Текст книги "Тайна Запада: Атлантида - Европа"

Автор книги: Дмитрий Мережковский

2. БЕЛАЯ И ЧЕРНАЯ МАГИЯ

I

Мысль «Атлантиды» очень проста, а если кажется нам непонятной, то, может быть, только потому, что слишком противоположна всем нашим мыслям об истории. Это мысль Бытия и всей дохристианской, языческой древности; тут, впрочем, язычники к христианству ближе нашего.

Мы живем в божественной или «небожественной комедии», они живут в трагедии; рай для нас будет, для них был; грехопадения для нас не было, для них было; мы знаем, что все хорошо кончится, этого они не знают; мы движемся вперед – «прогрессируем» – по прямой и непрерывной линии; они – по ломаной и прерванной: прерыв и есть «Атлантида».

II

Атлантида – рай на земле, но какой, бывший или будущий, этого Платон не знает, не смеет знать, может быть, потому, что слишком хорошо знает, что речь идет не о пустяках, а о самом для него святом и великом – о Граде человеческом – Граде Божьем. Тут сказать – значит сделать, а сделать – значит «измениться физически», уже не в «идее-образе», не в мифе, «измышленной басне, а в сущей истине», что сделать не так-то легко.

III

 
Манит нас всех Океан, обтекающий Остров
Блаженных, —
вспоминает Гораций Гомера:
Ты не умрешь и не встретишь судьбы в много —
конном Аргосе;
Ты за пределы земли, на поля Елисейские будешь
Послан богами, туда, где живет Радомант злато —
власый,
Где пробегают светло беспечальные дни человека,
Где ни метелей, ни ливней, ни хладов зимы не
бывает,
Где сладко-шумно летающий веет Зефир, Океаном
С легкой прохладой туда посылаемый людям
блаженным.
(Hom., Odys., IV, V. V. 562–568)
 

Это так хорошо, что забыть нельзя: это золотой век, золотой сон человечества.

«Вся эта часть Острова (около столицы атлантов), обращенная к югу, защищена была горами от северных ветров, – сообщает Платон. – Горы же те славились тогда красотой и величием больше всех нынешних гор на земле» (Pl., Krit., 118, b). Падая в море отвесными кручами скал, уединяли они райски-уютные долины Острова.

«И такое было там изобилие всего, что корму хватало не только на всякую тварь в озерах, болотах и реках, а также на горах и в долинах, но даже слоны, которых было на Острове множество, – самая большая и прожорливая тварь – нажирались досыта. И все благовонья, какие только рождает земля, и целебные корни, и злаки, и деревья, источающие смолы, и плоды, и цветы… чудесные, волшебные, священные… все это Остров, тогда еще озаряемый солнцем, рождал в изобилии неиссякаемом» (Pl., Krit., 114, е; 115, b).

Что за грусть в этих словах, точно тень смерти в сиянии рая: «Остров, тогда еще озаряемый солнцем!» Может быть, та же тень проходит и по лицу Платона: вдруг понимает он, что Острова Блаженных сам никогда не увидит, потому что Мрачное море, mare tenebrosum – Смерть – отделяет его от живых.

IV

Иногда, как будто нарочно, он сгущает миф, чтобы прохладным облаком скрыть слишком жгущий огонь мистерии: «измениться физически» – сгореть, умереть, оставаясь в теле, не так-то легко. Уже в самом начале рассказа, такое сгущение.

Бог Посейдон, получив при дележе мира между богами остров Атлантиду, полюбил жившую на нем смертную девушку, Клито (Kleito), и оградил, ревнивый любовник, жилище возлюбленной, приморский холм, заключив его в концентрические кольца рвов и валов, чтобы никто не мог проникнуть в него, ибо люди тогда еще мореходства не знали. Этот новообразованный остров, малый в большом, он украсил чудесно: «высек из земли два источника, холодный и горячий, бившие вместе из одного отверстия, и произрастил обильно злаки, потребные к пище» (Pl., Krit., 113, e). Это напоминает рай Бытия: «произрастил Господь Бог всякое дерево, приятное на вид и хорошее для пищи, и Дерево Жизни среди рая» (Быт. 2, 8).

Десять сынов-близнецов, рожденных от Клито, бог вскормил сам и, разделив между ними Остров, первенцу, Атласу, дал в удел жилище матери, с окрестной, лучшей и обширнейшей областью, и поставил его царем над братьями, а тех – князьями-архонтами, каждого над обширною и многолюдною областью (Pl., Krit., 114, a). «И другими островами того Океана, а также областями по сю сторону Геркулесовых Столпов, до Египта и Тирении, владели они и потомки их, ибо от царя Атласа произошел многочисленный и славный род; царская же власть переходила всегда к старшему в роде, и так сохранялась, в течение многих родов» (Pl., Krit., 114, с), по «закону, данному самим богом и начертанному первыми царями на орихалковом столбе в храме Посейдона, в середине Острова» (Рl., Krit., 119, с).

V

Кажется, Платон не глупее нашего: он хорошо понимает, что все это сказка, даже не для взрослых, а для маленьких детей; понимает и то, что настоящий бог Атлантиды – не Посейдон.

«Греческим именам варваров не удивляйтесь, – предупреждает слушателей Критий. – Первые, записавшие повесть, египтяне перевели эти имена на свой язык, а Солон перевел их на греческий».

Первого царя Атлантиды Платон называет «Атласом» (Рl., Krit., 113, а). Атлас – титан, бог; и это похоже на историю: основатели великих государств и благодетели народов слывут у них «богами»: divus Caesar, Александр – theos.

Бог Средиземного моря – Посейдон, а бог Атлантики – Атлас: может быть, в этих двух именах – нерасторжимая связь мифа-мистерии с историей.

VI

Атлас – древний бог-титан, низвергнутый новыми богами Олимпа.

 
Одного мы прежде знали
Бога, скованного цепью, —
Знали Атласа-титана,
Что, раздавленный, согнувшись,
На плечах могучих держит
Беспредельный свод небес —
 

плачет хор Океанид в «Скованном Прометее» Эсхила (Aeschyl., Prom. V. V. 425–430). Прежде знали одного, а теперь узнали и другого: Прометей – на востоке, Атлас – на западе. Оба – «страдальцы»: tlaô – корень имени Atlas – значит «терплю», «страдаю» (Ed. Gerhard, Kleine Schriften, 1866, p. 39), – может быть и всей мистерии корень: тайна страдания – уже не олимпийская, а титаническая тайна Атласа и Атлантиды – Атлантики.

 
Волны падают на волны,
Плачет море, стонут бездны;
Под землей, в пещерах темных,
Содрогается Аид,
И светло текут, как слезы,
Родники священных рек.
(Aeschyl., Prom., V. V. 431–433)
 

Этих слез не знает Олимп, но всех мистерий сладость сладчайшая – в них. «Человек любит страдать», – вот что хочет и не смеет сказать Платон: если бы он это сказал – открыл тайну мистерий, – греки казнили бы его так же, как едва не казнили Эсхила за «Прометея».

VII

 
Огонь
Я смертным дал, и вот за что наказан —
 

говорит Прометей (Aeschyl., Prom., V. V. 109–112), и мог бы сказать Атлас; тот – создатель второго человечества, этот – первого; оба – человеколюбцы: страдают за то, что любят людей больше богов. Тайна страдания – тайна любви: вот огонь титанов, которым сожжен будет мир богов.

С первым человечеством страдает Атлас в Атлантиде – пред-истории, со вторым – Прометей – в истории.

VIII

Древневавилонский бог Эа, бог бездны морской и бездны премудрости, тоже человеколюбец, тоже открывает людям тайны богов и восстает на Ану, бога Отца, чтобы спасти человеческий род от совершенного истребления потопом (Gilgamesch, XI. – Berossos, Babyloniaka, Fragm.). Первый мир спасает или хотел бы спасти Эа, а сын его, Страдалец Таммуз, спасает мир второй.

Эти три мифа-мистерии – вавилонский, египетский, греческий – может быть, три луча одного света, идущего из бездны веков: что-то видят в ней древние, чего мы уже не видим.

IX

Мать-Вода древнее Матери-Земли. «Все от воды», – учит физик Фалес; это знает и метафизик Платон, но более глубоким знанием.

Дух Земли ужасает Фауста:

 
Weh! ich ertrag dich nicht.
Горе! я не могу тебя вынести.
 

Дух Воды ужаснул Платона.

Атласом – духом Атлантики – рождена Атлантида. Сто океанид, сидящих на дельфинах, – тот самый хор, который будет некогда плакать у ног Прометея, – окружает в столице атлантов, в храме Посейдона-Океана, его исполинский кумир.

Веянье соленой свежести, сквозь все благовонья райских долин и теплые смолы горных лесов, уже обвевает грозным дыханием бездн Остров, «пока еще озаряемый солнцем».

Х

 
Твой образ был на нем означен,
Он духом создан был твоим,
Как ты, могущ, глубок и мрачен,
Как ты, ничем не укротим,
(Пушкин)
 

можно бы сказать Океану о двух его созданиях – древнем и новом Западе – Атлантиде и Европе.

Рабством Атлантида кончила – начала свободой; может быть, и участь Европы та же. Дух Океана есть дух свободы скованной, дух мятежа – «революции», как мы говорим, – дух безмерности. Греки, люди меры, явно бегут от него, тайно влекутся к нему. Hybris – этим непереводимым словом называет его Платон. Hybris – гордыня титанов, больше гордости человеческой. «Человек возвеличится духом, божеской, сатанической гордости, и явится Человекобог» (Достоевский).

Вот какие глубины озаряет сквозь облако мифа огонь мистерии одним только словом: «ethrepsato, вскормил»; десять сынов-близнецов бог от смертной родил и вскормил (Pl., Krit., 113, e). Вскормил чем? Магией, знанием глубин.

 
…Атласу ведомы все глубины Океана —
 

сообщает Гомер (Hom., Odys., I, 61). Друг олимпийцев, враг титанов, называет он Атласа «злым хитрецом», «кознодеем», oloophronos (Gerhard, 38), потому что «знание глубин» для Гомера тоже «гордыня», злая сила, или, как сказали бы христиане, «сила нечистая» – «черная магия».

Дочь Атласа, нимфа Калипсо – колдунья-волшебница: там, в Океане Кромешном, на своем пустынном острове Огигии, может быть, одном из островов Атлантиды (Plutarch., ар. Levis Spence, The problem of Atlantis, 1925, p. 9), держит она Одиссея в плену – волшебством (Hom., Odys., VII, V. 244; I, V. 51). Дочь в отца: «козни» Атласа – тайны магических знаний: ими-то он и «вскормил» сынов своих, атлантов.

Вся их теократия есть теургия, магия. Мы сейчас увидим, что вся Атлантида зиждется на одном магическом действии – таинстве.

XI

Магия, душа Атлантиды – «ночная душа» всего человечества.

 
Ах, две души живут в моей груди!
 

Может быть, мы все еще не понимаем, как следует, трагическое значение для нас этих двух душ.

Две души – два сознания: бодрствующее, дневное, поверхностное, и ночное, спящее, глубокое. Первое – движется по закону тождества, в силлогизмах, индукциях, и, доведенное до крайности, дает всему строению культуры тот мертвый, механический облик, который так хорошо нам знаком; второе – движется по законам какой-то неведомой нам логики, в прозреньях, ясновидениях, интуициях, и дает культуре облик живой, органический, или, как сказали бы древние, «магический».

Наблюдая ряд нисходящих от нас в глубину древности великих культур, мы замечаем, что, по мере нисхождения, механичность дневного сознания в них убывает, и возрастает органичность сознания ночного, – та для нас темная область его, которую древние называют «магией», «теургией»; если же довести этот ряд до конца, то получится наш крайний антипод, противоположно-подобный двойник – противоположный в путях, подобный в цели, в бесконечной власти над природою, – та совершенно-органическая, «магическая» культура, которую миф Платона называет «Атлантидой».

Судя по исполинскому зодчеству атлантов, о котором сообщает Платон, «механика» их была не менее, а может быть, и более совершенна, чем наша; судя по нашей религии, христианству, интуиция наша не менее, а может быть, и более глубока, чем интуиция атлантов. В чем же наша разница с ними? В воле, в сознании: мы только и делаем, что подчиняем нашу интуицию механике, – покрываем наше ночное сознание дневным: атланты, наоборот, свое дневное сознание покрывают ночным, свою механику подчиняют магии; для нас механика – крылья, для них – тяжесть, которую подымают они на крыльях магии.

XII

Меньше всего Платону можно говорить о магии, теургии – душе мистерии, чьи тайны для него хранимы не только человеческим, но и более грозным судом.

Магию скрывает он под математикой: холодно, сухо, почти скучно, описывает страну атлантов, но с такою точностью, что по этим описаниям можно бы составить карту Атлантиды. Математическою точностью он, может быть, хочет нас уверить в действительности того, что описывает; но это плохо ему удается: мифом пахнет его математика.

Говоря о каналах, соединяющих столицу атлантов с морем, сообщает: «Ширина их в три плэтра, глубина во сто футов, длина в пятьдесят стадий»; и о внешних, окружающих внутренний остров с Акрополем, концентрических кольцах-островах, выведенных самим богом, правильно, как по циркулю: в первом, самом большом кольце, водяной ров и земляной вал имели в ширину три стадии, во втором – две, в третьем – одну (Pl., Krit., 115, d). «Один, два, три» – та же игра пифагорейских чисел и здесь, как в начале беседы; в числах земных – небесная «музыка сфер». Эти концентрические кольца островов – земные круги – может быть, изображают круговороты светил, ибо Атласу «ведомы все глубины», не только Океана, но и неба.

«Атлас (человек, первый царь атлантов) постиг и открыл людям движение небесных светил, отчего и произошло сказание, будто бы он держит небо на плечах», – сообщает Диодор (Diod. III, 60, 2).

Может быть, чертя магические круги на земле – кольца островов и каналов, – он учит атлантов небесной механике-магии.

XIII

Так, в ледяных кристаллах геометрии закипает у Платона огненное вино мистерии; проступает сквозь математику страшно огромный сон самого титана, небодержца Атласа.

Сеть исполинских, оросительных и судоходных каналов, пересекающих вдоль и поперек великую равнину за Городом, напоминает «систему каналов» на планете Марс. «Трудно поверить, чтобы он мог быть созданьем человеческих рук», – говорит Платон о самом большом из них, в 10000 стадий длины, которым обведена вся равнина (Рl., Krit., 118, s).

Столь же неимоверны циклопические стены городских валов и Акрополя – одна, обитая медью, другая – оловом, третья – орихалком, oreichalkos, «горною медью» с огневыми жилками, marmarygas pyrôdeis, может быть, особым, атлантическим, исчезнувшим потом из природы, металлом – не первым ли Веществом в состоянии «магическом»? Неимоверны мосты с крепостными воротами и башнями, перекинутые через каналы на такой высоте, что самые большие триремы проходят под ними, не опуская мачт. Неимоверны прорытые сквозь земляные насыпи окружных валов подземные каналы и вырубленные в толще скал, в бывших каменоломнях, подземные, для целых флотов, гавани – светом каких искусственных солнц освещенные? Неимоверны титанические верфи, орудийные заводы, арсеналы, казармы, ристалища, водопроводы, бани, школы, дворцы, сады, священные рощи с «деревьями красоты и высоты божественной, daimoniou» (Рl., Krit., 117, b); и царственная тишина Акрополя, где живет царь Атлантиды, сын Атласа, «человек-бог»; и в торговой части города, с домами из белого, черного и красного камня, в тесных улицах над главною гаванью, переполненною кораблями со всех концов мира, от Гипербореи до Африки, – оглушительны грохот, скрежет, лязг медных машин, – медь атлантов крепче стали, – и в многоязычной толпе «несмолкаемый ни днем ни ночью гул голосов» (Рl., Krit., 117, e).

Все это так живо, что кажется, Платон видел это сам наяву или в пророческом сне:

 
Болезненно-яркий, волшебно-немой,
Он веял легко над гремящею тьмой,
В лучах огневицы развил он свой мир;
Земля зеленела, светился эфир…
Сады, лабиринты, чертоги, столпы…
И чудился шорох несметной толпы,
Я много узнал мне неведомых лиц,
Зрел тварей волшебных, таинственных птиц.
По высям творенья я гордо шагал,
И мир подо мною недвижно сиял…
Сквозь грезы, как дикий волшебника вой,
Лишь слышится грохот пучины морской, —
 

Атласа волшебника или Атлантики вой.

 
И в тихую область видений и снов
Врывалася пена ревущих валов…
 

Один из валов и сметет Атлантиду, как сон: «Кто ее создал, тот и разрушил».

XIV

Но пока еще Остров Блаженных «озаряется солнцем». Солнце Атлантиды – магическое действие – таинство.

«Раз в пять или шесть лет, соблюдая чет и нечет (опять игра пифагорейских чисел), десять царей Атлантиды сходились в Посейдоновом храме, где воздвигнут был орихалковый столб с письменами закона, чтобы совещаться о делах правления, а также испытывать друг друга, не переступил ли кто из них закона, и если переступил, того судить». Но до суда клялись они друг другу в верности так: выпустив на волю Посейдоновых быков из ограды святилища и оставшись одни, молили бога, чтобы дал им изловить ему угодную жертву, выходили на лов без железа, с одними сетями и кольями; изловив же быка, приводили его к столбу и заколали на нем, на самых письменах закона. Была же на столбе кроме закона и великая на ослушников клятва. Освятив все жертвенные части быка и очистив столб от крови, наполняли ею кратер и окропляли друг друга, все же остальное сжигали в огне. После того, черпая золотыми фиалами кровь из кратера и возливая ее на огонь, клялись судить по начертанному на столбе закону, кто переступит его, – того казнить, самим же вольно не переступать ни в чем, не властвовать, не подчиняться власти ничьей, кроме того, кто хранит отчий закон. В этом каждый клялся за себя и за весь свой род. И пили кровь, и посвящали фиалы в дар богу?

После же вечери, все совершив, когда уже смеркалось, и жар углей остывал на жертвеннике, все облекались в прекраснейшие, темно-синие, как синева Океана, одежды, kyanên stolên и, «потушив все огни во святилище, садились на пепел жертвы и, во мраке ночи, судили и были судимы, если кто что преступил. Когда же светало, записывали суд и приговор на золотой доске и посвящали ее вместе с одеждами богу».

«Много и других законов было у них, но главный и святейший – никогда не подымать друг на друга оружия и помогать друг другу во всем… войну и другие дела решать по общему согласью, как решали отцы их, отдавая всегда верховную власть Атлантову роду» (Рl., Krit., 119, d – e).

XV

«Пили кровь» закланной жертвы, – что это значит, поняли бы все посвященные в Дионисовы таинства. Главное в них – омофагия, вкушение от сырого жертвенного мяса, как от божеской крови и плоти, ибо теургическая сила таинства заключается в преосуществлении заколаемой жертвы в плоть и кровь самого бога: вкушая от них, вакхи алкали «исполниться богом», сделаться «богодержимыми», entheoi. Омофагия есть теофагия – «боговкушение».

Поняли бы, что это значит, и все посвященные в тайны Озириса, Таммуза, Адониса, Аттиса, Митры – всех страдающих богов.

«Бога должно заклать», – читаем мы на одной шумерийской глиняной дощечке бездонной древности – может быть, то самое, что на орихалковом столбе Атлантиды (Cuneiform Texts from Babyl. Tabl. in British Museum, VI, 5). Кажется, той же древности миф сообщает Бероз, вавилонский жрец III века до Р. X.: «Видя, что земля плодородна и необитаема, Бэл (бог солнца) отрубил себе голову, и прочие боги, смешав текущую кровь с землею, вылепили человеков; потому и обладают они разумом и естеству богов причастны» (Berossos Babyl. Fragm., ар. Damascium, de primis principlis, cap. 125).

В книге Бытия, Бог создает человека из «красной глины», afar, лепит его, как горшечник – глину (Быт. 2, 7). Может быть, земля – «красная», потому что смешана тоже с кровью, но чьею, здесь уже не сказано.

Древний шумерийский подлинник вавилонского мифа о творении мира, enuma eliš, подтверждает сказание Бероза:

 
Боги призвали богиню,
Мудрую Мами, Помощницу:
«Ты, единая, плоть материнская,
Можешь создать человеков,
Да иго богов понесут».
Открывает уста свои Мами,
Великим богам говорит:
«Я одна не могу»…
 

Далее клинопись стерта, только в конце можно прочесть:

 
Открывает уста свои Эа,
Великим богам говорит:
«Бога должно заклать…
С божеской плотью и кровью
Мами глину смесить»…
(Cuneif. Texts, I, с)
 

Эа, человеколюбец, отец Таммуза Страдальца, – тот же Атлас: оба, выходя из Океана, открывают людям тайны богов, и эту, еще богам неизвестную, главную тайну: страдать – любить; tlaô, «страдаю» – корень имени «Атлас» – всей Атлантиды корень.

XVI

Вот каким солнцем озаряется Остров Блаженных; вот какой «механикой-магией» держит Aтлас на могучих плечах, как легкое бремя,

 
громаду
Длинно-огромных столбов, раздвигающих
небо и землю,
(Hom., Odys., I, 54)
 

землю и небо соединяющих; вот на какой оси движется мир:

 
Любовь, что движет солнце и другие звезды,
Amor che move il sol e l’altre stelle,
 

по слову Данте – Виргилия – Орфея, сходивших в Ад, к тем самым «корням земли», к которым сходил и древний титан, небодержец Атлас (Hesiod., Theog., V. 517).

Если эта «белая магия» сделается «черною», то мировая ось поколеблется, небо рухнет на землю, и «конец земле, конец всему». Это знает Платон и этого боится так, что язык прилипает к гортани: «пили», говорит, но не смеет сказать «кровь». Это, впрочем, понятно и так: пьют из тех самых фиалов, которыми черпали только что кровь из кратера.

XVII

Страшно Платону – страшно и нам: хотим не хотим, мы не можем не видеть, что жертвенный бык Атлантиды – первая тень Агнца, закланного от создания мира. Громы Атлантики отвечают громам Евхаристии:

 
Да молчит всякая плоть человечья
И да стоит со страхом и трепетом,
Царь бо царствующих
и Господь господствующих
приходит заклатися
и датися в снедь верным.
 

А если нам уже не страшно, то это, может быть, еще страшнее: значит, ось мира уже колеблется на плечах и нашего Атласа, солнце уже и над нашей Атлантидой меркнет, черною становится и наша белая магия.