Текст книги "Великий перелом"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА 18
Ленин

Сидя за столом в конспиративной квартире, Крапивин рассматривал открывавшийся из окна вид на выборгский замок. Странное чувство нереальности происходящего не покидало его. Он помнил эту громаду в своем мире как главный музей советского приграничного города Выборга. Помнил он этот замок и в начале семнадцатого века, когда вместе с князем Михаилом Скопиным-Шуйским приехал в пограничный шведский город для переговоров. И вот теперь он видел этот замок в июле тысяча девятьсот семнадцатого года: мало кому интересный памятник архитектуры на территории Финляндии.

Казалось противоестественным, что глазам одного и того же человека этот замок представал в столь разных видах и временах. Впрочем, еще противоестественнее казалась компания, в которой находился сейчас Крапивин. Ему, родившемуся в середине двадцатого века, бывшему пионеру, комсомольцу, сотруднику КГБ СССР, Ленин не мог представляться обычным человеком. Он всю жизнь казался Крапивину ирреальным существом, божеством, существовавшим в иных измерениях и способным воплотиться среди обычных людей только в гранитных и бронзовых изваяниях, многочисленных портретах и томах «священных» книг. И вот он сидит, живее всех живых, напротив, уплетает приготовленное для него Крапивиным мясо и разглагольствует о судьбах мировой революции. И не в том даже дело, что ради конспирации Владимир Ильич сбрил свои знаменитые бородку и усы и вообще оказался значительно меньше ростом, чем ожидал Крапивин. Не в том, что его разрез глаз и прищур были уж слишком «монгольскими». Кощунственной казалась сама мысль, что с Лениным можно сидеть за одним столом, разговаривать, спорить. Именно от этого Крапивин, воочию видевший легендарных Брусилова, Николая Второго, Гришку Отрепьева и Василия Шуйского, чувствовал себя не в своей тарелке.

А он мало того что видел воочию. Этого маленького импульсивного человека нужно было спасать. Спасать не ради него самого, а во имя России, ее величия в будущих десятилетиях.

– Уходить отсюда надо, Владимир Ильич, – проговорил Крапивин, глядя, как по деревянному мосту замка проезжают военные грузовики и проходят небольшие отряды. – Ищут вас. Наверняка уже знают, что вы в Финляндии.

– Возможно, – буркнул Ленин. – Скоро пойдем.

– Хорошо бы. Слава Богу, у них жандармов на службе нет. Да и разведчиков новая власть не жалует. Уж я бы вас не упустил.

– Странный вы человек, Вадим, – проговорил Ленин, с аппетитом поглощая мясо. – С вашими воззрениями – и вдруг примкнули к нам, большевикам. Обычно разочаровавшиеся монархисты идут вначале к буржуазным либералам.

– Вы – единственная реальная сила нынешней России.

– Если бы мы были единственной реальной силой то сидели бы сейчас не здесь, а в Зимнем дворце, – усмехнулся Ленин.

– Я имею в виду конструктивную силу, – поправился Крапивин. – Я считаю, что только вы можете вывести Россию из тупика. Все остальные либо тянут ее назад, либо ведут к буржуазному разложению.

– Ах, как вы не любите буржуазию, – лукаво прищурился Ленин. – Впрочем, это не столь редкое явление среди российского офицерства. Куда реже встречается понимание того, что и монархии давно место на свалке. Но я вас разочарую. Мы боремся не за будущее России. Мы боремся за будущее всего мира. Понимаете меня? Для нас российская революция – это лишь начало мировой революции. Вопросы государственности нас не интересуют в принципе. Государство – это инструмент, созданный эксплуататорскими классами для подавления трудящихся масс. После победы мировой революции оно отомрет как таковое. Я вам больше скажу. По прошествии времени отомрет и такое понятие, как национальность. Все человечество сольется в единую коммунистическую нацию.

– Думаю, это далекое будущее, – мягко улыбнулся Крапивин. – Но вот, предположим, вы… вернее, мы берем власть в России. Но другие страны продолжают оставаться буржуазными. Что дальше? Ведь придется строить свое государство.

– Победа социалистической революции в одной стране неизбежно повлечет цепь революций по всему миру.

– А если в тех странах победит реакция?

– Тогда, боюсь, нам в России тоже не выжить.

Крапивин удивленно взглянул на собеседника:

– То есть вы хотите сказать, что если не победит мировая революция, построение социализма в одном отдельно взятом государстве невозможно?

– Разумеется. Мне кажется, вы не очень хорошо понимаете суть происходящего. Классовая борьба не имеет границ. Как только пролетариат всего мира увидит путь к свободе, он сразу поднимется на борьбу за свои права. Но и мировая буржуазия тоже прекрасно видит опасность социалистической революции. Она неизбежно обрушится на ту страну, где победит пролетариат.

– Вот эта страна и будет вынуждена защищаться от внешней агрессии.

– Да как вы не поймете, Вадим, – Ленин говорил тоном учителя, в десятый раз объясняющего бестолковому ученику прописную истину, – у мировой революции нет границ. Даже если мы победим только в России, здесь неизбежно будет еще долгое время ощущаться сопротивление представителей эксплуататорских классов. А в странах, где окажется сильна реакция, нас всегда поддержит пролетариат. Это будет мировая революция.

– Положим. Но вы можете представить ситуацию, когда в России победила социалистическая революция, а в других странах она подавлена? Может такое положение сохраниться в течение определенного времени?

– Ну, если так, – чуть помедлив, ответил Ленин, – в любом случае это будет очень короткий период. Вопрос о поражении не рассматривается вообще. Революция не прекратится до тех пор, пока пролетариат не одержит победу во всемирном масштабе. Конечно, мировая революция произойдет одновременно не везде. В течение какого-то времени может сохраниться противостояние двух систем.

– Как долго, по вашему мнению?

– Года три, максимум – пять. Но это будет состояние войны, Вадим. И в этот период страна, где победит социалистическая революция, будет жить по законам военного времени. Это будет военный лагерь восставшего пролетариата. И жить он будет по законам войны, а вовсе не по законам обычного государства, которое вы себе представляете.

– А можете вы представить себе такое противостояние, скажем, на протяжении лет семидесяти?

– Семидесяти?! Эк вы, батенька, хватили! Это, знаете ли, сугубо теоретические изыскания. Мы, большевики, – практики революции. Впрочем, если представить ситуацию гипотетически… Нет, семьдесят лет такое противостояние длиться не может. Ни одна система не выдержит напряжения военного времени в течение столь длительного срока. Столетние войны в периоды феодализма были, но они не меняли уклада государств. Противостояние же социалистического и капиталистического лагерей потребует максимального напряжения с обеих сторон. Десять лет. Ну, максимум пятнадцать. А после – либо мировая революция, либо реванш мировой реакции. Временный, разумеется. Общественный прогресс не остановить.

– Хорошо. Это если все время действительно будут продолжаться военные действия. А если они будут перемежаться перемириями? Ведь буржуазные страны тоже не могут постоянно держать свои народы в напряжении. Да и социалистическому государству могут потребоваться передышки. Что, если соперничество окажется мирным?

– Ну, удивили, Вадим, – весело рассмеялся Ленин. – Социалистическое государство – это же надо такое придумать! Право слово, в каламбуры записывать пора. Я же вам говорю, с победой мировой революции государство отомрет.

– А до победы?

– Ну ладно, допустим. Возможно, во время переходного периода пролетариату потребуются какие-то формы государственности. Впрочем, если действительно представить себе раскол мира на два лагеря, социалистический и капиталистический… Нет, мирного сосуществования между ними не получится никогда. Это неизбежная война. Или буржуазное окружение нанесет удар, или пролетарское государство перейдет в наступление, чтобы завершить мировую революцию.

– А если, положим, будет изобретено оружие, которое сможет уничтожить целые страны и континенты? И если такое оружие окажется в руках у обеих сторон? Тогда ни одна из них не сможет начать войну из опасения полностью истребить человечество и будет вынуждена мирно соседствовать с другой.

– Ну и выдумщик же вы, Вадим, честное слово! – рассмеялся Ленин. – Вам бы фантастические романы писать. Ей-ей, могли бы Жюля Верна переплюнуть. Ну а если действительно предположить возможность подобного развития событий, то победит тот, чья экономическая система окажется эффективнее. Здесь противостояние может длиться дольше. Лет двадцать, может, тридцать. Возможно, даже правительствам удастся протянуть агонию проигравшей системы еще лет на десять.

– С момента образования социалистического государства?

– Нет, с момента перехода в фазу экономического соревнования.

«Интересно, – подумал Крапивин. – Если началом экономического соревнования считать сорок пятый год, то получается семьдесят пятый. Плюс десять лет агонии – это по восемьдесят пятый. Начало перестройки!»

– А как вы считаете, кто победит? – спросил он.

– Капитализм – это эксплуатация человека человеком. Безусловно, трудящиеся массы, которые будут видеть, что их бессовестно обворовывают, восстанут против эксплуататоров. И это произойдет тем быстрее, если они будут видеть, что в социалистическом обществе обеспечены повсеместное равенство и справедливое распределение благ.

– А если социализм начнет соревнование в худших условиях? Скажем, экономика окажется разрушена в ходе войны с буржуазными государствами, а капиталистический мир будет поддерживать Америка, которая не пострадает.

– Это не имеет значения, – усмехнулся Ленин. – Социальная система, которая обладает наивысшей эффективностью, вполне в состоянии преодолеть подобное отставание в короткие сроки.

– А если при социализме справедливое распределение благ не будет обеспечено? Если в социалистическом обществе возникнет номенклатура руководителей, которая будет пользоваться благами, недоступными другим? Если государственная экономика окажется неэффективной? Если уровень жизни станет ниже, чем в буржуазных странах?

– Тогда это будет не социализм, а дерьмо, – резко бросил Ленин. – Социализм тем и отличается от капитализма, что обеспечивает наивысшую социальную справедливость при максимальной эффективности общественного производства. То, о чем вы говорите, – это не социализм, а рабовладельческий строй какой-то. Конечно, он проиграет экономическое состязание с капитализмом. И давайте прекратим этот никчемный разговор. Этих «если бы» да «кабы» очень много придумать можно. Я же надеюсь, что уже к тысяча девятьсот двадцать пятому году социалистическая революция осуществится во всемирном масштабе, и мы с вами будем обсуждать совсем другие вопросы.

– Надеюсь, Владимир Ильич, – мягко улыбнулся Крапивин. – Вы уже доели, я смотрю. Так давайте уходить отсюда. Небезопасно здесь. Я угрозу нутром чую, поверьте.

– Вечно эти ваши страхи, Вадим, – недовольно фыркнул Ленин, вставая из-за стола. – Прямо как бабка деревенская: чувствую да мнится. Большевик должен рационально мыслить.

– Если бы не мои предчувствия, Владимир Ильич, я бы тут перед вами живой не стоял, – заметил Крапивин.

– Ладно, не обижайтесь, – примирительно проговорил Ленин. – Идемте, раз чувствуете.

Вместе они спустились по лестнице и вышли на улицу.

– Вы идите направо, я – налево, – неожиданно остановился Крапивин. – Встретимся на вокзале через час. Или в Гельсингфорсе [8]8
  Так в те годы назывался Хельсинки.


[Закрыть] на явке.

– Это почему еще? – удивился Ленин.

– Я так чувствую. Интуиция.

– Ну, смотрите, – недовольно фыркнул Ленин.

Он повернулся и пошел прочь. Крапивин проводил его взглядом и быстро зашагал по улице. Вскоре он свернул в ближайший переулок… и наткнулся прямо на военный патруль.

– Гражданин, предъявите документы, – преградил ему дорогу прапорщик.

Крапивин протянул ему свой паспорт.

– Так, Васильев Ефим Алексеевич, – прочитал прапорщик и повернулся к одному из солдат: – А что, Пахом, похож ведь на того, про которого говорили.

– Так точно, гражданин прапорщик, – ухмыльнулся стоявший за его спиной солдат средних лет и взял винтовку наизготовку. – Рост – шесть с половиною футов, волос светлый. Да и держится, как полковник армейский. Все сходится. А где второй…

Крапивин не дал ему договорить. Перехватив винтовку за ствол, он ударом ноги опрокинул солдата, прикладом уложил второго и с ходу всадил штык в потянувшегося за револьвером прапорщика.

«Ну, Серега, – думал он, убегая по улице, – вычислил все же. Ничего. Не тебе со мной тягаться. Мы еще поквитаемся. Главное, чтобы Ленина не поймали».

ГЛАВА 19
Пилсудский

Пилсудский поправил на себе мундир и повернулся перед зеркалом.

– Вам идет военная форма, – заметил Янек.

– Военная форма идет любому шляхтичу, – самодовольно улыбнулся Пилсудский. – Главное, чтобы это был польский мундир.

– И все-таки я не понимаю, отчего вы решились воевать за Австрию [9]9
  Еще до начала Первой мировой войны Юзеф Пилсудский сформировал отряды Войска польского для борьбы за независимость Польши. После объявления войны он встал на сторону Австро-Венгрии, и до июля 1917 года его легионы участвовали в боях на Русском фронте.


[Закрыть], – проговорил Янек. – Все же это одно из государств, разделивших нашу Польшу.

– Они согласны на существование польского государства в составе Австро-Венгерской империи. Они создали польский легион. А вот немцы такую возможность отметают начисто.

– Но русские тоже обещали автономию Польше после победы в войне.

– Обычный прием, чтобы заставить поляков умирать за интересы России, – фыркнул Пилсудский.

– Но сейчас в России большие перемены. Царь свергнут. У власти демократическое правительство.

– Что может изменить русских? – резко повернулся к Янеку Пилсудский. – Они всегда желали зла Польше. Они всегда желали подавлять ее. Царь там или республика, русские навсегда останутся рабами и будут пытаться превращать в рабов покоренные ими народы. У них это в крови. Они просто не представляют себе иную жизнь, кроме как под сапогом у хозяина. И, конечно, именно так они считают нужным управлять всеми народами, входящими в их империю.

– Но восточные народы в Российской империи управляются не насильно.

– Потому что они еще большие рабы, чем русские. Цари просто запугивали или подкупали восточных ханов и баев, а уже те управляли своими народами. А вот мы, поляки, – вольный народ. Нам с русскими под одной крышей не жить.

– А немцы? Такие уж они либералы?

– Немцы – то же самое. Вольность им не свойственна. У них, правда, другой характер. Они вояки. Они любят строй. Их несвобода – это не преклонение раба перед хозяином, а подчинение солдата фельдфебелю. Но они, как никто другой, считают себя нацией господ, призванной повелевать остальными народами. Так что с Германией Польше тоже не по пути. Вот Австро-Венгрия – другое дело. Это империя, которая нахватала столько, что уже не в состоянии обеспечивать приоритет только одной нации. Она неизбежно будет вынуждена давать все больше и больше прав входящим в нее народам. Кроме того, австрийцы – католики. В отличие от лютеран немцев и православных русских.

– По-моему, все они одинаковы – оккупанты.

– Вы молоды, подпоручик, и я понимаю ваш пыл. Сам был таким когда-то. Конечно, хотелось бы разом ударить по всем врагам Польши. Но мы знаем, чем это заканчивается. Даже несгибаемый польский дух не в состоянии одержать победу, когда на страну с трех сторон наседают мощнейшие державы. Надо уметь играть на противоречиях противников.

– Однако австрийская армия не очень хорошо показала себя в этой войне, – заметил Янек. – Можно ли на нее полагаться? Если бы не Германия, русские уже два года назад могли бы войти в Вену.

– Тем лучше, – надменно вскинул голову Пилсудский. – Тем больше Вена будет зависеть от Войска польского. Тем больше наших требований о независимости Польши они выполнят.

– Они-то выполнят. Только немцы все это одним ударом разрушить смогут. Все-таки нам надо опасаться германского Генштаба.

– Вряд ли. Они сейчас союзники австрийцев.

– Сейчас не четырнадцатый год. Уже всем ясно, что Германия ведет войну практически в одиночку. Австрияки – так, пушечное мясо. Без немцев они не выстоят и месяца. Вене куда больше нужен Берлин, чем Берлину Вена, и если немцы захотят уничтожить Войско польское, то австрийцы только утрутся. Немцы давно точат на вас зуб.

– Глупо уничтожать солдат, которые сражаются на твоей стороне. Тем более когда твои собственные позиции незавидны.

– Но можно просто устранить главнокомандующего.

– Без меня наши солдаты вряд ли будут сражаться как прежде.

– Возможно, для немцев это не так страшно, как возрождение независимой Польши. Вы же сами говорили, что они вояки. На нашу помощь они не очень рассчитывают…

– Послушай, Янек, – раздраженно прервал юношу Пилсудский, – я не собираюсь праздновать труса из-за того, что немцам может не понравиться существование Войска польского.

– Я все же отвечаю за вашу безопасность, пан генерал.

– А я отвечаю за возвращение независимости Речи Посполитой. Притом в границах тысяча семьсот семьдесят второго года, не менее.

– Что вы имеете в виду, когда говорите «не менее»? – удивился Янек.

– Я имею в виду, что Речь Посполитая должна стать центром Европы и географически, и политически. Это должна быть великая держава от моря до моря. Нам нужно не просто объединить все земли, где исторически проживают поляки. Нам нужно стать единым государством с Литвой, как это было заповедано нашими предками. Но мы не должны забывать и о том, что «Украина» – это польское слово, обозначающее окраинные земли. Польские земли! Мы должны их вернуть. Одесса и Смоленск тоже должны быть польскими городами.

Янек чуть не поперхнулся.

– Но они же не входили в Речь Посполитую. Там живет очень мало поляков.

– Ошибаетесь, юноша. Смоленск был нашим с тысяча шестьсот одиннадцатого по тысяча шестьсот шестьдесят восьмой. И Рига была польским городом. А Одесса… Тогда эти земли принадлежали татарам. Почему бы нам не взять их? В конце концов, там хороший порт.

– Но такая политика восстановит против нас соседей!

– Кого? – презрительно выпятил губу Пилсудский. – Русские – извечные враги Польши. Они всегда будут воевать с нами и стремиться поработить нас. Значит, мы всегда будем воевать с ними. Сейчас, когда Россия ослабла из-за внутренних неурядиц, мы должны отобрать у нее как можно больше. Если мы откажемся от претензий на Смоленск, ситуацию это не изменит. Пока есть Россия и есть Польша, между ними будет вражда. Украинцы – это вообще не нация. Так, народец, обитающий на периферии больших стран. Когда-то они сбежали от нас к москалям и попали в такое рабство, какое не могли и представить, находясь под Речью Посполитой. Пора им возвращаться в состав Польского государства и из рабов у русских становиться слугами у поляков. Свое государство они никогда не смогут создать. Латыши и немцы, живущие в Прибалтике, – это тоже не сила. Когда-то их захватили русские, потом мы, потом шведы, потом снова русские. Кто еще? Австрийцы смирятся с потерей Польши, как смирились с потерей Италии. Если мы обещаем им дружбу и союз, то они признают нашу независимость. В конце концов, польские гусары уже спасали Вену от осман. Если мы пообещаем императору, что будем оберегать его интересы на Балканах от российских притязаний, он согласится с независимостью Польши и не будет возражать против наших приобретений на востоке. Немцы? Ну, у немцев сейчас полно проблем. Любому, кто хоть немного смыслит в стратегии, ясно, что они выдохлись. Длительная война на два фронта не для них. Думаю, в ближайшее десятилетие они и не вспомнят о Польше. А потом уже им останется только признать свершившееся.

– Однако времена меняются. Если мы пойдем по пути давления на соседей, не приведет ли это к изоляции? Положим, сейчас Германию разобьют, и Польша обретет независимость. Но рано или поздно Германия возродится и нападет на нас. Понятно, что от России помощи ждать не приходится, скорее всего, она ударит нам в спину. Если мы создадим великую державу, о которой вы говорите, и если держава будет единой, то, пожалуй, мы сможем защититься. Но если мы будем подавлять украинцев, презирать, отмахиваться от чехов, то окажемся один на один с врагом. Если уж Германия не может выдержать войну на два фронта, то мы и подавно не выдержим.

Пилсудский надменно взглянул на собеседника:

– Подпоручик, я выделил вас за меткий глаз, прекрасное владение джиу-джитсу, боевую удаль и верность делу освобождения Польши. Но мне не интересны ваши геополитические построения.

– Прошу простить, пан генерал, – вытянулся по стойке «смирно» Янек. – Я просто хотел понять, с какой точки зрения нужно рассматривать наших соседей.

– Хорошо. – Пилсудский смягчился. – У Польши нет друзей, кроме ее собственной армии. Поляки – это вольный народ, призванный играть доминирующую роль в центре Европы. По своим качествам они превосходят все соседние народы и потому не нуждаются в союзниках. Мы сами возьмем, что нам нужно. Те, кому это не понравится, получат по зубам. Все остальные будут вынуждены подчиниться нашей силе и признать нашу власть. Вам ясно?

– Так точно, пан генерал.

«Вот, кажется, это и обеспечит наш разгром через двадцать два года», – добавил он про себя.

В дверь постучали. Расстегнув кобуру, Янек направился открывать.

– Кто там? – крикнул он по-польски.

– Откройте представителям германского командования, – последовал ответ на немецком языке.

Янек резко повернулся к командующему.

– Это арест, – бросил он.

Пилсудский подошел к окну и выглянул на улицу, потом метнулся к телефону и схватил трубку.

– Обложили, как медведя в берлоге, – процедил он. – Связь отключена. Открывай. И без глупостей. Их здесь не меньше роты. Наших уже разоружили. Все равно не отобьемся. Если сможешь, доберись до австрийского командования и попробуй убедить… Хотя пустое. Открывай.

– Мы еще возьмем свое, пан генерал, – произнес Янек и открыл замок.

Немедленно комната наполнилась вооруженными немецкими солдатами. Янека прижали к стене и обезоружили.

– Генерал, – немецкий майор шагнул к Пилсудскому, – согласно распоряжению немецкого командования вы арестованы. Вы обвиняетесь в заговоре против кайзера Германии, направленного на отделение от империи земель с польским населением. Прошу вас сдать оружие и следовать за мной.