Текст книги "Изнанка мира (Фантастические были)"

Автор книги: Дмитрий Сергеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Потом он погрузился в мутную воду залива, к самому дну, и, поспешив в лабиринт, забрался в самую его глубину. Но ему не спалось. Не переставало ныть искалеченное щупальце. В сознании снова и снова всплывали виденные днем картины. И едва сон подступил к Фобосу, как он увидел лежащую на дне Айю. Вдруг ее неподвижное тело встрепенулось и начало медленно всплывать. Вот Айя перевернулась в то положение, в котором обычно двигаются двуножки, и пошла в воде, не касаясь дна. Фобос хотел было плыть за ней, но что-то случилось с его телом – оно стало необыкновенно тяжелым, тянущим ко дну. Он отчаянно пытался всплыть, но не мог и в конце концов с трудом пополз, цепляясь за зыбкий песок. Айя вдруг обернулась и, увидев его, пронзительно завизжала. В это время откуда-то из-за нее появилось ярко светящееся пятно и, быстро увеличиваясь в размерах, сопровождаемое сделавшимся оглушительным визгом, понеслось на Фобоса. Еще чуть-чуть, и оно страшно лопнет, всколыхнув воду, и части могучего тела полетят во все стороны, как летело оторванное щупальце.

Фобос проснулся. Где-то вдали забрезжил слабый свет. Неужели уже наступило утро? Но если бы даже и так, свет снаружи не смог бы проникнуть сквозь каменные стены и ломаные линии тоннелей. Фобос насторожился и стал медленно продвигаться вперед. Свет становился ярче. Наконец, завернув в самый длинный коридор, Фобос увидел сначала множество одинаковых силуэтов, а потом узнал в них покрытых панцирями и тяжело ступающих по дну двуножек. Кажется, они тоже увидели его. Фобос быстро попятился и, оказавшись на перекрестке, проворно развернулся. В то же время с другой стороны вода посветлела. Фобос метнулся в самый темный проход, но на очередном перекрестке снова наткнулся на яркий свет и движущиеся вдали фигурки. Их было много, они были всюду, лабиринт просто кишел ими. И Фобос знал, что у них есть оружие, способное поразить его. Знал он также, что есть в одном из дальних ходов лабиринта трещина, ведущая наружу, да только ему ни за что не пролезть в нее. Но ход к ней был еще свободен, и Фобос на полной скорости мчался туда. А далеко позади что-то гудело и сверкало. Вот! Вот она, трещина, в которую никогда не пролезть хозяину лабиринта со всеми его щупальцами!

Фобос ринулся к ней и, отчаянно разламывая ее осыпающиеся вниз края, стал втискиваться между неровными шершавыми стенками, забираясь все глубже и глубже. На середине пути он застрял и начал задыхаться. Но отчаянно двигаясь и обдирая бока о твердый камень, он все же осыпал вниз значительную часть прижимавшей его стены и снова упорно полез вверх. Наконец, из последних сил выбрасываясь наружу, Фобос обломил верхние края трещины.

Только теперь он почувствовал, как болит его поврежденная конечность. Но это не имело никакого значения в сравнении с тем, что теперь он был свободен и мчался прочь от опасного места. Но куда? В лабиринте был его дом. Он жил там вечно. А эти немощные жители берега вторглись в его владения и гонят его. Нет, он не отдаст свой лабиринт! Фобос помчался туда, где находился вход в его убежище, и, приближаясь, увидел, что поверхность воды над входом ярко светится, очерчивая темные корпуса крупных плавающих раковин, от которых вниз, к лабиринту, тянулось множество длинных щупалец. Фобос не знал их точного предназначения, но догадывался, что они помогают двуножкам находиться под водой. Устремившись к шлангам, Фобос стал захватывать целые пучки их и разрывать. Оторванные концы, выпуская воздух, падали вниз. А из свисающих сверху обрубков вырывались целые потоки воздушных пузырей. Они окутывали тело Фобоса и приятно скользили по незащищенному панцирем животу. Он, удерживая оборванные шланги в натянутом положении, резко всплывал, затем свободно падал вниз и тут же всплывал в другой стороне. Так он раскачивался в россыпях поблескивающих пузырьков, и его все больше охватывал азарт. Вдруг, совершенно забыв о боли, тоске и опасности, он ощутил небывалый прилив бодрящей легкости и радости. В какой-то момент упругие шланги показались ему щупальцами похожих на него существ. Но среди игры неестественного света и буйства воздушных струй вдруг возник падающий продолговатый предмет. Фобос лишь замедлил движение, пропуская его мимо. И в это время темный предмет лопнул, сотрясая окрестности. Шланги, удерживающие Фобоса, оборвались, и, на мгновение повиснув на последнем уцелевшем, Фобос ощутил острую боль в животе. Изогнувшись, он увидел в своем белом гладком брюхе огромную рваную рану, из которой, затемняя воду, густо сочилась черная кровь. Последний шланг лопнул, не выдержав повисшей на нем тяжести. Фобос, распластавшись, медленно пошел вниз. В его помутившемся сознании вдруг необычайно ясно всплыл большой освещенный грот. Он увидел огромных существ с длинными крепкими щупальцами, услышал их голоса. Потом видение исчезло. Тело Фобоса начало неметь, и боль ушла. Теряя ощущение пространства, Фобос камнем шел ко дну, как те маленькие двуножки из тонущего судна, как растерзанные береговые жители из перевернутой маленькой ракушки, как безжизненное тельце Айи. И он уже не испытывал ни ненависти, ни злобы, ни обиды. Ему было всех их жаль. А вверху, медленно удаляясь, мерк свет.

ТОЧКА ВОЗВРАТА

I

Евгений сосредоточенно накладывал мазок за мазком, проявляя на полотне изображение угрюмого длинноволосого человека, стоящего на фоне толпы, сгрудившейся под черно-красным флагом. На дальнем плане зыбко прорисовывался знакомый силуэт собора.

В большом зале, оборудованном под мастерскую художника, царила тишина. С утра Охрин, задрапировав беспорядочно расставленные по помещению мольберты, решил наконец изменить довлевшей над ним тематике и дописать некогда начатую, а затем надолго брошенную картину. Работа пошла, но Евгений знал, что к вечеру все может вернуться на свои места, и картина вновь останется незавершенной, а потому торопился и изо всех сил старался не отвлекаться.

Антон Светлый, местный поэт, пришел как всегда без предупреждения. Но Евгений был рад ему, тем более что Светлый не требовал к себе особого внимания и не обижался, если Евгений в его присутствии продолжал работать. Антон лишь на несколько секунд приблизился к полотну и как бы между прочим осведомился:

– Это кто ж такие?

– Анархисты у Казанского, – не отрываясь от работы, ответил Евгений, он оставил центральную фигуру картины до ухода Антона и переключился на доработку антуража. – Я их набросал во время последней поездки в Петербург, но до сих пор не могу закончить.

– Сочувствуешь анархистам? – удивился Светлый.

– Совсем не обязательно. Мне вообще интересны люди. Посмотри, какая фактура лица, какое выражение!

– А я уж думал, ты теперь пишешь исключительно на одну тематику, и все остальное тебя просто не интересует.

– Только не начинай меня снова воспитывать. Мы с тобой это уже проходили.

Возникла продолжительная пауза.

– Знаешь, – переводя разговор на другую тему, снова заговорил Светлый, – с тех пор, как у нас все перевернулось, мне периодически снится гражданская война. И, представь себе, в этих снах я всякий раз воюю за красных. Проснусь, думаю – почему? Все равно лет через восемьдесят их идеи потерпят крах, революция и все, что с ней связано, будет осуждено, народ станет голосовать за белых. Потом снова усну – тот же сон, и я снова воюю за красных. Из пулемета по белым строчу, строчу… Не знаешь, почему это?

– Революционные гены, наверное, покоя не дают, – продолжая работать кистью, ответил художник.

– Нет, серьезно.

– Не знаю, – Евгений положил крупный мазок и понял, что ошибся. – Слушай, отстань от меня со своими красными, белыми. Тебе думать больше не о чем?

– Ну вот ты на моем месте за кого воевал бы?

Евгений снова неточно положил мазок, смазав деталь на полотне. Лицо его нервно передернулось, и он изо всей силы запустил кистью в дальний угол комнаты. Кисть ударилась о стену и отскочила, оставив на ней яркий багровый след.

– Ты можешь две минуты помолчать в конце концов?! Чего ты ко мне пристал со своей гражданской войной?!

– Ладно, не злись. По-моему, твое затворничество тебе не на пользу. Нервным ты стал в последнее время, совсем издерганным. Сделал из себя мученика! – Светлый и сам вдруг разозлился. – Признайся, что ты сознательно истязаешь себя и, может, даже упиваешься этим, находишь в этом источник вдохновения, оправдания для самого себя… – Антон осекся, встретившись взглядом с Евгением.

– Ладно, сказал тот, – замнем, а то поссоримся. Почитай лучше что-нибудь из твоих новых стихов.

– Ты действительно хочешь послушать?

– Почему бы и нет?

Антон встал, сосредотачиваясь, прошелся по комнате, остановился у окна и, глядя во двор, стал читать:

 
И ночь прожить – не поле перейти,
Когда враждебна каждая песчинка,
И целый мир с отвратною начинкой,
А мысль подла – она уже в пути…
 

Читая, Антон наблюдал, как за окном в песочнице играли дети, и девочка с рыжими, связанными синей лентой волосами, пыталась строить какое-то сооружение, но песок всякий раз предательски осыпался.

 
…И вот ты камнем падаешь с моста
Под поезд в точно выбранное время.
Зачем душе твоей такое бремя?
Закрой глаза и досчитай до ста…
 

Девочка за окном снова терпеливо возводила домик и уже дошла до крыши, но крыша вдруг обрушилась, увлекая за собой стены.

 
…И не ходи под утро в синем платье
Туда, где слышен гул и льется свет,
Ну кто поймет, что это не расплата
За те грехи, которых просто нет?
 

Наконец терпенье девочки лопнуло, и она сердито ударила совком по неподатливому строению, почти сравняв его с землей.

 
…Часы стучат. Становится виднее,
Но так тревожно, будто неспроста.
На стуле платье новое синеет…
Закрой глаза и досчитай до ста!
 

Художник слушал внимательно, слегка сощурив глаза.

– Ну как? – спросил Антон, сделав выжидательную паузу.

– Честно?

– Разумеется.

– Так себе. Только я не понимаю, зачем тебе понадобилось эксплуатировать эту тему, и почему сейчас ты выбрал именно это стихотворение. Ты хочешь меня задеть как-то, о чем-то мне напомнить? – в голосе Евгения появились задиристые нотки.

– Ну что ж, если ты сознательно идешь на откровенный разговор, я отвечу тебе, – принял вызов Светлый. – Ты сам зациклился на этой теме. Тебя никто и ничего больше не волнует. Эти твои анархисты – просто блеф. Ты всегда пишешь одно и то же. Я это знаю наверняка.

– Ну-ну, – в глазах художника появился недобрый блеск.

– Вот! – Антон сорвал драпировку с ближайшего мольберта.

На полотне показалось лицо молодой женщины с большими, широко раскрытыми глазами, в окружении зыбких разноцветных огней на фоне расплывчатых, словно набегающих рельсов и шпал.

– Вот! – крикнул Антон, переходя к следующей картине и сдергивая с нее покрывало.

На картине была та же женщина. Она, упершись ладонями в сплошную каменную стену, как-то испуганно смотрела с полотна.

– Вот! – снова крикнул Антон, проходя дальше.

– Остановись! – скомандовал Евгений предупреждающим тоном.

Светлый остановился, но не замолчал.

– Ты зациклился и потому не можешь нормально жить и работать. Когда ты последний раз выставлял свои картины? И сам, наверное, уже не помнишь. Все это потому, что она погибла. А погибла она потому, что ты ей ничего не объяснил. Она так и ушла, считая тебя негодяем. Не смотри на меня так. Я говорю это не потому, что решил тебе досадить, а потому, что хочу тебе помочь. Ты должен ее увидеть, и тебе сразу станет легче.

– Не понял. Вернись на две фразы назад, – Евгений пытался надеть на лицо циничную маску.

– Я повторю: ты должен увидеть ее и все объяснить.

– Приехали, – Евгений медленно опустился в кресло.

– И я знаю, кто тебе может помочь.

– Ты, конечно.

– Не только. И даже не столько я… Короче говоря, есть такой человек. Ты можешь называть его экстрасенсом, гипнотизером, шарлатаном – кем угодно. Но сам он считает себя медиком, доктором, психотерапевтом.

– «Я поведу тебя к врачу, – сказал мне лучший друг», – нараспев продекламировал Евгений.

– Ты можешь смеяться сколько угодно, но прошу, дослушай до конца. Я не знаю методику его манипуляций. Может быть, это гипноз, может, мистика, какое-то общение с духами, но он считает, что отправляет людей в их прошлое. И это очень похоже на правду. Я бы не стал тебе рекомендовать, если бы сам не попробовал. Могу сказать лишь одно: это не сон, это явь. И ты можешь встретиться с ней. Думаю, тебе это просто необходимо.

– А теперь послушай, что я тебе скажу, – лицо Евгения стало снова серьезным и сосредоточенным, – сначала ты очень удивил меня, а потом немножко заинтриговал. Но если я пойду к твоему экстрасенсу, то, во-первых, из праздного любопытства, ибо единственное чудо, с которым мне приходится соприкасаться в жизни, это чудо творческого вдохновения, и мне было бы интересно соприкоснуться с какими-то иными, пусть даже кажущимися чудесами. А во-вторых, я готов пойти тебе навстречу, чтобы ты больше никогда не возвращался к этой теме. Слышишь, никогда…

II

Они вошли во дворик старого двухэтажного дома, расположенного почти на самой окраине их небольшого городка. Такие дома должны подлежать сносу. Но во дворе его, усаженном раскидистыми тополями, было довольно уютно.

– Сюда, – сказал Светлый, пропуская Евгения в полутемный подъезд.

Пройдя вслед за художником, он постучал в ветхую ободранную дверь на первом этаже.

– К нам пациенты! – воскликнул плотный среднего роста мужчина лет сорока, открывая дверь.

– Да-да, я вас помню, – сказал встретивший их в квартире худощавый лысый человек в белом халате, прежде чем Антон успел открыть рот. – А это и есть тот самый ваш приятель? Очень хорошо!

Он подошел к длинному столу, застланному серым покрывалом, под которым невнятно прорисовывались очертания каких-то предметов, открыл замасленную старую тетрадь и спешно стал просматривать разноцветные записи.

Помещение со скрипучим деревянным полом и единственным, дававшим явно недостаточно света окном, выходящим на улицу, Евгению не понравилось. К тому же у художника появилось стойкое неприятное предчувствие.

– Это и есть врачебные апартаменты? – недовольно спросил он своего приятеля.

– Знаешь, – ответил тот, – мы договорились, я тебя привел, дальше решай сам. А я, пожалуй, пойду. Думаю, мое дальнейшее присутствие здесь совсем не обязательно.

И он вышел.

– Драпов Генрих, ассистент, – протокольно представился плотный человек, подойдя к пациенту, – а это наш доктор, – Драпов сделал представляющий жест рукой, широко улыбнулся и, словно спохватившись, поспешил добавить: – Шурин…

– Ваш? – сухо осведомился Евгений, не дав ему договорить.

– Кто?

– Шурин.

– Да нет…

– А чей?

– Ничей. Фамилия у него Шурин, – с легким раздражением в голосе объяснил ассистент.

– А-а, – протянул художник, продолжая брезгливо осматривать помещение.

Он почувствовал себя довольно неловко, точнее нелепо, и подумывал, не пора ли ему ретироваться. Но какое-то смутное чувство, вызванное не то обещанием, данным Антону, не то неиссякшим еще любопытством, не то тайной надеждой на обещанное чудо, не позволяло ему этого сделать.

– Простите, ваши имя и фамилия? – доктор с тетрадкой подошел к клиенту.

– Евгений Охрин, – угрюмо ответил тот.

– Запишите, – доктор передал тетрадку ассистенту и жестом предложил клиенту сесть на стул.

Сам он расположился в старом жестком кресле и заговорил так, словно продолжил некогда прерванный разговор:

– Так вот, избавить вас от ваших навязчивых воспоминаний и тяжелых размышлений, думаю, можно. И сделать это можно именно с помощью нашего метода, который я называю неординарной психотерапией. Вы можете верить или не верить в то, что я вам скажу по поводу моего метода, но, думаю, для вас важен результат, а не подоплека.

Доктор сделал паузу, внимательно посмотрел на клиента и продолжил:

– Принцип прост. Я возвращаю вас в прошлое, связанное с вашими навязчивыми идеями, и даю вам возможность решить вашу проблему. Вы, наверное, читали фантастические произведения или видели фильмы о путешествиях во времени с помощью каких-то машин. Так вот, все это чепуха, никакая машина сама по себе не может ничего перемещать во времени, ибо время нематериально, чего бы там на этот счет ни говорили. Путешествовать во времени можно, только используя потенциал человеческой психики, ее особую энергию. Я понятно говорю?

– Понятно. Но хотелось бы конкретнее, поменьше теории.

– Так вот, ваши воспоминания служат определенного рода энергетическими волнами определенной частоты, настроившись на которые, можно переместиться в конкретную точку, имеющую определенные координаты в пространстве и времени. Короче говоря, вы возвращаете меня в мое прошлое с помощью гипноза. Перейдем же к делу.

– Но если вы склонны считать это всего лишь банальным гипнозом, то у вас есть основания сомневаться в результате.

– Не беспокойтесь, доктор, я уже так увлекся предстоящим путешествием, что буду рад и тем эмоциям, которые смогу испытать во время вашего необыкновенного сеанса. Я ведь художник, а художник всегда нуждается в свежих ярких впечатлениях. Я понятно говорю?

– Вполне. Но все же я хотел бы, чтобы вы настроились на лечебный эффект.

– Я постараюсь сделать все от меня зависящее.

– И еще надо выполнить одну меру предосторожности. Когда вы почувствуете, что вам пора возвращаться, а вы обязательно это почувствуете, отойдите от того, кто будет там находиться рядом с вами, на пять шагов.

– Существует какая-то опасность?

– Нет, не думаю. Но все же лучше перестраховаться. Договорились?

– Конечно.

Доктор встал и, повернувшись к длинному столу, сдернул с него серое покрывало. Под ним оказались разнообразные атрибуты средневекового алхимика: большая стеклянная колба, рядом несколько поменьше, спиртовка, щипчики, пузыречки и коробочки с разноцветными жидкостями и порошками.

– Вам придется лечь, – сказал Шурин, указав на стоявшую у стены раскладушку, покрытую кожаным матрасом.

– Почему на раскладушку? – с иронией в голосе спросил Охрин. – Экзотика?

– Она подходит нам по габаритам, – ответил вместо доктора ассистент. – Специального оборудования мы еще не приобрели.

Евгений неуверенно сел на край кожаного матраса. В это время входная дверь отворилась, и в нее протиснулся седой человек преклонного возраста.

– Мне назначено, – нерешительно сказал он.

– Да-да, я вас помню, – кивнул ему доктор Шурин. – Ваша фамилия, кажется, Стрельцов?

– Стрельнов.

– Пройдите на кухню – там тоже есть оборудование. Посидите пока, сосредоточьтесь, настройтесь…

Стрельнов скрылся в дверном проеме.

– Старику-то зачем понадобились ваши сеансы? – спросил художник скорее из стремления как-то унять одолевавшее его волнение, чем из любопытства.

– Партизан, – охотно объяснил ассистент. – Разведгруппа у них там погибла. А обстоятельства таковы, что его, Стрельнова этого, могли заподозрить в предательстве. Вот запереживал он на старости лет, затосковал. Хочет вернуться, чтобы объяснить им, ну, этой разведгруппе, доказать… Да вы ложитесь, ложитесь…

Евгений лег на спину и, скосив глаза, стал наблюдать за манипуляциями доктора и его ассистента.

– Не беспокойтесь, – сказал Драпов, извлекая из металлической коробки большой стеклянный шприц, – все стерильно.

– Это еще зачем? Вы что, будете делать мне укол?

– Без этого никак нельзя, – поспешил успокоить пациента Шурин.

– Но меня об этом не предупреждали, – еще больше забеспокоился художник.

Доктор и ассистент дружно промолчали. Теперь из беспомощного лежачего положения Евгению Охрину все виделось иначе, все казалось тревожным и подозрительным – прямо хоть вскакивай и беги. Помещение со всей его обстановкой вдруг стало казаться средневековой пыточной, доктор – жестоким и коварным инквизитором, а ассистент – закоренелым убийцей. Теперь художнику стало совершенно ясно, зачем на раскладушке лежал кожаный матрас – чтоб следов крови не оставалось, смыл – и все.

«Спокойнее, спокойнее, – мысленно приговаривал он, – не стоит давать волю нездоровой фантазии. Эдак можно себя до истерики довести, а потом самому же будет неловко».

– Все должно быть хорошо, – сказал доктор, наезжая на раскладушку нелепым агрегатом на тонких, широко поставленных ножках. Агрегат состоял из огромною числа больших и маленьких проволочных рамок, среди которых втесался подвешенный на прочной нити или тонкой проволоке стеклянный шар величиной с небольшой мячик.

– Сначала выпейте вот это, – Драпов приподнял одной рукой голову художника, другой поднес к его рту граненый стакан с фиолетовой, похожей на чернила жидкостью.

Евгению снова стало не по себе. «Что ж, если решился, надо идти до конца», – обреченно подумал он и, отняв у ассистента стакан, залпом выпил его содержимое. Сразу стало холодно. Тело пронзила мелкая дрожь, и все вокруг приобрело какие-то зыбкие очертания. Художник вопрошающе посмотрел на доктора.

– Все должно быть хорошо, – утвердительно кивнул головой Шурин, выглядывая из-за вращающихся рамок.

– Теперь давайте вашу вену, – Драпов поднес к руке Охрина большой шприц с бесцветной мутной жидкостью.

– Одноразовых шприцев у вас нет, что ли? – нервно спросил Евгений, приподнимаясь.

– Такого размера нет, – почему-то довольно ответил ассистент и нажатием ладони уложил пациента обратно. Затем ввел длинную иглу.

– Думайте о вашей проблеме, – низким тягучим голосом говорил доктор. – И не забудьте отойти на пять шагов.

Его рот, увеличенный висевшим напротив лица стеклянным шаром, казался огромным, а выглядывавшие из-за шара глазки несоразмерно маленькими, как у бегемота.

– Ду-май-те о ва-шей про-бле-ме… – повторял гигантский рот.

– Если бы я мог о ней не думать, – с трудом ответил художник, чувствуя, что начинает терять дар речи.

«Накачали наркотиками, – вдруг прорезалась в его сознании четкая и ясная мысль. – Ну конечно! Как можно было сразу не догадаться!». – Он повел отяжелевшими глазами и увидел, как ассистент вороватой, танцующей походочкой подошел к столу и, укладывая шприц, как-то подленько улыбнулся. Евгений посмотрел на доктора. Стеклянный шар злорадно оскалился. Художник вытянул вперед руку с растопыренными пальцами, пытаясь приподняться и дотянуться до Шурина.

– Ах вы… наркомафия! – преодолевая сопротивление собственного языка, еще успел выдавить из себя пациент, и его рука со шлепком безжизненно упала на кожаный матрас.

III

Сначала это было похоже на сон. Он стоял у ее дома, напротив ее подъезда. Был вечер, и в ее окне с задернутой кружевной занавеской горел свет. Постепенно все вокруг приобретало более реальные очертания. В какой-то момент ему показалось, что сном было его приключение с экстрасенсом, и в действительности он просто пришел к дому, в котором она когда-то жила, чтобы утешить себя воспоминаниями. И только знакомая кружевная занавеска, которой теперь на этом окне быть не должно, свидетельствовала о том, что происходит нечто нереальное. Евгений, задыхаясь не то от волнения, не то от быстрого подъема по лестнице, позвонил в ее дверь. Дверь отворилась и… Да, это была Инна. Евгений смотрел на нее не отрываясь, боясь, что она сейчас исчезнет, и он проснется у себя дома или на раскладушке у доктора Шурина, впрочем, не важно где, главное, что все вокруг в одно мгновение может исчезнуть, и он уже никогда не увидит ее и не скажет всего, что хотел сказать.

– Я хочу тебе объяснить, – начал он, нарушив молчание. – Я должен тебе объяснить.

– Ты пришел только за этим? – тихо спросила она, и в глазах женщины появилось выражение разочарования.

– Нет-нет, не только…

– Тогда входи.

Он вошел не только в до боли знакомую квартиру с той неповторимой аурой, которую каждый человек создает в своем жилище своим присутствием, своей сущностью и всей своей жизнью. Он вошел в еще не столь отдаленное, но уже столь неповторимое, невозвратимое прошлое.

– Я все-таки должен объяснить, – снова начал он, опускаясь возле нее на диван и чувствуя, как неумолимо быстро уходит отведенное ему время.

– Может, мы сейчас не будем говорить о плохом, – попросила она. – Может быть, как-нибудь потом?

– Хорошо, – неожиданно для себя согласился Евгений и с удивлением понял, что ему совсем не хочется говорить о том, зачем он пришел.

– Ты здесь, и это главное, – сказала она.

Они немного помолчали, выжидающе глядя друг на друга.

– Я напою тебя чаем, – вдруг спохватилась она и впервые за это время улыбнулась.

Они просто пили чай, просто смотрели в глаза друг другу и просто говорили. Ни о чем. Но к ним медленно и неотвратимо возвращались едва было не утраченные чувства.

Вдруг Евгений ощутил сильное головокружение и странное онемение в теле. «Пора», – мелькнула мысль. Он быстро встал и сделал пять шагов, Потом на всякий случай еще один. Его ошибкой было то, что он пошел в сторону выхода.

– Постой! – крикнула Инна, срываясь с места. – Ты что, уходишь?

– Сейчас, подожди… – растирая ладонью висок, Евгений пытался унять одолевшую его головную боль.

Инна крепко вцепилась руками в ткань его одежды.

– Куда ты? Ну что случилось? Что? Евгений попытался отнять ее руки, но она так крепко сжала пальцы, что это оказалось невозможным. В глазах художника завертелись большие концентрические круги. Руки Инны неожиданно сделались большими и сильными. Впрочем, это уже были не ее руки.

«Ты не отошел от нее! Ты не отошел от нее!» – неистово кричал доктор Шурин, приподнимая Евгения с раскладушки и тряся его за ворот рубашки.

Еще ничего не соображая, художник инстинктивно сопротивлялся, упираясь доктору ногами в живот и беспорядочно ударяя его по рукам.

– Перестаньте его трясти! Вы что, не видите – человеку плохо? – сказала Инна, отходя от окна. – Что вам надо от него?

Шурин отпустил художника.

– Послушайте, доктор, что за фамильярность? – возмутился Евгений, усаживаясь на кожаном матрасе и удивленно осматриваясь по сторонам.

– Это твои друзья? Куда ты меня привел? – спросила Инна, обращаясь уже к Евгению.

– Кошмар! – воскликнул ассистент, во все глаза уставившись на женщину. – Кош-ма-ар!

– Какой кошмар? Кто вы такие? – не унималась Инна, пытаясь осмыслить происходящее.

Евгений ошарашенно молчал.

– Ассистент, готовьте препараты! – скомандовал бледный, но уже овладевший собою доктор. – Вы слышали, что я сказал?

– А куда мы денем тело? – растерялся тот.

– Если тело проникло сюда, значит, есть способ отправить его обратно.

– Но мы же его не знаем!

– Престаньте отговариваться!

– Да что здесь вообще происходит? – вмешалась Инна.

Доктор молча покосился на нее, затем подошел к Евгению, крепко сжал ладонью его плечо и, наклонившись, решительно сказал на ухо:

– Женщину – на раскладушку! И постарайтесь подготовить ее морально.

Евгений стряхнул ладонь Шурина со своего плеча.

– Я не понял, вы что здесь экспериментировать на людях собираетесь? – наконец выговорил он, окончательно выйдя из оцепенения.

– Мы уже час, как экспериментируем, – зло парировал Шурин. – Кстати, рекомендации врача надо выполнять, тогда не будет осложнений.

– Евгений, кто эти люди? – снова обратилась к художнику Инна.

– Да так, случайные знакомые.

Евгений встал, подошел к Инне. Только теперь, глядя на нее вблизи, он вдруг осознал всю невероятность и значимость того, что произошло. Он протянул руку, тронул ее плечо, лицо, волосы.

– Не бойся, – сказал он, – ты останешься со мной.

– Что он делает?! Вы посмотрите, что он делает! – засуетился ассистент. – Она же умерла! Поймите, она умерла!

– Тихо! – художник сделал угрожающий жест рукой.

Драпов отпрянул.

– Не слушай этих психов, – успокоил женщину Евгений. – Мы уже уходим.

Они двинулись к выходу. Доктор загородил им дорогу.

– Ты сошел с ума! Ты не понимаешь, что делаешь!

Евгений вежливо, но решительно отодвинул его в сторону.

– Ты сам псих! Маньяк! Тебя лечить надо! – выйдя из себя, закричал вслед художнику ассистент.

И тут произошло нечто, заставившее всех застыть на месте. В кухне вдруг послышались тяжелый топот и крики:

– Помоги! Помоги! Старика ранили!

– Откуда он взялся?

– Стойте! Дайте мне сказать!

– Тихо! Пусть скажет. Может, это важно.

– Я хотел сказать…

Голос оборвался.

– Умер.

– Как же его угораздило?

– А куда это мы забежали?

– Да мы, вроде, по лесу бежали.

– Спокойно! Сейчас все выясним.

Снова послышались тяжелые шаги, и из кухни с автоматом наготове вышел небритого вида суровый человек в потертой кожаной куртке и надвинутой на глаза кепке. За ним также с оружием наготове вышли еще трое, нет, четверо человек: молодой парень в шинели без опознавательных знаков с немецким автоматом, коренастый мужик с пышной черной бородой, одетый в некогда длинный и неровно подрезанный плащ, с ППШ, седой человек в ватнике с винтовкой и высокий среднего роста интеллигент в потрепанном демисезонном пальто. Последний был вооружен маузером.

– Немцы есть? – спросил бородач, увидев в комнате людей.

– Немцев нет! – испуганно ответил Генрих.

– А где наш пациент? – озабоченно спросил доктор.

– Кто? Этот старик, что ли? – вопросом на вопрос ответил бородач. – Немцы его смертельно ранили. Откуда он взялся вообще?

– Кто это? – усмехнулась Инна, обратясь к Евгению. – Ну и квартирка!

Седой ринулся к окну.

– А там кто такие? – подозрительно спросил он, кивком указав на солдат со свертками, расположившихся на лавках возле городской бани.

– Это наши, – уговаривающим голосом заговорил Шурин. – Наши русские солдаты. Пришли в баню помыться. Вон те уже помылись, а эти, что поближе, еще нет. Видите?

– Видеть-то мы видим. Вопрос: кого мы видим? Колька, погляди-ка, что-то мне эти банщики совсем не нравятся.

Парень в шинели подошел к окну и уставился с бинокль.

– Трехцветные, с орлами, – прокомментировал он. – Власовцы!

– Вы о-о-очень ошибаетесь, – неестественно растянул рот в улыбке доктор. – Да вы проверьте. Давайте сейчас вместе их позовем, – доктор вдруг заговорил голосом массовика-затейника.

Но едва он попытался открыть окно, как тут же стал оседать на пол, получив прикладом по затылку. Партизаны подхватили его под руки.

– Смотри, какой умный! – зло сказал бородач. – Сдать нас хотел. Ты за кого нас держишь, шкура?! Федотыч, что с ним делать будем?

– Что делать? – риторически переспросил небритый в кожанке и многозначительно улыбнулся.

Тут, окончательно оклемавшись, Шурин понял: дело – труба. Он рванулся изо всей силы, и ему почти удалось освободиться, но партизаны дружно ринулись к нему.

– Товарищи! Товарищи! Товарищи! – закричал Шурин. Он глубоко вдыхал воздух, пытаясь еще что-то сказать, но ничего другого, кроме одного этого слова, у него не получалось.

– А с этими что? – спросил седой, указав на стоящих у двери.

Евгений с Инной бросились к выходу и, прежде чем партизаны успели среагировать, выскочили в подъезд, а оттуда во двор.

– Сдадут! – крикнул седой, передергивая затвор винтовки.