Текст книги "Великий перелом"

Автор книги: Дмитрий Шидловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Там его глазам предстало ужасающее зрелище: в углу, вжав голову в плечи, стоял дворник Пахом, разглядывая, как двое грузных жандармов перерывают личные вещи Янека, а жандармский поручик, усевшись за стол мальчика, с интересом изучал какие-то бумаги.

– Что здесь происходит? – насупив брови, спросил Чигирев.

– Если не ошибаюсь, профессор Чигирев? – поднялся ему на встречу поручик. – Ян Гонсевский ваш племянник?

– Именно так. С кем имею честь беседовать?

– Поручик Спиридонович, – жандарм отдал честь, – имею предписание на обыск личных вещей вашего племянника. Извините, что не дождались вас до начала обыска. Вы слишком долго отсутствовали, а дело срочное.

– По какому праву?

– Видите ли, профессор, ваш племянник арестован на явочной квартире польской боевой подпольной организации.

– Помилуйте, поручик, какая еще боевая организация?! – вскипел Чигирев. – Он же всего лишь гимназист.

– Насчет организации можете не сомневаться, – усмехнулся поручик. – Вот, извольте полюбопытствовать, если читаете по-польски, – устав боевой организации «Армия крайова», найденный в бумагах вашего племянника. А вот пособие по террористической деятельности. Вот револьвер со спиленными номерами и двумя десятками патронов.

Чигирев подошел к столу, словно в тумане отстранил рукой револьвер и взял в руки листки, исписанные латинскими буквами. «Мы, члены Армии крайовой, – прочитал он по-польски, – поклялись бороться с поработителями нашей родины…»

– А насчет молодости вашего племянника мы бы и рады были сделать послабление, господин профессор, – прозвучал над его ухом голос поручика, – но, к сожалению, в момент ареста он оказал сопротивление. Более того, голыми руками несколько минут удерживал полицию на пороге квартиры, что позволило его сообщникам уничтожить списки членов организации. На его счастье, у нас был приказ не применять оружие и взять всех живыми. А мальчишка, однако, прыткий оказался. Трем чинам жандармерии серьезные увечья нанес. Одному даже весьма серьезные, с переломом ключицы и ребер. Насилу его два дюжих жандарма скрутили. Так что при всем к вам уважении, профессор, мерой пресечения избран арест. Да и на простое порицание в качестве наказания можете не рассчитывать. Племянник ваш всю вину на себя принял и объявил себя главой организации.

– Поручик, я прошу вас временно приостановить обыск, – упавшим голосом произнес Чигирев. – Я должен сделать один очень важный звонок.

– Воля ваша, профессор.

Мысленно проклиная свою недальновидность и Крапивина с его преподаванием рукопашного боя, Чигирев выскочил в коридор, сорвал трубку телефонного аппарата и выкрикнул телефонистке цифры номера, словно код спасения. Когда на другом конце провода ответили, историк уже с трудом выдавил из себя:

– Говорит профессор Чигирев. Григория Ефимовича, пожалуйста. Срочно.

– Григорий Ефимович в отъезде, – ответил ему женский голос. – На родине, в селе Покровском. Будет через неделю-другую.

Рука историка, державшая трубку, бессильно опустилась вниз.

ГЛАВА 10
Спасение утопающих

– Прошу вас, передача для Янека Гонсевского, – положил Чигирев узелок на стол перед жандармом,

Тот неспешно разобрал содержимое передачи,

– Ничего недозволенного нет, – наконец степенно произнес он. – Передача принята.

Чигирев немного помялся, потом как бы невзначай выложил на стол несколько серебряных монет.

– Вы не скажете, как он там?

– Кто? – с прищуром посмотрел на него жандарм.

– Племянник мой, Гонсевский.

– Ах, этот. – Жандарм покосился на монетки. – Грубит, ваше благородие. Сообщников не выдает. Всю вину на себя принимает. За Польшу, говорит, свободную жизнь отдам. А насчет содержания будьте покойны, ваше благородие. Тюрьма, она, ясное дело, не Минеральные Воды, но содержание у нас приличное. Так что на этот счет не извольте беспокоиться.

Чигирев тяжело вздохнул.

– Вот так-то, ваше благородие. – Жандарм насмешливо посмотрел на чудака-профессора, который не сумел разобраться с собственным племянником. – Распустили! Пороть надо было смолоду, чтобы мысли дурные в головы не лезли. А теперь, видишь, в революционеры пошли, молокососы. Теперь полиции разбираться надобно. Вам бы раньше строгость проявить, так нет же, либеральничали. Ну а инородцев этих уж точно к ногтю надо. Иначе они нам на шею сядут.

– А может, перепороли? – Чигирев строго взглянул на жандарма. – Может, оттого за револьверы и хватаются, что не ждут от нас понимания?

– Никак нет, ваше благородие, – ухмыльнулся жандарм. – Я вот своих сызмальства лупил, так они теперь в люди вышли. Один в приказчиках, двое, как я, на службе царю и отечеству. А кто смолоду не порот, тот уж точно в революционеры пойдет, потому как страха в нем не будет.

– А без страха нельзя? Так, чтобы люди сами друг другу вред причинять не хотели?

– Не бывало так, чтобы без страха порядок был. Человек без страха, он, ясное дело, другого обокрасть да обидеть норовит. Вон те же революционеры. Службу государю императору им справно нести не хочется, через это и бунтуют, чтобы власти и добра чужого прибрать. А инородцев, их уж точно в ежовых рукавицах держать надо. Иначе в одночасье к врагам переметнутся.

– Может, оттого и переметнутся, что в ежовых рукавицах держали?

– Так иначе же с инородцами нельзя, – искренне удивился жандарм. – Им волю дай, они такого сотворят. Они от века России враги.

– Так, может, отпустить их? Пусть живут, как хотят.

– Да как же так можно? – возмутился жандарм. – Почто же деды наши их воевали?

– Может, оно и так, – пробурчал Чигирев и двинулся к выходу.

«Ну вот, два классических типажа этого времени, – думал историк, проходя по коридорам тюрьмы. – Первый – Янек. Подавай скорее революцию. „Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…" Кровью умоются – и ничего больше. С другой стороны – жандарм. Пороть, душить, не пущать – вот и вся философия. Философия здешней власти. Как говорит Басов, каждая проблема имеет простое, доступное для понимания неправильное решение. Проще заставить, чем уговорить или убедить. Конечно, в ответ на насилие возникает ответная реакция. Зреет революция. Вроде все просто. Прекрати давление, и проблема снята. Ан нет. За столетия народ так привык не доверять власти, что любое ослабление нажима воспринимает как ее слабость, как возможность начать бунт. Котел уже доведен до такой стадии кипения, что человек, который отважится открыть клапан, будет неизбежно обварен кипятком. Но и не открывать клапан нельзя. И уж тем более противопоказано усиливать давление. Тогда произойдет взрыв, который погубит всех. И что же делать в такой ситуации? Ясно, что в стране нужно проводить реформы. Но как только их начнешь, сразу спровоцируешь революцию. Становиться на сторону радикалов нельзя. Это путь к гражданской войне и хаосу. Да, прав Басов, с экстремизмом надо завязывать. Больно уж последствия пагубные получаются. Значит, реформы. Медленные и постепенные, при сохранении стабильности. Но стабильность здесь – это тот самый жандарм, для которого решение всех вопросов – шпицрутены. И как реакция – усиление позиций радикальных революционеров. Где же выход? Опять Распутин? Другого не дано».

Дверь квартиры Распутина Чигиреву открыла уже знакомая ему женщина.

– Григорий Ефимович только что из Царского прибыл, – заговорщическим тоном сообщила она. – Расстроен очень. Вы бы в другой день зашли.

– В другой день никак невозможно, – умоляюще проговорил Чигирев. – Вы бы ему доложили обо мне. А уж он пусть сам решает, примет меня или нет.

– Ну ладно, побеспокою, – после непродолжительных колебаний ответила женщина.

Она скрылась в кабинете «старца» и через несколько секунд распахнула дверь перед Чигиревым:

– Проходите. Григорий Ефимович ждет.

Чигирев решительно вошел в кабинет. Распутин в расслабленной позе сидел на диване у дальней стены.

– Явился! – недовольно буркнул он. – Что-то редко ты у меня бываешь. Брезгуешь? А сейчас, видать, хвост подпалили.

– Что вы, Григорий Ефимович! – Чигирев опустился на стул рядом со «старцем». – Вы же знаете, дел много.

– Знаю, – усмехнулся Распутин. – Всем вам от меня что-то надо, но всем вам стыдно показать, что ко мне бегаете.

– Но вы же знаете, Григорий Ефимович, что я не ради себя стараюсь, а за Россию радею. Если бы я захотел, я бы в Америку уехать мог и жить там в свое удовольствие. Но у меня ведь за Россию душа болит. И насчет своего племянника я в первый раз за полтора года обратился.

– Да, это верно, – согласился Распутин. – С племяшом-то твоим дело плохо. Полиция в него вцепилась. Он же людишкам ихним бока намял. Прыткий, видать, мальчонка. Вот они и взъелись. Я уж Джунковского [5]5
  На тот момент товарищ (заместитель) министра внутренних дел.


[Закрыть] просил. Тот взялся вроде. Но племянник-то твой на каждом допросе про свободу полякам кричит. А жандармские-то генералы, они, сам знаешь, недруги мне. Докладную Папе составили да слух пустили, будто мы с Джунковским этих поляков против государя поддерживаем. Тьфу, твою мать. И угораздило же тебя сестру за католика выдать. Теперь не отмоешься. Так что вытащить твоего племянничка не получится. Но ты не тушуйся. Ни тюрьмы, ни каторги он не получит. Мал еще. Сошлют куда-нибудь на пару лет – и дело с концом. Пусть там ума-разума наберется.

– Ясно, – приуныл Чигирев. – Ну, в любом случае, за заботу спасибо.

– Бог с тобой, – отмахнулся Распутин. – Не в том наша с тобой беда нынче.

– Государь все же решил объявить мобилизацию? – встрепенулся Чигирев.

– Сегодня объявят. Доконали Папу родственнички. Да и сам он, по-моему, войны хочет.

– Зачем ему-то? – тяжело вздохнул Чигирев. – Вы же сказали ему, что за войной революция придет.

– Слабый он, – развел руками Распутин.

– Я понимаю, великие князья на него давят, но императрица-то против. Неужели императрицу он не послушает, коли и вы на ее сторону встанете?

– Да я не про то. Коль человек слаб, так он во всех горестях своих других винит. И вот мнится ему, что если обстоятельства по-иному сложатся, то все его слабости силой обернутся. Вот Папа с Думой совладать не может, с великими князьями в разладе. Так мыслит, что коли войну зачнет, то все по-иному сложится, как он хочет. Так-то.

– Значит, шансов нет. – Чигирев откинулся в кресле.

– А точно кайзер войну объявит? – сумрачно взглянул на нею Распутин.

– Объявит, в ответ на мобилизацию,

– А коли ты знал, как оно содеется, отчего же молчал? Ежели известно тебе было, что серб ентот в Фердинанда стрелять будет, отчего же не упредил? Или все на меня надеешься, а сам в кусты?

– Нет, Григорий Ефимович. Я предупредил австрияков о готовящемся покушении. И сербов предупредил. Но не сделал никто ничего – то ли не поверили, то ли сами войны хотели. Если страны хотят начать войну, то поссорятся обязательно. Один повод устранишь, они другой найдут. У меня вся надежда была на то, что мы сможем отсрочить вступление России в войну. Послушайте, Григорий Ефимович. А может, у нас есть последний шанс? Может, вы представите меня при дворе? Может, если я расскажу государям о том, какое будущее грозит стране, они одумаются?

– Пустое, – буркнул Распутин. – Не поверят они тебе. Они как в золотой клетке живут, жизни не ведают. То, что ты мне о будущем поведал, и в страшном сне им не пригрезится. А коли пригрезится, так за неправду сочтут. И в то, что ты из будущего, не поверят. Не для их это ума. Не услышат тебя.

– Но вы же поверили.

– Я-то ведаю, что мир не таков, каким его себе люди рисуют. Хоть не знал я, что люди сквозь время ходить умеют, а почуял в тебе человека не от мира сего. Но я-то душой живу, сердцем вижу, а не головой измышляю. А Папа с Мамой от ума живут. Они и видят то, что хотят увидеть или готовы увидеть. Не поверят они тебе, Сергей. Правду говорю.

– Жаль. – Чигирев начал подниматься. – Что ж, не смею больше отнимать вашего времени, Григорий Ефимович.

– Постой, – окликнул его Распутин. – Не все еще обговорили. Скажи мне, моя кончина точно в декабре шестнадцатого случится?

– Было так.

– А убийц-то ты точно знаешь? – Цепкие глаза Распутина впились в Чигирева. – Правду мне скажи, Что с того, что ты мне день назвал. Вон про Фердинанда ты и убийцу знал, ан не вышло у тебя ничего. Ты мне скажи. Может, у меня что получится. Мы же с тобой, Сергей, сейчас одной веревкой связаны. Куда я, туда и ты. Без меня пропадешь.

Под пронизывающим взглядом Распутина Чигирев чувствовал себя очень неуютно.

– Возможно, это были Феликс Юсупов и Пуришкевич, – произнес он наконец. – Говорили, что к убийству мог быть причастен и великий князь Дмитрий Павлович. Но это слухи…

– Ясно, – оборвал его Распутин. – Завтра же они из Петербурга уедут. Не боись, гноить их не буду. Но береженого Бог бережет.

ГЛАВА 11
Провал

Утро выдалось ясным. Отодвинув штору, Чигирев с наслаждением наблюдал, как ласковые солнечные лучи освещают уже сильно пожелтевшие кроны деревьев. На улице по случаю воскресного дня народу почти не было. Лишь дворник лениво подметал мостовую, собирая опавшие листья в небольшие кучки у тротуара.

«Тишь, гладь да божья Благодать, – подумал Чигирев. – Скоро это все изменится. Выстроятся очереди у хлебных лавок, по улицам пойдут демонстрации. И все это будет только началом большой и кровавой смуты, которая растянется на годы. Я должен это предотвратить. Любыми средствами. Впрочем, и средств-то у меня – один Распутин. Хотя и это немало. Если удастся хотя бы немного изменить ход военных действий в пользу России, то революционный взрыв можно будет как минимум отсрочить или ослабить. Здесь мне нужно два человека: Крапивин с его знанием военной истории и трезвым анализом положения на фронтах и Распутин, через которого мы сможем проводить назначения нужных генералов и внушать царю нужные решения в военной сфере. Ничего, мы еще поборемся».

Из прихожей донесся звонок. Чигирев быстро накинул халат и вышел в гостиную. Тут же впорхнула горничная.

– Сергей Станиславович, к вам Вадим Васильевич пришли.

– Проси, конечно.

Крапивин был подтянут и явно в приподнятом настроении. Поздоровавшись, он скороговоркой выпалил:

– Извини, никак не мог вчера к тебе вырваться. Служба. Чем закончился процесс над Янеком?

– Ссылка на три года.

– Жаль. Я надеялся, что обойдется.

– Ничего страшного. Думаю, через полгодика я вытащу его оттуда.

– Интересно, как?

– Не догадываешься?

– Через Распутина? – Крапивин почему-то погрустнел.

– Конечно. Главное, чтобы Янек за это время новых дров не наломал.

– Ну и каких таких дров он может наломать в медвежьем уголке?

– Да уголок-то уж больно специфический. Туруханский край. Ничего не напоминает?

– Вообще-то нет, – пожал плечами Крапивин.

– Ну да ладно. Я с тобой поговорить хотел… Да, кстати, а что это ты ко мне в такую рань?

– Да вот, попрощаться пришел.

– Как попрощаться? – опешил Чигирев.

– Отбываю в действующую армию. На Юго-Западный фронт, под командование Брусилова.

– Ах, Вадим! – Чигирев тяжело опустился на стул. – Как это тебя угораздило на фронт попасть?

– Спроси лучше, какого черта мне здесь делать. Там я попробую создать специальные диверсионно-разведывательные отряды, по образцу моего «Граната». Думаю, это сыграет свою роль.

– Жаль, – приуныл Чигирев. – Вообще-то ты мне нужен здесь. Конечно, спецназ – вещь хорошая. Но еще больше ход войны изменится, если мы с тобой через Распутина будем влиять на назначения толковых генералов. Я не успел через него снять Ренненкампфа и предотвратить разгром Самсонова. Все произошло слишком быстро, а царь не хотел менять генералов в первые дни войны, даже под давлением Александры Федоровны и Распутина. Но теперь, после разгрома в Восточной Пруссии, он точно прислушается к нам. Впереди еще много работы. Целая война еще впереди. И здесь мне очень нужен ты, со своим знанием положения на фронтах и оценкой каждого из генералов.

– Гм, об этом я не подумал, – еще больше помрачнел Крапивин. – Конечно, можно было бы сыграть неплохую партию. Впрочем, ты знаешь, мне все равно претит распутинщина. Может, конечно, ты и смог бы продвинуть толковых генералов. А может, и нет. Может, действительно немецкая разведка взяла бы под контроль Распутина. Об этом недаром говорят в офицерской среде. Сам понимаешь, дыма без огня не бывает. Да и само присутствие Распутина при дворе ведет империю к гибели. В нашем-то мире Гришка не сильно в войне помог.

– Распутин – это наш единственный шанс повлиять на ход истории, – возразил Чигирев.

– Чего уж теперь говорить. Что сделано, то сделано. Авось не пропадем. – Крапивин любовно погладил кобуру своего пистолета. – Прости, у меня очень мало времени.

– Ну, раз так, удачи тебе. – Чигирев поднялся и обнял Крапивина.

– И тебе удачи.

Когда Крапивин ушел, в комнату вошла горничная с утренними газетами.

– Тут почту принесли, – сообщила она каким-то странным голосом.

– Хорошо, положи на стол, пожалуйста.

– Сергей Станиславович, вы слышали? Распутин застрелился.

– Что?!

Чигирев схватил одну из газет. Буквы запрыгали перед глазами: «Вчера ночью, в своей квартире на Гороховой улице из револьвера застрелился крестьянин Тобольского уезда Г.Е. Распутин. По словам очевидцев, самоубийство произошло около двух часов ночи. Сбежавшиеся на звук выстрела постояльцы квартиры посторонних людей в комнате покойного не обнаружили. Рядом с телом был найден револьвер системы „наган", из которого и был произведен выстрел. Несмотря на то что ни один из очевидцев не видел раньше оружия у застреленного, полиция в качестве основной версии случившегося рассматривает именно самоубийство…»

Чигирев швырнул газету в дальний угол.

– Эх, Вадим, – тихо произнес он. – Воин ты невидимка. Ниндзя проклятый. Твои это штучки. Больше некому. Перед отправкой на фронт решил одним ударом все проблемы решить. Вернее, одним выстрелом. Если бы все было так просто. Ну кто тебя просил? Все мои планы теперь пошли прахом. Война началась. Повлиять на ее ход я не могу. Впереди годы экономических неурядиц, великое отступление и миллионы убитых и искалеченных. Страна не простит этого венценосцу. Она идет прямым ходом в революцию. Все. Мой последний шанс – поддержать Временное правительство. Монархию уже не спасти.

ГЛАВА 12
Поворот

– Все же я решительно не согласен с вами, Янек. – Локтаев поправил очки. – Вы видите решение всех проблем в отделении Польши. Конечно, Российская империя – тюрьма народов. Многие общественные язвы порождены именно имперскими амбициями России. Но ведь не все. Вот отделитесь вы, положим. Допустим, вам даже удастся создать демократическую по форме систему. Вроде тех, что существуют в Северо-Американских Соединенных Штатах или, положим, в Англии. Но сохранится главная причина социального неблагополучия – эксплуатация человека человеком. Знаю, что вы скажете. Эксплуатация человека государством не лучше, чем эксплуатация частным собственником. Но ведь это только в случае, если речь идет об эксплуататорском, буржуазном государстве. Я же вам говорю, что социалистическое общество никого не эксплуатирует. Оно является объединением равноправных тружеников. Да и само государство с приходом социализма должно отмереть.

– Кто это вам сказал? – фыркнул Янек.

– Ну, это же ясно как день. Это основа марксистской доктрины. Государство – это инструмент подавления трудящихся эксплуататорскими классами. Социализму оно не нужно. Те ужасы, о которых вы рассказываете мне уже без малого год, не более чем плод вашей больной фантазии. При социализме ни тирания, ни… как вы это называете, концлагеря невозможны. Что же касается религии, то я совершенно уверен, что по мере повышения грамотности народов люди сами откажутся от этого пережитка мрачных веков. Никаких гонений на церковь не будет. Я вообще не понимаю, откуда в вашем воображении взялись столь мрачные картины будущего.

– Это у вас чрезвычайно развито воображение, Василий, – возразил Янек. – С чего вы взяли, что все состоится так легко и просто? Почему вы думаете, что, как только отнимете собственность у промышленников, все проблемы решатся сами собой?

– Конечно, обобществления средств производства недостаточно. Нужно еще просвещение народа. Но как только давление эксплуататорского государства будет устранено, как только люди, оболваненные религией, смогут узнать правду, они обязательно поймут свою выгоду. Поймите, после уничтожения эксплуататорской системы дальнейшее насилие не потребуется. Народ сам осознает, что социализм – это общество, созданное на благо человека. Конечно, практики строительства социализма еще не было. Все это лишь теория…

– Почему же не было? – усмехнулся Янек. – А коммуны Оуэна и других социалистов-утопистов? Все они распались. Притом по внутренним причинам. Никто из представителей эксплуататорских государств не чинил им препятствий. Просто сами коммунары перессорились. И заметьте, в итоге все эти коммуны разорились. Это к нашему разговору о том, что социализм прогрессивнее с точки зрения экономики. По вашей логике, эти коммуны должны были оказаться значительно прибыльнее частных ферм и фабрик. Уровень жизни коммунаров должен был стать существенно выше, чем у наемных рабочих. Потом окружающие, поняв свою выгоду, сами должны были начать объединяться в коммуны, а частные собственники неизбежно разорились бы. Никаких революций! Победа социализма сугубо экономическими методами. Но ведь все вышло с точностью до наоборот.

– Не преувеличивайте, Янек, – поморщился Локтаев. – Эксплуататоры так просто свою власть не отдадут. Вот почему мы, социалисты-революционеры, стоим за то, чтобы сначала свергнуть власть буржуазии. Потом, в ходе революции, ликвидировать частную собственность как основу эксплуатации, а уже потом строить социалистическое общество.

– Конечно, чтобы сравнивать не с чем было. А когда поймете, что никому, кроме вас, социализм не нужен, тут ваше человеколюбие и кончится. Начнете штыками в социализм загонять. Сразу границу закроете, потому что все нормальные люди из вашего рая побегут.

– Янек, социализм победит в ходе мировой революции, которая продлится максимум пять – восемь лет. – Локтаев смотрел на собеседника, как взрослые обычно смотрят на маленьких детей, говорящих несусветную чепуху. – Буржуазных государств не останется вообще.

– Еще как останутся, – возразил Янек. – Не все же свихнутся одновременно.

– Мне очень жаль, что наши с вами разговоры пропадают втуне, – тяжело вздохнул Локтаев. – Целый год я вам толкую про преимущества социализма, но вы никак не хотите меня услышать.

– Да слышу я вас, Василий, прекрасно. Знаете, я даже благодарен вам за ваши рассказы. Я хоть начал понимать, каким образом социализм стал таким популярным. Вы знаете, теоретически все звучит даже убедительно. Вот только практика совсем другая у вас получится.

– Да ладно вам, с вашим будущим, – добродушно усмехнулся Локтаев. – Тоже мне, выдумали. Прямо как Жюль Верн. Оно, конечно, про технические достижения вы складно рассказываете, это да. Может, я бы вам и поверил. Но вот все ваши социальные построения, простите меня, – сущий бред. Ну не может быть в двадцатом веке концлагерей. Не может быть тираний. Это же не Средняя Азия времен Тамерлана. Это просвещенная цивилизация. Конечно, сейчас она запуталась в военном конфликте. Идет самая жестокая из войн, которые когда-либо знало человечество. Но поверьте, это последние судороги капитализма перед наступлением светлой зари социализма.

– Да идите вы к черту со всеми своими «измами»! Меня интересует только независимость Польши. Вот отделимся мы – и творите в своей России что угодно. Так ведь нет, опять к нам полезете. Все вам своей земли мало.

– Да никто к вам не полезет! – Локтаев тоже начал горячиться. – Просто сам польский пролетариат поднимется и свергнет эксплуататоров.

– Это мы еще поглядим.

Собеседники замолчали. Дискуссия, которая длилась между ними без малого год, совершила новый виток и заглохла ввиду явного нежелания сторон искать согласия друг с другом.

– Холодает. – Локтаев поплотнее закутался в свою студенческую курточку и с завистью посмотрел на толстый свитер, который был надет на Янеке. – Да и на улице уже стемнело. Может, ложиться будем? Завтра чуть свет на охоту.

– Пожалуй, – согласился Янек. – Только я еще разок ружье почищу, а потом уж спать.

Он подкрутил фитиль в керосиновой лампе, висевшей над столом, снял со стены свою двустволку и принялся ее разбирать.

– Везет вам, Янек. – Локтаев, склонив голову набок, рассматривал, как парень любовно чистит свое оружие. – Один дядя вам из Петербурга деньги шлет, продукты, теплые вещи. Другой – то из Лондона ружье, то из Парижа шубу. А у меня только мама в Казани, да и та на один пенсион еле концы с концами сводит.

– Но я же, кажется, всегда делился с вами, Василий, – заметил Янек и тут же озорно подмигнул: – Вот только ружье не просите. Оно мое. К оружию у меня страсть. – Он бросил беглый взгляд на патронташ. – Вон, пять патронов со стальными сердечниками на медведя всегда с собой ношу. Авось хоть завтра встретим хозяина тайги. Очень мне хочется медведя подстрелить.

– Да пожалуйста, я на ружье не претендую. – Локтаев снял со стены свою дешевенькую двустволку и тоже принялся ее чистить. – И за шубу спасибо, что зимой мне одолжили, когда я болел. И деньгами вы мне помогаете. Это я так, про себя заметил.

Несколько минут в комнате слышались только звуки разбираемых ружейных механизмов, но потом Локтаев снова не выдержал:

– Об одном жалею. Вот сидим мы с вами в этой сибирской глуши, и жизнь мимо нас проходит. Люди борются с самодержавием, распространяют нелегальную литературу, организуют стачки против войны. А мы тут и никак не можем повлиять на ход истории.

– Это верно, – согласился Янек. – Только наше время еще придет. Ждать недолго осталось. – Он закончил чистить оружие, резким движением закрыл ружье и хищно улыбнулся, словно ждал, что вот-вот перед ним предстанет злейший враг, которого можно будет уничтожить выстрелом из этого оружия. – Постреляем еще.

– Ну почему же именно постреляем? – Локтаев тоже закончил чистить оружие и отложил его в сторону. – Почему вы так привязаны к насилию?

– Потому что в отличие от вас я знаю, каким будет двадцатый век.

Дверь избы открылась, и на пороге возник долговязый Федор, сын хозяина соседней избы.

– Янек, выдь-ка, – прогнусавил он. – Разговор есть.

Янек молча кивнул, повесил свое ружье и патронташ на гвоздь и последовал за Федором.

На улице было темно, и Янек с трудом увидел, как белая рубаха идущего впереди Федора скрылась за углом дома. «Что ему надо от меня?» – раздраженно подумал Янек, проходя за поленницу.

Внезапно ему стало тесно. В слабом свете, пробивающемся из окна, Янек разобрал, что его окружили семеро деревенских парней.

– Чего надо? – Не имея возможности бежать, Янек отступил к стене.

– Послушай, гимназист, – Федор сделал шаг к своей жертве, – сестра-то моя, Фроська, от тебя брюхата.

«Вот ведь черт, – пронеслось в голове у Янека. – А я думал, что пронесет».

– Так может, и не от меня, – попробовал оправдаться Янек.

– Ах ты, сволочь, думаешь, она со многими гуляет? – Федор рванулся вперед, но его схватили за руки и удержали двое товарищей. – Она сама мне сказала, что от тебя понесла.

– И что с того?

– Что с того?! Позор на всю деревню! Да еще от иноверца! Кто же ее теперь замуж возьмет?

– И ты решил всю деревню об этом позоре известить. – Янек насмешливо обвел глазами собравшихся.

– Да деревня и так узнает. А пока мы с братьями тебя научим, как чужих девок брюхатить.

«Черт, они же здесь все родственники», – пронеслось в голове у Янека.

Но развить эту мысль ему не дали. Вырвавшись из рук товарищей, Федор ринулся на Янека. Инстинктивно тот шагнул вперед и вбок и встретил противника прямым встречным в челюсть. Явно не ожидавший этого Федор со всего маху напоролся на кулак и повалился навзничь.

– Братцы, что же это деется?! – заорал он, схватившись за челюсть. – Нехристи одолевают!

Мгновенно все вокруг пришло в движение. Не дожидаясь новых атак, Янек резко сместился влево и ударил ногой ближайшего парня, тут же рванул вперед и со всей силы двинул кулаком другому.

– Эх, православные, разойдись! – Откуда-то сбоку надвинулся третий детина, вращая над головой оглоблю.

Янек присел, и оглобля со свистом пронеслась у него над головой. Янек отступил, и тяжеленная палка со стуком ударилась о бревенчатую стену дома. Воспользовавшись общим замешательством, Янек прыгнул вперед и с силой ударил в лицо детине. Тот покатился по земле, закрывая руками разбитый нос, но Янеку было уже не до того. Кто-то из деревенских обхватил его сзади и принялся душить. Извернувшись, Янек ударил его в солнечное сплетение, но тут же мощный удар в голову бросил его на землю. Перед глазами поплыли круги. Деревенские тут же обступили его и принялись избивать ногами, сопя и отталкивая друг друга.

Выстрел прозвучал словно гром среди ясного неба.

– Отойди! – приказал чей-то знакомый голос.

Избиение тут же прекратилось. Деревенские расступились.

– Студент, не лезь не в свое дело! – раздраженно крикнул Федор.

Янек приподнялся на локте. В отдалении у стены стоял Локтаев и целился в Федора из своей двустволки. На плече у него висела двустволка Янека и его ратронташ.

– Уйдите, а то перестреляю всех, – заявил Василий.

– Всех не перестреляешь, – с насмешкой бросил один из парней. – Патрон у тебя один остался, а второе ружье взять не успеешь. Сомнем.

– Не успею, – согласился Локтаев. – Но одного уложу, это точно. Ну, кто смелый, выходи.

Переглянувшись, деревенские инстинктивно отступили на один шаг. Не теряя времени, Янек поднялся на ноги и подошел к Локтаеву. Тот, не отводя оружие от противников, скинул на землю второе ружье и патронташ. Янек быстро подобрал оружие и загнал в оба ствола по патрону со стальными сердечниками.

– Ну что, сиволапые, – хищно улыбнулся он, – съели?

– Мы тебя еще достанем, – пообещал Федор, – Живым не будешь.

– Уходить отсюда надо, – тихо произнес Локтаев. – Здесь тебя точно убьют. Я с тобой пойду. Иначе тебя в лесу догонят. В участок явимся, доложим как и что. Там нам другое место ссылки определят.

– Уходим, – согласился Янек.

Птицы громко пели, радуясь солнечному дню. Янек и Локтаев шагали по лесной дороге.

– Слушай, может, привал сделаем? – предложил Локтаев.

– Минут через пятнадцать, кажется, полянка будет, – ответил Янек. – Там и отдохнем.

– Хорошо, – согласился Василий. – Как думаешь, деревенские нас преследовать не будут?

– Если бы хотели, давно бы уже догнали. Только кому охота под пули лезть? Одно дело семеро на безоружного, да с кольями, а другое дело – в перестрелку. Когда противник ответить может, тут каждый еще подумает, встревать ему или нет.

– Оно верно. Хотя на кулаках ты тоже горазд. Двое-то так и не встали после твоих ударов. Мы когда уходили, я видел. Лежали на земле, скрючившись.