Текст книги "Истории простых вещей"

Автор книги: Дмитрий Стахов

Соавторы: Фаина Османова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Ополченец

Иван Никифорович попал в плен под Вязьмой. Сюда их, ополченцев, отправили, толком не научив держать винтовку. И подняли в атаку. Пули из ручного немецкого пулемета MG-34 прошили оба бедра, но счастливым образом не задели ни кости, ни артерии. На опушке леса, видя из-за кустов, как в поле немцы добивают раненых, он нашел в сумке убитого санинструктора бинты и перебинтовал себя сам. Еще в сумке была маленькая рыжая бутылочка спирта. Он выпил спирт, занюхал рукавом шинели, вытер слезы, одернул задравшуюся юбку санинструктора, забрал из кармана ее шинели две слипшиеся карамельки и уполз в лес.

Сквозные раны кое-как затянулись, но с того дня, как немцы расколошматили ополченцев, прошло около двух недель, и из леса он вышел на дорогу, шатаясь от голода. Он курил самокрутку из березовых листьев. Сзади послышался звук приближающихся грузовиков, но у него не было сил даже упасть в канаву. Седой немец на первой проезжавшей мимо машине по-отечески погрозил Ивану пальцем – мол, молод еще курить. Со второй спрыгнул другой немец и указал направление – куда идти в плен. Второй немец не был противником никотина, он дал Ивану две набитые светлым слабым табаком сигареты и маленькую жестяную баночку с мармеладом. Сигареты Иван выкурил, мармелад выбросил – боялся, что второй немец хотел его отравить.

По счастливому стечению обстоятельств он попал не в обычный лагерь для советских солдат, под открытым небом, практически без еды, а в госпиталь. Ивана накормили, немецкий врач осмотрел раны, его перевязали, потом все-таки запихнули в вагон и повезли на запад, где переводили из лагеря в лагерь, пока он не оказался в Рурской области, на металлургическом заводе. Помогло московское ФЗУ, оконченное перед войной, а также сносное знание немецкого языка, спасибо соседке-немке по московской коммунальной квартире, вернее – ее дочке, по недосмотру оставленным на свободе, после того как расстреляли их мужа и отца, соратника Тельмана. Но больше всего помогло то, что Иван пользовался расположением старшего мастера, которому напоминал погибшего в Греции сына. Когда любимцу фюрера скульптору Арно Брекеру понадобились рабочие в его мастерскую, старший мастер откомандировал Ивана. Иван приглянулся и Брекеру, даже позировал ему для фигуры факелоносца. Брекер лепил лицо Ивана, увидев в нем образец нордической расы, а потом отправил в качестве подсобного рабочего в свою парижскую мастерскую на острове Сен-Луи, в конфискованном у Елены Рубинштейн особняке.

Тогда он не знал, что Брекер, вовсю использовавший для создания своих монументальных творений труд военнопленных и иностранных рабочих, был учеником скульптора Моисея Когана. Когану, выданному вишистами и отправленному в Освенцим, Брекер помочь не смог, зато за очередным завтраком у фюрера просил за Пабло Пикассо, которого гестапо уже собиралось прибрать к рукам. И Брекер же, перед своим окончательным отъездом в рейх, выправил удостоверение Ивану, по которому тот смог перекантоваться в Париже до прихода союзников. А потом Иван встретил ее…

Коко и Ванья

«Случайно все получилось, – рассказывает Иван Никифорович. – Я просто шел по улице. А она вышла из магазина с витринами. Какие витрины? Не помню, помню только, что она подвернула ногу и сломала каблучок, а я успел подхватить ее под локоть. Я тогда по-французски ничего не знал, ничего не понимал, кроме «амур-тужур». Она чего-то лопочет, а я киваю и помогаю ей идти. Прохожие – я это заметил сразу – оборачивались на нее с интересом и некоторым испугом. Это я потом узнал, что у нее были какие-то шашни с оккупационными властями. И кто она такая на самом деле, тоже узнал потом. Но о том, что ее зовут Коко, – в тот же день. Ну Коко и Коко! Каких только имен я не узнал за три с половиной года плена!

Она, конечно, выглядела сильно старше моего, но чтоб на сорок лет старше, этого я не ожидал. Она была добрая, позвала с собой, а квартира у нее была… Боже мой! Ну я таких ни до, ни после не видел. Дворец! Какие-то вазы, хрусталь, бронза… Она мне: «Ванья!», а я ей: «Коко!» Сидим друг напротив друга – «Ванья!» и «Коко!»

У нее, оказалось, лодыжка опухла, я ей – компресс, тугую повязку. Она что-то говорит, я не понимаю, но чувствую – благодарит и чувствую еще – она очень одинока. Ну, просто страшно одинока…

И кроме того, она поняла все про меня. Что мне идти некуда, что документов, кроме брекеровских, которые она тут же сожгла в духовке, у меня нет никаких. И денег тоже нет. Что мне только в советскую миссию идти. А кто знал, что потом, после миссии?

Так вот и получилось, что стал я у нее жить. Первым делом камин ей почистил. Очень он дымил у нее. Изгваздался весь, копоть… А Коко мне – ванну. Мол, пожалуй, Ванья в ванну! Смех один… Я смущался, тем более у нее ванная комната была больше той комнаты в Замоскворечье, в которой я жил с матерью, отцом, двумя братишками и сестрой, да еще за ширмой бабка бок свой чесала и кашляла. А тут – мрамор, зеркала, пахнет так, что я даже испугался. Она мои шмотки в мусор, а как увидела мои шрамы, то просто головой закачала: «О-ля-ля! О-ля-ля!»

Дала она мне костюм, рубашки, шляпу. Вечером пошли мы с ней в какой-то кабачок. Там все отвернулись, когда она вошла. Ну, сделали вид, что она – пустое место. Ее прямо в краску бросило, она меня сама развернула, и вышли мы вон. Пошли мы обратно, а за нами увязался какой-то француз и орет нам вслед что-то. Орет и орет… Она шла пока спокойно, а потом вдруг остановилась, словно ее кнутом ударили. Я понял, что тут дело серьезное, и, веришь ли, оставил ее стоять, развернулся и тому французу как дал по сопатке. Ну просто от души! Он летел метров пять, не меньше. Оказалось, многие это видели, но никто за француза не заступился. Вот так я стал другом Габриэль Шанель, по прозвищу Коко.

Она учила меня языку, всему она меня учила. А что я видел? Двор в Замоскворечье, ФЗУ, ополчение, плен. Я, конечно, постепенно понял, кто она такая, понял, что это продолжаться вечно не будет. А уж когда узнал, сколько ей лет, то понял: недолго мне быть при этой великой женщине.

Правда, почти год я был с ней, почти год. А потом как-то взял стоявшую возле моей кровати ее фотографию – она мне подарила, написала: «Моему другу Ване от Коко», – вышел на улицу, и ноги сами привели меня в посольство. Там я взял и сказал: так-то и так-то, такой-то я и сякой-то, был в плену, работал на немца на заводе, для другого немца позировал, а теперь вот хочу на Родину, там у меня мама-папа, братья-сестры и бабка за ширмой.

Мне с улыбкой так – да, Родина-мать тебя ждет, Ванечка, ждет не дождется! Ну, я подмахнул все бумаги, пошел проститься со своей Коко, а ее не было дома. Я оставил записочку, с ошибками, конечно, так, глупости какие-то написал и теперь уж ушел навсегда.

Что было дальше? Ну ясное дело, известный маршрут: Марсель – Одесса – Владивосток – Магадан. Фотографию отобрали в Одессе, я попросил отдать, смершевец – мне по зубам. Могли расстрелять, да у меня была одна бумага, Коко мне ее выправила, что, мол, я помогал коммунисту Пикассо переводить валюту для движения Сопротивления. Вранье, конечно, я и знать не знал тогда, кто такой этот Пикассо, но Коко, видимо, предполагала, что я могу попроситься на Родину, знала, что бумага такая мне не помешает. Мне ребята на пароходе советовали ее выбросить, говорили, будут неприятности, я не послушался и правильно сделал. Но вернулся тем не менее в Москву аж в пятьдесят восьмом. Братья погибли на войне, отец с матерью и бабка померли. Нашел только сестру, да она вдруг мне как заявит, что я, мол, враг народа и знать она меня не хочет.

Так вот, сынок… У тебя еще есть вопросы?».

Вопросов больше нет, Иван Никифорович…

За мной просили не занимать!

В очередь, сукины дети, в очередь!

Михаил Булгаков. Собачье сердце

Наконец-то прогресс и компьютерные технологии начали менять основы человеческого бытия. Извечный вопрос «Кто последний?» – причем многих слово «последний» обижает, обиженные требуют, чтобы их называли «крайними», – звучит уже совершенно в ином формате. Например, вы входите в некое учреждение (собес, Сбербанк, почта и т. д.), прикасаетесь к поверхности монитора на специальном терминале и получаете на руки квиток с номером очереди. Теперь вы не должны стоять за кем-то, вдыхая аромат давно немытых волос, а можете, рассчитав время, пойти выпить кофе, посидеть в удобном кресле с журналом. Главное – не пропустить того момента, когда ваш номер высветится на специальном табло. Однако…

Однако иной формат не отменяет сущности очереди. Которая неизменна. Не меняет он также и нашего к очередям отношения. Сформированного долгими и долгими годами. Не меняет и отношения к стоящим в очередях тех, кто в данном присутствии служит. Поэтому терминалы с мониторами одно, а отдельная, коммерческая запись – другое. Зачем вам квиток, когда за восемьсот рублей вы и пройдете впереди всех, и получите режим благоприятствования? Правильно, квиток не нужен. Но если у вас нет таких денег, то охранник обеспечит вам все нужно за половину стоимости. Технологии приходят и уходят, очереди – остаются. Технологии в другом, параллельном нам мире. Наш мир очередей и мир прогресса не пересекутся никогда. Мы жили, живем и будем жить по законам Евклида…

Впрочем, лучший способ избежать очередей – следовать старому и проверенному приказу «Больше двух не собираться!». Из двух человек, равно как из двух элементов или событий, очередь не выстраивается. Это любой математик или программист объяснит.

Строго говоря, очереди разделяются на два основных типа – живые и виртуальные, с массой промежуточных вариантов. Нетрудно догадаться, что стоящие за чем-либо или куда-либо друг за другом живые люди составляют «живую» очередь. Они же, только будучи записанными в виде последовательности имен в компьютере, составляют очередь виртуальную. Ведь записанные в нее могут не «совпадать» со своими именами, за одним именем могут стоять сразу несколько человек и так далее. Вообще очередь вещь очень человеческая, и контакт в ней, в том числе физический, крайне важен. Несмотря на кажущуюся искусственность, примеров длящихся после совместного стояния в очередях знакомств немало. Какое там знакомств! Прочных супружеских союзов! Особенно если это были наши, «советские» очереди. Близкие друзья автора этих строк познакомились в очереди за билетами на московский концерт «Pink Floyd» в конце 80-х годов XX века. Недавно стали дедом и бабкой. Как время летит!..

Итак, для очереди, как и для «малой группы», основы человеческого социума, необходимы минимум три человека. Один делает нечто, двое других хотят делать то же самое, первый из этих двоих говорит: «Я – следующий!», второй соглашается: «Я – за тобой!» или, наоборот, возражает: «Следующий – я!» И тут возникает масса вариантов. Как по действиям, так и по словам, предваряющим-сопровождающим эти действия. Например, занимающий очередь может на словах соглашаться, а в ключевой момент оттолкнуть – действием или вербально – того, кто считает, будто его очередь подошла. Может, что встречается довольно часто, использовать другие способы прохождения вне очереди. Например, то, что принято называть «блат». Или – взятку. «Блатные» могут попадать в очередь как бы со стороны, возникая словно ниоткуда, и тогда тот, кто, скажем, был в очереди семнадцатым, вдруг оказывается тридцать седьмым. Продвижение в очереди от начала к концу – удивительная особенность советских очередей. Известен один очередник, вечно бывший вторым в очереди на квартиру. Привыкший к второму месту, свыкшийся с ним, он воспринял перемещение на третье место как личное оскорбление и попытался подать документы на выезд, не имея на то никаких оснований. И его прошение удовлетворили сразу. Без очереди!

Одним словом, очередь – открытая книга практической психологии. Любая психологическая теория применима к ней. При этом парадокс очереди заключается в том, что она может состоять из огромного числа людей, но люди в ней, как в «малой группе», все равно будут объединены общими целями и задачами. Да и эмоциональная близость в очереди становится неким объединяющим, сплачивающим фактором. Вспомним очереди за спиртным, начавшиеся после антиалкогольных указов времен перестройки, или за молоком в начале 90-х. Впрочем, эмоциональная близость и теплота с легкостью менялись на разобщенность и граничащее с агрессивной враждебностью отчуждение. Особенно в тех случаях, когда завезенный в магазин алкоголь или молоко кончались. Призыв «Два в одни руки!» – самый безобидный вербальный сигнал в очереди. Подавляющее большинство остальных – за гранью литературного языка.

Так что всем понятно – в очередь можно выстроиться и для поедания филейных частей миссионера в гористом районе Папуа – Новой Гвинеи, и для оформления ипотечного кредита в солидном банке. Составляющие очередь могут быть в деловых костюмах, набедренных повязках, телогрейках, шортах. Могут быть мужчинами, женщинами, детьми. Образованными или нет. Убежденными монархистами или приверженцами идей князя Кропоткина. Молодыми, средних лет, старыми. Представителями любой расы. В очереди люди могут проявлять самопожертвование, альтруизм, могут превращаться в диких зверей.

Можно даже сделать далеко идущий вывод: способность выстраиваться в очередь – вот что выделяет человека из прочих представителей животного мира. Человеческая очередь в принципе отлична от той, которую соблюдают, например – при кормлении, стайные животные. У них после того, как напитается доминантный самец или самка, начинается общая свалка. Порядок, установленный главой львиного прайда, практически всегда летит к черту. У людей же порядок в той или иной степени сохраняется, причем стоящие в очереди сами стремятся его соблюсти, а те, кто пытается порядок нарушить, или попадают под огонь критики (словесной, с применением силовых методов, с привлечением компетентных структур), или пользуются окольными путями, позволяющими в принципе избежать стояния в очередях. И последнее, то есть использование окольных путей, также порицается в большинстве человеческих сообществ. Чем ты лучше других? Все стоят, стой и ты!

Так что нет ни одного места на Земле, где бы, пусть – в определенных условиях, не выстроилась бы очередь. На так называемом цивилизованном Западе они тоже встречаются. Например – в центре Мадрида, очередь на распродажу дамских сумочек. В почтовом отделении маленького городка в штате Огайо, что поделаешь – государственная служба! В Нью-Йорке, в сток системы «Ликвидейтор», куда свозят товары из разорившихся магазинов и где в очереди пихаются корпулентные дамы из Гарлема, причем так, что им может позавидовать защитник из лучшей команды американского футбола. Очередь за билетами на джазовый фестиваль. Про места менее «цивилизованные» и говорить не приходится – очереди там и встречаются чаще, и выстраиваются они по значительно большему числу поводов.

Но очередь также открытая книга для того, кто собирается изучить менталитет в ней коротающих время людей. Тут только бы не впасть в абсолютизацию, очернительство и т. п. Сохранить научную беспристрастность, что практически невозможно. Особенно для того, кто на собственной шкуре знает, что такое очередь. Как в ней стоят. У кого не «пепел Клааса» стучит в сердце, а на ладони время от времени проступают старые номера, проставленные распорядителями очередей в прежние годы. Как зиц-председатель, вспоминающий «как он сидел при Александре», такой человек может вспомнить, как стоял за хлебом – туалетной бумагой – справками, как ходил на переклички, как сверялись списки, как велась борьба с теми, кто формировал параллельную очередь, составлял списки альтернативные. Это была жизнь, полная опасностей, интриг и страстей.

К очередям у нас отношение трепетное. Почему-то считается, что наши очереди всем очередям образец. Исторический пример. Будто бы по очередям мы впереди планеты всей. Писатель-эмигрант Юрий Дружников писал, что он вообще родился в очереди, так как его мать, уже испытывая родовые схватки, стояла в очереди к регистраторше роддома, своей очереди из-за отсутствия паспорта не дождалась и разродилась на месте. Дружников отмечал, что «с тех пор очередь стала неотъемлемой частью моего существования». Если бы только его! Если задуматься, то кто не стоял в очередях за колбасой, за стаканом воды, купить рубашку или ботинки, за учебниками и тетрадями, за паспортом и военным билетом, подать документы в институт, взять книгу в библиотеке, залечить зуб, жениться, развестись. Удивительно, но почему-то об очередях ностальгирующие о «совке» никогда не упоминают. Видимо, потому, что очереди были настолько органичны, что воспринимались предельно естественно. И это при том, что очередь была генератором ненависти абсолютно всех слоев населения. Вряд ли найдется человек, которому нравилось терять свое время в очередях. Подобная аберрация памяти очень российское явление. Для людей, у которых, вполне возможно в результате мутаций, имеется особый ген очереди, даже издевательские обещания поставить в очередь всех нуждающихся в улучшении жилищных условий ветеранов войны уже не вызывают никаких эмоций. Для них это обычное дело.

Советские очереди пронизывали советскую жизнь, в известном смысле эту жизнь цементируя. Ее цементировали и социалистические средства борьбы с очередями – «заказы»: майонез, гречка, шпроты, полбатона колбасы, печенье «Юбилейное» и горошек, горошек, зеленый горошек…

Как можно было что-то в этой жизни менять, если потенциальный реформатор стоял в очереди на жилье? Начнешь менять – выкинут из очереди. Жить, жить где? А очередь на мебель? На ковры? Один знакомый записался в очередь на дорогие, выпускавшиеся ограниченной партией стерео-усилители с колонками. На первой же перекличке продал свою очередь, записался в другую, на усилитель подешевле, продал и вторую очередь, в конце концов купил мандолину, выдал разухабистое тремоло да разбил ее через сорок минут о чью-то голову в очереди за разливным пивом за кинотеатром «Прага». На пятнадцать суток – в очередь… Сосед по гаражу, заслуженный летчик, герой, несколько раз записывался в очереди на автомобили. Когда на него настучали, проверяющие инстанции были потрясены тем, что он не заработал на очередях ни копейки. Отдавал очереди молодым инженерам. Хотя другой сосед, тоже – ветеран, тоже давно покойный, после каждой переклички в очереди на мебельные стенки имел бутылку коньяку за то, что сдвигался на несколько пунктов к концу. А очередь за колбасой! О, очередь за колбасой! Это лицо человека перед вами: «За мной сказали не занимать!», это отраженное на нем удивительное сочетание сочувствия и злорадства. Какое сочетание потеряли! Увы-увы…

Поэтому-то человеку иной культуры, иных корней понять сущность нашей очереди затруднительно. Это модельера, соперницу Коко Шанель и приятельницу Сальвадора Дали, Эльзу Чиапарелли удивляли очереди в Мавзолей, к мумии Ленина. Граждане же одной шестой такую очередь воспринимали вполне естественно. Человеку иной культуры для понимания этого надо попасть в экзистенциальную ситуацию. Пережить землетрясение и встать в очередь за гуманитарной помощью. Пережить ураган Катрина. Быть среди подлежащих эвакуации лиц и ожесточенно толкаться возле готового взлететь вертолета. Опыт, отделенный от него одним поколением, тем более – двумя-тремя, он уже не чувствует. Да и что это за опыт, если тем более иметь в виду культуру западную? Знакомая француженка рассказывала, как стояла с матерью в очереди, – в городке, где она провела детство, в 1944 году были трудности с шоколадом… Или вот Гюнтер Грасс описывает очередь после крушения рейха в банк для обмена рейсхмарок на новые деньги: «Мы выстояли огромную, трехчасовую очередь…» Три часа в очереди! Это звучит настолько наивно! Бабушка пишущего эти строки вспоминала, как занимала очередь за хлебом с вечера, стояла ночь, чтобы утром узнать – хлеба не будет. Или – вставала в очередь, чтобы оставить передачу арестованному деду. Эта очередь, впрочем, в отличие от других очередей, была вполне организованна и двигалась быстро. Передачу тем не менее принимать отказывались. Якобы – до окончания следствия не положено. Но однажды передачу приняли. Следствие закончилось, дед уже был – как выяснилось через много-много лет – расстрелян. Саму бабушку арестовали на следующий день. Думается – в соответствии с ее местом в очереди на арест…