Текст книги "Разрушенная невеста"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

   – И в мыслях его у меня никогда не было.

   – Правду показывай, не то опять на дыбу поднимут...

   – Я сказал правду. Какой вы еще от меня хотите?

   – Повинись в своих преступлениях...

   – В каких? Я их не знаю, – слабым голосом ответил истерзанный пыткою Волынский.

   Но его врагам этого было мало, и опять началась ужасная пытка. Однако бывший вельможа упорно отрекался от возводимой на него клеветы, и от него ничего не добились.

   Но так или иначе, врагам Волынского нужна была его погибель, и ему был произнесен ужасный смертный приговор: вырезав язык, отсечь ему правую руку и голову.

   Говорят, у некоторых судей, подписывавших этот приговор, дрожала рука и слезы невольно выступали из глаз, но они все же сделали это: ведь Бирон хотел смерти Волынского, а кто же мог противоречить ему? Навлечь гнев Бирона было то же самое, что навлечь гнев государыни.

   Смертный приговор был подписан только судьями-вельможами, но не государыней. Бирону надо было сделать так, чтобы этот приговор подписала и монархиня земли русской.

   Держа приговор Волынскому в руках, герцог смелой поступью вошел в кабинет императрицы Анны Иоанновны. В последнее время она сильно изменилась: она похудела, побледнела, часто прихварывала и была крайне апатична.

   – Это что у тебя за бумага? – спросила она герцога.

   – Приговор, ваше величество.

   – Какой приговор? Кому? – заволновалась государыня.

   – Волынскому, – спокойно ответил Бирон.

   – К чему его приговорили?

   – К казни...

   – Что? Как ты сказал, герцог? – побледнев, воскликнула государыня. – Волынского приговорили к смерти? Нет, нет... этого не должно быть... я не допущу!

   – Но его приговорили, ваше величество.

   – Кто приговорил? Кто? Ты, герцог, ты? – императрица страшно волновалась, на ее глазах виднелись слезы.

   – Приговор подписан вашими министрами, государыня.

   – Я своею властью нарушаю приговор... Волынский не должен быть казнен.

   – Должен, ваше величество, – проговорил Бирон.

   – А я говорю – не должен, не должен... Я ничего не хочу слушать. Подай приговор, я разорву его.

   – Вы этого, государыня, не сделаете.

   – Иоганн, ты слишком многое позволяешь себе! – гневно сверкнув глазами на любимца, проговорила Анна Иоанновна.

   – Простите, ваше величество, но я вынужден просить, чтобы вы скрепили своею подписью этот приговор.

   – Никогда, никогда! О, я понимаю, в чем дело!.. Ты, ты лично мстишь Волынскому, ты ненавидишь его. Это жестоко, жестоко! Я не подпишу приговора.

   – Вот как?.. Покоряюсь вашему решению, государыня, и прошу дозволить мне подать вашему величеству прошение об отставке и уехать в Курляндию.

   – Как? Что ты говоришь? Зачем тебе покидать меня?

   – А затем, государыня, что я при вашем дворе считаю себя лишним.

   – Господи! Опять капризы?.. Ведь это скучно! Я больна, а ты, Иоганн, еще расстраиваешь меня... Ты совсем меня не жалеешь! – со слезами проговорила Анна Иоанновна. – Ну, если виновен Волынский, можно наказать его... сослать в Сибирь, что ли, но к чему же отнимать у него жизнь? Кабинет-министр – и вдруг казнить! Нет, нет, этого я не допущу!

   – А я, государыня, опять повторяю, что Волынский должен быть казнен. Ведь подумайте, каково его преступление: он готовился свергнуть вас с трона! Да разве возможно оставлять без строжайшего наказания подобное посягательство? Нет, как угодно, ваше величество, но или Волынский погибнет, или я удалюсь в Курляндию, а двоим нам тесно здесь.

   – Ты, Иоганн, останешься.

   – Только в том случае, когда вы, государыня, подпишете приговор. Волынский или я.

   – Опять за свое, опять?.. Довольно, герцог Бирон! Если тебе тесно при нашем дворе, можешь ехать в свою Курляндию или куда хочешь, но Волынский будет жить! – голосом, не допускающим возражения, проговорила Анна Иоанновна.

   – Ну, это мы еще посмотрим! – сквозь зубы заметил Бирон и поклонившись государыне, вышел.

   В конце концов герцог одержал верх над слабовольной да к тому же все еще любившей его императрицей. Смертный приговор был подписан, и злополучный Артемий Петрович, этот великолепный вельможа, сложил на плахе свою голову. Подписывая роковой приговор, больная императрица заливалась горькими слезами.

   Смертный приговор Волынскому и его друзьям, Хрущову и Еропкину, был подписан 23 июня 1740 года, а казнь была совершена 27 июня на площади при многочисленном стечении народа, с безмолвным ужасом смотревшего на нее.

   Первым казнен был Волынский, потом Хрущов и Еропкин; остальные же приверженцы и друзья Волынского были биты кнутом и плетьми и отправлены обратно в крепость.

   – Лихое, тяжелое время переживаем мы. Уж если временщик Бирон добрался до голов вельмож, то до наших голов ему легко добраться, – говорил народ, возвращаясь с казни, и еще сильнее возненавидел Бирона и его клевретов.

   Многие искренними слезами оплакивали Волынского, выдающегося государственного деятеля, вскормленного бурной эпохой Петра и безжалостно скошенного мрачной бироновщиной. Богато одаренная натура Волынского совместила в себе и выдающиеся пороки своей эпохи, и светлые черты пробуждавшегося общественного сознания. Добросовестный историк не может закрыть глаза на темные факты его жизни, но прав был и поэт, воскликнувший про Волынского: "Он мнил спасти страну родную!" Поэта можно заподозрить в увлечении, в идеализации своего героя. Но вот свидетельство высокого авторитета: вот что писала о деле Волынского императрица Екатерина II, конечно, имевшая возможность ознакомиться с этим делом так полно, как ни один историк:

   "Сыну моему и всем моим потомкам советую и поставляю читать сие Волынского дело от начала до конца, дабы они видели и себя остерегали от такого беззаконного примера в производстве дел... Волынский был горд и дерзостен в своих поступках, однако не изменник, но, напротив того, добрый и усердный патриот и ревнитель к полезным направлениям своего отечества. И так смертную казнь терпел и быв не винен".

   "Волынский был умен, но чрезвычайно честолюбив, – пишет современник казненного Волынского, Манштейн. – Гордый, тщеславный, неосторожный, он был склонен к интриге и всю жизнь свою слыл за неугомонного человека. Несмотря на эти недостатки, которые он не умел даже скрывать, он достиг высших должностей в государстве. Он начал с военной службы, в которой дослужился до генерал-майора. Отказавшись от военных занятий, он занялся гражданскими делами. Еще при Петре I его посылали в Персию в качестве министра. Он был вторым уполномоченным на немировском конгрессе; а спустя два года по смерти графа Ягужинского, умершего к концу 1736 года, Волынский получил его должность кабинет-министра. Но здесь он не мог долго удержаться, рассорившись с графом Остерманом, который в своих сослуживцах терпеть не мог ума. Навлекши на себя еще гнев герцога Курляндского, он не мог кончить иначе, как несчастливо".

   Тяжело отозвалась казнь Волынского на императрице: ее болезнь усилилась. Государыня близка была к смерти.

   Властолюбивому Бирону медики, лечившие императрицу, шепнули, что не только дни, но и часы ее сочтены. Бирон не терялся; он знал, что ему делать.

   Воспользовавшись временем, когда государыне было несколько лучше, он тихо вошел в ее кабинет.

   – Это ты, герцог? – слабым голосом спросила она.

   – Я, ваше величество, пришел узнать о вашем драгоценном здоровье, – заискивающим голосом проговорил Бирон и дал знак дежурной фрейлине выйти.

   Та с глубоким поклоном удалилась.

   – Плохо, Иоганн, плохо... умираю... близка моя смерть.

   – Медики говорят о вашем выздоровлении, они уверяют меня в том, ваше величество...

   – Не верь, врут... я чувствую, что скоро умру.

   – Ваши слова, государыня, терзают мне сердце, – с отчаянием, может быть, и притворным, воскликнул хитрый и честолюбивый временщик. – Живите, ваше величество, живите для счастья ваших подданных!

   – Вот то-то и плохо, герцог, что счастья своему народу я мало принесла... Ах, Иоганн, сегодня ночью мне опять Волынский снился. Он был весь в крови, смотрел на меня с укором и как живой стоял предо мною. Ужасно... и вспомнить ужасно! – задыхающимся голосом проговорила умирающая императрица, закрывая исхудалыми руками лицо.

   – Ваш сон, государыня, произошел от расстройства мысли. Смею советовать вашему величеству не думать об этом ужасном человеке!

   – И рада бы не думать, да думается. Зачем я подписала смертный приговор? Зачем послушалась тебя!.. Господи, как я страдаю из-за этого, мучаюсь раскаянием! Я молюсь за казненного Артемия Петровича, прошу у него и у Бога прощения, но, верно, моя грешная молитва не доходчива... Облегчения мне нет, нет, – с тяжелым вздохом проговорила императрица и смолкла, как бы забылась.

   А Бирон думал в это время:

   "Надо пользоваться случаем, надо теперь просить государыню о регентстве. Ей не поправиться, умрет она – и я стану полновластным правителем обширнейшего в свете государства, моя власть будет неограниченна... я буду почти царь".

   – Иоганн, ты здесь? – прерывая тишину, снова спросила государыня. – Плохо тебе будет, когда меня не станет.

   – Я... я не переживу вашей смерти... я тоже умру.

   Бирон не постыдился лицемерить и у одра умирающей императрицы, своей благодетельницы.

   – Полно, глупости это! Давай говорить про дело... Кого назначить после себя наследником престола? Царевны Елизаветы я не хочу... Думала было я объявить наследником младенца Иоанна, сына племянницы Анны.

   – Так и должно, ваше величество... Пусть будет императором русской земли Иоанн Антонович.

   – Младенец-император?.. Кто же будет управлять народом?

   – Регент.

   – Регент, говоришь? А кого им назначить?.. Тебя, что ли, герцог? – с волнением спросила государыня у Бирона. – Ну, говори правду, Иоганн, ты жаждешь власти? Я знаю, ты давно стремишься к тому, но боюсь я за тебя, Иоганн.

   – Не бойтесь, ваше величество... стоять у кормила правления мне не страшно. Прошу коленопреклоненно назначить меня регентом государства. – Бирон стал на колена и, прижимая руку к сердцу, с пафосом воскликнул: – Клянусь вам быть благодетелем и отцом вашего, государыня, народа!

   – Хорошо... Если ты, Иоганн, непременно того желаешь, я... я назначу тебя быть регентом до совершеннолетия моего внука Иоанна.

   Бирон бросился целовать руки у государыни.

   – Ты радуешься, герцог? – сухо спросила Анна Иоанновна.

   – Как же мне не радоваться вашей новой милости ко мне, покорному рабу вашего величества?

   – Как ты, Иоганн, властолюбив, как властолюбив! Но это властолюбие, я боюсь, погубит тебя!

   На следующий день младенец Иоанн, сын принца Антона Ульриха и принцессы Анны Леопольдовны, родной племянницы императрицы, был объявлен великим князем и наследником престола.

   Благодаря проискам Бирона, мать наследника, принцесса Анна Леопольдовна, была исключена из наследства, тогда как без его интриг именно она вступила бы на престол. В то же время, по словам современника, "в кабинете и в сенате пошли такие интриги, что все, что находилось в Петербурге позначительнее, из духовенства, министров, военного сословия до чина полковника, было призвано в кабинет для подписания адреса герцогу Курляндскому, коим все чины империи просили его принять регентство во время малолетства великого князя до достижения им семнадцатилетнего возраста".

   Бирон торжествовал. Акт о назначении его регентом, подписанный государыней Анной Иоанновной, "хотя, как уверяют, она не знала содержания документа", находился в его руках.

   17 октября 1740 года в залах Зимнего дворца происходило что-то особенное, какая-то суета; при необычайной тишине из зала в зал беспрестанно ходили лакеи и придворные чины с печальными, озабоченными лицами.

   В большой, слабо освещенной комнате, которая находилась рядом со спальней императрицы Анны Иоанновны, собрались высшее духовенство, министры, генералитет и придворные чины; они тихо переговаривались между собою и с волнением и беспокойством посматривали на дверь. Там, в спальном покое, кончалась монархиня земли русской.

   Вот дверь из спальни быстро отворилась. Показался обер-гофмаршал и прерывающимся голосом тихо проговорил:

   – Господа, все кончено, императрицы не стало.

   Эти роковые слова электрическим током пробежали по всем залам Зимнего дворца, а скоро и по всему Петербургу.

   Принцесса Анна Леопольдовна упала в глубокий обморок, когда ей сказали, что императрица скончалась, а герцог Бирон громко рыдал, только едва ли искренне, стояк на коленях около усопшей императрицы, своей благодетельницы, и ломал от сильного отчаяния себе руки.

   – Ваша светлость, успокойтесь! Отчаянием и слезами не вернете почившей государыни. Вас ждут, ваша светлость, – тихо проговорил князь Трубецкой.

   – Кто меня ждет? – вставая с колен, спросил Бирон.

   – Духовенство, министры, генералитет. Они желают видеть вашу светлость, услыхать от вас волю почившей императрицы.

   – Да, да. Пойдемте, князь, к ним, мне надо сообщить им волю почившей государыни, моей благодетельницы.

   С бледным лицом и заплаканными глазами вошел Бирон в сопровождении князя Трубецкого к ожидавшим вельможам; он так был растроган, что не мог прочитать предсмертный указ императрицы Анны Иоанновны, которым он назначался, до совершеннолетия царственного младенца Иоанна Антоновича, регентом при малолетнем царе.

   Этот указ был сочувственно принят только преданными и близкими к Бирону людьми, на остальных же воля почившей императрицы произвела тяжелое впечатление.

   – Ну, настало времечко, теперь Бирону удержа не будет. Он и то нас, русских вельмож, ни во что ставил, а теперь еще больше станет нами помыкать.

   – Известно, теперь Бирон – регент, правитель... все мы у него в подчинении находимся.

   – Только долго ли продлится его власть?

   – Кто знает, Бирон силен...

   – Силен-то он, силен, да один, а нас много.

   – А разве у Бирона мало приверженцев?

   – А все же нас больше...

   – Да сила-то на его стороне.

   – Ну, это мы еще увидим.

   Так вполголоса разговаривали двое вельмож, спускаясь по лестнице Зимнего дворца.

   У самого подъезда они сошлись с графом Минихом, который был сильно озабочен и чем-то сильно взволнован.

   – Граф, не знаете, давно ли почившая государыня подписала указ о регентстве Бирона? – тихо спросил у Миниха один из вельмож.

   Тонкий и хитрый Миних, прежде уверившись, что на подъезде никого нет, проговорил:

   – Про это, господа, я ничего не знал и не слыхал до сего дня.

   – А тонко подвел Бирон, не правда ли, граф? – проговорил другой вельможа.

   – Да. Но каковы, господа, будут последствия этого?

   – Как, разве уже заявил кто-либо свое неудовольствие против назначения Бирона регентом? – в один голос спросили у графа Миниха оба придворных вельможи.

   – Открыто никто не рискнул сделать это, но недовольных, господа, много, очень много...

   – Стало быть, власть Бирона будет непродолжительна?

   – Об этом не говорят и не спрашивают здесь, у дворца. До свидания, господа, – громко проговорил Миних и приказал придворному лакею позвать своего кучера.

   На другой день после кончины императрицы Анны Иоанновны духовенство, знатные люди и разные чиновники были созваны в Летний дворец. Войска были поставлены "под ружье", и герцог Бирон громко и властно прочитал собравшимся акт, которым он объявлялся регентом до совершеннолетия императора Иоанна.

   Все присягнули новому императору на подданство, и первые дни все шло обычным порядком; но так как герцог был всеми ненавидим, то многие стали вскоре роптать. Регент, имевший шпионов повсюду, узнал, что о нем отзывались с презрением, что несколько гвардейских офицеров, и преимущественно Семеновского полка, которого принц Антон Ульрих был подполковником, говорили, что охотно станут помогать принцу, если он предпримет что-либо против регента. Он узнал также, что принцесса Анна и ее супруг были недовольны тем, что их отстранили от регентства. Это страшно обеспокоило властолюбивого Бирона; он приказал арестовать и посадить в крепость нескольких офицеров Семеновского полка, произвести следствие над ними и допросить их "с пристрастием", то есть под пыткою. В результате некоторых наказали кнутом, чтобы заставить их назвать других лиц, замешанных в этом деле.

   Аресты происходили ежедневно, так что уже не было места, куда сажать арестованных: крепость и все тюрьмы были переполнены.

   Бирон добрался и до принца Антона Ульриха, отца младенца-императора. Принц состоял генерал-лейтенантом армии, подполковником гвардии и шефом Кирасирского полка, но ему приказано было написать просьбу об увольнении от занимаемых им должностей. Однако этого Бирону было недостаточно; он велел дать совет принцу Антону Ульриху "не выходить из своей комнаты или, по крайней мере, не показываться в публике".

X

   Оставим на время Петербург с его придворными интригами и вернемся в Звенигород, где тихо и мирно жили супруги Храпуновы. У Маруси было небольшое хозяйство, которое помогала ей вести ее бабушка Марина.

   Жизни наших героев ничто не тревожило, о них как бы забыли. Только печальная весть, дошедшая до Храпунова, заставила его содрогнуться, а также и его жену. Они услыхали, что по проискам Бирона казнен Артемий Петрович Волынский, много помогавший Храпу новым и укрывавший их от злобы честолюбца-временщика.

   – Господи, что же это? Казнить такого благородного, честного вельможу... От одной этой мысли волосы становятся дыбом и сердце обливается кровью, – со слезами проговорил Храпунов, обращаясь к своему старому дяде, который часто и подолгу гостил у него в уютном домике в Звенигороде.

   – И поверить, племяш, трудно. Может, ложен этот слух... Неужели немец-проходимец дерзнет публично казнить на площади русского вельможу? – задумчиво промолвил Петр Петрович.

   – Но если это – правда, если это злодеяние совершилось, то неужели никто из русских не отмстит за смерть Волынского злодею-пришлецу? – горячо проговорила Ма-руся.

   – Я отмщу Бирону, я, – твердым голосом проговорил Левушка, ударяя себя в грудь. – Я или отмщу ему за казнь моего благодетеля, или сам погибну.

   – Как? Ты, ты хочешь отмстить Бирону? Но подумал ли ты, племяш, о том, что сейчас молвил?.. Тебе ли, бессильному, бороться с сильным, с могучим?

   – Мне Бог поможет, дядя.

   – Как, Левушка, ты хочешь оставить меня? – печально спросила Маруся.

   – Да не ты ли сама сейчас сожалела о том, что не найдется человека, который отмстил бы злодею-временщику за Волынского? Такой человек нашелся, это – я.

   – Но ведь ты идешь, Левушка, на явную смерть. Как только ты появишься в Питере, тебя схватят и посадят в крепость, а может быть, тебя ждет еще худшее.

   – Маруся, я верю в свою судьбу. Что будет, то и будет, а в Питер я поеду. Не останавливай меня, Маруся, не останавливай... Я уверен, что мне придется отмстить Бирону за Волынского и за твоих несчастных родителей, князей Долгоруковых. Ведь они казнены тоже по его проискам.

   – А ведь племяш-то дело говорит! Не останавливай его!

   – Ну что же, ступай, пожалуй!.. Храни тебя Бог!.. Я молиться за тебя стану, Левушка, буду ждать твоего возвращения, считая все дни, часы и минуты, когда вернешься ты, мой милый, – после некоторого размышления проговорила Маруся.

   – Знал я, голубка, что ты так скажешь, – крепко обнимая жену, весело промолвил Храпунов.

   – Племяш, возьми меня с собою! Не думай, что я устарел и не сумею посчитаться с Бироном и устроить ему ловушку.

   – Дядя, а кто же со мною останется? – воскликнула Маруся.

   – Слышишь, дядя?.. Нет, ты оставайся здесь, гости у нас, охраняй мою милую женушку...

   – Я не нянька и не мамка для твоей жены, – сердито проговорил Петр Петрович.

   – Дядя, никак ты рассердился? Но пойми: ты – человек старый, тебе, родной мой, не перенести того, что я перенесу. Тебе надо отдохнуть... Если ты останешься здесь, у нас, то я поеду в Питер со спокойным сердцем... Я буду знать, что ты не бросишь моей Маруси, не оставишь ее.

   – Знамо, не брошу, не оставлю, – произнес майор и решил исполнить просьбу племянника.

   Старуха Марина тоже не стала удерживать Храпунова, и он начал поспешно собираться в дорогу, чтобы ехать в Петербург. Он решил, что должен сделать это, причем туда его влекла не одна месть: ему также хотелось "оправить" себя, свое честное имя, выяснить, если удастся, свою невиновность. Скрываться, жить под чужим именем ему страшно надоело, это тяготило, убивало его, и он решился вернуть свое положение. Ни Бирон, ни клевреты не страшили его.

   "Я иду за правое дело и не боюсь злого временщика, – за меня Бог", – часто думал он.

   Под именем посадского Григория Гришина Левушка прибыл благополучно в Петербург, прибыл в самый день смерти императрицы Анны Иоанновны. У Храпунова было немало приятелей, между которыми были лица довольно влиятельные, но ни к одному из них он не пошел, а отправился к своему старому и искреннему приятелю Степану Васильевичу Лопухину, который когда-то состоял при покойном императоре-отроке камер-юнкером, а теперь был офицером Семеновского полка, пользовался особым расположением и доверием фельдмаршала Миниха и состоял при нем адъютантом.

   – Левушка, ты ли? Друг сердечный, откуда? – крепко обнимая Храпунова, радостно воскликнул Лопухин.

   – Здравствуй, Степа! Я думал, ты меня забыл.

   – Тебя забыть? Что ты!

   – И немудрено забыть, Степа. Знаешь ли, кто я теперь? Ведь перед тобой не дворянин, офицер гвардейского полка Левонтий Храпунов, а простой посадский Григорий Гришин, – с тяжелым вздохом проговорил Храпунов. – Под этим именем я должен укрываться, чтобы снова не попасть в крепость, а может быть, и в Сибирь.

   – Ну, теперь мы не дадим тебя на жертву твоим врагам, сумеем отстоять тебя. Ты не поверишь, Левушка, как я сокрушался, когда узнал, что ты посажен в крепость. Я много хлопотал за тебя, просил, но все мои хлопоты и просьбы ни к чему не привели. Дошел до меня слух, что ты бежал из крепости. Я этому порадовался, но очень опасался, чтобы ты опять не угодил в руки сыщиков. Ну, а теперь скажи, зачем ты в Питер-то пожаловал?

   – Прежде ты, Степа, скажи мне: предан ты герцогу Бирону или нет?

   – Я? Я предан Бирону, этому злодею? Да ты с ума сошел, Левушка! Я презираю его, ненавижу. Да и не я один, а все мы ненавидим и презираем этого временщика. А знаешь ли, ведь он объявлен регентом в государстве.

   – Ну, едва ли долго ему дадут властвовать. Ведь за казнь Волынского его возненавидели еще более. И прорвется же наконец эта народная ненависть наружу и затопит собою этого угнетателя. Вот ты спросил меня, Степа, зачем я прибыл сюда. Да именно затем, чтобы отмстить за казнь Волынского, моего покровителя. Я постараюсь освободить родину от этого зверя Бирона.

   – Но ведь ты сам погибнешь.

   – Зато спасу от бироновщины родную землю.

   – Ну что же, дай тебе Бог исполнить это геройское дело! За это всякий русский человек скажет тебе спасибо!.. Только с этим делом ты не спеши, помощников к тому у тебя найдется много, очень много, только повремени немного приводить в исполнение тобою задуманное дело.

   – Мне помощников не надо...

   – Ну, брат, врешь... А ты забыл, что "один в поле не воин"? Неужели хоть меня себе на помощь не возьмешь?

   – А ты пойдешь?

   – Да с радостью! И не двое, не трое нас соберется, а целые сотни. Все мы давно ненавидим Бирона и рады будем его падению...

   – Да, да, Бирон должен пасть... и он падет!

   – Аминь! Руку, товарищ...

   Приятели обнялись и крепко пожали друг другу руки.

   Лопухин был искренним приятелем Левушки, всегда готовым прийти ему на помощь. Однако в то время, когда беды одна за другой обрушивались на бедного Храпунова, его не было в Петербурге: он, состоя при фельдмаршале Минихе, находился с ним в походе, а потому и не мог ничего сделать в пользу своего приятеля. Теперь же он выказал свое не только приятельское, но родственное внимание к Храпунову, оставив его у себя жить. Кроме того, Лопухин, объяснив фельдмаршалу графу Миниху историю невеселой судьбы Храпунова, упросил его зачислить Левушку в Семеновский полк сержантом.

   Миних исполнил это; он давно ненавидел злого временщика и выжидал случая подставить ему ногу. Он был рад всякому сообщнику для такого дела и недругу Бирона, и потому очень милостиво принял у себя Храпунова и в беседе с ним постарался выяснить его планы. В заключение беседы он произнес:

   – Так, значит, ты, главным образом, хочешь отмстить Бирону за казнь твоего начальника, несчастного Волынского?.. Это похвально, господин сержант! Только надо действовать осторожно, как можно осторожнее. Бирон хитер, даже слишком хитер... и догадлив... Непременно надо выждать удобное время и действовать умело, так, чтобы удар был направлен наверняка.

   – Я буду дожидаться распоряжений и приказаний вашего сиятельства, – промолвил Храпунов.

   – Я отдам тебя под начальство Манштейна. Он – подполковник и мой адъютант, но несмотря на то, что иностранец, он так же ненавидит Бирона, как ты, а, может, даже и более твоего. Ты будешь находиться у него в подчинении и делать все, что он прикажет. Но, главное, повторяю: будь осторожен. Твой порыв мести за своего начальника похвален, однако осторожность прежде всего! – отпуская Левушку Храпунова, сказал Миних.

XI

   Против властолюбивого Бирона был составлен заговор, во главе которого находились обиженные Бироном родители младенца императора Иоанна, принцесса Анна Леопольдовна и ее муж принц Антон Ульрих.

   Бирон, отстранив их от правления, обращался с ними грубо, дерзко. Как-то раз Анна Леопольдовна вся в слезах стала жаловаться графу Миниху на регента и просить помощи против его дерзости.

   – Мне одно остается – уехать из России. Я возьму мужа и сына-младенца и уеду в Германию. Дольше жить здесь я не могу... Здесь я получаю от регента только лишения и грубости, – с волнением проговорила Анна Леопольдовна.

   – Уехать вашему высочеству невозможно: ведь вы – мать русского императора и должны жить в России.

   – Но я не могу более переносить грубости регента.

   – Надо сделать так, ваше высочество, чтобы Бирон не смел более нападать на вас.

   – Но как это сделать?.. Бирон и силен, и могуч.

   – А надо так устроить, чтобы он был бессилен. Для этого необходимо лишить его могущества, – как-то загадочно и тихо промолвил Миних.

   – Но кто же в состоянии это сделать, да и как?

   – Доверьте мне, ваше высочество, устроить это дело.

   – Вам, вам?! – с удивлением воскликнула принцесса, которой были известны хорошие, почти дружеские отношения Бирона и Миниха.

   – Да, мне, принцесса... Согласны?

   – И вы еще спрашиваете моего согласия? Я прошу, убедительно прошу вас, граф, избавьте нас от этого деспота! Ведь вам, наверно, известно, что Бирон задумал отстранить от престола моего сына?

   – Как же, принцесса, мне также хорошо известно, что регент Бирон хочет возвести на престол царевну Елизавету. Он часто бывает у царевны и совещается с нею.

   – Но ведь если он возведет Елизавету на престол, нам совсем будет плохо, – меняясь в лице от неприятного сообщения, промолвила Анна Леопольдовна.

   – Успокойтесь, ваше высочество, этого не будет. Я не допущу до этого регента и подрежу ему крылья.

   – Граф, на вас одних вся наша надежда... Спасите, спасите нас от Бирона... Вся Русь будет глубоко благодарна вам, – с мольбою в голосе проговорила принцесса.

   – Я – ваш нижайший и покорнейший слуга, ваше высочество, обещанное мною выполню, прошу мне верить.

   – Я, граф, верю вам и постараюсь оценить вашу службу... Выполните обещанное, получите великую награду.

   – Об этом, принцесса, после. Скажите, в каких вы отношениях с Остерманом? – несколько подумав, спросил Миних у Анны Леопольдовны.

   – В наилучших. Остерман также ненавидит регента.

   – Хитрит он! Трудно понять его, и недаром называют его лисой. А его сообщничество нам, ваше высочество, нужно.

   – Остерман на моей стороне, я это знаю. Он часто бывает у нас, и мы подолгу с ним беседуем.

   – Постарайтесь, ваше высочество, прилучить его еще более, это – нужный человек. Теперь я уйду, но пройдет несколько дней, и правительницей могущественного государства будете вы, ваше высочество, – значительно проговорил Миних. – Только осторожность, принцесса, первое дело – осторожность, – добавил он и, поцеловав руку у Анны Леопольдовны, поспешно вышел.

   Миних стал усердно подготовляться к низложению регента Бирона, но он вел свое дело так тонко и осторожно, что хитрый и подозрительный герцог не мог догадаться, что Миних готовит ему подкопы. Фельдмаршал продолжал угождать регенту, выказывая ему большую привязанность и преданность; Бирон, со своей стороны, хотя и мало доверял ему, все же был с ним чрезвычайно вежлив, часто приглашал его к себе обедать и подолгу с ним беседовал.

   Накануне низложения и падения Бирона, то есть 8 ноября 1740 года Миних тоже обедал у него. В этот день Бирон был весел и необычайно любезен с Минихом, сам подливал в бокал ему вина, угощал его. Однако Миних был как-то рассеян и задумчив. Это не ускользнуло от наблюдательного Бирона, и он обратился к нему с вопросом:

   – Граф, вы как будто невеселы?

   – Нет, ваша светлость, я весел... Мне нет причины скучать.

   – Мне показалось, будто вы печальны. Но не в том дело... Мне хотелось бы, граф, действовать с вами единодушно, друг другу не мешать.

   – Это и мое непременное желание, ваша светлость.

   – Делить нам, граф, с вами нечего, не так ли?

   – Совершенно верно.

   – Здесь, в этой стране, мне предстоит много дела, труда, и я, граф, хотел бы иметь вас своим помощником.

   – Это такая честь, ваша светлость.

   – Повторяю, я хотел бы с вами, граф, действовать единодушно, но для этого надо, чтобы вы были расположены ко мне, даже преданы.

   – Моя преданность вашей особе всегда видна.

   – За расположение ко мне и преданность вы получите, граф, должное. Вам хорошо известно, что я умею награждать преданных мне людей, а также умею и карать своих недругов, – возвышая голос, проговорил Бирон.

   Обед окончился. Герцог повел Миниха в свой кабинет, усадил его на диван и попросил рассказать о некоторых своих походах и сражениях. Фельдмаршал исполнил это.

   – А скажите, граф, не случалось ли вам предпринимать во время походов какие-нибудь важные дела ночью? – быстро спросил Бирон.

   Этот неожиданный вопрос смутил Миниха и привел его почти в замешательство; он вообразил, что регент догадывается о намерении низложить его ночью; потому Миних решил следующей ночью исполнить задуманное, то есть арестовать Бирона. Однако фельдмаршал так быстро оправился, что подозрительный регент не мог заметить его волнения.