Текст книги "Разрушенная невеста"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

   Майор, Левушка и Маруся поспешили надеть на себя полушубки и с нетерпением ждали прихода мельника, который обещался спрятать их в подполье.

   Вот отворилась дверь, и вместе с мельником вошел Артемий Петрович.

   Храпунов и майор узнали его по голосу, а когда мельник принес огонь, то Волынскому не трудно было узнать своего чиновника и его дядю, несмотря на то, что на них были надеты мужицкие полушубки.

   – Ба, ба, старые знакомцы!.. Храпунов, вот не чаял я здесь встречи с тобою... А ты, господин майор, как очутился на мельнице? – спросил у них Артемий Петрович.

   – Злодейка-судьба привела нас сюда, ваше превосходительство, – за себя и за дядю ответил Левушка.

   – Да, да, злодейка-судьба... Понимаю, понимаю. Ты бежал из крепости, перерядился мужиком... Но ты, господин секунд-майор, зачем так нарядился? Постой-ка... если я не ошибаюсь, это – твоя жена? – спросил у Храпунова Волынский. – И она мужичкой одета?.. Что все это значит?

   – Дозвольте, я все вам объясню, ваше превосходительство, – проговорил майор и без утайки рассказал Волынскому о всех событиях последнего времени и своем участия в деле освобождения Левушки.

   С большим вниманием выслушал рассказ Волынский, а когда старик окончил, то, обращаясь к нему и Храпунову с женою, проговорил:

   – Вы на воле и бояться сыщиков вам нечего, я – ваша заступа!.. Я свезу вас к себе в дом, и вы пока у меня погостите. Тебе, Храпунов, я выпрошу прощение у государыни во что бы то ни стало. В моем доме вы будете в полной безопасности... Итак, мы сейчас поедем в Питер, а ваши дворовые до моего дома дойдут пешком... Согласны?

   – Как и чем нам возблагодарить вас, ваше превосходительство? – с чувством проговорил Храпунов.

   – Своей преданностью отблагодари меня, Храпунов, в ней я теперь нуждаюсь, так как вступаю в открытый бой с ненавистным нам всем Бироном. Кто кого осилит? На его стороне сила...

   – А на вашей правда, она же, ваше превосходительство, выше солнца, – заметил Петр Петрович.

   – Я прямо от этого конюшенного герцога. Он смел открыто при мне смеяться над нашим добрым народом. Я не вытерпел этого и вступился за народ. Кажется, даже обругал Бирона, он смертельно побледнел и, от злобы кусая губы, сказал мне: "Вы, господин кабинет-министр, объявляете мне войну... Посмотрим, чья возьмет".

   – Правда поборет кривду, ваше превосходительство.

   – Я надеюсь на Божью и на вашу помощь, господа!.. Гей, Максимушка, выводи мне коней за ворота, мы сейчас едем! – крикнул Волынский мельнику.

   Немного спустя, тройка лихих коней мчалась вихрем по дороге к Петербургу.

   В санях сидели Петр Петрович и Храпунов с Марусей. Конями правил сам Волынский.

   Несколько не доезжая до Петербурга, навстречу тройке Волынского показалась другая тройка, только много хуже. В санях сидело человек пять солдат и два приказных, о чем можно было легко догадаться по их особой одежде.

   – Сворачивай с дороги! Задавлю! – грозно крикнул Артемий Петрович, помахивая вожжами.

   – Задавишь, к ответу притянут, – злобно проговорил один из приказных.

   – Прочь, говорю, с дороги!.. Пущу на вас коней – и праха не останется.

   – А ты не безобразь, господин Артемий Петрович, мы по государынину делу едем, – проговорил другой приказный.

   – А, крапивное семя, чернильная душонка! Ты знаешь, кто я, и не хочешь мне дорогу уступить? Ну так я научу тебя вежливости. – и Волынский, схватив кнут, выскочил из саней и стал по чему попало хлестать приказного.

   Тот взвыл и стал просить у солдат себе помощи.

   Однако последние, узнав, что повстречавшийся с ними – кабинет-министр, не посмели заступиться. Ременный кнут в сильной руке Волынского продолжал гулять по спине и голове приказного, и Волынский только тогда оставил несчастного, когда кнутовище переломилось на части.

   – Жаль, плети нет еще под руками, а то бы я показал тебе, как не давать дорогу кабинет-министру! – крикнул Артемий Петрович и быстро вскочил в свои сани.

   – Я буду жаловаться герцогу! – погрозил приказный.

   – Жалуйся, твоего герцога из конюшни я не боюсь, – крикнул в ответ Волынский.

   Приказный состоял при канцелярии герцога Бирона и прозывался Занозой. Он пользовался особым расположением Бирона, считался правою рукою Шварца, начальника бироновской канцелярии, и был послан с солдатами и своим помощником, чтобы изловить бежавшего Храпунова.

   Заноза, проклиная Волынского, въехал в ту деревню, где несколько времени тому назад остановились для ночлега майор Гвоздин, Храпунов с женою и их слуги, и потребовал старосту, который, как мы уже знаем, послал в Петербург нарочного с известием, что в их деревне появились сомнительные люди.

   – Где у тебя сумнительные люди? Подавай нам их! – крикнул старосте Заноза, думавший, что в числе их окажется и бежавший Храпунов.

   – Были, да сплыли, господин приказный! – почесывая голову ответил староста.

   – Как так? Убежали? Ну, ты за них ответишь.

   – Чем же я виноват? Я всех пятерых приказал посадить в сарай под замок и сторожей приставил, а людишки-то и убежали. Сторожа-то, вишь, замерзли, ушли погреться, а как вернулись, видят – замок сломан, дверь отворена, а арестантов и след простыл.

   – Кто же сломал замок и выпустил арестантов?

   – Думается нам, что наш же мужик Федотка, его это дело... потому он говорил, чтобы мы выпустили арестантов.

   – Подавай сюда Федотку, – грозно крикнул Заноза, а когда мужичонку привели к нему, грозно крикнул: – Ты сломал замок и выпустил арестантов?

   – Никак нет! Зачем я стану ломать да выпускать?

   – Говори правду! Не то плетей и пыток отведаешь!

   – За что? Я невиновен.

   – Гей, в кандалы его, – приказал Заноза солдатам, и злополучный Федотка очутился с тяжелыми кандалами на руках и на ногах. – Вали его в сани, в тайной канцелярии дознаемся правды.

   Эти слова повергли Федота в ужас, и он дрожащим голосом спросил приказного:

   – Ну, а если я скажу, то пытать меня не будут?

   – Скажешь правду, пытки избежишь.

   – Я... я скажу... повинюсь. Я выпустил арестантов!

   – Молодчик, нечего сказать, а плетей тебе все же не миновать.

   – Вот-те раз! А если я скажу тебе, господин приказный, где накрыть арестантов, так ты меня не тронешь?

   – Ну, черт с тобой, не трону и отпущу.

   – Побожись! Божбе поверю, а словам нет.

   – Ах ты разбойник! Ты еще приказы мне вздумал читать? Да я прикажу всю твою гунявую бороденку по волоску выдергать. Сказывай, не то сейчас у меня плетей отведаешь.

   Федотка струсил и тихо проговорил:

   – У моего кума они, у Максима, на мельнице.

   – Показывай дорогу, пес! Гайда на мельницу! – крикнул приказный и, схватив Федотку, впихнул его в сани.

   Через несколько времени мельник Максим, проводив Волынского легший спать, был разбужен страшным стуком в ворота. Он решил не отпирать их, но они, по приказу Занозы, были взломаны, а вслед затем, стуча ружьями, солдаты и Заноза вошли в избу мельника.

   Пошли обычные спросы и допросы. Максим упорствовал и не говорил, что у него был Волынский и увез его постояльцев. Тогда приказный велел солдатам пытать его. Мельник не вынес пытки и рассказал правду.

   – Садись, Ванька, и записывай по пунктам, что станет показывать мельник, – приказал Заноза своему помощнику.

   Тот молча сел к столу, разложил на нем бумагу, поставил медную чернильницу, висевшую у него на шнурке, достал гусиное перо и приготовился записывать показания.

   – Сказывай, был ли у тебя кабинет-министр Артемий Волынский? – сурово спросил Заноза у мельника.

   – Был, – слабым от пытки голосом ответил Максим.

   – Что он у тебя делал?

   – Ничего, только взял с собою неведомых мне людей, которые попросились у меня на ночлег...

   – Значит, те люди тебе не ведомы? А сколько их было?

   – Пятеро просили у меня ночлега: три мужика и две бабы.

   – С Волынским ехало только два мужика и баба, а где же остальные?

   – Те пошли пешком.

   – Ладно, мы их захватим на дороге. Допрос кончен, собирай, Ванька, бумагу, – проговорил Заноза, обращаясь к своему помощнику, после чего приказал крепко скрутить мельника и тащить в сани, где уже находился Федотка.

   Вся ватага двинулась в Петербург, но Захара и Дуни не нашли.

   Сдав мельника Максима и Федота по приезде в Петербург в острог, Заноза чуть не со слезами рассказал своему начальнику Шварцу о жестокосердом поступке с ним кабинет-министра Волынского и об увозе последним с мельницы важных преступников.

   – Что же это за преступники? – спросил Шварц.

   – Неведомо какие, а только важные. Так говорят мужики той деревни, где они остановились на ночлег. Из них двое мною привезены и посажены в острог.

   – Хорошо, как-нибудь я сделаю допрос этим мужикам, только не скоро, у меня крайне много важных дел...

   – Я просил бы вас, господин Шварц, сделать о том донесение его светлости, – проговорил Заноза, – потому что в этом деле замешан кабинет-министр Волынский.

   – Да, да, Волынский. Это важно для его светлости. Я сейчас же поеду с докладом. Ты тоже поедешь со мною, – после некоторого раздумья, проговорил Шварц.

   Оба они поспешили к Бирону.

   Шварц тотчас же был принят Бироном, а потом был также потребован и Заноза. Изгибаясь в три погибели, переступил тот порог кабинета герцога.

   – Ты видел, как Волынский вез в своих санях преступников? – спросил у него Бирон.

   – Так точно, ваша светлость.

   – Сколько же их с ним было?

   – Всех пятеро, а в санях у Волынского только трое. Остальные, говорят, пешком пошли, ваша светлость. Как ни старался я их встретить или догнать, но не смог.

   – Волынский тебя бил?

   – Больно бил, ваша светлость; кнутом хлестал. Хорошо, что на мне тулуп был, а то захлестал бы до смерти.

   – Ну хорошо, ступай, я сегодня же доложу императрице, что ее кабинет-министр делает свой дом пристанищем для важных преступников.

   Заноза, опять изгибаясь в три погибели, ушел.

   – Долее продолжаться так не может, Волынский становится дерзок. Он прямо и смело идет против меня, но я положу скоро этому конец! – громко проговорил Бирон.

   – Волынский идет скорыми шагами к своей погибели, ваша светлость, не сознавая сам того, – ответил Шварц.

   – Да, да, он погибнет! Он должен погибнуть, и это случится скоро. Шварц, непременно узнайте, кто такие преступники, которых смеет укрывать у себя Волынский!

   – Слушаю, ваша светлость.

   Между тем Артемий Петрович Волынский, всегда беспечный и легкомысленный, не сознавая той опасности, которой он подвергался, и не обращая внимания на грозную тучу, нависшую над ним, привез в свой роскошный дом бежавшего из крепости Храпунова, его жену и старика-майора, отвел им отдельное помещение, обласкал их и обещал свое покровительство и помощь.

   Но это его великодушие удваивало только те вымышленные проступки, которые находили у Волынского его враги.

   – Смею спросить, ваше превосходительство, что вы думаете с нами делать? – спросил у Волынского Левушка.

   – Как что делать? Вы будете у меня жить, пока я не испрошу у государыни тебе прощения.

   – Может быть, государыня и простит меня, но Бирон...

   – А до герцога из конюшни нам нет дала!

   – Ну, как ни говори, ваше превосходительство, а жить племяшу в твоем доме опасно, отсюда как раз угодишь в тайную канцелярию, – вступился в разговор секунд-майор. – Чай, Бирону давно известно, что мы в твоем доме проживаем, у него везде есть уши и глаза, – добавил он.

   – Я не боюсь Бирона и его начальству не подчиняюсь. Было время, и я заблуждался и гнул шею перед этим выходцем ада, но довольно, теперь я плюю на него, – запальчиво крикнул Артемий Петрович.

   Однако Левушка и Гвоздин убедили его, что жить им в его доме опасно и необходимо покинуть Петербург.

   Решено было на следующий день ранним утром тихонько выехать на лошадях Волынского в его Тульскую усадьбу, а чтобы избежать опасности в дороге, они порешили все нарядиться в такую одежду, в которую обыкновенно одевалась многочисленная дворня Волынского, то есть прикинуться его дворовыми людьми. Волынский за своею подписью выдал им грамоту, в которой говорилось, что он отпускает в свою тульскую вотчину дворовых холопов и двух девок.

   Но этому, как увидим далее, не суждено было осуществиться.

VIII

   Едва только Гвоздин, Храпунов с женою Марусей и с неизменными Захаром и Дуней, жившими вместе с ними в доме Волынского, приготовились было выехать со двора, навстречу им в воротах показались солдаты; их было чуть не целая рота с офицером и приказным Занозой.

   Артемия Петровича Волынского в то время не было дома: он ранним утром выехал на охоту.

   – Стой, ни шагу! – крикнул офицер выезжавшим.

   – По какому праву вы не пускаете нас со двора? – смело спросил старик-майор.

   – Прежде мне дай ответ: что вы за люди и куда едете?

   – Мы – дворовые кабинет-министра Артемия Петровича Волынского и едем в его подмосковную усадьбу.

   – Не врешь, старик, так правда!.. И добр же ваш боярин: четверку коней приказал запрячь и вас, холопов, в повозке, ровно бар каких, везти, – злобно улыбаясь, проговорил Заноза – Мне рожа-то твоя знакома. Ты и вот этот парень с бабой ехали с Волынским в тот раз, когда он ни за что ни про что кнутом отхлестал меня, – показал он на Левушку и его жену, побледневшую как смерть.

   – Ты, приказный, ошибаешься...

   – Молчать! Господин офицер, вот те люди, которых мы должны взять и представить на допрос в тайную канцелярию, – продолжал приказный.

   – Вылезайте из повозки! – повелительно крикнул офицер.

   Все волей-неволей принуждены были исполнить это. Их немедленно окружили солдаты.

   В это время к воротам дома подъехал Волынский со своими дворовыми охотниками.

   – Что это значит? – меняясь в лице, воскликнул он, увидев майора, Храпунова, Марусю и слуг их окруженными солдатами.

   – Я арестовал их, ваше превосходительство, – вежливо ответил Волынскому офицер.

   – Как вы смели арестовать моих слуг?

   – Я сделал это не по своей воле, а по приказу, скрепленному подписью его светлости герцога Бирона.

   – А!.. Вот как? Герцог Бирон добирается и до моих дворовых слуг!..

   – Неправду изволишь говорить, господин-министр, неправду, – робко промолвил Заноза, прячась за солдат.

   – Ба, ба, приказная крыса!.. Чернильная душа! Ты что же от меня прячешься? Видно, мой кнут тебе памятен? А?

   – Ты за меня ответишь.

   – Уж если отвечать, так заодно. Гей, плетей сюда подайте! – крикнул Артемий Петрович своим слугам.

   – Ваше превосходительство, мой долг вступиться за приказного, – решительным голосом заметил офицер Волынскому. – Я обязан сделать это. Не доводите меня до крайности и дайте мне выполнить приказ герцога.

   – Ты хочешь арестовать моих слуг?

   – Повторяю, ваше превосходительство, у меня есть на то приказ. Если они окажутся вашими крепостными и ни в чем неповинны, то их выпустят, – почтительно проговорил офицер, показывая на майора, его племянника и Марусю.

   – Нет, нет, я не допущу ареста!

   – Стало быть, вы хотите идти против закона?

   – Не против закона, а против своеволия Бирона. Я... я не дам ему в обиду своих людей. Так и скажи герцогу!

   – Я не могу ослушаться приказаний его светлости и принужден буду употребить силу.

   – Как? В моем доме? Да ты, видно, не русский?

   – Нет, ваше превосходительство, я – природный русский и так же, как вы, люблю Россию.

   – И идешь против меня?

   – Если я не выполню приказа герцога, я погибну.

   – Но твой долг также исполнять и мои приказы – приказы кабинет-министра ее величества! Ступай и скажи тем, кто послал тебя сюда, что в доме кабинет-министра Волынского преступникам и бесчестным людям пристанища нет и быть не может! Если на правду пошло, сознаюсь, что это мои гости, и в обиду не дам, – проговорил Артемий Петрович, показывая на Гвоздина, Храпунова и Марусю, и отдал приказ запирать ворота.

   Офицер, приказный Заноза и солдаты очутились вне запертых ворот.

   – Что же нам делать? – в раздумье проговорил офицер.

   – Надо силою взять тех преступников, – визгливо крикнул приказный, – что Волынский скрывает у себя.

   – А ты разве верно знаешь, что они преступники? Да? Ну так и бери их.

   – Как возьмешь, коли ворота заперты?

   – Уж дело твое, а я с солдатами пойду в казармы.

   – Да ведь тебе указано произвести здесь обыск.

   – Верно... Но до обыска нас не допустили, под носом ворота заперли, а о том, чтобы силою врываться в дом с солдатами, в приказе мне не указано. Поэтому я и ухожу, – промолвил офицер.

   – А я-то... я-то как же? – спросил приказный, проклиная свою неудачу. – Э, да знаю. Я побегу с доносом на сопротивление Волынского.

   – Беги, твое дело, – с омерзением поглядывая на отталкивающую фигуру приказного, промолвил офицер и скомандовал солдатам: – Марш в казармы.

   А в это время Волынский обратился к своим гостям:

   – Ну, друзья, опасность миновала сейчас, но не навсегда. Больше оставаться здесь вам нельзя. Скорее уезжайте!

   – Ваше превосходительство, спасая нас, ты подвергаешься сам большой неприятности, – заметил Гвоздин.

   – К неприятностям мне не привыкать. Я их не боюсь, а с Бироном я вступаю в открытый бой. Выносить долее этого злого временщика я не могу. Я или погибну сам, или освобожу Русь от Бирона, – горячо проговорил Волынский.

   Майор, Левушка, Маруся, а также Захар и Дуня, чтобы не навлечь на себя подозрения, опять нарядились по-мужицки и вышли из ворот дома Волынского поодиночке, но сошлись все у Московской заставы. Был уже поздний зимний вечер, когда они вышли за заставу.

   Наши беглецы, опасаясь погони, шли не по большой столбовой дороге, а по проселочной, которую им указал повстречавшийся с ними какой-то прохожий; они решили отойти подальше от Петербурга и тогда только остановиться на ночлег. Будучи снабжены всем необходимым в дороге, они шли бодро и не чувствовали усталости; надежда, что, может быть, они избегнут погоня и благополучно дойдут до Москвы, придавала им бодрости и силы.

   – Какая славная ночь, как весело светит луна! – воскликнула Маруся, обращаясь к своему любимому мужу.

   – А ты не устала? – с участием спросил он.

   – Нисколько. Я хоть всю ночь готова идти.

   – Молодец ты у меня, Маруся. Теперь мы в первой попавшейся деревне или в селе заночуем, а завтра наймем коней вплоть до Москвы.

   – Ах, как мне, Левушка, хочется увидать Москву, обнять бабушку! Только бы нам погони избежать.

   – Да, если нас накроют – беда! Тогда лучше живой ложись в гроб и умирай, – вступил в разговор майор.

   – Днем, дядя, может быть, и будет погоня за нами, но только не ночью. Артемий Петрович не скоро допустит сыщиков в свой дом. А так как наши враги теперь в полной уверенности, что мы находимся именно там, то, когда нас хватятся, мы будем уже далеко.

   – Пожалуй, и так, – согласился майор. – А какой правдивый и честный вельможа – Артемий Петрович!.. Славный он!

   – Ох, дядя, не сносить ему головы! Он в слишком рискованный бой вступил с Бироном. Ведь герцог – великая сила, бороться с ним ой-ой как тяжело!.. Ну, да авось правда выйдет наружу и обличит временщика.

   Так в разговоре наши путники добрались до постоялого двора, находившегося верстах в двадцати от Петербурга и стоявшего в стороне от деревни. Стало уже рассветать, когда они подошли к нему, решив отдохнуть. Содержатель двора отвел им для отдыха отдельную горницу, и все они, усталые от продолжительной ходьбы, скоро и крепко заснули.

   Проснулись они лишь в обеденную пору. Сытно накормил их хозяин постоялого двора, а когда спросил, что они за люди, Петр Петрович ответил:

   – Столяры мы, милый человек... пробираемся в Москву.

   – Так, так... А в Питере-то работа, что ли, у вас была? – полюбопытствовал хозяин.

   – Работа, милый человек.

   – Чай, сколотили деньгу, вот и домой захотели?

   – Какие деньги у нас! Едва на дорогу хватит. В Питере мастеровому человеку плохое житье.

   – Да и всем, чай, не сладко там живется. Потому немцы одолели, житья от них не стало русскому человеку. Матушка-царица окружила себя немцами и первым своим министром поставила злого немца, по прозванию Бирон, и всю нашу Русь православную забрал этот немец в свои загребущие лапы: что хочет, то и делает.

   – Верно, верно, тяжелое время мы переживаем, – согласился Петр Петрович.

   – Уж на что хуже! От кого зло, как не от Бирона проклятого?.. Есть при дворе царицы один правдивый вельможа – Артемий Петрович Волынский. Чай, вы про него слыхали? Так вот хоть он еще не дает воли немцу... Да ведь этой немецкой саранчи много, а он один, ну так где же совладать ему? А все же спасибо, хоть он-то за нас заступается, а то немец Бирон нас всех живьем проглотил бы.

   В это время на постоялый двор приехал кормить лошадей обоз с мороженой рыбой, направлявшийся к Москве. Гвоздин подрядился с обозными мужиками довести их до первопрестольной, и наши путники двинулись в путь.

   После двухнедельного путешествия они благополучно прибыли в Москву и вместе с рыбниками остановились у Тверской заставы, на постоялом дворе, невдалеке от хибарки Марины.

   В тот же день Маруся с мужем отправилась навестить свою бабушку.

   Марусе хорошо была известна та улица, по которой теперь она с мужем шла к своей бабушке. Это место было ей родное, дорогое по своим воспоминаниям, и она, показывая ему перекресток двух улиц, спросила:

   – Левушка, знакомо тебе это место?

   – Как же, знакомо и памятно... Здесь я в первый раз увидал тебя, Маруся. Я этого никогда не забуду.

   – Милый, милый... А ведь немало времени прошло с тех пор. Гляди, как я постарела!.. – пошутила Маруся и тотчас добавила: – А вот и переулок, что ведет к бабушке.

   Они подошли к хибарке старой Марины. Домишко еще более покосился на сторону и врос в землю, да и Марина совсем состарилась; ноги и глаза отказывались служить ей, так что она уже редко куда и выходила.

   При входе Маруси и Храпунова в избу старуха даже не узнала их. Впрочем, и нелегко было их узнать в мужицком наряде; кроме того, как Маруся, так и ее муж сильно изменились против прежнего, похудели и осунулись в лице. Однако, услышав знакомый голос Маруси: "Бабушка, милая, вот и мы опять у тебя!" – она признала своих дорогих, нежданных гостей и принялась попеременно обнимать их.

   Когда первый порыв радости прошел, они стали советоваться, как избежать беды, как укрыться Храпунову, чтобы не попасть снова в руки Бирона и его клевретов. Избежать этого было довольно трудно, так как у герцога везде были глаза и уши и его сыщики сновали повсюду. Не только на улицах, но и дома было очень опасно говорить про Бирона что-либо дурное: тотчас же появлялись доносы и кляузы.

   Решили посоветоваться с Петром Петровичем и остановились на следующем: Левушке с его женою не мешкая выехать из Москвы и поселиться близ Саввина монастыря, в городе Звенигороде, и, если можно, купить там небольшой домишко и завести хозяйство, а старому майору, чтобы не навлечь на себя подозрения, жить по-прежнему одному в своей подмосковной усадьбе Красная Горка.

   Марина не захотела разлучаться с внучкой и поехала вместе с ними в Звенигород.

   Городок был захудалый, и жителей в нем было немного. Лишь в летнюю пору оживлялся он, благодаря богомольцам, стекавшимся сюда поклониться мощам преподобного Саввы.

   У Марины на черный день была скоплена порядочная сумма денег, на них она и купила для своей внучки и для ее мужа уютный домик невдалеке от монастыря, с плодовым садиком и огородом, и помогла внучке завести хозяйство.

   Чтобы не навлечь на себя подозрения, Левушка назвался посадским Иваном Гришиным. Впрочем, и подозревать его было некому: его домик находился в стороне от другого жилья; знакомства ни он, ни Маруся ни с кем не заводили, редко куда выходили, кроме монастыря, и сами никого к себе не принимали, живя совсем особняком. Здесь Храпунов был в полной безопасности, его никто не беспокоил – враги и недруги как будто даже забыли про его существование, и в его домике веяло тихой, мирной жизнью.

IX

   Между тем в Петербурге происходило необычайное дело: судили кабинет-министра Артемия Петровича Волынского.

   Еще на страстной неделе 1740 года ему неожиданно был объявлен высочайший приказ не являться ко двору в наказание за то, что он отколотил палкой придворного "пииту" Тредиаковского.

   Волынский понял, что ему предстоит большая опасность, и бросился к всесильным вельможам просить их заступничества, но для него везде были закрыты двери.

   Тогда для решения вопроса о том, что делать, как быть, он собрал у себя совет, состоящий из друзей, в числе которых самыми преданными были Хрущев и Еропкин. Артемий Петрович рассказал им о той черной туче, которая готова над ними разразиться. Судили, рядили и пришли к тому заключению, что ему необходимо увидать императрицу Анну Иоанновну, рассказать ей все и просить ее защиты от такого могущественного врага, каким был герцог Бирон.

   – Меня не допустят до государыни, враги зорко стерегут меня, – проговорил Волынский, расхаживая по кабинету.

   – Но видеть государыню тебе необходимо, от этого, может быть, все зависит, даже наша жизнь, – заметил Хрущов.

   – Да, да, я поеду к ней, расскажу ей о бедствии народа, буду просить у нее суда на притеснителей народа. У меня под руками есть доказательства, и я воспользуюсь ими! – горячо проговорил Волынский.

   – Смотри, Артемий Петрович, своею горячностью не испорть дела, – промолвил Еропкин.

   – Пришло время, господа, как говорится, все поставить на карту, даже и самое жизнь. У меня наболело сердце, глядя на то, как Бирон и другие немцы властвуют над нами, русскими прирожденными дворянами. Мы находимся у них в подчинении, они делают все, что хотят. Дольше терпеть это нельзя!

   – Артемий Петрович, ты слишком громко разговариваешь, могут услыхать, – предупредил Волынского Еропкин.

   – Кажется, господа, фискалов между нами нет, – окидывая быстрым взглядом своих гостей, проговорил Волынский.

   – Но твои люди? Они могут услыхать.

   – Прислуживает нам только один Кубанец, а остальным своим холопам я приказал ложиться спать.

   – Кубанец! Да разве ты можешь поручиться за него? – возразил Артемию Петровичу Хрущов.

   – Кубанец предан мне, и я сейчас докажу вам это. Гей, Кубанец! – отворяя немного дверь, громко крикнул Артемий Петрович.

   В кабинет смелой поступью вошел невысокий, коренастый человек в казацком казакине, лет шестидесяти. Это и был Кубанец, старый слуга Волынского, вывезенный им из Казани, где, как известно, Волынский был губернатором. Он был хитер и пронырлив и казался преданным своему господину, но на самой-то деле и был первым доносчиком на Волынского. Он подслушивал все, что говорилось в кабинете последнего, и старался запомнить то, что приходилось ему услыхать.

   – Кубанец, ты ведь предан мне, не так ли? – окидывая зорким взглядом слугу, спросил Артемий Петрович.

   – Моя преданность, господин, тебе хорошо известна!

   – Да, да, я знаю, верю, но ты должен доказать ее мне сейчас. Видишь ли: мне угрожает большая опасность, даже, может быть, гибель. У меня есть очень сильный враг, который и строит эту гибель, – не спуская глаз с Кубанца, громко проговорил Артемий Петрович.

   – Назови мне, господин, своего врага.

   – А что ты с ним сделаешь? Он очень могуч.

   – Пускай, мне все равно! Для тебя, господин, я своей жизнью не дорожу, – тихо проговорил Кубанец, стараясь избежать взгляда своего господина.

   – Спасибо, Кубанец, спасибо, убийства не нужно, и в твоей услуге я пока не нуждаюсь. Ступай! – приказал Волынский и, когда Кубанец, низко поклонившись, вышел, спросил гостей: – Ну, друзья, вы слышали?

   – Не верь Кубанцу, Артемий Петрович, не верь! – ответил Хрущов Волынскому. – Слова – вода. Да и не нравится он мне: глаза-то у него уж очень хитрые.

   – Хорошо! Чтобы успокоить вас, я стану избегать говорить лишние слова в присутствии Кубанца, буду остерегаться его.

   Но было уже поздно. Этот лукавый раб продал Бирону своего господина, продал за деньги, как Иуда Христа.

   Враги Волынского – Остерман, Куракин и другие – шепнули подозрительному Бирону, что Волынский ведет под него подкоп. Герцог знал это и прежде, он ненавидел Волынского, а последний платил ему еще большей ненавистью. Бирону во что бы то ни стало нужно было погубить своего врага, нужно было очернить его перед государыней, обвинить в каком-либо преступлении. Но для этого требовались доказательства. Их не было, но их выдумали. Однако эти доказательства были недостаточны, так как походили просто на сплетню. На выручку врагам Волынского явился Кубанец.

   Бирон и другие враги Волынского обрадовались этому. Кубанец, по словам историка, был арестован по поводу взятых через него Волынским казенных сумм из конюшенного приказа. На допросе, вместо показания о суммах, следователи услышали от Кубанца неожиданные признания о тайных собраниях и возмутительных беседах в доме его господина. Следователи насторожились: в воздухе запахло лакомой жирной добычей. В тот же день Волынский был лишен свободы, с тем чтобы получить ее обратно в ином мире.

   Начались заседания следственной комиссии, наряженной над Волынским. Обвинители сплетали всевозможные вины, к чему самым удобным материалом служили беспорядочные, отрывочные показания Кубанца. Кубанец вписывал в свои донесения все фразы и обрывки фраз, которые, бывало, долетали до его уха во время собраний у Волынского. Следователям легко было выдергивать из этого набора наиболее пикантные словечки, составляя их в такую связь, которая раздувала обвинение до чудовищных размеров. Обвинение разрасталось с каждым новым допросом. Теперь уже не довольствовались первоначальными обвинительными пунктами о том, что Волынский подносил императрице разные проекты "якобы в поучение и наставление"; обвинители доходили до того, что по поводу составленной Волынским родословной Романовых приписывали ему преступный план посредством государственного переворота самому надеть на себя российскую корону.

   Все посетители вечеров Волынского были схвачены, и начались ужасные пытки в тайной канцелярии. Волынского пытали два раза: поднимали его на дыбу и повредили ему правую руку, так что он не мог подписывать свои показания.

   Но чего же хотели от него враги, выпытывая у него признание преступлений? Ведь, как говорит историк, намерение его произвести переворот не возбуждало уже никаких сомнений. Да главное, чего старались добиться у заключенных, – это определение срока, когда было решено осуществить замысел. Во время пытки у Артемия Петровича спрашивали:

   – Имел ты преступный умысел сделаться императором?