Текст книги "Тайна Запада: Атлантида - Европа"

Автор книги: Дмитрий Мережковский

Люди, даже под угрозой смерти, болтливы, как видно из истории всех тайных обществ. Но вот, за пятнадцать веков Елевзиний, из множества посвященных всех племен, состояний, полов и возрастов, никто ничего не открыл, так что, если бы не христиане, мы ничего бы не знали о таинствах. Трех внешних оград – камня, мрака, смерти – мало, чтобы так сохранить тайну; нужна и внутренняя ограда священного ужаса. «Не бо врагом Твоим тайну повем», это и мы говорим, но не делаем; древние делали, и уже по одному этому видно, чем были для них таинства.

XI

«Сказанное», «сделанное», «явленное», legomena, dromena, deikmymena – три главные части таинств (Foucart, ed. 1893, p. 57). Внутреннейшая, к сердцу их ближайшая и главнейшая часть – последняя, что согласно с глухим намеком Аристотеля: «Не узнавать что-либо должны посвященные, а испытывать, ou mathein ti dein, alla pathein» (Aristotel., fragm. 15. – Fracassini, Il misticismo greco, 30), и, может быть, с таким же намеком Гераклита: «Глаз вернее уха» (E. Pfleiderer. Die Philosophie des Heraclit von Ephesos, 1886, p. 62). Это и значит: «Явленное», виденное глазом, вернее сказанного, слышанного ухом. Среднее между ними, связующее звено – «сделанное» или точнее «делаемое», «совершаемое» в мире всегда («это было не однажды, но всегда есть», по Саллюстию), мы знаем лучше всего, по дошедшему до нас от VII века, но, вероятно, сохранившему следы неизмеримо большей, может быть, доэллинской, пелазгийской, древности, «Гомерову» гимну о двух елевзинских богинях, Деметре и Персефоне, Матери и Дочери. «Део (Деметры) и Коры (Персефоны) тайное действие, drama, блуждания, похищения и страдания („страсти“) – являет Елевзис, при свете факелов», – сообщает св. Климент Александрийский, бывший посвященный в таинства (Clemens Alex., Protropt., IV, 27). Кажется, недаром и здесь точное, тайное слово: «являет».

Судя по раскопкам, главная часть Елевзинского храма, телестерион, têlesterion, огромный зал посвящений – не что иное, как театр с полукруглыми рядами ступеней-лавок для 3000 зрителей (O. Rubensohn. Die Mysterienheiligtümer in Eleusis und Samothrake, 1892, p. 25). Здесь и являлось, за четвертною оградою – каменных стен перибола, ночного мрака, клятвы молчания и священного ужаса – тайное «действие» Део, Коры и Вакха, Матери, Дочери и Сына.

XII

Что такое Деметра, мы, может быть, лучше поймем, если узнаем, откуда она.

 
Именем нежным Део назвала меня матерь святая;
С Крита я к вам приплыла чрез широкопучинное море,
 

говорит сама богиня в гимне Гомера, являясь людям в человеческом образе (Homer. hymn., ad Demetr.). Первая веха – Крит, вторая – Египет. «Таинства Деметры те же, что Изиды, только имена различны», по Диодору (Diodor., I, 96), что подтверждается египетским изваяньицем Изиды, найденным в древнейших слоях елевзинских раскопок (Foucart, ed. 1914, p. 20). Третья веха – Северная Африка, Ливия. Тесмофориям («законодательным» таинствам Деметры) научили пелазгийских жен, по Геродоту, «дочери Даная» (Herodot, II, 171) – те же амазонки, по Эсхилу, – амазонки, чья родина Ливия, может быть, «Атлантская колония», по Диодору. Веха четвертая – берег Атлантики, где кельты-друиды поклонялись «Деве, имеющей во чреве», Vigro paritura, может быть, родственной Брассемпуйской пещерной Изиде Ледниковой древности (A. Jeremias. Die ausserbiblische Erlöserererwartung, 1927, p. 342). И, наконец, пятая, последняя веха – Атлантида. «Житель Гипербореи, Абарис, певец, прилетевший на золотой стреле в Лакедемон, принес в него почитание Персефоны и воздвиг ей первое святилище», – сообщает Павзаний (Gattefosse, La vérité sur l’Atlantide, 1923, p. 56). Критскую мечту Дедала Механика о человеческих крыльях напоминает эта золотая стрела Абариса. Где же находится Гиперборея? «В Атлантике, против земли Кельтов», – по греческому историку IV века, Гекатею Абдерскому (Hecat. Abder., Fragm. Hist. Orec., II, p. 386, fr. 1. – J. Carcopino. La basilique Pythagoritienne, 1927, p. 300), – следовательно, в полуночной части того Атлантического материка или острова, который миф называет «Атлантидой».

Чтобы в голом вымысле и только случайно указано было с такою географическою точностью, пятью вехами, направление пути, и чтобы вехи эти поставлены были в должном порядке мифами, столь различными по своему происхождению, – очень мало вероятно; вероятнее, что направление это соответствует чему-то действительному, если не во внешних событиях, то в религиозном опыте преистории; кажется, здесь, в самом деле, кто-то прошел или что-то прошло, оставив легкий, но верный ряд следов. Если так, то и Деметра оттуда же, откуда все прочие боги мистерий, – из Атлантиды; носит недаром и она, подобно им всем, два смиренных знака на божественном теле своем – вулканического пламени обжог и потопной тины празелень.

Там, в Атлантиде, первая веха пути, а последняя, ближайшая к ним, здесь, в Елевзисе.

XIII

Вспомним глухой, едва ли тоже не елевзинский, намек Павзания (Pausan., IX, 39, 5): «Деметра есть Европа»; вспомним, чем была Европа на пути к христианской всемирности, – и мы поймем, почему Елевзинские таинства, по вещему слову Претекстата, «объединяют весь человеческий род».

Имя «Европа» значит, по Гезихию, «Страна Заката», «Сумеречная», «Темная», skoteinê, a одно из имен Елевзинской Деметры – «Скорбящая», Achea; та же скорбь в именах и «Атлантиды» – «Атласа» от корня tlaô, «терплю», «страдаю» (Hesych. s. v. Europê. – Cook, Zeus, 531). Если бы мы поняли, как следует это скорбное, темное, к темному Западу обращенное, лицо Европы-Деметры, то, может быть, поняли бы, что елевзинская тайна – не только языческая, прошлая, чужая, но и родная, будущая, христианская тайна Запада. Ту разгадать, значит разгадать и эту.

XIV

Кора-Персефона и Деметра – Дева и Мать: первое значение слова korê, не «дочь», а «дева». Две богини потом, а сначала одна: Дева-Мать или, вернее, Дева в Матери; в явном лице – тайное, как это и с человеческими лицами бывает (Harrison, Prolegomena, 274. – Fracassini, 431). Имя «Персефона», значит «Губящая» – смерть (Preller, 10). Персефона в Деметре – смерть в бессмертной, скорбь в блаженной, подземная в небесной; память «верхнего неба» о «нижнем», «звезд небесных» – о «подземных», – память и тоска по ним, потому что и в небе, как на земле, царит вечный закон «катода», «нисхождения». Первая черная точка скорби земной в небесной радости, как бы черная мушка на снежной белизне Олимпа, – вот что такое Персефона в Деметре, Хтония в Урании. Первая точка, но не последняя: некогда восстанут из подземных глубин титанические, может быть, самою же богинею вызванные, тени и пересекут лучезарный Олимп, как бы черного солнца черным лучом, черным клином вклинятся в белый Олимп. В тень войдет Деметра и уже не выйдет из тени; спустится по черному лучу с неба на землю.

Так родится Персефона, и с нею – уже не первая Земля, Небесная, Урания, а вторая – Земная, Подземная, Хтония, – наш мир.

XV

Incipit tragoedia, трагедия начинается идиллией. Сцена елевзинского театра в телстерионе, перед тремя тысячами зрителей, в глухую осеннюю ночь, при свете факелов, изображает – «являет» – земной рай, Золотой век, – первую весну земли, утро мира, на цветущих у Океана, Низейских лугах. Кора-Персефона, девочка, должно быть, лет тринадцати, как та Ледниковая «Изида» Брассемпуйской пещеры или критская богиня Мать, Ева в раю до Адама, сама счастливая, как первая весна земли, играет, пляшет на лугу, в хоре океанид, собирает цветы – лилии, розы, фиалки и молнийно-белый шафран – все цветы жизни и радости.

 
Цвет нарцисса, взращенный по воле Крониона Зевса,
Девам прекрасно-ланитным на горькое горе и гибель,
Аидонею, хозяину многих гостей, на утеху, —
Чудо-цветок, радость очей для бессмертных и смертных, —
Стебель один отягчается пышною гроздью, стоцветной,
Чьим благовоньем земля веселится, и небо и море.
 

Но только что сорвала его, как разверзлась под нею утроба земли, выкатил из нее на конях огнедышащих Аидоней, царь подземного царства, подхватил Персефону и умчал в преисподнюю (Homer. hymn., ad Demetr. – Fr. Lenormant. Monographie de la voie sacree Eleusinienne, 1864, p. 285).

XVI

Что все это значит, мы лучше поймем, если узнаем, где все происходит. Поздний миф уже забыл об этом, думает, что Низейские луга – на Крите. Нет, там же, где обитают спутницы Коры, океаниды, дочери Океана – Атласа, – в Атлантике, на крайнем Западе, «Закате всех солнц», – в Атлантиде Золотого века, земном раю.

Что такое Нарцисс, губящий деву цветок? Имя его, Narkissos, – от корня narkan, «опьянять», «одурять», «погружать в беспамятство» (Fr. Lenormant, 285). Высшее опьянение жизнью – жизни конец, срыв и падение в пропасть – смерть. Бледный цветок могил, «тяжелопахнущий», baryodmos, страшно-сладким тленом любви-похоти («всякое половое соитие подобно убийству») – вот что такое Нарцисс. В жизни всего человечества, как и в жизни каждого человека, наступает минута, когда душа его видит смерть. Эта минута – смертный цветок, Нарцисс.

А похититель Коры, Аидоней, кто? Тот же Вулкан – критский Вельхань, Velchanos, Посейдон Гомера, «земли колебатель», бог потопов и землетрясений, задвинувший город феакийцев «великой горой», и Атлантиду – великою бездною, – бог Океан-Атлас.

Если так, то гибель Персефоны есть гибель Атлантиды, первого человечества. Знали же о ней в Саисском святилище Изиды, – могли знать и в Елевзинском. «Таинства Деметры те же, что и Изиды, только имена различны», по Диодору.

Вопль погибающей Дочери к Матери, первой Земли ко второй, повторяло за сценой елевзинского театра огромное, медное, жезлом иерофанта ударяемое било или кимвал, эхейон. Если мы вспомним, что орфики, учителя таинств, предвосхищая догмат иудео-христианских апокалиптиков, знали о предстоящем конце мира, одном из повторяющихся мировых «пожаров» и «потопов», то мы поймем, что громоподобное эхо ехейона, в святой тишине елевзинской ночи, возвещало не только бывший, но и будущий Конец.

XVII

Здесь начинается второе действие трагедии – «страсти», страдания Деметры.

Вопль Персефоны услышала Мать, кинулась на помощь к Дочери, но поздно: земля над ней уже сомкнулась, как вода – над затонувшей Атлантидой. Обе исчезли бесследно, никто не знает куда, как не знает никто из живых, куда уходят мертвые.

 
Взглянул я на небо, – и вот, тишина,
Весь же род человеческий в перст отошел…
Сел я, поник и заплакал.
(Gilgam., XI, v. v. 133–138)
 

Плачет вавилонский Ной, Атрахазис, – плачет и Деметра.

Смерть человека и человечества – исчезновение бесследное, – вот чего не прощает Мать Земля небесным богам; гибели первой земли не прощает вторая: так же восстает за людей на богов титанида Деметра, как титан Прометей. Смерть узнала через любовь; узнала и то, чего не знают бессмертные: смерть людьми непростима; люди могут простить богам все обиды, кроме этой; перед этой виной богов, что все вины людей? Это узнав, лучше захотела страдать и умирать с людьми, чем с богами блаженствовать; горький хлеб земной предпочла небесной амброзии, темные лачуги людей – олимпийским чертогам. Вольно умалилась, великая; гордая, вольно смирилась, даже до смерти.

 
…Кто так умел страдать,
Род человеческий достоин был создать,
 

можно бы сказать и о ней, Титаниде, как о титане Прометее сказано (Marcial., Epigram. – Вяч. Иванов. Религия страдающего бога. «Новый Путь», 1904, I, 116).

XVIII

Так, по одному сказанию, а по другому, – гибели первой Земли, Персефоны, не только богам, но и себе не простила вторая Земля, Деметра. Горем и гневом обуянная, страшная, дикая, простоволосая, как Евменида, поджигательница-ведьма, с дымно-тлеющим факелом в каждой руке, над землею носится; жалость забыла и к людям, детям своим, или помнит: надо победить смерть, а если нельзя, то лучше сразу конец. Землю, себя самое, прокляла проклятием бесплодья.

 
…Тщетно волы волокут сохи кривые,
Тщетно падают в борозды хлебные зерна;
Юных ростков не дают семена…
Ибо Деметра пышно-венчанная их под землею связала.
 

Так, в Гомеровом гимне (Homer. hymn., ad Demetr. v. v. 306–309), и в древневавилонском – так же:

 
…Связала Иштар плодородье земли…
Сосцы свои от земли отвратила Низаба,
Зреющей жатвы богиня…
За ночь поля побелели,
Едкою солью покрылись.
Зелень не всходит, жатва не зреет;
Горе людей постигает.
Ложесна матерей затворились,
И дитя не выходит из чрева.
(H. Gressmann. Altorientalische Texte und Bilder, 1909, I, 61–62)
 

Род человеческий обречен на гибель: Мать убивает себя вместе с детьми. Но убить себя не может, бессмертная. Только плачет над землей, первой, погибшей, и второй, погибающей, как птица над разоренным гнездом. «Где Кора? где дочь моя?» – спрашивает всех живых, но живые не знают, где мертвые. Чтобы сойти к Дочери, ищет хода в подземное царство, пути из этого мира в тот; но нет путей. Ищет Живой Воды, чтобы воскресить Дочь; но нет Воды Живой, все – мертвые.

Путь ее тот же, как всех богатырей солнечных, искателей вечной жизни – Гильгамеша, Геракла, Еноха, – путь солнца с Востока на Запад. Только на Западе найдет Богиня то, чего ищет. Запад, Геспер, бог Вечерней Звезды, укажет ей путь в царство мертвых и даст Живой Воды. С нею сойдет она в Ад, воскресит Кору и выведет из Ада: первый мир, Атлантида, будет спасен вторым; а если и он погибнет, то будущим, третьим.

XIX

 
Как только ноги твои, о святая,
Могли донести тебя до края Закатного моря,
До людей черноликих, до сада Яблок Златых!
 

поет Каллимах (Callimach, Hymn., ad Demetr.). Надо бы сказать «до людей красноликих». Мимо Колумбовых спутников и диких туземцев, таино-араваков с о. Кубы, людей Востока и Запада, сошедших во Флориде с двух противоположных концов мира, в поисках Живой Воды, как две исполинские, в одной точке пересекающиеся параболы, могла бы повеять того же ищущей Елевзинской Деметры тень.

XX

«Сад Гесперид, – по Гезиоду, – на островах Закатного моря» (Атлантики) (Hesiod., Theogon., v. 215). Золотые плоды Гесперид – плоды с райского Древа Жизни, Еноха, – злак Жизни, Гильгамеша; там же и родник Живой Воды, и вход в Царство Мертвых – Amenti египтян, Arallu вавилонян, Avallon кельтов, Nekyia греков.

«Где, на краю света, Океан разверзает лоно свое коням Солнца, тяжелодышащим, там Геспериды живут, дочери Геспера-Атласа», по Овидию (Ovid., Metamorph., 1, IV).

Атлас-Аидоней похитил Персефону; он же и возвратил ее Матери; погубил и спасет; тайну смерти – Воду Жизни – вечную жизнь, откроет только он. Что это значит, мы поймем до конца лишь во второй, святейшей части Елевзинских таинств, где Атлас-Аидоней будет сыном Деметры, Дионисом, так же страдающим, как Мать, – в божественной троице: Мать, Дочь и Сын.

XXI

Все это было, Деметра нашла Персефону, – думает миф, но мистерия знает, что не было еще – только будет. Скорбный путь Деметры не кончен – путь всей земли во времени к вечности – от умирания живых к воскресению мертвых.

XXII

Два мифа сплетены в Елевзинской мистерии, мы не знаем как, – знаем только, что в обоих тайна ее совершается. Первый миф приводит нас к Атлантиде, второй – к Елевзису, и оба соединяют их. Первый – говорит о «сошествии» богини в Ад, katabasis; второй – о «пришествии» в мир. Греческое слово Eleusis и значит «Пришествие». Здесь, в Елевзисе, нашла богиня то, чего искала, – долгого пути конец.

XXIII

Старою старухою, нищей странницей с босыми ногами, пыльными, израненными до крови, в темном вдовьем рубище, с темным покровом, на лицо ниспадающим, пришла богиня в Елевзис и села на камень при большой дороге, у Каллихорского источника (Kallichoros) под старой, дуплистой маслиной. Пришли с кувшинами к источнику и дочери царя Келея, почерпнуть воды для царского дома, и увидели странницу. «Кто ты? откуда?» – спросили.

 
С Крита я к вам приплыла через многопучинное море.
Именем нежным Деó назвала меня матерь святая.
Воры морские, похитив меня, увезли на чужбину.
Я убежала от них, и вот, по дорогам скитаюсь…
Милые девушки, дайте мне отдохнуть, приютите!
(Homer. hymn., ad Demetr.)
 

В каждой старой, одинокой, всеми покинутой женщине, «о своем ребеночке плачущей», есть великая богиня Деметра, всех скорбящих Матерь. Сердцем это поняли царевны; приютили, бездомную, утешили горькую, и тотчас потекла Вода Живая в Каллихорском источнике, и солнце на небе засияло радостно, потому что тайна любви совершилась.

 
Нам, ведь, только одним,
Тайну святыни познавшим,
Радостно солнце сияет!
 

XXIV

Чудным даром хочет одарить богиня царевен: сделавшись кормилицей Келеева сына, Демофонта, колдует над ним по ночам, кормит грудью, умащает амброзией и кладет его в огонь очага, как живую головню, чтобы выжечь из тленного тлен: так обжигает сырую глину горшечник. Но однажды подглядела за нею царица Метанира, мать младенца, испугалась, вбежала, закричала. Гневом озарилось лицо богини, кинула дитя на руки матери, и светом озарилась ночь, воздух наполнился благоуханием. Смертная узнала богиню и пала к ногам ее, молящая. Та повернулась, чтобы уйти, но, перед уходом, велела воздвигнуть храм, где будут совершаться великие Елевзинские таинства.

Здесь греческий миф о Деметре почти дословно повторяет египетский миф об Изиде (Plutarch., de Iside et Osiride, с. XV). В этой простенькой сказочке, – старая бабушка, сидя за прялкой, при свете лучины, могла бы ее рассказывать внучкам, – выражен глубокий смысл Елевзинских таинств: не бессмертие души, а воскресение плоти. Этого не знают ни Сократ, ни Кант, но знает ап. Павел.

XXV

Сразу хотела богиня спасти людей от смерти, но поняла, что сразу нельзя – можно только постепенно, медленно, в «трудах и днях», в веках-вечностях – развивающихся циклах космоса.

Чем же утешил Скорбную Мать Елевзис? Тем, что только здесь приняла она и полюбила людей, как они есть – малых, грешных, слабых, слепых, и таких же великих, как она сама, потому что так же страдающих и любящих; здесь же поняла она, что можно победить смерть в людях только с людьми; и еще поняла, что не победит и с людьми одна, – нужен еще кто-то другой, Неизвестный.

Нет, путь ее не кончен в Елевзисе, – только начат, – путь от первого человечества через второе – к третьему; от Отца через Сына к Матери.

XXVI

Очень далекий, будущий дар богини – победа над смертью, а два настоящих, близких дара – хлеб в полях и мир в сердцах. Мать Земля – Плодоносящая и Законодательная, karpophoros, thesmophoros, – с чудною простотою выражено это в позднем, греческом гимне Деметре-Изиде:

 
Я – богиня, дающая силу Закону;
Я мужа с женой учредила союз,
Я с братом моим, Озирисом,
Положила конец людоедству;
Я даровала людям хлебный злак.
(P. Foucart, ed. 1893, p. 15)
 

Кроманьоны, наши европейские праотцы, люди второго мира, после гибели первого, были хуже дикарей – одичалые.

 
Робок, наг и дик скрывался
Троглодит в пещерах скал…
Плод полей и грозды сладки
Не блистают на пирах,
Лишь дымятся тел остатки
На кровавых алтарях.
 

Но пришла Деметра, – плод полей заблистал, и алтари от крови очистились.

Мир и хлеб, – этими двумя дарами все еще живо человечество; с ними все еще святая Европа – святая Деметра. Люди поклонились ей первой, сначала в зверином образе Стэатопиги, Тучнозадой, а потом в человеческом – Брассемпуйской пещерной «Изиды»; и, может быть, еще не умея молиться устами, уже молились ей сердцем. И, если бы мы не одичали хуже наших Ледниковых праотцев, то могли бы и мы повторить вавилонскую молитву Матери, одну из древнейших человеческих молитв:

 
Всемогущая Царица милосердная Заступница,
Нет иного прибежища, кроме тебя!
(Д. Мережковский. Тайна Трех, 315)
 

XXVII

Сцена «пришествия» – последняя в Елевзинской трагедии. Кажется, после нее бóльшая часть зрителей уходит из храма, и остаются в нем только посвященные третьей степени, «лицезрители», epoptoi: первая степень – «очищение», katharsis; вторая – «посвящение», myesis, третья – «лицезрение», epopteia (G. Anrich, 25). В опустевшем храме, «лицезрители» совершали обряд «Сошествия в ад», katabasis eis Haidou (P. Foucart, 1893, p. 66): вслед за Деметрой, «деметрии» – заживо умершие, – «умереть, значит быть посвященным в Великие Таинства» (Ad. Jacoby, Die antike Mysterienreligionen und das Christentum, 17), – нисходили в Ад, так же, как некогда Орфей, а потом Пифагор, Виргилий, Данте; и пройдя через «круги» или «пещеры» Ада, изображенные тут же, в Телестерионе, или в нижнем, подземном святилище, вступали в «Обители блаженных», где, может быть, и совершалось причащение «кикеоном», kykeôn – смесью молока, меда, муки, сыра, корицы, винограда и смокв, – кормление новорожденных в вечную жизнь, молоком матери, – «обетованной, молоком и медом текущей земли» (Porpher, Vita Pythag., 34–35).

XXVIII

Что «испытывали», по слову Аристотеля, елевзинские лицезрители, при «сошествии в ад», видно из намеков Плутарха: «слово и дело сходствуют в таинствах»; «умирать», «кончаться», teleutân и «посвящаться», teleusthai. Долгие сначала блуждания (может быть, в лабиринт подземных пещер) – бесконечные во мраке ходы; перед самым концом, страх, трепет, дрожание, холодный пот, ужас… И вдруг – Свет… ясные луга с хорами и плясками… видение богов… «Там человек, увенчанный, живет со святыми и видит на земле толпы непосвященных, валяющихся и давящих друг друга во тьме, в грязи, в медленных страданиях от страха смерти и неверия в блаженство загробное» (Plutarch., de immortalite animae. – P. Foucart, ed. 1893, p. 56).

Эти ясные луга – Низейские, те самые, где Кора собирала цветы, в Атлантиде Золотого века, в земном раю.

XXIX

В южно-италийских городах IV–V века до Р. X., когда процветали здесь пифагорейские, связанные с Елевзисом, тайные общества, а также на о. Крите, в Елевферне (Крит – родина всех древнейших, может быть, Средне-Атлантических таинств), найдены так называемые «Орфические скрижальцы», lamellae orphicae, тонкие, свернутые в трубочку, золотые листики в шестигранных цилиндриках, подвешенных на золотой цепочке, как талисманы, к шее покойников, или положенных им под руку.

Листики исписаны такими же, как в египетской Книге Мертвых, заклятьями для благополучного, по загробным мытарствам, прохождения души. В надписях, вверенных тайне гроба, никем из живых не читаемых, легко могли сохраниться нашептывания на ухо елевзинским лицезрителям, при «сошествии в ад», «неизреченные» слова, aporreta, a значит, и до нас могли они дойти в таинственном шелесте этих золотых листьев с Древа Жизни, упавших в могильную ночь.

 
Там, в обители Ада, обретешь ты по левую руку
источник и рядом белый кипарис; бойся к нему подходить.
Там же и другой источник – студеной воды, текущей из Озера Памяти.
Стражам, его стерегущим, скажи: «я – сын Земли и неба многозвездного; знайте: я, как и вы, рода небесного.
„Жажду, умираю от жажды“! Дайте же мне студеной воды из Озера Памяти.
И дадут тебе испить из Божественного Источника, и с полубогами будешь царствовать.
(P. Foucart, od. 1893, p. 67)
 

Это надпись на петилийской, у Сибариса найденной скрижальце. „Даруй тебе Озирис студеной воды“, – повторяется часто и в других южно-италийских гробничных надписях того же времени, IV–V века.

„Жажду, умираю от жажды“, – этому как будто отвечает: „Жаждущий пусть приходит, и желающий пусть берет воду жизни даром“. – „Кто жаждет, иди ко Мне и пей“. – „Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек“ (Откр. 29, 17. – Ио. 7, 37; 4, 14).

Вот о какой воде шелестят нам золотые листья над Озером Памяти.

XXX

 
Когда покинет душа твоя свет солнца, гряди одесную, как подобает мудрому.
Радуйся, невыносимое вынесший, сделавшийся богом человека, в молоко матки упавший козленок!
Радуйся, радуйся! Гряди одесную к святым лугам и рощам Персефоны!
 

сказано в надписи на елевфернской скрижальце. Что за грусть в этом „радуйся“! Точно и здесь, в светлом Элизии, темная дымка заволакивает все. Да и в той петилийской надписи, как жуток „белый кипарис“, точно поседевший – от какого ужаса?

 
„Чистый от чистых, гряду я к тебе, Царица подземная, и к тебе Евклис, Евбулей, и к вам, все боги подземные.
Ибо некогда и я хвалился тем, что рожден от вашего рода блаженного, но Парка и прочие боги бессмертные смирили меня звездно-блистающим громом.
Излетел я из страшного круга, многострадального, и быстрой стопою вступил в желанный венец…
Счастлив, о, счастлив ты, сделавшийся богом из смертного, в молоко матки упавший козленок“! —
 

сказано в другой петилийской надписи (P. Foucart, 67).

Вспомним Аттиса, „Пастыря белых звезд“, белых коз – душ человеческих, у Млечного Пути, Галаксии: души, вслед за Пастухом своим, нисходят на землю – рождаются – падают в земные тела, а выходя из них, умирая, возвращаются туда, откуда пришли – падают обратно в Млечный Путь – в молоко матери – Небесной-Подземной, Урании-Хтонии: „путь вверх и вниз – один и тот же путь“. Вот что значит „в молоко матки упавший козленок“, и елевзинское причастие кикеоном – молоком с медом, пищею новорожденных – воскресших в вечную жизнь (Dietrich, 35. – Reinach, 35. – Carcopino, 313).

Первые христиане, как мы узнаем от бл. Иеронима и Тертуллиана, сохранили то же причастие: „Трижды погружаемся в воду купели и, выйдя из нее, вкушаем смесь молока с медом, lactis et mellis concordiam pregustamus“ (St. Hieronym., Altercatio Lucif. et orthodox. – Tertuil. de corona militis, III).

Это и значит: сколько бы горчицей ни мазали грудь языческой матери, помнят христианские младенцы молока ее сладчайший мед.

XXXI

„Свечение“, photismos, так называлось то, что происходило в Елевзинских таинствах, после „сошествия в ад“ (Fracassini, 56). Здесь уже начинается вторая Дионисова часть мистерии, но, так как нельзя понять первой без второй, скажем о ней кое-что заранее.

После „сошествия в ад“, все огни в святилище гасят, и оно погружается в мрак. Множество вышедших из него давеча, после трагедии, стоит извне и пристально, молча, затаив дыханье, смотрит на громаду его, угольно-черную в звездном небе, где, в наступившей тьме осенней ночи, белее течет Молоко Матери – Млечный Путь. В замершей толпе такая тишина, что слышно стрекотанье кузнечиков в поле, кваканье лягушек на Ритийском болоте-озере (Rheitoï), и где-то очень далеко однозвучно-жалобный крик ночной птицы, как плач Деметры над Корой. Вдруг, точно искорки по угольно-черной, истлевшей бумаге, начинают бегать в святилище огни, красные от факелов, белые от лампад и светильников; все больше, больше, ярче, ярче, – и в бесчисленных огнях, сияет весь храм, как солнце в ночи: „Елевзинские ночи светлее солнца сияют“ (Foucart, 57). Кажется, вся великая равнина Елевзиса, от Саронийского залива до темных Дафнийских ущелий, озарена, как зарей, розовым заревом. Свет ярчайший изливается из круглого фонарика – „ока“, opaion, – в крыше анактора, Святого святых, куда не входит никто, кроме иерофанта, и где хранятся святыни, hiera – „грубые древесные пни, без всякого образа, sine effigie rudi ligno et informi“, облеченные в великолепные, с драгоценными каменьями, ткани. Их-то и показывает – „являет“ – иерофант лицезрителям издали, сквозь открытые двери анактора, в минуту Елевзинского „свечения“ (Claudian., de raptu Proserpin., v. 8. – P. Foucart, ed. 1914, p. 400, 410, 411. – Tertullian., Apolog. 16 et Acv. nat., I, 12).

В ту же минуту открываются внизу двери телестериона, и толпа входит в него, все такая же благовейно-безмолвная. Иерофант из незапамятно-древнего рода Евмолпидов, Благогласных (по-египетски makrooun, „обладающий чародейственною силою голоса“), в златопурпурной, длинно-влачащейся ризе, величавый старик, взойдя на помост, высоко подымает и показывает молча безмолвной толпе „сию великую, дивную и совершеннейшую тайну лицезрения, epoptikon mysterion“, – „Свет Великий“, phôs mega – „срезанный Колос“, tetherismenon stachyn (Philosophoum., V, 1. – Foucart, 433. – Plutarch., de profet, in virt., 10).

 
Радуйся, Жених,
Свет Новый, радуйся!
Chaire nymphie,
Chaire neon phos!
 

восклицает толпа в священном ужасе, падая ниц (Clement Alex., Paidag. I, VI, 1, 27, 29; 30. – Protrept., XI, 114. – Firmic. Matern., de errore profan. relig., 19. – Fracassini, 56).

XXXII

Срезанный колос для египтян – Озирис. „Ставят они и доныне, во время жатвы, первый сноп в поле и бьют себя в грудь, взывая с плачем к Изиде“, – сообщает Диодор (Diodor., I, 14). Плач над срезанным Колосом – плач над умершим Сыном Земли Матери. „Я – Озирис, я – Непра (бог пшеницы), пожатый серпом“, – сказано в надписи на одном саркофаге Среднего Царства (A. Morel. Mysfères Egyptiens, 1911, p. 5), и в Книге Мертвых: „Плоть твою люди вкушают, дышат духом твоим, Озирис“.

Вот тайна Елевзинского Колоса – бог умирающий, чтобы воскресить мертвых. „Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода“ (Ио. 12, 22).

Мертвый, опущенный в лоно земли, выходит из нее, оживает, как семя, упавшее в борозду. В г. Сикионе, в здании, называемом Nymphon, где совершались женские таинства, родственные, должно быть, тэсмофориям, изваяния трех великих подземных божеств – Диониса, Деметры и Коры, погруженные в землю, возвышали над нею только перси и голову, как мертвецы, из земли восстающие (Pausan., II, 11, 5), а в росписи на одной греческой амфоре, Кора-Жатва – выходит из земли, простирая, как бы с мольбою, руки к стоящему перед ней с земледельческим заступом, юноше (Harrison, Prolegom., 280). Это значит: не только боги помогают людям в победе над смертью, но и люди – богам.

Тайну Елевзинского Колоса понял Еврипид:

 
…Жизнь необходимо,
Как спелый колос, пожинать; то быть,
А то не быть поочередно.
(Eurip., Hypsip. fragm., 757, ed. Nauck)
 

Понял и Гете:

 
И доколе не постигнешь
Этих слов: „Умри и будь“,
Темным гостем будешь в мире
Проходить свой темный путь.
 

Что же значит „Колос – Свет Великий“, понял Гераклит:

„Человек, в смертную ночь свет зажигает себе сам“. – „Умирая потухает; оживая, возжигается из мертвого. Спит, с очами потухшими, а проснувшись, возгорается из спящего“. – „Мир – огонь вечно-живой pyr aeizon, то возжигаемый, то угашаемый“. – „После смерти, людей ожидает то, на что не надеются, о чем и не думают“. – „Если не будете надеяться, то не найдете нечаемого, недосягаемого и непостижного“. (Heracilit., fragm. 26, 27, 91. – Clement Alex., Strom., V. – Schelling, Ueber die Gotth. v. Samothr. 73.)

Это и значит: „умереть – быть посвященным в Великие Таинства“.

Лучше же всех понял тайну Колоса ап. Павел: „Что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь голое зерно… Но Бог дает ему тело, какое хочет, и каждому семени – свое тело… Так и при воскресении мертвых: сеется в тлении, восстает в нетлении; сеется в уничижении, восстает в славе; сеется тело душевное, восстает тело духовное… Когда же тленное сие облечется в нетление, и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Смерть! где твое жало? Ад! где твоя победа?“ (I Кор. 15, 36–57.)