Текст книги "Великий перелом"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА 7
Распутин

Чигирев поднялся по лестнице. Эти парадные подъезды петербургских домов он помнил еще по своему миру. Только в начале двадцать первого века они были грязными, обшарпанными и неизменно воняли какой-то гадостью, а здесь подъезд был чист, хорошо убран и не беспокоил обоняния прохожих неприятными запахами. Впрочем, в сравнении с теми подъездами, где уже побывал Чигирев, этот был весьма невзрачный. Не было здесь дорогих ковровых дорожек на лестнице, затейливых искусных витражей на окнах, цветов в вазах на подоконниках. Да и сам дом, расположенный на Гороховой улице ближе к ипподрому, совсем не входил в список привилегированных. Но надо было видеть, с каким благоговением поднималась по этой невзрачной лестнице госпожа Пистолькорс. Словно восходила к святилищу, к храму великого божества. Добравшись до нужного этажа, она позвонила в дверь и многозначительно посмотрела на спутника, словно проверяя, испытывает ли он должное благоговение перед обиталищем святого человека. Чигирев поспешил изобразить на лице гримасу паломника, трепещущего перед святыней.

Дверь открыла женщина средних лет, низко поклонилась и сообщила:

– Григорий Ефимович ждет вас.

В приемной толпилось множество народу, однако вновь прибывших проводили прямо в кабинет с плотно зашторенными окнами и освещенный одной лишь лампой. Там, из полутьмы, из дальнего угла на них взглянули колючие, словно прошивающие насквозь глаза. Невероятную психическую силу человека, скрывавшегося в глубине комнаты, историк ощутил едва ли не кожей.

Следом за своими спутницами Чигирев истово перекрестился на образа и… потупился, настолько тяжело было чувствовать на себе взгляд Распутина.

– Вот, Григорий Ефимович, привели к вам Сергея Чигирева, – произнесла госпожа Пистолькорс. – многие годы он жил в землях языческих, африканских. Многие чудные дела и обряды нехристианские видывал. Ныне же, вернувшись в отчизну, порешил он к благодати православия припасть. Вот мы с Анной и присоветовали ему к тебе явиться да вразумление от тебя услышать. Может, поможешь ты ему скверну языческую очистить. А может, и тебе интересны будут рассказы его об обычаях языческих.

– Аннушка прислала, говоришь? – Распутин поднялся с дивана и вышел на свет. – Добро.

Чигирев теперь смог лучше рассмотреть «старца». Тот был высок, но почему-то не производил впечатления физически сильного человека. Более того, взглянув на Распутина глазами фехтовальщика, Чигирев вдруг понял, что не побоялся бы вступить в бой против этого гиганта. Не было в нем ощущения цельности, готовности к схватке. Двигался Распутин как-то скованно, особенно в пояснице и плечах. Впрочем, все это с лихвой покрывала невероятная психическая энергия, присутствовавшая в этом человеке. Его глаза словно прошивали насквозь, буравили, приковывали к себе.

– Ну что же ты стушевался, милый? – Распутин подошел почти вплотную к Чигиреву и ладонью разгладил свою бороду.

– Да вот, как-то непривычно здесь, Григорий Ефимович, – промямлил Чигирев, с трудом заставив себя взглянуть в глаза «старцу».

– Что же необычного? – усмехнулся Распутин, внимательно разглядывая Чигирева, и вдруг замолчал, впившись глазами в гостя.

Несколько секунд длилась пауза, после чего Распутин вдруг широким жестом перекрестил Чигирева и проговорил, медленно растягивая слова:

– Нету в нем беса. И не было. Чист он. Хоть и в язычестве пребывал, но чище многих, кто кажное воскресенье в церкви поклоны бьет. Но человек сей не от мира сего.

– Что же значит сие, батюшка? – тихо спросила госпожа Пистолькорс.

– Выйдите все, – резко потребовал Распутин. – Меня с Сергеем оставьте.

Не проронив ни слова, женщины покинули комнату, прикрыв за собой дверь. Распутин медленно подошел к столу, взял стоявшую там бутылку и разлил из нее красное вино в два хрустальных бокала.

– Пей, – указал он Чигиреву на один из бокалов. – Мадера.

Историк подошел к столу, взял бокал и сделал несколько глотков. Вино показалось ему слишком сладким.

– Не видел я еще такого. – Распутин одним глотком осушил свой бокал. – Откуда ты?

– Издалека.

– Так и знал, что не скажешь, – проворчал Распутин после непродолжительной паузы. – Зачем пришел? На погибель или на спасение?

– На спасение, Григорий Ефимович.

– Говори, – потребовал Распутин.

– До революции осталось четыре года, – заплетающимся языком произнес Чигирев. – Погибнет вся императорская семья. Страна будет разрушена. На семьдесят с лишним лет в ней установится кровавый режим. Потом снова хаос. Из великой империи мы превратимся в отстающую страну на задворках цивилизации.

– Как предотвратить?

– Через полтора года начнется мировая война. Россия вместе с Англией и Францией выступит против Германии и Австрии. Это будет началом конца.

Распутин с силой запустил свой бокал в дальнюю стену, и тот разлетелся на множество осколков.

– Говорил я Папе, не надо с германцем воевать.

– Я знаю, Григорий Ефимович, что вы хотели предотвратить войну, но вам это не удалось. Теперь мы должны суметь. Это единственный способ предотвратить революцию.

– Так, стало быть, ты из будущего, – протянул Распутин. – По доброй воле сюда попал али нет?

– Не по доброй. Но раз уж здесь, то хочу предотвратить катастрофу.

Распутин нервно походил по комнате.

– То-то чую, не из этого ты мира. Дух от тебя не ангельский, не дьявольский, но и не нашенский. Чужой, – и вдруг вплотную подошел к Чигиреву: – скажи, меня убьют?

– Убьют, – чуть помедлив, ответил Чигирев. – Перед самой революцией. В декабре шестнадцатого

– Кто?

– Никто не узнает, – уверенно соврал Чигирев, – Вас просто найдут застреленным на улице.

– Это все они, родственнички императорские, – прорычал Распутин и снова заметался по комнате.

– Григорий Ефимович, – подал голос Чигирев, – я постараюсь вам помочь. Но и вы помогите стране. Если мы не предотвратим войну, погибнут десятки миллионов. Страна погибнет.

– Ты уверен, что если не будет войны, то и революции не случится? – остановился Распутин.

– Я уверен, что, если начнется война, революция неизбежна. Реформы, конечно, нужны будут в любом случае. Но если начнется война, и они окажутся бессмысленны.

– Надо, чтобы император чаяния народные сам слушал, а не через дворян правил, – воздел узловатый палец к потолку Распутин. – Чтобы болтуны эти думские власти не имели. Надо, чтобы правил государь не по воле толстосумов да худых советников, а глас одного лишь Бога слушал.

– Ну да, это конечно, – замялся Чигирев. – Но сейчас главное – предотвратить войну.

– Сам знаю. – Распутин пятерней взъерошил свои волосы. – Да как? Все императорские родственнички лишь о войне и говорят. Уломают они Папу, ой уломают.

– Надо придумать, Григорий Ефимович. Иначе всем нам не жить. Россию потеряем.

– И то верно. Ну да обмыслим еще. Нынче что-то я себя плохо чувствую. Ты завтра ко мне приди. Обговорим. Да почаще ко мне ходи. Нам с тобой много еще о чем поговорить надобно.

– Конечно, Григорий Ефимович, непременно приду. – Чигирев начал медленно отступать к выходу.

– Погодь, – окликнул его Распутин. – Тебе-то самому чего надо?

– Мне? Ничего.

– Ты при службе?

– Нет пока.

– Так не годится. В Петербурге все при службе быть должны. Ну-ка я тебе отпишу. Сам решишь, к кому с ентой бумаженцией идтить.

Распутин схватил листок бумаги, карандаш и принялся что-то писать, потом сунул свою писульку в нагрудный карман пиджака Чигирева и почти вытолкнул его в приемную:

– Ну, ступай, милый. Мне нынче одному побыть надобно. Завтра приходи. Господь с тобой.

Когда двери кабинета закрылись, к историку подскочила госпожа Пистолькорс.

– Что же вам поведал старец? – дрожащим от волнения голосом спросила она.

– Благословил, – ответил Чигирев. – Велел почаще заходить.

– Ах, какая благодать! – всплеснула руками Пистолькорс. – Вам надо непременно воспользоваться этим предложением и почаще бывать у старца.

– Да, конечно, – пробурчал Чигирев. – Извините, мне надо ехать. Свидание со святым старцем – такое потрясение для меня. Я хотел бы немного побыть один.

– Как я вас понимаю, – сочувственно покачала головой Пистолькорс. – Конечно, поезжайте. Всего вам доброго.

Спешно натянув в прихожей галоши и пальто, Чигирёв выскочил на лестницу и только здесь вытащил записку Распутина. Чудовищными каракулями там было написано: «Милай дарагой памаги Серегею».

«Что же, с такой рекомендацией можно в любое министерство устроиться, – подумал Чигирев. – Уже неплохо».

Он сбежал по лестнице, миновал трех господ крепкого телосложения, со скучающим видом околачивающихся на площадке, выскочил на улицу и почти сразу поймал лихача.

– В Ковенский! – скомандовал Чигирев, усаживаясь в сани.

– У Гришки, у Распутина, что ли, был, барин? – оскалился извозчик, указывая на дом.

– Не твоего ума дело, – буркнул Чигирев.

– Как скажете, барин. – Извозчик подхлестнул лошадей и, сплюнув на землю, процедил: – Тьфу, нечистая.

ГЛАВА 8
Совещание

Сани свернули со Знаменской улицы и остановились у дома в Ковенском переулке, где снимал квартиру Чигирев. Историк расплатился с извозчиком и буквально взлетел на третий этаж. Успех сегодняшнего дня окрылил его. Теперь ему срочно хотелось что-то делать, лететь куда-то, реализовывать проекты, свергать и назначать правительства. Сейчас он решил срочно заняться составлением плана преобразования страны, который можно было бы воплотить с помощью Распутина. Никогда еще судьба не давала ему столь великолепного шанса изменить историю отечества.

Дверь ему открыла горничная и, присев в глубоком реверансе, сообщила, что их благородие господин штабс-капитан Крапивин уже полчаса дожидаются господина Чигирева. Сергей хлопнул себя по лбу в досаде, что забыл о назначенной встрече, быстро скинул пальто и галоши и прошел в гостиную, где ему навстречу поднялся Вадим. В очередной раз историк отметил про себя, что форма чрезвычайно идет Крапивину, а сам он заметно приободрился. Чигирев не видел Крапивина таким энергичным с тех пор, как спецназовец потерял свой отряд и вынужден был пуститься в скитания.

– Здравствуй, Сергей, опаздываешь, – прогудел гигант.

– Извини, совершенно забыл о том, что мы договаривались сегодня. Дела, – пожал ему руку Чигирев,

– Какие у тебя могут быть дела? – недовольно фыркнул Крапивин.

– Можешь себе представить, имеются.

– Пожалуй. – Лицо Крапивина внезапно посуровело. – Вот об этом я пришел к тебе поговорить.

– Нельзя было обсудить это в тире?

– Нет, там слишком много народу. Нам могли помешать.

– Хорошо, давай поговорим. – Чигирев плотно закрыл дверь и уселся напротив Крапивина. – Хочешь чаю… или чего покрепче?

– Нет, спасибо.

– Хорошо. Тогда я тебя слушаю.

– Ни для тебя, ни для меня не секрет, что мы остались здесь, чтобы поменять историю, – начал Крапивин. – И ты, и я желаем добра России, хотя видим ее благо по-разному. И для тебя, и для меня начало гражданской войны – это полный провал. Хотя бы здесь ты со мной согласен?

– Вполне. Но к чему ты все это говоришь?

– К тому, что, реализуя наши планы, мы с тобой можем помешать друг другу. А этого не хотелось бы. Ведь наша ближайшая цель – не допустить революцию. Или ты считаешь, что это благо?

– Ни в коем случае. И ты, и я знаем, что у Временного правительства мало шансов удержать власть. Если ее возьмут большевики, всему конец.

– Хорошо. Хоть здесь мы мыслим одинаково. Давай договоримся: наша с тобой цель – остановить революцию.

– Все так, – кивнул Чигирев. – И я уже предпринял кое-какие шаги для этого.

– Интересно. Позволь узнать какие.

– Непосредственным толчком к революции явилась Первая мировая война. Если удастся избежать вступления в нее России, то революционный взрыв можно хотя бы отсрочить.

– Интересно, как ты собираешься это сделать, – усмехнулся Крапивин.

– А тебе эта задача кажется невыполнимой?

– Как минимум непростой. Я сейчас очень много общаюсь с офицерами. Штабными, полевыми, несущими службу в столице и прибывшими с периферии. Все они буквально бредят войной. Армия желает смыть с себя позор неудачной японской кампании. Это касается всех, от прапорщиков до генералов. Когда вся армия рвется в бой, остановить ее не так просто. Большинство офицеров Генштаба считают, что в случае победы над Германией, Австрией и Турцией Россия может усилить свое влияние на Балканах и получить контроль над Босфором и Дарданеллами. Кроме того, монархисты считают, что война позволит укрепиться самодержавию, а либералы – что она продемонстрирует преимущества конституционного строя. Буквально все общество за войну.

– И революционеры в том числе, – поддержал его Чигирев. – Эта публика только и мечтает о войне, поскольку надеется, что война приведет к революции. Да и остальное похоже на правду. По крайней мере то, что я узнал сегодня, подтверждает твои слова.

– А что ты узнал? – насторожился Крапивин.

– Я получил подтверждение, что существует влиятельная партия войны в самом семействе Романовых.

– От кого?

– От Распутина, – чуть помедлив, ответил Чигирев.

– Значит, ты связался с Гришкой, – фыркнул Крапивин.

– А что в этом плохого?

– Вот как раз об этом я и хотел с тобой говорить.

– О Распутине?

– Да. Знаешь, я недолго здесь, но уже понял, что Распутин чрезвычайно дискредитирует царскую семью. Его имя на устах буквально всех офицеров и даже низших чинов. Если это не прекратить, то императорская семья окончательно потеряет авторитет и в армии, и в обществе. Это уже начало революции.

– И что ты хочешь?

– Убить Распутина. И немедленно. Пока не поздно.

Чигирев похолодел:

– Его неплохо охраняют.

– Да что ты говоришь? – Крапивин иронично посмотрел на собеседника. – Три филера – это, конечно, серьезный эскорт.

Чигирев осекся. Действительно, предположить, что для подполковника спецназа, который двадцать лет посвятил разведке, диверсиям и покушениям, три филера начала двадцатого века представят серьезное препятствие, было, мягко говоря, опрометчиво.

– Пожалуйста, не убивай его, – попросил историк.

– С какой стати?

– Это наш единственный шанс предотвратить войну.

– Почему?

– Единственная придворная партия, которая выступает против войны, – это партия императрицы. Она немка. Конфликт России с Германией чрезвычайно невыгоден ей. Кроме того, она интуитивно чувствует угрозу престолу, которую несет предстоящая война. Распутин – очень сильная карта в придворном пасьянсе. Вместе с императрицей они могут убедить Николая Второго не вступать в войну.

– Логика здесь есть, – недовольно поморщился Крапивин, – Хотя очень хочется шлепнуть этого шарлатана. Послушай, а нельзя ли изменить политику?

– Что ты имеешь в виду?

– До начала войны еще полтора года. Если Россия вступит в союз с Германией? Подумай, ведь в нашем мире Германия наступала первые полтора года войны и выдохлась лишь к шестнадцатому году. А ведь она сражалась на два фронта. Представь теперь, что было бы, если бы Россия подпитывала ее своими ресурсами и не оттягивала части на восточном фронте! Париж и Лондон пали бы за год-полтора. Мы могли бы выйти к Индийскому океану и получить английские колонии. Чем не компенсация проливов? Армия получила бы победу. Общество бы консолидировалось. Революцию можно было бы отсрочить минимум на десять лет и за это время провести нужные реформы.

– Красиво говоришь, – усмехнулся Чигирев. – Может, оно было бы и лучше. Тебя, кстати, не волнует судьба Англии и Франции под немецкой оккупацией?

– Плевал я на них! – отмахнулся Крапивин. – Меня Россия интересует. Кстати, если бы Германия не проиграла в Первой мировой войне, глядишь, нацисты там к власти не пришли бы.

– Складно. Только не выйдет ничего.

– Думаешь, опоздали?

– Да. И как минимум лет на пятьдесят. Россия давно уже хочет объединить под своим скипетром все славянские народы. На это нацелена вся политика на Балканах. И Австрия хочет прибрать Балканы, А Австрия – ближайший и естественный союзник Германии. Спор зашел уже так далеко, что вряд ли в обозримом будущем Россия сможет стать другом Австрии, а значит, и союзником Германии.

– Жаль, – вздохнул Крапивин. – А могло бы получится недурно. По крайней мере и у нас, и в Берлине сохранились бы монархии…

Крапивин осекся. Чигирев проследил за его взглядом и увидел, что на пороге гостиной стоял Янек.

– Здравствуйте, – сказал мальчик.

– Здоров, – ответил ему Крапивин.

– Ты почему так поздно? – насупился Чигирев.

– Латынью занимался, – буркнул Янек. – У меня, кстати, четыре. Так что, с вашего позволения, я завтра у дяди Вадима в тире.

– Покажи дневник, – потребовал Крапивин.

Янек достал из портфеля дневник и, подойдя, протянул его штабс-капитану. Однако тот неожиданно перехватил его руку и, молниеносно подставив подножку, бросил парня на ковер.

– Вы что?! – тут же вскочил Янек.

– Это тебе наука, не зевай, – усмехнулся Крапивин. – Опасный противник о своих намерениях никогда не предупреждает, запомни это. Ладно, верю, что у тебя четверка. Завтра в тир приходи.

– Иди пока в столовую, Янек, – сказал Чигирев. – Мы скоро придем.

Когда Янек вышел, Чигирев повернулся к Крапивину:

– Ужинать будешь?

– Нет, мне пора, – отозвался штабс-капитан. – А за парнем присмотри. Что-то у него глаза больно бегают.

– О чем ты?

– Да так. Не верю я, что он латынью занимается. Внимательнее будь. Горяч он. А настоящая опасность никогда не видна. Это и тебе запомнить не мешает.

ГЛАВА 9
Подготовка

Эхо выстрелов стихло под сводами тира.

– Сносно, – одобрил Крапивин. – Технику ты вполне освоил. Только что-то ты сегодня очень напряжен. Выбрось все мысли из головы. Без этого меткой стрельбы не будет.

– Да, ты прав, – согласился Чигирев. – Семейные проблемы, знаешь ли.

– Большие детки – большие бедки, – усмехнулся Крапивин. – Оно и понятно.

– Вроде того. С сыном никак контакт наладить не могу. Полтора года уж вместе, а он все волком смотрит. По сути, только день, когда мы познакомились, был нормальным. Потом пошли проблемы.

– А мне твой парень нравится. Боевой такой. Да и со стрельбой и рукопашным боем большие успехи делает. Хотя, конечно, в шестнадцать лет каждый думает: «Как это у таких бездарных родителей мог появиться такой талантливый ребенок, как я?» Так что тебе могу только посочувствовать.

– И это тоже. Хотя, знаешь, я слишком многое упустил. Все политикой занимался, смуту прекращал. А собственного сына в чужие руки на воспитание отдал.

Чигирев судорожными движениями перезарядил пистолет и остервенело, почти не целясь, выпустил несколько пуль по мишени.

Отметив, что все выстрелы попали в край черного круга, Крапивин проговорил:

– Если я не ошибаюсь, Игорь еще тогда тебя предупреждал: нельзя с полной отдачей заниматься и семьёй, и политикой. Что-то должно быть главным. А значит, чем-то нужно поступиться. Ты выбрал политику. Значит…

– Сам знаю, – прервал его Чигирев. – Не трави душу.

Он снова поднял пистолет, тщательно прицелился, мягко спустил курок и всадил пулю точно в «десятку».

– Меня не только это волнует, – продолжил он. – Сам знаешь, сейчас июнь. Четырнадцатый. Мне неспокойно. Хоть и меры я принял, но все же…

– И какие же это меры? – насмешливо поинтересовался Крапивин.

Чигирев воровато оглянулся и понизил голос до шепота:

– Распутин! Ты ведь знаешь, он считает меня своим другом.

– Да, это серьезно, – состроил комическую гримасу Крапивин.

– Куда больше? Мы с тобой еще полтора года назад поняли, что все общество здесь просто рвется к войне. Я не вижу других возможностей.

– Да и это невеликий шанс. Ты сам говорил, что и в нашем мире Распутин пытался предотвратить войну и добиться союза с Германией, но у него ничего не вышло. Когда в игре интересы империй и миллиарды золотых монет, истерики даже горячо любимой Николашкой императрицы значат немного.

– Тогда скажи, что делать. Или предлагаешь сидеть сложа руки?

Крапивин молча начал заряжать свой револьвер.

– Ты что-то предпринял? – догадался Чигирев.

Крапивин загадочно улыбнулся.

– Вадим, мы же договаривались рассказывать друг другу о своих действиях! По крайней мере пока угроза большевизма не будет предотвращена.

– Если друзья не могут помочь, надо заставить врагов стать союзниками.

Крапивин вскинул пистолет и семью точными выстрелами с пулеметной скоростью поразил семь мишеней.

– Вадим, пожалуйста, расскажи мне, – попросил Чигирев.

– Я слил австрийской разведке информацию о покушении, готовящемся на эрцгерцога Фердинанда в Сараево.

– Что?!

– Что слышал. Только не расспрашивай меня в подробностях. У меня полтора года ушло на эту операцию. Я приступил к ней сразу после нашего с тобой разговора тогда, в Ковенском переулке. Я изобразил из себя любителя выпивки, женщин, игрока и мота, которому катастрофически не хватает денег. Естественно, мной сразу заинтересовалась иностранная резидентура. Мы, преподаватели академии, все под пристальным вниманием иностранных разведок. Из всех поступивших предложений я выбрал, разумеется, австрийское… И тут же доложил начальству о вербовке. Сейчас я участвую в достаточно сложной игре, в ходе которой наш Генштаб дает всякую дезинформацию немцам. Впрочем, это тебя не касается. Важно то, что австрийцы считают меня своим агентом. И вот несколько месяцев назад, среди других сообщений, я подсунул информацию, что, по моим данным, сербские террористы готовят покушение на эрцгерцога в Сараево. Ну, и чтобы добавить гарантий, я сообщил в сербское посольство, что некая террористическая группа в Сараево готовит покушение на Фердинанда. Якобы я получил эти данные от своего родственника – радикально настроенного петербургского студента.

– Неглупо, – похвалил Чигирев.

– Еще бы, – самодовольно усмехнулся Крапивин. – Если не будет покушения, не будет и повода к войне.

– Положим, таких поводов может создаться еще много, – заметил Чигирев.

– В нашей ситуации несколько месяцев отсрочки – уже благо. Может, твой Распутин свое дело успеет сделать. Может, обстановка переменится. Да даже если армия хоть немного лучше подготовится, уже хорошо.

– Однако сегодня утром я прочел в «Биржевых ведомостях», что завтра начинается визит эрцгерцога Фердинанда в Сербию.

– Что?! – Чтобы не выдать своих эмоций, Крапивин прикусил нижнюю губу. – Ты уверен?

– Абсолютно.

– Странно, – протянул Крапивин. – Впрочем, может быть, они предприняли необходимые меры безопасности. Может, Гаврила Принцип и его группа уже арестованы.

– Я надеюсь на это.

– А что может быть еще? Как офицеры австрийской разведки могут подставить наследника престола под пули?!

– Могут. Если очень хотят, чтобы началась война. Возможно, там тоже идет своя политическая игра, в которой наследник – лишь разменная монета. У сербов тоже могут быть свои интересы. Не забывай, что совсем недавно окончились две балканские войны. Может, они хотят спровоцировать новую, перетянуть на свою сторону Россию и получить свои выгоды. Или ты думаешь, что только в России все общество стремится к войне? Если бы это было так, думаю, мировой войны не получилось бы. В конце концов, австрийская разведка и сербская полиция могут просто проигнорировать твои сообщения. Мало ли что говорит какой-то офицерик в Петербурге.

– Надеюсь, что ты не прав. Впрочем, если это и так, то нам надо хотя бы максимально отсрочить вступление России в войну. Пусть хотя бы будет произведено достаточно оружия и подготовлена армия. Здесь твой Распутин может оказаться незаменим, чтобы оттянуть войну. Хотя, если честно, противно в эти игры играть. Да и «старца» этого шлепнуть побыстрее не мешало бы. Я ведь не шучу, когда говорю, что каждый день его пребывания при дворе подрывает основы престола.

Дверь тира скрипнула, и оба собеседника повернулись навстречу вошедшему. Перед ними стоял высокий статный кавалерийский генерал-майор.

– Здравия желаю, ваше превосходительство, – откозырял ему Крапивин.

– Здравствуйте, – ответил на приветствие генерал. Он говорил по-русски весьма четко, но с заметным акцентом. – Не вы ли штабс-капитан Крапивин, наставник по стрелковому делу?

– Так точно, ваше превосходительство.

– Очень приятно. Я – Карл Густав Эмиль Маннергейм, командир лейб-гвардии уланского полка, расквартированного ныне в Варшаве. Прибыл в Петербург по делам службы и зашел в академию повидать старых сослуживцев. Я здесь некогда верховую езду преподавал, знаете ли. Вот мне и рассказали, что появился некий преподаватель, поражающий всех невиданным искусством стрельбы. Не соблаговолите ли провести небольшую демонстрацию?

– К вашим услугам, ваше превосходительство,

– Если я не вовремя, могу зайти попозже. – Маннергейм посмотрел на Чигирева.

– Что вы, ваше превосходительство. Ко мне просто зашел старый друг. Простите, что не представил его вам. Сергей Чигирев – профессор истории Санкт-Петербургского университета. Однако он уже собирался уходить.

– Да, конечно, – засуетился Чигирев. – Мне действительно пора. Всего доброго.

Выходя из здания тира, Чигирев лихорадочно прикидывал, какие грандиозные возможности открывает знакомство с будущим президентом Финляндии и сможет ли Крапивин в должной степени воспользоваться ими.

Лихач быстро довез Чигирева до дома. С тех пор как, воспользовавшись запиской Распутина, историк устроился в Петербургский университет, они с Янеком переехали на Васильевский остров. Так уж было заведено в здешнем Петербурге, что все, от разнорабочих до наиболее высокооплачиваемых специалистов, стремились селиться поближе к месту работы, экономя время и деньги на дорогу. Городской транспорт стоил дорого. Одна поездка на трамвае обходилась от десяти до пятнадцати копеек. Это при том что фунт копченой колбасы двадцать копеек стоил. Накладно. Проще было поменять жилье, чем каждый день добираться до работы и обратно на извозчике или трамвае. Благо проблем с арендой жилья любого класса здешний Петербург еще не ведал и, в отличие от других европейских столиц, не был разделен на районы престижные и непрестижные. Бедные люди селились на чердаках и в подвалах в самом центре, а инженеры и промышленники часто обосновывались на окраинах, поближе к заводам. По набережным Малой Невы, на Петроградской и Выборгской сторонах, рядом с бараками и частными домиками рабочих уже вовсю росли роскошные особняки хозяев и управляющих заводов, а в подвалах доходных домов на Невском, Литейном, Гороховой сушились портянки и пахло махоркой крестьян, пришедших в столицу на заработки.

Разумеется, с запиской Распутина Чигирев мог получить куда более значимый пост, устроиться в любом министерстве, занять видную государственную должность. Однако менее всего он хотел быть связан с режимом, доживающим свои последние годы. В отличие от Крапивина Чигирев считал, что империя обречена. Обречен ее устаревший бюрократический государственный аппарат. Более того, время, когда он мог бы быть реформирован, оказалось безвозвратно упущено. Революция неизбежна, считал Чигирев. Как и всякая революция, она не обойдется без крайностей, и представителям старого административного аппарата будет заказан путь к власти в новом обществе. А историк хотел власти. Он жаждал ее, но не из честолюбия. Он мечтал увидеть Россию демократической, сильной, богатой. Чигирев не верил, что старая, прогнившая имперская бюрократическая машина будет способна к каким-либо кардинальным реформам. Внедряться в нее вдвойне бессмысленно. Сейчас это означало бы обречь себя на бесполезную борьбу с неповоротливой бюрократической машиной, которая работает лишь ради самосохранения. В будущем это означает клеймо приспешника старого режима. Нет, Чигирев не пойдет на это. Он сумеет дождаться своего

часа.

Увидев записку Распутина, университетское начальство с чрезвычайной легкостью «поверило», что все документы об образовании потеряны Чигиревым вследствие несчастного случая, и зачислило его ассистентом на кафедру истории российского средневековья. Впрочем, историк даром времени не терял и за год с небольшим написал и с блеском защитил диссертацию по истории Смутного времени. Получив ученую степень, историк (опять же не без помощи Распутина) быстро добился профессорской должности и непринужденно вошел в круг либеральной интеллигенции.

«Африканские подвиги» были забыты, благо Чигирев сам разорвал отношения с большинством людей, которые принимали его полтора года назад как великого путешественника. Свои связи с Распутиным историк тоже не афишировал, поскольку это могло дискредитировать его в глазах либеральной общественности. Он исподволь готовил свою будущую политическую карьеру. Основной круг его общения сейчас составляли члены кадетской партии. Чигирев уже сумел наладить достаточно близкие дружеские отношения с несколькими депутатами Государственной Думы и был даже представлен лидеру кадетов – Павлу Николаевичу Милюкову.

Впрочем, все грандиозные планы по преобразованию России не стоили бы и медного гроша, если бы события пошли тем же путем, что и в мире Чигирева. Там либеральное правительство, на реформы которого так рассчитывал Чигирев, не выдержало напора большевиков и потеряло власть. Этого допустить было нельзя: жизнь показала, что гражданская война окончится не в пользу демократов. Конечно, Чигирев знал несколько поворотных точек в этой войне, с которых мог бы начаться отсчет иного хода событий, однако лучше всего было предотвратить саму войну. Таким образом, следовало предпринять все меры, чтобы буржуазная революция произошла в значительно более благоприятных условиях, чем те, которые должны были сложиться к февралю семнадцатого,

В то, что войну удастся предотвратить, Чигирев не верил, но предпринимал все усилия, чтобы отсрочить ее. Теоретически это могло бы дать шанс для более успешного вступления в нее России. Уже это само по себе должно было предотвратить грядущие революцию и приход к власти большевиков. Шанс, конечно, был невелик, но его стоило использовать.

То, что Чигирев услышал сегодня от Крапивина, чрезвычайно порадовало его, но все же на сердце у историка было неспокойно. Приближался роковой день, когда в Сараево должны были прозвучать выстрелы, положившие начало всеобщей бойне.

Расплатившись с извозчиком, Чигирев взбежал по лестнице на третий этаж. Появившееся еще утром чувство тревоги почему-то стремительно нарастало в нем. Впрочем, теперь уже ему казалось, что плохое предчувствие связанно не с предстоящими грандиозными историческими событиями, а с какой-то иной опасностью, куда более близкой, грозящей ему лично. Отмахнувшись от назойливого внутреннего голоса, Чигирев нажал на кнопку звонка своей квартиры. Дверь открыла горничная. Ее лицо было бледным, а в глазах застыл ужас.

– Сергей Станиславович, – с трудом выдавила девушка, – у нас полиция. Комнату Янека обыскивают.

– Что?! – Историк ринулся в комнату сына.