Текст книги "Данте"
Автор книги: Дмитрий Мережковский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 20 страниц)
VII. БЕАТРИЧЕ НЕИЗВЕСТНАЯ
В 1282 году Данте мог видеть на улицах Флоренции тогдашнего военачальника Флорентийской Коммуны, капитана дэль Пополо, юного, прекрасного и благородного рыцаря, Паоло Малатеста, одного из тех, о ком он скажет:
А года через три, узнав, что Паоло убит братом в объятиях жены его, Франчески да Римини, – Данте, если не подумал, то, может быть, смутно, как в вещем сне, почувствовал, что и его любовь к чужой жене, монне Биче де Барди, могла бы иметь не бескровный, небесный, а такой же земной, кровавый конец.[178]178
F. Torraca, 511 —Я. Hauvette, 363.
[Закрыть]
Две судьбы – две любви: любовь Паоло к Франческе, земная, грешная, и любовь Данте к Беатриче, небесная, святая? Нет, две одинаково грешные, или одинаково для всех и для самих любящих непонятно-святые любви. Но если Данте этого умом еще не понимает, то сердцем уже чувствует: узнает вечную судьбу свою и Беатриче в судьбе Паоло и Франчески. Вот почему и говорит об этих двух преступных, или только несчастных, любовниках так, что заражает сочувствием к ним всех, кто когда-нибудь любил или будет любить.
Вот почему эта любовная повесть будет читаться сквозь слезы любви, пока в мире будет любовь.
С первого же взгляда обе жалобные тени узнают в Данте не судию, а брата по несчастью, и, может быть, тайного сообщника. Обе летят к нему,
Как две голубки, распростерши крылья,
Влекомые одним желанием, летят
Издалека к любимому гнезду…
Обе к нему кидаются так, как будто ищут у него покрова и защиты.
О, милая, родная нам душа!
Чем же родная, если не тою же, грешной или непонятно-святой, любовью? Обе как будто хотят сказать ему: «Люди и Бог осудили нас, но ты поймешь, потому что так же любишь, как мы!»
В этих двух «обиженных душах», anime ofíense[180]180
Inf. V. 109.
[Закрыть] Данте узнает душу свою и ее, Беатриче:
Заповедь любви преступают – «прелюбодействуют» Паоло и Франческа; исполняют ли эту заповедь Данте и Беатриче? Грех Паоло и Франчески – против плоти, а грех Данте, может быть, больший, – против Духа любви, вечного «строителя мостов», по чудному слову Платона о боге Эросе, вечном соединителе неба с землей, духа с плотью. Данте рушит эти мосты, разъединяет дух и плоть, небо и землю. Что такое любовь, как не соединение разлученного, – вечное сочетание, свидание после вечной разлуки? «Что Бог сочетал, того человек да не разлучает» (Мт. 19, 6). Данте разлучает: любит, или хочет любить, не духовно и телесно, а только духовно-бесплотно; не Беатриче небесную и земную, а только небесную.
Крайнее, метафизическое «преступление», «прелюбодеяние» Данте хуже, чем физическое, Паоло. Кажется, он и это если умом еще не понимает, то уже чувствует сердцем.
Любовь, что благородным сердцем рано
Овладевает, овладела им
К недолговечной прелести моей,
Так у меня похищенной жестоко,
Что мы и здесь, как видишь, неразлучны.
Кто это говорит, – Франческа, в аду, или Беатриче, на небе? Может быть, обе.
Любовь, что никому, кто любит, не прощает,
Там, на земле, мной овладела так,
Что мы и здесь, как видишь, неразлучны.
Смерть и ад победила их любовь, земная; победит ли небесная любовь Данте и Беатриче?
…О, сколько
Сладчайших мыслей и желаний страстных
Нас довели до рокового шага!..
От жалости к тебе, Франческа, плачу…
Может быть, не только от жалости, но и от зависти?
Поведай же: во дни блаженных вздохов,
Каким путем любовь вас привела
К сомнительным желаньям?
Их – привела; но не привела Данте и Беатриче. «Страшного владыки», бога Любви, он испугался, остановился и, как евангельский богатый юноша, «отошел с печалью».
И мне она сказала
(кто «она», – Франческа, в аду, или Беатриче, на небе?), —
…нет большей муки,
Чем вспоминать о прошлых днях блаженства,
Во дни печали…
Кажется, под бременем этой именно муки Данте и склоняет лицо к земле, как под бременем вины неискупимой.
…Читали мы однажды повесть
О Ланчелоте и его любви.
Одним мы были, и совсем без страха.
И много раз от книги подымали
Глаза, бледнея…
Но погубило нас одно мгновенье:
Когда прочли мы, как любовник страстный
Поцеловал желанную улыбку, —
То он, со мной навеки неразлучный,
Поцеловал уста мои, дрожа…
И в этот день мы больше не читали…
Меж тем как говорил один из духов,
Другой, внимая молча, плакал так,
Что я, от жалости, лишившись чувств,
Упал, как мертвый падает на землю.[182]182
F. X. Kraus, 11 – Choise di Montecassino, S. XIV: «essendosi (Dante) fatto a certo convito in cui trovasi Beatrice, venutagli questa incontro, cadde come mezzo morto e transportato sopra uno letto, vi stette alquanto fuor del sensi».
[Закрыть]
Может быть, от жалости не только к ним, но и к себе, – от угрызенья и раскаянья: понял вдруг, как бесполезно погубил себя и ее. Так Орфей, выводя Евридику из ада, недолюбил, недоверил, усомнился, – оглянулся, и потерял любимую.
Здесь, в аду, с Данте происходит то же, что в доме новобрачных: «Я весь задрожал… и, боясь, чтобы кто-нибудь не заметил, как я дрожу, поднял глаза и, взглянув на дам, увидел среди них Беатриче… и едва не лишился чувств».
«Пал замертво и, будучи перенесен на постель, некоторое время лежал без чувств», – объясняет «Истолкование» Монтекассино те стихи из Ада, где описан обморок Данте, после рассказа Франчески.[183]183
F. X. Kraus: «illa (Beatrice) occurrente sibi per scalas cecidit semimortuus».
[Закрыть] Так же объясняет и другое, латинское истолкование этих стихов: «Данте, увидев Беатриче, сходившую по лестнице, пал замертво».[184]184
Purg. XXXI 88.
[Закрыть]
Так же упадет и после первого свиданья с Беатриче в земном раю Чистилища:
Внутреннею связью этих трех обмороков, – земного, подземного, и небесного, – может быть только любовь Данте к Беатриче, ею разделенная. Но если так, то все в жизни и в творчестве Данте меняется для нас, – освещается новым светом. Если Беатриче любила Данте, то, в самом деле, новая любовь – «Новая Жизнь начинается», incipit Vita Nova, не только в жизни Данте, но и в жизни всего человечества.
Смехом вашим убивается жалость.[186]186
M. Scherillo, 314.
[Закрыть]
Сладкие стихи любви…
мне должно оставить навек…,
потому что явленные в ней (Беатриче)
презренье и жестокость
замыкают уста мои.[187]187
Rime 67.
[Закрыть]
Долго таил я рану мою ото всех,
теперь она открылась перед всеми…
Я умираю из-за той,
чье сладостное имя: «Беатриче»,
…Я смерть мою прощаю той,
кто жалости ко мне не знала никогда.[188]188
F. N. XIX.
[Закрыть]
Душа моя, гонимая любовью,
уходит из жизни этой плача…
Но та, кто столько сделала мне зла,
подняв убийственные очи, говорит.
«Ступай, ступай, несчастный, уходи!»[189]189
Purg. XXXI, 133.
[Закрыть]
Слишком понятно, почему Данте выключил эти стихи из «Новой жизни»: они разрушают ее, как ворвавшийся в музыку крик человеческой боли; режут, как нож режет тело. «Кто жалости ко мне не знал никогда…», «Кто столько сделал мне зла…» Когда это читаешь, не веришь глазам: здесь уже совсем, совсем другой, нам неизвестный Данте и Беатриче Неизвестная.
«В ее глазах – начало любви, а конец в устах… Но чтобы всякую порочную мысль удалить, я говорю… что всех моих желаний конец – ее приветствие».[190]190
Purg. XXXII, 5.
[Закрыть] А эта порочная мысль – поцелуй.
…Любовник страстный
Поцеловал желанную улыбку, —
это место Ланчелотовой повести, погубившее любящих Паоло и Франческу, так же могло бы погубить и других двух, Данте и Беатриче.
Поцеловал уста мои, дрожа, —
в этом, может быть, действительный конец его желаний.
соединяют их Ангелы уже в ином «конце желаний».
святая, или все еще грешная даже здесь, на небе, как там, на земле? Только этим вопросом и начинается «Новая жизнь» – новая человеческая трагедия любви в «Божественной комедии».
Это могла бы сказать и Ева Адаму, еще в земном раю, но уже после грехопадения; могла бы сказать и последнему мужчине последняя женщина.
Если довести до конца это начало желаний, то совершится заповедь: «Будут два одною плотью». Данте об этом и думать не смеет; но, может быть, смеет за него Беатриче, если больше любит и больше страдает, чем он. Только холодный, голубой, небесный цвет «жемчужины» видит в ней Данте; а розового, теплого, земного, – не видит. Но вся прелесть ее – в слиянии этих двух цветов; в ее душе нет «разделения». Этим-то она и спасет его, двойного, – единая.
Тайну земной Беатриче выдает Небесная, более живая, земная, чем та, что жила на земле.
Только что увидев ее в Земном Раю, Данте не радуется, а ужасается, предчувствуя, что и здесь, на небе, она подымет на него «убийственные очи».
И обратясь к Вергилию, с таким же
Доверием, с каким дитя, в испуге
Или в печали, к матери бежит, —
Я так сказал ему «Я весь дрожу;
Вся кровь моя оледенела в жилах:
Я древнюю любовь мою узнал!»
Но не было Вергилия со мной,
Ушел отец сладчайший мой, Вергилий…
И даже светлый рай не помешал
Слезам облить мои сухие щеки
И потемнеть от них лицу. – «О, Данте,
О том, что нет Вергилия с тобой,
Не плачь, – сейчас ты о другом заплачешь!»
Она сказала, и, хотя не видел
Ее лица, по голосу я понял,
Что говорит она, как тот, кто подавляет
Свой гнев, чтоб волю дать ему потом.[194]194
Purg. XXXI, 2.
[Закрыть]
«Гнев» – «презренье», «жестокость», «явленное в ней презренье и жестокость замыкают уста мои». Вдруг Ангелы запели.
Но Беатриче не слышит песни и продолжает казнить обличать его.
…Каждым словом,
Вонзая в сердце острие ножа,
Чей даже край его так больно резал…[196]196
Purg. XXX, 79.
[Закрыть]
… «Что, – больно слушать?
Так подыми же бороду, в глаза
Мне посмотри, – еще больнее будет!»
Она сказала. Налетевшей буре
Когда она дубы с корнями рвет,
Противится из них крепчайший меньше,
Чем я, когда к ней подымал лицо
И чувствовал, какой был яд насмешки в том,
Что «бородою» назвала она
Лицо мое.[197]197
Purg. XXXI, 47.
[Закрыть]
«Яд насмешки», il velen de l'argomento; ядом этим отравлен в сердце «вонзаемый нож».
В эту минуту, мог бы он вспомнить здесь, на небе, как там, на земле, в доме новобрачной, «смеялась эта Благороднейшая Дама» над ним, вместе с другими дамами; тем же «ядом» отравляла нож, «вонзаемый в сердце». – «Если бы знала она чувства мои, то пожалела бы меня?» Нет, не пожалела бы, потому что любила, а любовь сильнее жалости. Этого тогда не понял он, – понял теперь, когда уже поздно.
Горькою кажется жалость тому, кто познал сладость любви. Он и это почувствует, когда уже будет поздно, и когда вся глубина любви его осветится страшным светом смерти.
О смертном теле своем как будто жалеет бессмертная: в этом опять Беатриче Небесная подобна сестре своей, земной и подземной, – Франческе:
Любовь, что благородным сердцем рано
Овладевает, овладела им
К недолговечной прелести моей,
Так у меня похищенной жестоко,
Что все еще о том мне вспомнить больно…
В эту минуту Данте чувствует, может быть, что не она к нему была «безжалостна», а он – к ней.
жалуется она Ангелам; и ему самому:
Вот откуда гнев ее, – от ревности; вот за что она казнит его так жестоко, – за то, что он изменял ей с «девчонками». Тайна Беатриче небесной и тайна земной – одна: любовь к Данте.
…И жало угрызения мне сердце
Пронзило так, что все, что я любил
Не в ней одной, я вдруг возненавидел;
И боль такая растерзала душу,
Что я упал без чувств, и что со мною было, —
Она одна лишь знает.
Кажется, Беатриче на небе делает с Данте то же, что на земле, в чудном и страшном видении: девушка в объятиях бога Любви, «облеченная прозрачной тканью цвета крови», пожирает сердце возлюбленного, пьет кровь его, как вампир. Это кажется, но это не так: кто чью кровь пьет, кто кого убивает, Она – его или он – Ее, этого оба они не знают. Здесь как бы «снежная кукла» св. Франциска (его жена «земная», – Небесная – Данте) вдруг наливается живою, теплою кровью. Не потому ли на Беатриче Небесной – одежда не белого цвета, как на земной, а красного, точно «живое пламя» – кровь живая. Страшно-живая жизнь вторгается вдруг в отвлеченно-мертвое видение – аллегорию, Carro, Колесницы Римской Церкви, в тех песнях Чистилища, где происходит неземная встреча Данте с Беатриче, – и опрокидывает эту Колесницу, разбивает ее вдребезги. Вся «Птолемеева система» и даже все строение Дантова Ада, Чистилища, Рая – разрушено; вместо них зияет голая, черная, непонятная, непознаваемая вечность, где только Он и Она, Любящий и Любимая, – в вечном поединке и с вечным вопросом: как соединить любовь земную и небесную, заповедь Отца: «Да будет двое одною плотью», и заповедь Сына: плоть свою убей, будь «скопцом ради Царства Небесного»?
VIII. СМЕРТЬ БЕАТРИЧЕ
Смерть и любовь внутренне связаны, потому что любовь есть высшее утверждение личности, а ее отрицание крайнее – смерть. Бродит Смерть около Любви и подстерегает ее. Вечный страх любящего – смерть любимого. Вот почему и Данте только что полюбил Беатриче, как начал бояться ее потерять.
В первом видении будущего Рая Бог отвечает Блаженным, когда те умоляют Его взять Беатриче на небо:
Этот «боящийся» – Данте: вся его любовь как под Дамокловым мечом, под страхом смерти любимой.
… «Было угодно, в те дни, Царю Небесных сил отозвать во славу свою одну молодую прекрасную даму… И я увидел бездыханное тело ее, лежавшее среди многих плачущих жен… И, вспомнив, что видел их часто вместе с тою Благороднейшей (Беатриче), я не мог удержаться от слез».[203]203
V. N. VIII.
[Закрыть] – «Видя (чувствуя), как жизнь ее непрочна, хотя она и была еще здорова, я начал плакать».[204]204
V. N. XIII.
[Закрыть] Плачет над живой, как над мертвой.
Смерть подходит к ней все ближе и ближе: сначала умирает подруга ее, потом отец.[205]205
del Lungo, 70.
[Закрыть] Многие дамы собрались туда, где Беатриче плакала о нем. «Так она плачет о нем, – говорили они, – что можно умереть от жалости…» И обо мне говорили: «Что это с ним? Посмотрите, он сам на себя не похож».[206]206
V. N. XXII.
[Закрыть]
«Вскоре после того я тяжело заболел. И на девятый день болезни (девять – трижды три – и здесь, как везде, – число символическое, – вещее знаменье)… вспомнив о Даме моей… я заплакал и сказал: „Умрет и она!“… И закрыл глаза… и начал бредить… И являлись мне многие страшные образы, и все они говорили: „Ты тоже умрешь… ты уже умер!“… И мне казалось, что солнце померкло… звезды плачут… и земля трясется… И когда я ужасался тому… голос друга сказал мне: „Разве ты еще не знаешь? Дама твоя умерла!“ И я заплакал во сне… И сердце сказало мне: „Воистину, она умерла!“ И тогда увидел я мертвое тело ее… И так смиренно было лицо ее, что, казалось, говорило: „Всякого мира я вижу начало“».[207]207
V. N. XXIII.
[Закрыть]
Данте тяжело заболел вскоре после того, как умер отец Беатриче 31 декабря 1289 года, следовательно, болезнь относится к началу 1290 года. Смерть Беатриче видит он в страшном видении, а свою – увидел наяву, лицом к лицу, полгода назад, 11 июля 1289 (это вторая, после помолвки с Джеммой, полным светом истории освещенная точка в жизни Данте), в бою под Кампальдино, где аретинские Гибеллины были жестоко разбиты флорентийскими Гвельфами.
«Доблестно сражаясь в первых рядах конницы… Данте подвергался величайшей опасности», – вспоминает Бруни,[208]208
L. Bruni Solerti, p. 99.
[Закрыть] и сам Данте, в драгоценном отрывке письма, уцелевшем в жизнеописании Бруни: «…в этой битве я участвовал и, хотя не был уже новичком на войне, испытал сперва большой страх, а потом, от различных приключений в бою, величайшую радость».[209]209
Ib., p. 100.
[Закрыть]
Очень важным делом кажется Бруни участие Данте в Кампальдинском сражении, а любовь его к Беатриче – «пустяками», leggerezze.[210]210
Ib., p. 99.
[Закрыть] Ho самому Данте, может быть, наоборот: «пустяками» кажется его военная доблесть, а важным делом – любовь.
Судя по тому, как он вспоминает в «Новой жизни», первый поход, вероятно, на тех же аретинцев, в 1285 году, он не испытал, и в этом втором походе ничего, кроме «большого страха», скуки и отвращения. «В обществе спутников моих я очень тосковал, что удаляюсь от моего Блаженства» (Беатриче).[211]211
V. N. IX.
[Закрыть] Он ехал на коне, грустный и задумчивый, потому что против воли. Вдруг увидел на дороге бога Любви, «в легкой одежде, как бы рубище паломника», подобного нищему: «как будто потерял он всю свою власть… и шел, грустно вздыхая, низко опустив голову, чтобы люди не видели его лица».[212]212
V. N. XIX.
[Закрыть] Что это – аллегория, видение, «галлюцинация», по-нашему, или нечто большее? Как бы то ни было, для самого Данте этот призрачный спутник действительнее всех других его спутников – рыцарей, закованных в железо; а может быть, действительнее даже, чем он сам для себя. Этот таинственный призрак сопутствовал ему, вероятно, и во втором походе так же, как в первом; всю жизнь будет он с ним неразлучен.
Дважды вспомнит Данте о Кампальдинском бое, в «Комедии»; в первый раз, – только для того, чтобы сравнить звук военной трубы, зовущей людей умирать за отечество, с тем непристойнейшим звуком в Аду, которым один из самых зловонных бесов, Барбариччия, сопровождает каждый шаг своего шутовского военного шествия;[213]213
Inf. XXI, 129.
[Закрыть] а во второй раз – только для того, чтобы вспомнить, как один, почти никому не известный воин, Буонконте да Монтефельтро, погибший жалкою смертью в неприятельском войске, спас душу свою в борьбе с дьяволом, последним вздохом к Деве Марии.[214]214
Purg. V, 85.
[Закрыть] Вечные судьбы души человеческой дороже для Данте, чем так называемое «спасение отечества». В свой жестокий, железный, воинственный век он – один из самых мирных людей: не только ненавидит, но и презирает войну. И в этом, как во многом другом, к будущему ближе он, чем к прошлому и настоящему.
Может быть, после той тяжелой, едва не смертельной, болезни Данте, Биче, в одну из мимолетных уличных встреч, и прошла мимо него, без приветствия, как проходила во все эти два последних года («жестокость» это или что-то совсем другое, – мучить так человека, почти смертельно больного от любви к ней?). Но по тому, как она вдруг покраснела и побледнела от радости, увидав, что он жив и здоров, он понял, что она простила его и снова позволяет любить себя; и обрадовался этому так, как будто и она его любит; может быть, подумал, в первый раз: «А что, если любит?» Но все равно, любит или не любит, – Она есть в мире, и даже если умрет, и не будет ее, – все-таки была: уже в этом одном блаженство для него бесконечное.
Видел я монну Ванну и монну Биче,
идущих навстречу мне.
Чудо одно шло за другим.
И то же, что говорила душа моя,
сказал мне бог Любви: «Имя той: Весна,
а этой: Любовь, – так она похожа на меня»
вспоминает Данте, может быть, об этих блаженных днях.[215]215
V. N. XXIV.
[Закрыть]
В первый и последний, единственный раз на земле называет он Беатриче ее земным, простым, уменьшительным именем «Биче» (так назовет ее снова, только в раю), – может быть, потому, что вдруг чувствует ее земную, простую близость, в простой, земной любви.
… «Сердце мое было, в эти дни, так радостно, что казалось мне не моим: столь ново было для меня это чувство».[217]217
V. N. XXIV.
[Закрыть]
В эти дни, вероятно, и прозвучала одна из самых райских песен земли – о трех певцах любви и трех возлюбленных: Данте и монне Биче, Гвидо Кавальканти и монне Ванне, Лапо Джианни и монне Ладжии.[218]218
F. Torraca, p. 514.
[Закрыть] Но и в этой песне Данте не смеет назвать Беатриче по имени, – слишком оно для него свято и страшно; он называет ее «Числом Тридцатым», потому что «всех чудес начало – Три в Одном».
Хотел бы, Гвидо, я с тобой и с Лапо,
В одной ладье волшебной, в море плыть
Так, чтоб сама она, по нашей воле,
Как по ветру неслась, и ни судьба
И никакое зло иное в мире
Нам не могло преградой быть в пути;
Но, чтоб в одном блаженстве бесконечном,
Быть вместе в нас желание росло.
Еще хотел бы я, чтобы волшебник добрый
К нам перенес в ладью и монну Ванну,
И монну Ладжию, и ту, чье имя
Я под числом тридцатым в песне скрыл;
И чтобы в этом светлом море, с ними
Мы о любви беседовали вечно,
И каждая из наших вечных спутниц
Была бы так же счастлива, как мы.[219]219
Rime 52.
[Закрыть]
Вдруг, в этой блаженной вечности, точно громовой удар из безоблачного неба, – смерть. Монна Биче умерла внезапно, – кажется, в ночь с 8-го на 9 июня 1290 года.[220]220
Scherillo, p. 465.
[Закрыть]
Данте еще писал ту песнь о блаженстве любви:
«Я еще писал эту канцону и не кончил ее, когда призвал к Себе Господь Благороднейшую, дабы прославить ее, под знамением благословенной Девы Марии, чье имя больше всех других имен почитала она… И, хотя, может быть, следовало бы мне сказать, как она покинула нас, – я не хочу о том говорить… потому что нет у меня слов для того… и еще потому, что, говоря, я должен был бы хвалить себя, converebbe essere me laudatore di me medesimo».[222]222
V. N. XXVIII.
[Закрыть]
Кажется, здесь один из двух ключей ко всему. Если Беатриче, умирая, произнесла, с последним вздохом, имя Данте и если, узнав об этом, он понял, что она его любила и умерла от любви к нему, то все понятно: ключ отпер дверь.[223]223
Scherillo, p. 365. – A. Bartoli. Storia della lett. it., V, 544.
[Закрыть]
Как она любила и страдала в мрачных, точно тюремных, стенах великолепного дворца-крепости рода дэ Барди, вельможных менял, – этого люди не знали, не понимали, и никогда не узнают, не поймут. Но только потому, что она так любила, так страдала, – Данте и мог быть тем, чем был, сделать то, что сделал. Славою, какой не было и не будет, вероятно, ни у одной женщины, кроме Девы Марии, думал он ей отплатить; но, может быть, всю эту славу отдала бы она за его простую, земную любовь, и в этом – ее настоящая, совсем иная, и большая слава, чем та, которой венчал ее Данте; этим она и спасет его, выведет из ада, – из него самого, – и вознесет в рай, к Самой Себе. Только для этого любит и страдает она, Неизвестная, во всей своей славе забытая так, что люди спрашивают: «Была ли она?»
«С Ангелами, на небе, живет, по отшествии своем, эта Беатриче Блаженная, а на земле – с моею душой», – хочет Данте утешить себя и не может.[224]224
Conv. II, 2.
[Закрыть]
«Скорбь его… была так велика… что близкие думали, что он умрет, – вспоминает Боккачио. – Весь исхудалый, волосами обросший… сам на себя не похожий, так что жалко было смотреть на него… сделался он как бы диким зверем или страшилищем».[225]225
Boccaccio. Vita di Dante: magro, barbuto e quasi tutto trasformato.
[Закрыть]
Кажется, в эти дни, Данте, и в самом деле, был на волосок от смерти. Близкие думали, что он умрет; может быть, он думал это и сам, и этого хотел.
Ждет конца своего и конца мира, напророченного страшным сном-видением о смерти Беатриче: «Солнце померкло… звезды плачут… земля содрогается».
Вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет… и звезды спадут с небес… и силы небесные поколеблются. (Мт. 24, 29.)
К смерти близок он, или к сумасшествию. Пишет, должно быть, в полубреду, торжественное, на латинском языке, «Послание ко всем государям земли», – не только Италии, но и всего мира, потому что смерть Беатриче – всемирное бедствие, знамение гнева Божия на весь человеческий род.[227]227
Scherillo, p. 388.
[Закрыть] «Ее похитил не холод, не жар, как других людей похищает; но взял ее Господь к Себе потому, что скучная наша земля недостойна была такой красоты».[228]228
V. N. XXXI.
[Закрыть] – «Как одиноко стоит Город, некогда многолюдный, великий между народами. Он стал, как вдова», – начинает он это «Послание» Иеремииным плачем;[229]229
G. Villani, Cron/ VII 88 – Scherillo, p. 465.
[Закрыть] но мог бы начать и другим:
Дщери Иерусалимские! Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и детях ваших… Ибо если с зеленеющим деревом это делают, то с сухим что будет? (Лк. 23, 28–31.)
Если это «бред безумия», то, кажется, есть в нем и что-то мудрое, в безумном – вещее, действительное – в призрачном: то, что видит Данте во сне, в бреду, – все потом увидят наяву. В 1289 году, в самый канун смерти Беатриче, наступает внезапный конец флорентийского «мира, покоя и счастья», начинаются братоубийственные войны между простым народом и вельможами, между «Черными» и «Белыми». – «Кончились в этом году флорентийские веселья и празднества», – вспоминает летописец тех дней.[230]230
V. N. XXX.
[Закрыть]
«После того, как ушла она (Беатриче) из этого мира, весь город остался, как вдова, лишенная всякого достоинства», – вспоминает Данте.[231]231
V. N. XL.
[Закрыть]
«Скорбный Город», Città dolente, – не только Флоренция, но и вся Италия – весь мир.
В Скорбный Город входят через меня,
Per me si va nella Città dolente…
Эти слова, написанные черным
я увидел на челе ворот, —
ведущих в Ад.
Муки любви – первое, а смерть Беатриче – второе для Данте сошествие в Ад.
