары. Выждав момент, когда Туртюф после целой серии дерзких упорных бросков несколько ослабел, молодой человек вдруг пригнулся, скользнул вперед и после череды ложных отвлекающих выпадов сделал два коротких непредсказуемых укола, направленных в живот и в грудь. Оба раза он достиг цели, оба раза тонкое лезвие граненого клинка на пол-ладони входило в незащищенное тело. ДозирЭ вернулся на исходную позицию, а Туртюф на мгновение замер, наклонив голову и с изумлением разглядывая на своей изящной парраде появившиеся дыры. Потом «дикая кошка» выпала из его рук, и он, закатив глаза, медленно повалился на старые каменные плиты, подернутые паутиной мелких трещин.

– Не добивать! – напомнил предводитель гиозов, стоявший в пяти шагах. – Эй, ты, – обратился он к Жуфисме, – пошли за лекарем.

– ДозирЭ! – бросилась Андэль к молодому человеку. – Ты жив, я так счастлива!

Люцея, по лицу которой уже бежали слезы пережитого волнения, упала на колени у ног белоплащного и прижалась губами к его руке.

– Теперь ты моя, моя навсегда! – пылко произнес ДозирЭ. – И никто больше не предъявит на тебя права!

– Ты ранен? – испуганно спросила девушка.

– Пустяк.

Внезапно раздался истошный вопль. Все обернулись и увидели Каруду, бросившуюся к распластанному Туртюфу. Женщина упала на бездыханное тело и затряслась в рыданиях. Люцеи обомлели.

Десятник гиозов поморщился и приказал подругам увести ее. Девушки с трудом оторвали Каруду от лежащего мужчины и поволокли прочь. В последний момент Каруду изловчилась и вырвалась из цепких рук островитянок и яриадок. Выхватив из складок своей просторной плавы миниатюрный кинжал, она ринулась к Андэль, пытаясь нанести девушке смертельный удар. Юная авидронка в ужасе закрыла лицо ладонями, даже не пытаясь защищаться, но страж порядка легко перехватил руку Каруду, вывернул ее, и женщина в тот же момент оказалась на земле. Некоторое время она сопротивлялась, никак не желая отдать оружие. Она рыдала и рычала сквозь рыдания, словно раненая львица, пытаясь ударить синеплащного ногой, укусить, но уверенный в своей силе городской стражник только усмехнулся и еще сильнее подвернул ее кисть, заставив наконец люцею разжать пальцы и выронить кинжал.

– В Липримарию ее! – приказал он своим людям. – За попытку убийства ее ожидает большая ристопия.

Гиозы, не церемонясь, схватили женщину, в горячке порвав ее плаву, и потащили к лестнице.

–  Тыубила его, подлая! – кричала Каруду юной люцее. – Тыпогубила моего Туртюфа! Пусть заберут тебя гаронны! Будь ты проклята, Андэль, навеки!..

Когда разъяренную женщину увели, на хироне стало тихо, и только тут кто-то заметил, что раненый торговец еще дышит и даже открыл глаза.

ДозирЭ шагнул к раненому и склонился над ним, не испытывая больше к нему ненависти.

– Холодно ногам, – мучительно пожаловался Туртюф. – А в животе жар.

ДозирЭ опустился на одно колено, столкнувшись глазами с угасающим взглядом торговца.

– Сейчас приведут лекаря, я уверен – твои раны не смертельны. Мы доставим тебя в лучшую лечебницу и сделаем всё возможное.

– Да уж, – попытался ухмыльнуться эжин. – Будто ты сам не знаешь, что после такого отменного выпада не выживают. Ты проткнул меня дважды, почти насквозь. Где ты всему этому научился? Это просто невероятно! Или я недооценивал телохранителей Инфекта? А может быть, ты – капронос?

Молодой человек смутился, но вскоре не без гордости ответил:

– Ты прав – я капронос.

– Ага, вот и разгадка. Капронос и белый плащ – всё совпадает. Значит, это ты недавно в Ристалище Могула расправился с пятерыми бедлумами в присутствии Божественного?

– Я.

Туртюф хрипло вздохнул:

– Теперь мне легче будет умереть. По крайней мере, я погиб от руки достойного воина, а не глупого юнца.

– Ответь и ты на мой вопрос, – попросил молодой человек. – Не ты ли с месяц назад нанял разбойников-матросов, чтобы со мною разделаться?

– Глупо, всё глупо, – прошептал умирающий эжин. – Погибнуть из-за люцеи… Мудрейший поступок с моей стороны! И погубить грандиозное дело, которому посвятил всю жизнь! Гаронны!.. Спрашиваешь, не я ли подослал разбойников? Следовало бы так поступить, мой юный убийца. Сейчас бы я не лежал здесь, истекая кровью. Но знай, ДозирЭ, раз уж именно ты провожаешь меня в вечное путешествие, у тебя есть более могущественные враги, которые, сдается мне, не оставят тебя в покое.

С этими словами Туртюф поднял ослабевшую руку и вынул из-за пазухи мятый комочек ониса, бывший когда-то свитком.

– Возьми.

ДозирЭ собрался было прочитать онис, но торговец вдруг застонал.

– Я умираю, ДозирЭ, – хрипло сказал Туртюф. – Обещай мне, по крайней мере, выкупить Андэль, жениться на ней и любить до конца своих дней. Обещаешь?

– Да! Я люблю Андэль так, как никто и никогда не любил женщину! Я всегда буду рядом с ней!

– Хорошо, я спокоен. Эгоу!

Туртюф умирал еще долго, но более не открывал глаз и ни с кем не разговаривал. Лекарь, которого привела расстроенная Жуфисма, осмотрел раны и покачал головой: «Ему нужна не лечебница, а могильня». Он оказался прав – вскоре богатейший гражданин Грономфы, не приходя в сознание, умер. Только после этого ДозирЭ развернул онис и прочитал то странное послание, которое в нем содержалось: «Пишет Туртюфу человек, который желает ему помочь…» Так и не разобравшись, о чем идет речь, молодой человек спрятал письмо, а потом, через несколько дней, когда захотел показать его Идалу, обнаружил, что потерял его…

На следующий день, ранним утром, в лечебницу Белой либеры, где ДозирЭ опять оказался, явились малознакомые белоплащные воины и, ничего не объясняя, заставили молодого человека одеться и пойти с ними. Грономф ожидал чего угодно и, прежде всего, заключения под стражу, как вполне справедливый итог всех своих сомнительных похождений, но, когда циниты доставили его во дворец Божественного, необычайно удивился.

ДозирЭ провели по анфиладе с мозаичными полами, мимо множества высоких статуй, потом перед ним и его спутниками разверзлись створки исполинских дверей, похожих на крепостные ворота, открывая просторный вход в какую-то удивительную залу. Молодой человек ступил внутрь, заметив, что его провожатые остались снаружи.

Грономф огляделся. Он с изумлением обнаружил, что оказался в каком-то чудном мире, где было светло и на редкость свежо, где тихая лючина подыгрывала сладкоголосому пению птиц, где ниспадали водопады и плескались в голубых водоемах цветные летучие рыбки, где всё опутали диковинные растения с невиданными крупными яркими цветками, где кругом курился сладкий сиреневый дымок.

Только что ДозирЭ находился в центре душной и шумной Грономфы, в Дворцовом Комплексе Инфекта, но вдруг попал в волшебную страну, где нет палящего солнца и зноя, резких звуков и пыли, забивающей глаза. Страну душевного покоя и тихой радости. Может быть, он уже мертв? А так выглядит бесконечная звездная дорога? Стоило ли тогда бояться смерти?

– Что ты там встал? – раздался требовательный голос.

Молодой человек вздрогнул и очнулся. Он увидел высоко над собой потолок и посредине большой световой колодец, различил стены и пол, а в стороне заметил нескольких застывших на страже телохранителей Инфекта. И он понял, испытав при этом даже некоторое сожаление, что находится не в мире вечного блаженства, а всего лишь в зале Голубых Вод, про которую воины Белой либеры много и восхищенно друг другу рассказывали.

Но кто его окликнул? Помещение было слишком большим. ДозирЭ вгляделся и заметил какого-то человека, стоящего посередине залы, рядом со струящимся тихим фонтаном.

– Иди сюда! – опять позвал голос, но теперь в его интонациях слышалось раздражение.

О гаронны, это же Божественный! Молодого человека бросило в жар. Он быстрым шагом пошел навстречу Алеклии, по дороге едва не споткнувшись о вывернутый корень какого-то огромного безобразного дерева. Воины Белой либеры в частном общении с Инфектом исстари пользовались особыми привилегиями, поэтому для приветствия, чтобы соблюсти правила, ДозирЭ было достаточно просто по-житейски приложить пальцы ко лбу, что он и сделал, отдавая честь своему богу, правителю и военачальнику в одном лице.

Божественный вяло ответил ему: было заметно, что он не в духе и что разговор предстоит отнюдь не о награждении.

– Пройдемся, – правитель указал на дорожку, мощенную блоками из звездного камня. При этом он тронул воина за левое плечо, и тот от боли прикусил губу. ДозирЭ почему-то показалось, что Инфект сделал это нарочно.

– Ах, прости! Я совсем забыл, что ты ранен, – участливо произнес Алеклия. – И ранен дважды, причем в одно и то же место. Первый раз – в Ристалище Могула, когда народ вымолил для тебя прощение, и вчера на хироне какой-то городской акелины. Я ничего не путаю?

– Всё так, – виновато вздохнул воин Белой либеры.

– Что же ты делал в этой акелине? И разве тебе недостаточно Дворца Любви? Может быть, люцеи там недостаточно хороши или их не хватает? Ответь мне. Если мои именные росторы не проявляют должной расторопности, я прикажу их немедленно подвергнуть ристопии.

– Я не имел удовольствия посещать Дворец Любви, – признался ДозирЭ, предчувствуя, однако, некий подвох во всем этом разговоре. – Но от своих друзей – ваших ревностных телохранителей, я слышал об этом месте только самые лестные отзывы.

– Тогда что же ты делал в обыкновенной грономфской акелине?..

Они, не торопясь, прогуливались по аллее, густо опутанной ползучими растениями. Алеклия машинально срывал мелкие цветки, нюхал и бросал в пенистые фонтаны и неподвижные водоемы, которые здесь встречались на каждом шагу.

ДозирЭ уже давно почувствовал, что Инфект раздражен. Это раздражение, которое ощущалось почти физически, несмотря на кажущуюся расположенность властителя, он, естественно, связывал именно с собой, и, несмотря на освежающую пелену мельчайших брызг, часто возникающую на пути, отвратительный пот уже лился по его груди и спине.

Но малоопытный в человеческих отношениях молодой человек даже не мог предположить, как сильно недоволен правитель. И не просто недоволен, а больше того – озлоблен, и весьма-весьма серьезно.

ДозирЭ не знал, что Божественный, втайне от своего окружения и по секрету от народных собраний, очень любил поединки и всячески потворствовал им. Он живо интересовался всеми происшествиями, если речь шла о честном единоборстве: где и когда, кто и с кем дрался, каков повод и чем всё закончилось. Во времена бездумной молодости Алеклия и сам не раз сходился в смертельной схватке с противниками и всегда побеждал, неизменно отправляя соперника в лечебницу или сразу в могильню. Правитель считал, что боевые поединки воспитывают у молодых мужество – залог будущей боевой отваги, и, следовательно, залог победы. Он никогда бы не узнал о том, что происходило вчера на хироне грономфской акелины, если б не эта его скрытая страсть.

Однако сегодня поутру, услышав от Партифика – Вечного Хранителя Реки, сообщение о гибели Туртюфа, правитель слегка расстроился. Эжин был не только одним из самых богатых людей Грономфы, владельцем зданий и кораблей, но и лучшим поставщиком редкостных лакомств и деликатесов для дворцовых трапез и празднеств. И каково же было удивление Алеклии, когда он опять услышал знакомое имя белоплащного воина, непосредственно связанное с этим печальным сообщением.

«Что такое? Опять ДозирЭ! Какой неутомимый молодой человек! – подумал обескураженный Инфект. – За последние полтора года он уже успел совершить столько подвигов и пролить столько крови, что иному легендарному герою и трех жизней не хватило бы, чтобы повторить хотя бы толику его деяний. Одно избиение малльских послов чего стоит! Иной раз кажется, что это и вовсе не человек, а какой-то мифический воин из древних преданий. И чем дальше – тем больше. Скоро любое событие в Авидронии будет связано с именем этого молодца – конечно, бесстрашного и, несомненно, обладающего редчайшими боевыми качествами и к тому же неизменно везучего, но чересчур деятельного, возможно, даже опасного. Может быть, тогда, в Иргаме, айм Вишневых и был в чем-то прав?»

…Делать было нечего. ДозирЭ набрался мужества, вздохнул полной грудью и рассказал Божественному о своей возлюбленной люцее, о своих горячих чувствах, о том, что уже давно мечтает выкупить девушку из акелины и сделать своею женой. В общем-то, поэтому он и оказался на манеже Ристалища в личине капроноса. Поведал молодой человек и о Туртюфе, который, собственно, поначалу хотел натравить на него свору вооруженных слуг и лишь потом, под давлением гиозов, вызвал воина на честный бой.

Алеклия не ожидал услышать столь романтическую историю. Всё его недовольство как-то само собой прошло, и он даже пожалел, что заставил раненого воина, возможно страдающего от боли, покинуть лечебницу и прийти сюда. Еще некоторое время назад он не знал, чем закончится эта встреча: может быть, даже строгим наказанием или переводом в самую далекую и всеми забытую партикулу. Теперь же Инфект устыдился своих недавних мыслей: «И как я мог так плохо подумать об этом чистом юноше?»

Очень скоро ДозирЭ крупными шагами возвращался в расположение Белой либеры, очень спешил, но удерживался от бега, боялся расплескать радость, которая с избытком переполняла его сердце. А еще он без конца повторял слова, которые сказал великий правитель, отпуская воина с миром, повторял, словно боясь их забыть: «Я тебе помогу, десятник. Я сделаю так, чтобы ты и твоя люцея не расставались никогда!» О небо, о Гномы! Сам Инфект Авидронии примет участие в судьбе Андэль. Она станет свободной. Какое счастье! Эгоу, Божественный!

И влюбленный грономф, минуя казармы и лечебницу, прямиком устремился в храм Инфекта, чтобы провести в благодарственных молитвах столько времени, насколько хватит сил.

Глава 30. Успехи Бредероя

Известный грономфский путешественник и географ Тэгетхф утверждал, что нет на материке гор прекрасней, чем Малльские горы, расположившиеся в ста итэмах от границ Авидронии между реками Пилонес и Голубая. «Теплое равнинное раздолье, – писал Тэгетхф, – вдруг упирается в возвышающиеся стеной холодные кручи. Величественные хребты тянутся здесь бесконечно, то взлетают к небесам могучими заснеженными вершинами, то ниспадают волнистыми склонами в скалистые седловины. На всем этом безграничном пространстве Малльские горы теснятся почти единым каменистым массивом, украшенным сотнями высокомерных пиков. Только иногда между хмурыми утесами пролегают узкие долины, где бьют тугие ручьи, где, распушив хвосты, перекликаются купидоны, и где сочные краски буйной растительности необыкновенно оживляют однообразие обнаженной породы…»

Действительно, Малльские горы только слепцу казались невзрачными. Человек впечатлительный видел перед собой не мертвые нагромождения, но полные природного разнообразия совершенные формы, прекрасные в своем застывшем величии.

Ранним утром, когда солнце просыпалось, вставая с величавой медлительностью из-за ближайшего отрога, всё вокруг окрашивалось сначала в бледно-розовые, потом в красные, сине-зеленые и фиолетовые тона. Поднимаясь, раскаленная солнечная плоть едва не застревала между двух вершин, обжигая их каменистую гриву, а из лощин в это время поднимался влажный туман, растекаясь лилово-серым молоком по подошвам гор. Когда солнце было уже высоко, хребты, подернутые парным маревом, сияли посеребренными пиками, окутанными ореолом рыхлой облачности, а горы играли угловатыми тенями, иногда раздражаясь раскатистым камнепадом.

Неописуемой красотой здешних мест восхищался сам Радэй Великолепный, хотя было доподлинно известно, что он тяжело переносил свежий горный воздух и у него случались здесь приступы удушья, а когда он смотрел в пропасть или вверх, на нависающий утес, у него кружилась голова. Величайший из правителей сказал однажды, что, взобравшись на самые высокие горы, можно достичь звезд, а по пути встретить богов, ибо эти удивительные вершины, скорее всего, и есть их царственные жилища.

Племена, обосновавшиеся в этих местах, жили здесь небольшими родовыми поселениями. Маллов обычно делили на две части – «горных» и «равнинных», ибо одни от других многим отличались. «Равнинные» маллы занимали плодородные предгорья, сытные берега рек и тучные долины, возводили конические глиняные дома, а иногда соломенные хижины и, в сущности, вели мирный образ жизни, довольствуясь пойманной рыбой, взращенными злаками и натуральным обменом с соседями. «Горные» же маллы, чаще живущие в домах, высеченных в скалах, были не столь безобидны; выросшие среди суровой природы, скупой на дары, но щедрой на стихию, они переняли ее угрюмый непредсказуемый характер – были неуступчивы, вспыльчивы и жестоки.

В безмятежные времена горцы пасли коз на каменистых склонах, выводили маленьких выносливых лошадок и справляли праздники, которых насчитывалось чуть меньше, чем дней в году, и казалось, нет народности миролюбивее и гостеприимней. Но если случалась война – все до одного с радостью бросали свои повседневные унылые занятия и устремлялись в низину, где безжалостно и с охотой проливали кровь и в сражениях были беспощадны, а смерти и вовсе не боялись. Из походов они возвращались с пленными, которых сажали в кунжуды, потом некоторых убивали, принося в жертву горному духу Якиру, а некоторых заставляли работать.

Сначала все эти столкновения носили случайный характер, но со временем «горные» маллы привыкли жить набегами и уже не мыслили своего существования без жаркой схватки и доброй военной добычи.

Между собой племена маллов иногда ладили, заключая союзы или подчиняясь воле сильнейшего вождя, но никогда не являли собой единую силу, ибо были горделивы, невежественны и поэтому всегда разобщены. Только когда появились авидроны – первый достойный противник, который умел не только защищаться, но и нападать, – возникли устойчивые племенные объединения. Несколько раз маллы собирались воедино, но всё же чаще сражались небольшими отрядами, которые неожиданно нападали, внезапно спустившись с гор, и после схватки мгновенно исчезали, ускользая малоизученными, только им известными тропами.

Со временем, когда в предгорьях возникли поселения пришлых, когда в этих краях появились две широкие дороги, а в опасной близости от поселений маллов выросли неприступные авидронские цитадели, и многие непокорные деревни были уничтожены, а их вожди казнены, большинство малльских племен, сначала «равнинные», а потом и «горные», предпочли мирные соглашения с Авидронией и даже были наняты могучим соседом для охраны рубежей и возведения Великой Подковы.

Еще не рассвело, когда конный отряд – всадников сто или чуть более – спускался вереницей по каменистой крутой расщелине в тесную долину, густо поросшую тонкоствольными деревьями и ползучим кустарником. Низкие широкоскулые лошадки, с худыми крупами, безгривые, многие неказистые и облезлые, все линяло-черные, двигались медленно, нехотя, будто спали на ходу, однако уверенно шли след в след, ступая на коварном спуске с привычной твердостью.

Казалось, у воинов нет строя, каждый передвигается сам по себе, да и воины ли это – все вооружены кто как. Но если присмотреться, можно было заметить следопытов и наблюдателей, авангард и арьергард, а в середине отряда – в окружении приближенных, нескольких вожаков, отличающихся гордой осанкой, богатой одеждой и дорогим оружием.

Ехали все по-малльски – в высоких седлах и на коротких стременах, то и были маллы, что подтверждали к прочему тесные паррады из козьих или медвежьих шкур, груботканые штаны и кожаные сапоги, подбитые мехом.

Крутой спуск занял много времени. Когда же всадники оказались в долине и спешились, вдруг вспыхнула заря, разметав по вершинам и склонам радужные мазки и подпалив края низкой беззвездной мглы. Не успели воины развести костры, чтобы немного согреться и выпить горячего козьего молока, как выглянуло из-за вершин солнце и опрокинуло за горизонт рваные остатки тьмы.

Один из маллов, одноглазый, с тяжелым золотым медальоном на груди и в короткой накидке из медвежьих лап, закончил свою незатейливую трапезу, пригубив из чаши дымящегося молока и медленно сжевав кусок подсохшей ячменной лепешки, и передал остатки еды товарищу, который принял ее с выражением спокойной благодарности:

– Во славу Якира, Ахлерой.

– Во славу, – отвечал одноглазый.

Бахи – так звали другого малла, еще совсем молодого, но, судя по одежде и дорогому оружию, не менее знатного, сделал в свою очередь несколько глотков и передал чашу и хлеб дальше – одному из соплеменников.

Оба воина некоторое время смотрели на огонь, наблюдая, как догорают и обугливаются ветки, как шипят и дымятся свежие прутки, к которым пламя только подбиралось; оба о чем-то про себя думали, а потом разом глянули в сторону, где другая группа воинов сложила невдалеке свой костер. Там заправлял черноволосый малл в шкуре снежного барса на плечах – единственный из всего отряда, имеющий боевые доспехи: блестящий медный нагрудник с гравировкой и полуоткрытый шлем. Так же, как и Ахлерой, он первым получил чашу с козьим молоком, что красноречиво свидетельствовало о его высоком происхождении и главенстве над теми, кто находился рядом.

– Я этому Бредерою не верю, – сказал Ахлерой, сверкнув единственным глазом. – Вождь без племени – всё равно что ножны без кинжала.

– Я соглашусь с тобой, сын Аквилоя, – отвечал Бахи. – Никто не знает, откуда он взялся и чего хочет. Желание мстить авидронам, конечно, похвально, но кто подтвердит, что не они его и подослали?

– Якир свидетель – с них станется, – одобрил слова юного вождя Ахлерой и показал собеседнику свой медальон. – Видишь отметину? Помнишь, тогда, в Грономфе? Хотя я и потерял левый глаз, но этот медальон всё же сумел отвести смертельный удар авидронского кинжала.

– Как же, я помню: ты дрался, словно горный лев! Я и сам пострадал. – Бахи воздел руки. – Смерть авидронам!

– И всем их женщинам и детям! – подхватил одноглазый малл, положив руку на рукоять паранга. – Вместо того чтобы оказать должное уважение и с почестями препроводить во дворец Инфекта, меня – Ахлероя, сына самого влиятельного вождя, посла, представляющего всех маллов, – меня просто решили убить! Они и не собирались вести переговоры! Подослали опытного убийцу, который самым искусным образом притворился глупым неискушенным юнцом.

– О да, я как сейчас это вижу! Он ухитрился увернуться от брошенного топора. На это способен только самый опытный воин… А эти подлые грономфские стражи порядка, которые нас поколотили? И этот десятник, м-м-м… Арпад?

– Арпад? – И единственный глаз Ахлероя бешено вспыхнул. – Я обещал ему, что он станет моим рабом и что я буду каждый день его пытать. И когда-нибудь я обязательно исполню свой обет. Чего бы мне это не стоило!

Воины вновь восславили Якира и замолчали. Прошло немало времени, пока ярость, кипевшая в их сердцах, постепенно не улеглась.

– А что, если Бредерой – все-таки предатель? – вновь спросил Бахи. – Если авидроны знают о нашем предстоящем нападении, они встретят нас во всеоружии, и мы погибнем.

Ахлерой внимательно посмотрел на молодого малла, но не обнаружил на его лице ни малодушия, ни страха.

Бахи – вожак немногочисленного малльского рода, к которому относились четыре бедных поселения в самой дикой и безлюдной части Малльских гор, был абсолютно предан и достаточно покладист, чтобы по праву считаться другом и тенью влиятельного Ахлероя. Их многое объединяло. Оба не имели той власти, которой жаждали, потому что их отцы еще здравствовали, оба были кровожадны и не знали жалости, оба ненавидели авидронов и никак не желали подчиняться их твердой воле, особенно после совместной поездки в Грономфу в роли послов. А еще оба мечтали о независимости, которая позволит им получить власть и развяжет руки, мечтали о новых набегах, о военной удаче, о славной добыче и о тысячах пленников, которых можно будет приносить в жертву, продавать, менять или заставлять работать. Оба, давно отбившись от своих отцов – опытных и осторожных вожаков, и презрев мудрость белобородых, сколотили из наиболее свободолюбивых слоев малльской молодежи тайные группы, которые действовали, казалось, везде, но особенно активно у Великой Подковы, постоянно тревожа авидронов и их союзников. Дружба этих двух горцев была крепка, хотя всякому известно, что в дружбе всегда кто-то начальствует, а кто-то подчиняется. Бахи подчинялся, но оставался весьма доволен своим положением. Быть рядом с сыном великого Аквилоя – разве это не честь? Десятки молодых вождей не могут об этом и мечтать…

Ахлерой отвел взгляд от лица друга и покосился на горца в шкуре снежного барса.

– Если нас ждут, – задумчиво сказал сын Аквилоя, – по крайней мере, мы узнаем, что Бредерой – изменник. И это знание принесет много пользы маллам и оправдает жертвы… Я спрашиваю себя: откуда ему стало известно об авидронском обозе – и не нахожу ответа. И терзаюсь подозрениями так же, как и ты.

– А если всё пройдет удачно? – спросил молодой вожак.

– Тогда мы пока сохраним ему жизнь и понаблюдаем за ним еще немного времени… Послушай, Бахи, когда всё начнется, следи за ним, будь близко, и если понадобится – убей.

– Не сомневайся: я всё выполню…

Бредерой, о котором шла речь, полгода назад появился в малльских землях и объявил себя сыном и наследником известного вождя, погибшего около тридцати лет назад вместе со всеми своими соплеменниками от меча авидронского цинита. То был самый знатный племенной вождь, настолько знатный, что имел право носить шкуру снежного барса. Он заслужил репутацию и самого лютого воина, единственного из всех малльских вождей, кто не подчинился воле пришлых. Когда-то в древние времена его племя было наиболее могущественным и многочисленным, к тому же и самым воинственным и даже однажды объединило вокруг себя все малльские племена, роды, селения и общины.

Известие о появлении некоего Бредероя – человека, выдающего себя за знатного малла, с быстротою камнепада распространилось в горах и долинах. Горцы быстро собрали синдан, где присутствовали все вожди, белобородые и многие влиятельные маллы, и после долгого пристрастного допроса чужака признали. Не все были рады его появлению: многие малльские селения когда-то основательно пострадали от нападений отца Бредероя, мстившего соотечественникам за сношения с авидронами, однако большинство горцев встретили скитальца благожелательно. Учитывая родовитость Бредероя, синдан решил нарекать его в дальнейшем вождем, разрешил ему носить шкуру снежного барса, выделил в пользование личные земли и согласился оказать посильную помощь в возведении нового родового селения.

Но жизнь пахаря или скотовода новоиспеченного вождя привлекала мало. Вверив заботы об обустройстве на новом месте своим сомнительным, тоже пришлым, помощникам, он, оказавшись вдруг при больших деньгах, собрал вокруг себя горячие головы и ударился в бешеную разгульную жизнь, полную оргий, каких-то тайных встреч, заговоров и темных дел. Его встречали то в одной малльской деревне, то в другой; а то неожиданно он появлялся с товарищами в авидронском поселении, и его видели в акелине с люцеями или в кратемарье за одним столом с состоятельными грономфскими торговцами.

У маллов, таких, как Ахлерой, везде были свои глаза и уши. Поэтому о жизни Бредероя другие вожди знали всё или почти всё, причем одни обвиняли его в предательстве, а другие верили, что всё его странное поведение – лишь хитроумное лицедейство и что у него на уме тайные планы, несомненно направленные против исконных врагов – ненавистных авидронов.

Прошло несколько месяцев, и в разных местах вдруг участились нападения на авидронов. Сначала ушел в горы и не вернулся небольшой авидронский отряд. Потом случилось нападение на придорожный почтовый пост. Затем кто-то перерезал всех мастеровых и подручных на одном из участков Великой Подковы. И по горам покатился упорный слух, который одни передавали с ужасом, другие – с надеждой и плохо скрываемым восхищением: это всё Бредерой! Больше некому.

А однажды Бредерой явился напрямик к Ахлерою и без предисловий предложил вместе напасть на авидронский обоз, груженный оружием, тканями и съестными припасами. Одноглазый вождь внимательно выслушал казавшийся безупречным план и сразу согласился.

Бредерой чувствовал, что за ним постоянно наблюдают. Где бы он ни был и что бы он ни делал, даже если в полном одиночестве охотился с луком на каменного барана, одна или две пары малльских глаз следовали за ним неотступно, как бы далеко от жилья он ни отходил. Даже его новые соратники, которые сразу же окружили богатого независимого вождя преданной толпой в ожидании легкой наживы и разных милостей, кому-то сообщали о нем все, что знали. Бредерой хотя и сам был малл, но ощущал себя здесь, на родине, чужаком, изгоем. Временами все соплеменники казались ему одним цельным организмом, где каждый орган неразрывно связан с другим, а он – всего лишь чужеродный нарост, который в любое мгновение можно просто сковырнуть.

Вот и сейчас, сидя у костра и разговаривая с двумя горцами, дальними родственниками, Бредерой спиной чувствовал, что на него смотрят и о нем говорят. Это Ахлерой – надменный, отчаянный и чрезвычайно озлобленный предводитель всех недовольных горцев, безрассудный сын своего благоразумного отца, мечтающий о едином государстве маллов и о троне малльского интола, и Бахи – мелкий вожак, его высокомерный и пустоголовый прислужник.