Текст книги "Разрушенная невеста"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

   10 февраля 1730 года государыня приехала в село Всехсвятское и была встречена тремя архиереями и тремя сенаторами. Императрица отдала приказ на другой день по своем приезде похоронить юного императора в общей усыпальнице князей и царей русских – в московском соборе архистратига Михаила.

   Спустя три дня после этого верховный тайный совет, сенат и весь генералитет отправились во Всехсвятское поздравить с приездом императрицу и благодарить за оказанную ею милость народу.

   Граф Головкин на золотом блюде поднес ей орден святого Андрея Первозванного.

   – Ах, я и забыла надеть на себя Андрея! – проговорила императрица и взяла орден, но, минуя верховников, велела одному из своих личных приближенных надеть на нее этот орден.

   Это пришлось не по вкусу верховникам.

   По приезде во Всехсвятское к императрице явились батальон преображенцев и отряд кавалергардов. Государыня милостиво приняла их и объявила себя полковником Преображенского полка и капитаном кавалергардов и собственноручно поднесла каждому по чарке водки. Таким образом она сразу обеспечила себя помощью гвардии, привлекши ее на свою сторону, что было крайне важно в предстоявшей ей борьбе с верховниками.

   Через несколько времени Анна Иоанновна въехала в первопрестольную столицу при звоне сорока сороков церквей московских и при пушечной пальбе. Она ехала по улицам, усыпанным песком, через триумфальные ворота и арки, построенные специально для торжественности встречи, в роскошной карете, запряженной девятью лошадьми; по сторонам царской кареты ехали верхами князь Василий Лукич Долгоруков, князь Дмитрий Голицын и другие; направо и налево стояло войско в полной парадной форме.

   День был ясный, морозный, солнце блестело не по-зимнему, и его яркие лучи весело играли на золотой сбруе лошадей, на ливреях камер-фурьеров, арапов, гайдуков и скороходов. Москвичи радостными криками приветствовали свою государыню; она милостиво раскланивалась на обе стороны. Колокольный звон и пушечная пальба не умолкали в продолжение всего дня.

   Верховники назначили день присяги "для всех чинов" в Успенском соборе. Они потребовали, чтобы прежде всего присягнуло духовенство, и представителям последнего прислали сказать, что вельможи, весь генералитет и знатное шляхетство дожидаются отцов церкви в соборе. Однако архиереи не повиновались. Тогда верховники приступили к ним и стали уговаривать, чтобы они, как пастыри народа, присягали первые, но Феофан Прокопович твердо настаивал на том, чтобы форма присяги была предварительно прочтена во всеуслышание. Верховники согласились, и форма присяги была прочтена; в ней не было таких выражений, которые бы ясно показали задуманную верховниками новую форму правления, а потому присяга была принята всеми собравшимися.

   Князь Василий Лукич Долгоруков поселился во дворце и, не спуская глаз с государыни, зорко стерег, чтобы кто-нибудь, тайно пробравшись к императрице, не сообщил ей, что общее желание всего народа видеть Анну монархиней самодержавной; хитрый князь положительно никого не допускал к государыне, даже ее родные сестры виделись с нею в его присутствии. Это оскорбляло Анну и противников верховного тайного совета.

   – Смотрите, государыня нигде не показывается, – говорили они, – и народ ее не видит, не встречает радостными криками, никого к ней не допускают.

   Эта партия не дремала, а делала свое дело – она списывалась с государыней, причем письма и челобитные клали за рубашечку младенца, сына Бирона, не замедлившего приехать в Россию. Возмущение против верховников росло все более и более.

   Честолюбцы-верховники отчаялись выиграть дело и уже предложили от себя самодержавие Анне, но она гордо ответила:

   – Для меня слишком мало получить самодержавие от восьми персон.

   25 февраля к императрице отправились 800 дворян, имея во главе Трубецкого, Барятинского и Черкасского, и просили аудиенции с намерением подать государыне челобитную о бытии ей монархиней самодержавной.

   Анна приняла их во дворце; она стояла на троне под балдахином в Андреевском зале.

   Когда кончилось чтение челобитной, князь Василий Долгоруков проговорил, обращаясь к императрице:

   – Надлежит обдумать, ваше величество, вместе с членами верховного тайного совета, какой ответ дать на сие прошение.

   Однако находившаяся подле Анны ее сестра, герцогиня голштинская Екатерина, подавая перо и чернильницу, быстро проговорила:

   – Что тут думать, государыня? Извольте подписать.

   Анна подписала.

   Верховники стояли, как окаменелые, от неожиданности, а дворянство и гвардейские офицеры, не довольствуясь тем, стали кричать и угрожать верховникам.

   – Не хотим, чтобы государыне предписывали законы! – кричали одни.

   – Она должна быть самодержавной, не хотим власти верховников! – кричали другие.

   – Пусть царствует самодержавно!

   – Остановитесь! Вы забываете, что я – ваша императрица!.. Смеете кричать в моем присутствии! – сердито проговорила Анна, и ее глаза заблестели благородным гневом.

   – Ваше величество! Мы, верные подданные, верой и правдой служили прежним великим государям и рады сложить свои головы на службе вашего величества; мы не можем терпеть, чтобы вас притесняли. Прикажите, государыня, и мы принесем к вашим ногам головы ваших злодеев, – говорили они.

   Тут Анна, обращаясь к капитану гвардии, проговорила:

   – Я и тут, во дворце, не безопасна, повинуйтесь генералу Салтыкову... только ему одному. – И проворно вышла из зала.

   В четвертом часу дня все высшее дворянство пришло во дворец с просьбою, чтобы государыня приняла самодержавие; представили челобитную за подписью ста пятидесяти лиц известных дворянских фамилий. Императрица вышла к челобитчикам, приняла просьбу, и когда она была прочтена, то удивилась, как будто ничего не знала.

   – Как, разве те пункты, которые мне поднесли в Митаве, были составлены не по желанию всего народа? – спросила она, обегая быстрым взглядом присутствующих.

   – Нет, государыня, желание народа – быть вам самодержицей всероссийской! – ответили ей.

   – Так ты, князь, меня обманул? – сердито проговорила государыня, обращаясь к Василию Лукичу Долгорукову, и продолжала: – Принесите сюда эти пункты, сочиненные верховниками.

   Когда эти пункты были принесены, государыня изорвала их в клочки и объявила себя самодержицей.

   Так рушились планы верховников, которые в своем ненасытном честолюбии ограничивали власть государыни над Россией, и звезда их мимолетной славы стала угасать.

   28 апреля 1730 года было торжественно совершено коронование императрицы Анны Иоанновны, причем по этому поводу были назначены народные празднества.

   Народ ликовал. Теперь он уже не боялся ни сыщиков, ни верховников: самодержавная власть монархини ограждала народ.

IV

   Несчастного Левушку Храпунова, нравственно и физически измученного, закованного в тяжелые цепи, привезли в Москву и бросили в тюрьму, походившую на могилу. Она представляла собою квадратную, в два с половиной аршина каморку с едва заметным оконцем у самого потолка; в тюрьме ничего не было, кроме пучка прелой соломы, заменявшей собою постель заключенному; каменные стены были сыры и промозглы, пол и потолок кирпичные; в каморке постоянно царили мрак и смрадный, удушливый воздух.

   От горя, от безвыходности своего положения, а также и от бессонных ночей молодой адъютант был близок к помешательству и не дотрагивался до куска черствого хлеба и до грязной воды, которую давали ему в черепке, как собаке. От различных гадов и насекомых бедный Храпунов не мог сомкнуть глаз, а вместе с тем коченел от пронизывающего холода. В страшном отчаянии он не раз хотел разбить голову о камни или повеситься. Но мысль о любимой им Марусе останавливала его от этого.

   "Господи, за что такая напасть? – с отчаянием думал Храпунов. – Что преступного я учинил? Меня бросили в эту могилу без вины, без суда... Верховники сильны, властны и, пожалуй, присудят казнить меня. Заступиться за меня некому... разве князь Иван? Но нет, он не посмеет идти против отца, последний же всецело против меня".

   Так прошло несколько дней. О Левушке Храпунове как бы забыли, к нему в тюрьму только и входил всякое утро угрюмый и молчаливый сторож, приносивший ему хлеб и воду. Не раз Храпунов пробовал заговаривать со сторожем, но тот молчал, как немой.

   Мрачно проходили дни заключенного; страшно и жутко было ему от могильной тишины, царившей в его тюрьме.

   "Неужели навсегда, на всю жизнь бросили меня в эту могилу? Ведь такая жизнь хуже смерти. Все, все забыли, покинули меня. А Маруся? Она-то, Бог даст, не забыла, помнит меня, голубка? Она не знает, не ведает, что со мной такая напасть случилась. Голубка моя, радость, видно, не суждено мне больше видеться с тобою! Мои злодеи не выпустят меня из этой могилы, и сгибну я здесь в тяжелой неволе, всеми забытый, всеми оставленный!" – отчаивался Храпунов, и в бессильной злобе на злополучную жизнь, и под гнетом сердечной тоски по его исхудалому лицу текли неудержимые слезы.

   Однако о нем все же помнили. Не забыл в несчастье своего приятеля князь Иван Долгоруков, который так еще недавно был властным фаворитом умершего императора-отрока, теперь же находился в полном подчинении у своих родичей и у верховников. Ему было хорошо известно, что Храпунов терпит такую тяжелую кару безвинно, и он однажды завел разговор об этом. Однако он встретил резкий отпор со стороны верховника князя Василия Лукича Долгорукова. Последний грозно крикнул в ответ на его слова:

   – Ишь, подумаешь, невидаль какая, что твоего Храпунова в тюрьму упрятали!.. Да ему за его измену голову надо долой.

   – За какую же, князь-дядюшка, измену? В поступке Храпунова измены я не вижу, – тихо возразил князь Иван. – Ведь он выполнял волю своего начальника, и только...

   – Ну вот за свое усердие к Ягужинскому твой приятель и поплатится головою.

   – И его казнь будет на вашей совести, князь-дядюшка.

   – А я, князь-племянничек, совет тебе дам не соваться туда где тебя не спрашивают. Знай сверчок свой шесток. Теперь не прежнее время: фавор твой окончился... Мы и на тебя управу найдем!

   Тогда князь Иван обратился к своему отцу:

   – Батюшка, ведь Храпунов невинно страдает.

   – Знаю и без тебя, что невинно.

   – Так надо его спасти.

   – А как его спасешь? Князь Василий Лукич и слышать про него не хочет. Чего доброго, еще велит казнить.

   – Это ужасно: неповинный человек!

   – Что делать? Не он первый и не он последний, много за напраслину страдают, – совершенно спокойным голосом проговорил князь Алексей Григорьевич и добавил: – Прыток он больно. Прежде чем скакать с письмом Ягужинского в Митаву, он бы к нам пришел и обо всем верховному тайному совету оповестил, так и не сидел бы в остроге, а еще благодарность получил бы.

   – Батюшка, спасти Храпунова нам необходимо!

   – Ну а я большой необходимости в нем не вижу. Что ему на роду написано, то и будет.

   – Ты, кажется, отец, и про то забыл, что Храпунов – жених твоей дочери Маруси.

   – Теперь, Иван, не до нее. Время пришло такое, что лишь бы о себе думать.

   – Грех это, отец, грех!

   – Молчать, молокосос!.. Или отца учить задумал? Смотри! Теперь ведь не прежнее время, воли тебе не дам. Слушать меня прикажу! – сердито крикнул Алексей Григорьевич.

   Князь Иван, от природы добрый и податливый, стал думать, как спасти Левушку, но ничего лучшего не мог придумать, как поехать в хибарку старухи Марины, чтобы посоветоваться, поговорить с нею, а также и с ее внучкой Марусей. Последняя была уже обручена с Храпуновым, и их свадьба была отложена по случаю болезни и смерти Петра II, а также из-за того, что Левушка был послан графом Ягужинским в Митаву с важным поручением к Анне Иоанновне. Маруся знала об этой командировке и с нетерпением поджидала своего милого суженого, не ведая о постигшей его злой участи.

   Немало удивились старуха Марина и Маруся, когда около их домишки остановилась пышная карета с гербами и из нее вышел молодой князь Иван Алексеевич Долгоруков.

   – Что, не ждали меня? – проговорил князь Иван, входя к ним в горницу.

   – И то, князь, дивимся, – не совсем ласково ответила Марина, не любившая князя Ивана, как и всего рода Долгоруковых.

   – А ведь я к вам с недоброю вестью. О женихе твоем, Маруся, я стану говорить.

   – Что? Разве с ним случилось что-нибудь? – с испугом воскликнула девушка, меняясь в лице.

   – Нехорошее с ним случилось, Маруся. В острог посадили твоего жениха...

   – В острог? Господи! Да за что же, за что?

   – Ни за что ни про что верховники велели посадить его. – И князь Иван в коротких словах объяснил, как Левушку привезли из Митавы в Москву и посадили в тюрьму.

   Маруся, выслушав этот рассказ, залилась слезами, а Марина с глубоким вздохом проговорила:

   – Невинного человека в острог! Где же правда?

   – Вот и ищи правду-то. Ее теперь и днем с огнем не отыщешь, – промолвил князь Иван.

   – Князь Иван Алексеевич, что же ты не выручишь своего приятеля? – сквозь слезы проговорила Маруся.

   – И выручил бы, да не прежнее время! Теперь, того гляди, и сам я попаду в острог, – печально ответил ей молодой князь, предчувствовавший свою беду.

   И вот они трое стали совещаться, как помочь Левушке, из беды его выручить. Долго они совещались и на том порешили, что надо подкупить сторожа, который носит заключенному еду и питье.

   Приступить к выполнению задуманного взялась Марина.

   – Давай сторожу, сколько он запросит, денег я тебе дам, – произнес князь Иван. – Не жалей их, только Левушку из беды выручи.

   – Спасибо, князь, большое тебе спасибо, – промолвила старуха, низко поклонившись Ивану Долгорукову.

   – И от меня, князь Иван Алексеевич, спасибо! – тихо проговорила красавица Маруся.

   Князь Иван дал Марине на расходы много денег, обещал еще привезти и, ласково простившись, уехал.

   На другой день Марина, взяв порядочную сумму денег, отправилась к острогу, и с помощью подкупа ей довольно скоро удалось проникнуть на его двор. Она узнала, в какой камере содержится Левушка Храпунов, у кого находятся ключи от нее и кто носит еду и питье.

   Выяснилось, что эти обязанности лежали на старике, отставном солдате Никите. Он был очень беден да к тому же имел в деревне семью, которой был кормильцем.

   Марина, несмотря на свою старость, была очень хитра и проницательна. Ей не составило больших трудов заговорить с угрюмым Никитой и скоро перетянуть его на свою сторону. Несколько золотых монет заставили его изменить своему долгу и забыть служебную обязанность. В конце концов Марина смело заявила:

   – Так, значит, завтра вечером я приду на двор острога, а уж ты сам постарайся устроить все как надо.

   Поговорив еще несколько, Марина и сторож расстались. Никита в задаток получил малую толику денег, купил на них вина, угостил товарищей и сам наугощался.

   На следующий день, когда стало смеркаться, Марина опять появилась на дворе острога с небольшим узелком в руках. Никита встретил ее такими словами:

   – Что рано пришла? Лучше делать все, когда совсем стемнеет. На такое дело с опаской идти надо!..

   – Да чего тебе-то бояться?

   – Как чего? Да ведь я-то в ответственность большую попаду... Узнают, что я колодника выпустил, до смерти меня забьют.

   – А ты беги, – посоветовала Марина.

   – И то бежать придется, куда глаза глядят.

   – Что же, с деньгами, Никитушка, и в бегах жить не плохо! Ты вот что, Никитушка: много-то не раздумывай, а бери деньги да помалкивай, – проговорила Марина, подавая Никите горсть серебряных и золотых монет.

   – Все ли тут? – спросил сторож, принимая деньги.

   – Все, по уговору... без обмана!

   – Зачем обманывать? Обманывать – грех, да к тому же этими деньгами не один я попользуюсь: придется кой с кем и поделиться. Ну, да раз я слово дал, так все устрою. Вот как начальство ужинать сядет, а потом скоро и спать поляжет, так ты и иди безбоязненно, ведь солдаты-то, что у ворот на часах стоят, на нашей стороне, подкуплены.

   И действительно, через несколько времени Храпунов, дошедший почти до полного отчаяния, вдруг услыхал, как загремел замок и дверь к нему в тюрьму отворилась; тотчас же вошла какая-то закутанная женщина; дверь за нею опять быстро затворилась.

   – Здорово живешь, барин! – проговорил ласковый и знакомый ему голос.

   – Кто ты? – замирающим голосом спросил Левушка.

   – Иль не узнал, барин? Ну, так смотри! – И Марина, быстро выбив огонь, зажгла тоненькую восковую свечку.

   – Маринушка, ты? – радостно воскликнул Храпунов.

   – Я, барин, я! Я пришла выручить тебя из неволи. Одевай скорее этот сарафан, укутай голову платком и пойдем! – И Марина подала Храпунову названные вещи.

   Левушка беспрекословно надел на себя сарафан и закутал голову платком.

   – В таком наряде, барин, тебя никто не узнает. Пойдем! Иди за мною смело.

   Марина и Храпунов тихо вышли из камеры и, никем не остановленные, прошли длинный и узкий коридор, после чего очутились на дворе острога. Смелой поступью подошли они к воротам; у затворенной калитки стояли двое часовых.

   – Кто идет? – как-то нехотя спросил у беглецов один из солдат.

   – Колодника навещали, а теперь домой спешим, – слегка дрожащим голосом ответила Марина.

   – Проходите, – коротко промолвил другой часовой и отворил калитку.

   – А это вам на винцо и на калачи. – И Марина дала часовым несколько серебряных монет.

   – Господи, Господи, благодарю Тебя! Я опять на свободе. Маринушка, скорей веди меня к Марусе, – счастливым голосом промолвил Храпунов, быстро направляясь от острога к Тверской заставе.

   Через несколько минут он крепко обнимал свою плакавшую от счастья Марусю.

V

   А в это же время тяжелые минуты переживала другая невеста – молодая графиня Наталья Борисовна Шереметева. До нее, конечно, одной из первых дошла печальная весть о том, что императора-отрока не стало, а через несколько дней и другое нерадостное известие, что с кончиною государя Долгоруковы потеряли свой фавор и что им, по повелению новой императрицы Анны Иоанновны, указано жить безвыездно в подмосковной усадьбе Горенки. При этом известии графиня Наталья Борисовна залилась горькими слезами.

   Братья Петр и Сергей Борисовичи стали утешать ее.

   – Что ты так отчаиваешься, Наташа? Неужели тебе так дорог князь Иван? – проговорил старший брат Петр.

   – Дорог он мне, Петруша, очень дорог... кажется, дороже жизни, – сквозь слезы промолвила Наталья Борисовна.

   – Неужели и теперь ты пойдешь за него замуж? – спросил у Натальи Борисовны второй ее брат, Сергей

   – Пойду, Сереженька, пойду, мой милый.

   – Да ведь Долгоруковы теперь в опале. Неужели тебе хочется быть женою опального? – с горечью спросил Петр.

   – Да что же поделаешь, братец любезный? Видно, такова есть моя судьба злосчастная.

   – Не выходи за Ивана Долгорукова и избежишь этого.

   – Нет, Петрушенька, как можно? Ведь я с ним обручена, да и люблю его!

   – Эх, Наташа, ну что ты нашла в нем хорошего? Мотыга он, кутила. Да кроме того, нам обидно и больно, Наташа, что ты, наша сестра, прирожденная Шереметева, не жалея себя и нас, выходишь за опального.

   – Не так ты судишь, Петруша, не так! Кто кроме меня его в несчастии поддержит? Кто ласкою и словом приветливым тоску его разгонит и его судьбину суровую смягчит? Любила я князя Ивана, когда он был в фаворе, в блеске и в почести; а теперь, в несчастии, он мне еще милее.

   – Сестрица, слух идет, что Долгоруковым не миновать дальней ссылки, – заметил Сергей Борисович.

   – Что же делать? Видно, такова их участь.

   – Но пойми, Наташа: став женою князя Ивана, и ты будешь принуждена... или с ним расстаться, или в ссылку ехать.

   – Неужели ты думаешь, Петруша, что у меня хватит силы расстаться с милым человеком?

   – И ты решишься ехать в ссылку?

   – Об этом и слов не может быть. Я всюду должна следовать за мужем, – спокойно ответила Наталья Борисовна.

   – А если его сошлют в Сибирь?

   – И в Сибирь поеду. До гробовой доски должна я с мужем быть: куда он, туда и я. И никто не разлучит нас с ним. Что Бог сочетал, того люди не разлучат.

   – И нас покинешь, и с нами расстанешься? – со слезами на глазах проговорил граф Сергей.

   – Что, Сереженька, о будущем гадать? Ведь князю Ивану только указано в подмосковной усадьбе жить.

   – А если его сошлют?

   – Говорю: куда он, туда и я.

   – А ведь я, сестрица, хотел тебе другого жениха сватать, – после некоторого раздумья промолвил граф Петр.

   – У меня есть жених, Петруша, с меня будет и одного, – с милой улыбкой ответила графиня Наталья Борисовна.

   – Мой много лучше, Наташа...

   – При нем и останется.

   – Ты хоть бы спросила, сестрица, кого хочу я сватать!

   – Уж не царевича ли или королевича какого?

   – Да ты, сестра, не смейся: жених мой и знатен, и богат, и в большой милости у нашей государыни находится. Это – граф Левенвольд. Ну что, каков жених?

   – С тобой, Петруша, я согласна: граф Левенвольд – жених завидный, да только не для меня.

   – Как, и от такого жениха ты отказываешься!

   – Отказываюсь, потому что у меня есть жених.

   При этих словах графини дверь в ее комнату тихо отворилась, и вошедший лакей, обращаясь к графу Петру Борисовичу, почтительно проговорил:

   – Его сиятельство граф Левенвольд прибыть изволил.

   – А вот и хорошо, граф кстати прибыл. Пришлю его к тебе. Со мной ты несговорчива, Наташа. – И граф Петр Борисович поспешно вышел из комнаты сестры.

   В тот же момент к ней обратился брат Сергей:

   – Сестрица, милая, голубушка, ведь граф Левенвольд приехал свататься. Ради Бога, если ты хоть сколько-нибудь жалеешь нас и маленьких наших сестер, выходи за него. Утешь, порадуй нас!..

   – Сережа, о чем ты просишь? Ведь о невозможном.

   – Наташа, хоть крохотку ты пожалей и нас. Ведь все мы крепко тебя любим, все счастья тебе желаем. Подумай, ну, выйдешь ты за князя Ивана – тебя сошлют с ним вместе и навсегда разлучат нас с тобой. Знаю, ты добра и любишь нас, тебе самой горька, страшна разлука с нами. И ведь ты не покинешь нас, голубушка-сестрица, да?

   – Сережа, не мучь меня, мой дорогой! От твоих слов У меня сердце кровью обливается. Честно ли будет, когда нарушу слово, данное князю Ивану, и под венец пойду с другим? Когда велик и славен был мой жених, тогда я с радостью согласилась делить его судьбу. А теперь, когда он стал несчастен, так и отказать ему? Хорошо ли, честно ли будет это? – с жаром проговорила графиня Наталья Борисовна. – Но тише. Я слышу шаги... сюда идут.

   Она не ошиблась: в девичью горницу вошли граф Левенвольд {Карл Иванович (Карл Гисхов) Левенвольде (Левенвольд) пользовался большим вниманием у императрица Анны Иоанновны. Он был знаком ей еще по Митаве. Это был сын курляндского барона, находившегося на русской службе. Когда царица Прасковья обрушилась со свойственной ей жестокостью на взрослую дочь вдову Анну Иоанновну, герцогиню курляндскую, за ее отношение к Бестужеву (русскому резиденту в Митаве, фактически управлявшему Курляндией, см. дальше), Левенвольд всячески утешал Анну и даже успел отстранить от нее многие неприятности. Он же старался устроить ее брак с Морицем Саксонским. Узнав, что верховники избрали Анну императрицею, он первый через своего брата Рейнгольда уведомил Анну об этом и посоветовал принять "для вида" ограничительные пункты. В благодарность за это Анна по вступлении на престол возвела К. Левенвольда в графы и послала полномочным министром сперва в Вену, потом в Берлин.} и Петр Борисович.

   – Простите, прекрасная графиня, быть может, мой визит потревожит вас, – утонченно кланяясь, промолвил Левенвольд.

   – Нисколько, граф, нисколько. Я рада вашему приходу.

   – Рады? В добрый час, графиня.

   – Сестрица Наташа, ты дорогого гостя занимай, а мне надо отдать кое-какие распоряжения, – произнес граф Петр и вместе с братом торопливо вышел из горницы.

   Они надеялись, что красивый и блестящий вельможа сумеет убедить и уговорить упрямую Наташу.

   – Графиня, прошу дозволить мне сказать вам несколько слов. – начал гость.

   – Говорите, граф.

   – Без обиняков, прямо начну с вами речь. Графиня Наталья Борисовна, я пришел к вам за тем, чтобы с согласия вашего брата просить у вас руки. Я люблю вас давно – с того счастливого дня, как впервые увидел и узнал вас. Моя судьба, вся жизнь моя у вас в руках, прелестная графиня! Решайте! – И, с чувством проговорив эти слова, граф Левенвольд опустился на колени перед Натальей Борисовной.

   – Встаньте, граф, к чему коленопреклонение? Я искренне благодарю вас за честь, но не скрою от вас, что подобным предложением вы удивляете меня. Ведь вам, как и всем, хорошо известно, что я – обрученная невеста князя Ивана Алексеевича Долгорукова.

   – Вы были его невестой прежде, графиня, я это знаю, но теперь, когда многое переменилось и совершилось много важных событий, освобождающих вас от обещаний...

   – Повторяю вам, граф, что и теперь я состою невестой Ивана Долгорукова и даже скоро будет наша свадьба.

   – Что вы говорите, графиня? Может ли то быть?

   – Да, да, граф. С князем Иваном меня разлучит только одна смерть.

   – А... вы сказали, прелестная графиня, что вас разлучит с женихом только одна смерть. А знаете ли вы, что его жизнь висит на волоске? Следствие, которое ведется над Долгоруковыми, приходит к концу, и ежедневно на вашем женихе находят новые вины, одна одной важнее.

   – А между тем князь Иван ни в чем не виновен.

   – Долгоруковы, ослепленные своим безмерным честолюбием, чуть не насильно хотели женить покойного императора на княжне Екатерине. Да это – не все... еще много других обвинений падает на них. Им не миновать дальней ссылки, а может быть, их постигнет и еще что-либо худшее.

   – Постойте, граф! Не вините в этом моего жениха. Ведь не он, а его отец хотел женить царя на своей дочери. При чем тут князь Иван?

   – Он помогал отцу. Скажу вам больше, прелестная графиня: Иван Долгоруков – ослушник воли ее величества императрицы. Вам, конечно, известно, что Долгоруковым приказано безвыездно жить в усадьбе Горенки, въезд в Москву строжайше запрещен им указом самой императрицы, а ваш жених пренебрег этим указом. Его не раз видели здесь.

   – Может, обознались, а может, князя Ивана оклеветали. Ведь теперь чуть не все, кто прежде был его другом, стали врагами ему.

   – Повторяю, графиня, его видели здесь даже недавно. Скажите, зачем он бывает в Москве? Может, какую-нибудь измену затевает? С него все станет.

   – Измену? Что вы, граф, говорите? Он не таков. Он подчас бывает ветрен, подчас любит и покутить, но далек от всякой измены! В том я могу быть вам порукою.

   – Я – что! Я – ваш раб покорный, графиня, но есть другие, кто посильнее меня. Они не верят в прямоту и честность вашего жениха. Вместе с тем откровенно вам скажу, что буду рад, если его уберут куда-нибудь подальше. Князь Иван – мой ненавистный соперник.

   – Вот что? За откровенность, граф, спасибо! Но знайте, если князь Иван падет жертвой коварной мести, то я буду вдовой, не будучи его женой, и стану коротать свою невеселую жизнь в стенах обители! В том свидетель будет Бог! Прощайте, граф, я все сказала вам. – И, твердым голосом проговорив эти слова, Наталья Борисовна дала понять Левенвольду, что говорить с ним больше не о чем.

   Левенвольду пришлось волей-неволей откланяться графине.

   Не без злобы оставил он дом Шереметевых, причем главная доля этой его злобы была направлена на князя Ивана Долгорукова, его непримиримого соперника.

   "Во что бы то ни стало, а я устраню его со своей дороги; да мне и не трудно будет от него отделаться: ведь теперь он не из сильных. Я решил жениться на графине Наталье и женюсь; ведь этим я упрочу свою будущность, породнившись с именитым родом коренных русских бояр".

   Через несколько дней после этого, в один поздний, тихий, теплый вечер в доме графов Шереметевых была полная тишина. Графы Петр и Сергей Борисовичи, а также и их маленькие сестры давно спали; их примеру последовали и многочисленные их дворовые; не спала лишь одна молодая графиня Наталья Борисовна.

   Задумчиво наклонив свою хорошенькую головку, она сидела на скамье в густом тенистом саду своего дома, поджидая своего жениха, князя Ивана Алексеевича, который тайком из Горенок часто приезжал к ней.

   Да и было с чего призадуматься Наталье Борисовне: из слов Левенвольда поняла она, что за ее женихом следят.

   "Толкуют про какую-то измену, – думала графиня. – Нет, нет, этого не может быть! Злые люди хотят оклеветать моего Иванушку, сгубить его. Господи, за что, за что? Ах, как люди злы и несправедливы! Что сделал им князь Иван? Еще так недавно они чуть руки у него не целовали, а теперь стараются унизить его, оклеветать. Где же правда?"

   Тут размышления графини были прерваны шорохом.

   – Иванушка, ты? – тихо спросила Наталья Борисовна.

   Действительно, перед нею тотчас же появился князь Иван, который только что перелез через садовую изгородь.

   – Я это, я, моя голубка! Прости, Натальюшка, раньше не мог прийти, в вашем доме огни были видны, вот я и боялся, как бы не встретиться с кем-либо.

   – За тобой следят, Иванушка... ты это знаешь ли?

   – Знаю, голубка.

   – У тебя есть враги... из них есть властные и сильные.

   – Знаю, графинюшка, первый мой враг заклятый – князь Никита Трубецкой.

   – А второй твой враг и соперник – граф Левенвольд.

   – Как, граф Левенвольд? – удивился князь Иван. – Ты говоришь, он – мой соперник? Разве он...

   – Сегодня приезжал свататься за меня.

   – Как он смел! Свататься за мою милую невесту? Ну, это даром ему не пройдет. Хоть я и в опале, а все же сумею рассчитаться с этим пришлецом-нахалом!

   – Что ты кричишь, Иванушка! Услышать могут.

   – Обидно мне и больно и за тебя, и за себя. Сметь предлагать тебе руку, когда ты обручена со мной! Впрочем, я и позабыл, графу Левенвольду теперь все возможно: ведь он пожалован гофмаршальством и состоит в большом фаворе у императрицы.

   – Боюсь я, что Левенвольд может много навредить тебе: он грозил, что государыня узнает, как ты нарушаешь ее приказы и бываешь в Москве, не имея на то дозволения. Тебя он готов даже уличить в какой-то измене. Но знай, я сама поеду к матушке-царице, паду к ее ногам и постараюсь вымолить тебе прощение у нее.

   – Лучше и не езди, Натальюшка. Государыня не простит меня. Может быть, она-то сама и простила бы, да не простят мои враги. Им нужны мой позор и унижение. Мало того, им нужно, чтобы меня предали лютой казни.

   Едва князь Иван проговорил эти слова, как в саду послышались шаги и сдержанные голоса.