Текст книги "Разрушенная невеста"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

   В простом тесовом гробу, в белом подвенечном платье лежала, как живая, несчастная княгиня Мария, бывшая невеста императора-отрока.

   Отчаянию князя Федора не было предела. Похоронив молодую жену и ребенка, он навсегда простился со снеговой, негостеприимной Сибирью, с молодым князем Александром Меншиковым и его сестрой Александрой и отправился в Москву, чтобы просить и хлопотать за оставшихся родичей жены.

   Долог и утомителен был его путь, и, когда князь вернулся в Москву, немало перемен произошло на Руси: император-отрок Петр II почил и престол царей русских занимала Анна Иоанновна, племянница Великого Петра.

   Князь Федор стал просить и хлопотать о смягчении участи над невинными Александром Меншиковым и его сестрой. Его хлопоты увенчались успехом: государыня, сознавая невиновность сына и дочери умершего Меншикова, отдала приказ вернуть их из ссылки и возвратить им имущество и титул.

   Была ненастная, холодная осень. Дождь немилосердно хлестал в маленькие оконца жилища Меншиковых. Князь Александр сидел у окна и задумчиво смотрел на осеннюю непогодицу, а его сестра Александра, тоже грустная, печальная, сидя у стола, что-то шила.

   – Саша, – тихо позвала она брата. – Скучно тебе?

   – Да, не весело! Но ведь и ты скучаешь, сестра?

   – Отгадал, скучаю, веселиться нам нечему...

   – Говорят, заскучаешь перед радостью.

   – Откуда, милый братец, приплывет нам радость? Давным-давно мы от радости отстали. Немного времени прошло, как мы все были вместе, батюшка был жив, сестра Маша, а теперь одни мы остались горе горевать.

   – Что делать, сестра, Божья воля!

   – А ко мне все пристает пристав Шмыгин, – меняя разговор, тихо проговорила княжна, опуская свою красивую головку. – Вишь, по нраву я ему пришлась, просит, чтобы я вышла за него замуж.

   – Господи, до чего мы дожили! Какой-то пристав, чуть не солдат смеет предлагать дочери светлейшего князя и герцога руку! Нет, это ему даром не пройдет!.. Я покажу ему, как в родство ко мне лезть, будет он помнить!

   – Оставь его, Саша, я ему уже и то довольно резко ответила, сказав, что женой пристава вовсе не желаю быть. Но, к сожалению, он не унимается и нынче утром опять заговорил о женитьбе. Впрочем, чем же он виноват, что я полюбилась ему? Он смотрит на меня не как на княжескую дочь, а как на дочь ссыльного.

   – Оставим, сестра, говорить об этом – мне больно и тяжело слушать, что Шмыгин мечтает быть твоим мужем.

   В горнице ссыльных водворилась тишина, прерываемая только страшным воем ветра. Вдруг к воротам жилища кто-то подъехал и раздался стук в них.

   На стук вышел солдат и отпер калитку. На двор вошел какой-то человек, промокший и дрожащий от холода. Он направился в сопровождении солдата к крыльцу жилища ссыльных Меншиковых.

   – Кто это в такую непогодицу к нам приехал? – с некоторым волнением проговорил молодой князь Ментиков.

   – Уж не новая ли беда, Саша? Не новое ли несчастье? – меняясь в лице, испуганно воскликнула княжна Александра.

   Тут дверь к ним в горницу вдруг быстро отворилась и на пороге появился приехавший человек, а позади него стояли солдат и пристав Шмыгин.

   – Ты ли – сын умершего Меншикова, Александр? – как-то глухо спросил у молодого Меншикова приехавший.

   – Да, я, – ответил ему молодой князь.

   – А это – твоя сестра? – И, получив утвердительный ответ, приехавший продолжал: – По указу ее императорского величества, всемилостивейшей нашей государыни Анны Иоанновны, ты и сестра твоя помилованы и указано вам из ссылки вернуться в Санкт-Петербург или в какой-либо иной город, который пожелаете. Об этом имеется указ, который дан мною тобольскому воеводе.

   – Как? Нас освобождают? Нам можно уехать отсюда!.. Неужели это правда?.. – задыхающимся от радости голосом воскликнул Александр Меншиков.

   – А неужели врать стану? Выезжайте хоть завтра, подводы для вас готовы.

   Само собой разумеется, князь и княжна Меншиковы стали быстро собираться к отъезду и выехали из нелюдимого Березова в сопровождении трех своих верных и старых слуг. Им предстоял путь больше рекою, и тут брат и сестра Меншиковы увидали на пристани привезенных в ссылку опальных князей Долгоруковых. Судьбе угодно было устроить так, что одни опальные – Меншиковы – уезжали из Сибири, в то время как другие следовали туда.

   Два раза семьи Меншиковых и Долгоруковых поменялись своим положением в свете: в первый раз князья Долгоруковы сменили князей Меншиковых при дворе императора-отрока и заняли их место. Княжна Екатерина Долгорукова сменила княжну Марью Меншикову, став невестой императора-отрока Петра II, а теперь Долгоруковым пришлось занять то же место в ссылке и испытать то же лишение и горе, какое испытывали Меншиковы.

   – Князь Алексей Григорьевич, князь Иван Алексеевич, неужели это вы? – с большим удивлением воскликнул Александр Меншиков, увидев опальных Долгоруковых, окруженных солдатами.

   – Мы... мы, князь Александр Александрович... Ты удивляешься превратностям судьбы? – печально промолвил Алексей Долгоруков.

   – Признаюсь, я никак не ожидал вас встретить здесь... И княжны с вами?

   – Да, вот они... А ты, князь Александр, и сестра твоя как здесь очутились? – спросил Иван Долгоруков.

   – Мы теперь помилованы и едем в Петербург!

   – Мы сменили вас при дворе покойного императора Петра Второго, а теперь здесь, в ссылке, занимаем опять ваше место, – с горькой улыбкой промолвил князь Иван.

   – Превратность судьбы! – вздохнув, заметил его отец.

   Меншиковы, встретившись с Долгоруковыми, забыли все то зло, которое сделали им последние, и отложили на несколько часов свой отъезд.

   В Березове Долгоруковым назначено было жить в том остроге, в котором прежде находились Меншиковы, и последние отдали всю домашнюю утварь, посуду и вещи, необходимые для жизни в дальней ссылке.

   – Князь Александр, ты и сестра твоя – истинные христиане... Вы за зло платите добром, за вражду – великодушием! – дрогнувшим голосом проговорил Алексей Долгоруков, обнимая молодого Меншикова. – А немало зла причинили мы вам! – со вздохом добавил он. – Простите нас!..

   – Кто старое помянет, тому глаз вон! – с милой улыбкой проговорила княжна Меншикова.

   Она хотела было подарить свою меховую одежду княжне Екатерине, но та горделиво отвергла этот подарок.

   – Я не совсем обнищала и одеться мне есть еще во что... Оставьте, княжна, ваше при себе, обносков мне не надо! – холодно промолвила она.

   – Княжна, голубушка, подарите шубейку моей родственнице Марусе, меховой одеждой она не богата, – обратилась с просьбой княгиня Наталья Борисовна.

   – С удовольствием, княгиня.

   Маруся поблагодарила за подарок и, рассказав про свою печальную судьбу, просила княжну, а также и ее брата поразведать про судьбу ее мужа и, если можно, помочь ему в беде. Меншиковы обещали.

   Расставание опальных Долгоруковых с Меншиковыми было самое дружеское; они несколько раз принимались обниматься, а затем двинулись в путь через Москву в Петербург – благодарить за милость государыню Анну Иоанновну.

   Долгоруковы, в конце сентября 1730 года прибыв под стражею в ледяной Березов, поселились в опустевшем жилище Меншиковых.

   Им было строго запрещено выходить из него (разрешалось ходить только в церковь), запрещено было давать бумаги, чернила, перья; кормовых получали они по рублю в сутки. То же давали и на прожитие их прислуге. Между тем жизненные припасы в Березове были страшно дороги, так что Долгоруковы терпели большую нужду.

   Тоскливо и мучительно текла жизнь опальных Долгоруковых в остроге. Княгиня Наталья Борисовна, дочери Алексея Григорьевича и Маруся проводили время в рукодельях, в рисовании и вышивании по разным материям священных изображений и в шитье церковных облачений; в числе икон (счетом 21), оставшихся в Березове после Долгоруковых, находились, между прочим: распятие Господа Иисуса Христа, писанное на лазоревой камке; ангел-хранитель, шитый шелками и золотом по белой коже; знамение Божией Матери, шитое шелками на шелковой материи, с венцами и гривнами, шитыми золотом и серебром пополам с жемчугом, и знамение Божией Матери, шитое золотом и серебром по белому полотну. Сверх того в березовском Воскресенском соборе до сих пор хранятся две парчовые священнические ризы, на оплечьях которых имеется по орденской звезде св. Андрея Первозванного. По свидетельству церковных описей, одна из этих риз шита дочерьми князя Долгорукова, а другая – дочерьми князя Меншикова.

   Долгоруковы жили постоянно в ссорах и пререканиях друг с другом. Особенно не ладили князь Иван и его сестра, "разрушенная царская невеста" Екатерина. У них чуть не каждый день происходили крупные ссоры, несмотря на все старания Натальи Борисовны примирить мужа с его сестрой.

   Жена Алексея Григорьевича, княгиня Прасковья Юрьевна, не перенесла всех физических и нравственных тревог ссылки и опалы и тихо скончалась в начале ноября 1730 года.

   С кончиною старой княгини семейные ссоры опальных Долгоруковых стали все чаще и чаще. Алексей Григорьевич сильно не ладил с сыном Иваном, бывшим царским фаворитом, и постоянно преследовал его упреками в том, что тот будто виновник всех их бед и несчастий.

   – Все наше горе и наше несчастье из-за тебя, Иван! – кричал на него Алексей Григорьевич.

   – А чем же я-то, батюшка, виновен?

   – А почему ты не дал умиравшему государю подписать духовную, почему?

   – Да потому, что это – дело бесчестное, недостойное...

   – А нас в Сибирь-то сослать, по-твоему, было достойно?

   – По нашим делам-то, пожалуй, мы и достойны...

   – Вот как, вот как! Ну не враг ты нам после этого, а? Не злодей ты нам? Из-за тебя мать в сырую землю пошла, сестры в ссылке тают, а про себя я и не говорю. Ну, не думал, не гадал, что ты врагом нашим будешь, что через тебя мы ссылку терпеть будем...

   – Неизвестно, батюшка, кто из-за кого терпит! Ведь, по правде сказать, и ты, и я – все мы виновны перед покойным государем, моим благодетелем и другом.

   Во время взаимных укоров друг друга у Долгоруковых, по историческим данным, вырывались неосторожные выражения об их прежнем величии, проскальзывала весьма понятная ненависть к Анне Иоанновне. В 1731 году, по донесению капитана Шарыгина, возникло дело об этих ссорах, и 9 декабря 1731 года, по выслушании выдержек из этого дела, последовал следующий именной указ: "Сказать Долгоруковым, чтоб они впредь от таких ссор и непристойных слов воздержались и жили мирно под опасением наижесточайшего содержания".

   В первое время ссылки князя Ивана Долгорукова мучили угрызения совести – сказывалась его добрая, податливая натура. Часто он, вспоминая императора-отрока, горько плакал.

   Однажды, говея в великий пост и исповедуясь у священника Рождественской церкви, он на духу сказал, что мучится тем, что подписал духовную под руку государя.

   – Где же эта духовная? – спросил у него священник.

   – Уничтожена, – ответил князь Иван.

   – Молись, Бог простит!

   С того дня Иван Алексеевич стал спокойнее.

   Самыми драгоценными вещами князь Иван считал два патента, подписанных императором-отроком; первый был дан князю Ивану на звание гоф-юнкера, другой – на обер-камергера. Эти патенты князь берег как святыню и часто любовался на них вместе со своею доброю и кроткою женой. Патенты живо воскрешали перед ним недавнее блестящее прошлое и вызывали слезы при воспоминании о друге-императоре, переносили из острога в роскошные палаты царственного дворца, на придворные торжества, в которых ему приходилось играть первенствующую роль по званию камергера.

   – Куда девались величие, слава, могущество? Все миновался и безвозвратно! – печальным голосом проговорил князь Иван, обращаясь к своей жене Наталье Борисовне.

   – Будь терпелив, Иванушка! Воля Божья: Бог дал, Бог и взял.

   – Я-то притерпелся, мне что, а вот как ты, голубка? За что ты терпишь? Мне поделом, а ты-то невинная.

   – Знаю, Иванушка, ты давно меня в святые записал.

   – Ты такая и есть на самом деле.

XII

   Маруся свыклась со своим положением и мало-помалу стала привыкать к тяжелой жизни в ссылке.

   Князь Алексей Григорьевич при своих семейных и при посторонних обходился с нею как с чужой, но, оставаясь вдвоем, становился в отношениях с ней нежным, любящим отцом. Он искренне привязался к молодой женщине. Не раз, видя на ее лице выражение тоски, вызванной разлукой Маруси с мужем и неведением об участи последнего, князь утешал ее надеждой на то, что Левушку, как ни в чем не повинного, выпустят из тюрьмы, и он несомненно поспешит приехать в Березов за Марусей. Это вливало отраду в душу Маруси, и она на несколько времени забывала тоску, проникаясь радостной надеждой.

   Долгоруковы, не ладя между собою, обходились ласково и предусмотрительно с Марусей, и даже всегда гордая, неприступная княжна Екатерина, развенчанная царская невеста, делала я нее некоторое исключение и была приветлива с нею. Что касается юной княжны Натальи Борисовны, то она жила с Марусей, как говорится, душа в душу, деля с нею и свое горе, и свою радость. Впрочем, немного было радостей у Натальи Борисовны. Лишения, семейные ссоры, разные неприятности и работа, подчас черная, наводили на нее тоску, и только нежная любовь мужа заставляла ее забывать все житейские невзгоды.

   – Муж для меня – все... Завези меня хоть на край света, мне и там не скучно будет жить, только бы мой Иванушка был со мною, – обычно говорила Наталья Борисовна, когда кто-либо спрашивал у нее, не скучно ли ей жить в ссылке, в безлюдном Березове.

   Крепко любя мужа, она была хорошей помощницей всей семье Долгоруковых. Она смма нередко готовила для мужа и для его родных кушанья, шила для них платья и часто мирила Долгоруковых, которые только и знали, что ссорились и враждовали друг с другом. Вообще в этом семействе Наталья Борисовна была добрым гением.

   В первое время Долгоруковых не выпускали из острога, но потом им разрешили прогулки, и они стали ходить на охоту, что, конечно, значительно скрашивало их тяжелую жизнь.

   Однажды Маруся шла по обрывистому и крутому берегу реки Сосьвы, погруженная в свои тоскливые думы, и вдруг увидела, что по дороге к их острогу кто-то едет в кибитке, запряженной парою сильных лошадей. Телега-кибитка поравнялась с Марусей, и она при взгляде на сидевшего в кибитке радостно вскрикнула:

   – Левушка, Левушка!

   И действительно, с телеги соскочил Храпунов; он, замирая от счастья и радости, бросился обнимать и целовать свою любимую жену, с которой так давно не видался.

   Не малых трудов стоило Левушке доехать от Москвы до Березова; во время дальнего пути ему пришлось вынести массу различных лишений и неудобств вследствие того, что у него было немного денег на дорогу. Но он преодолел все препятствия, перенес все невзгоды.

   Когда первый порыв радости миновал, Левушка усадил свою жену в кибитку и вместе с нею поехал к острогу. Дорогой Маруся познакомила мужа со своей жизнью в Березове, с опальными Долгоруковыми.

   – Немало дивлюсь я тому, как это ты решилась покинуть моего дядю и ехать в ссылку с Долгоруковыми? – спросил у жены Левушка, и в его словах слышалось неудовольствие.

   – Ты сердишься на меня, Левушка?

   – Не сержусь, а удивляюсь.

   – Ни сердиться, ни удивляться ты, мой милый, не будешь, если узнаешь, почему я сделала это. Правда, я поехала сюда добровольно, но в действительности меня увез...

   – Увез, говоришь ты? – вскрикнул Левушка, и в его голосе послышалась нотка ревности. – Кто? Кто? Быть может, князь Иван?

   – Полно, Левушка, что ты!.. Какой там князь Иван, раз он женат на любимой и любящей его Наталье Борисовне! Отец увез меня из усадьбы твоего дяди, – тихо проговорила мужу молодая женщина.

   – Отец? – с удивлением воскликнул Храпунов. – Какой отец? Чей?

   – Как чей? Да конечно мой!..

   – Твой отец?.. Маруся, ты смеешься? Разве у тебя есть отец? Кто же он?

   – Да сам князь Алексей Григорьевич Долгоруков.

   – Князь Алексей Григорьевич – твой отец? – Удивлению Левушки Храпунова не было границ; слова жены просто его поразили. – Маруся... Что же это? Что ты говоришь?

   – Правду, милый, говорю.

   – Я не понимаю... все это будто во сне... Князь Долгоруков – твой отец.

   – Я все расскажу тебе, ты все узнаешь, только потерпи. Но вот мы и приехали. Есть ли у тебя пропуск в острог? Ведь без него не пропустят.

   – Есть, вот он.

   Ворота острога были заперты. Маруся постучала. Солдат отпер калитку и, увидев с Марусей незнакомого человека, вызвал пристава Шмыгина. Последний скоро явился и потребовал предъявления пропуска. Левушка предъявил его. Он был выдан от тобольского воеводы на имя "офицера Левонтия Храпунова", которому дозволялось "по своей надобности" пробыть у ссыльных Долгоруковых в остроге не более десяти дней. Все было в порядке, и пристав разрешил кибитке въехать в острог.

   Во время приезда Храпунова ни Алексея Григорьевича, ни сына его Ивана не было дома; они были в гостях у одного зажиточного березовского жителя, и к изумлению при виде хорошо известного им Храпунова не было конца. Особенно обрадовался ему князь Иван; он бросился обнимать и целовать товарища, говоря:

   – Левушка, голубчик, ты ли? Вот не ожидал. Ты к нам просто как с неба свалился! Ну, уважил!.. Хорошо, что приехал, а то Маруся по тебе сохнуть стала. Ох, злодей, увезешь ее ты от нас, увезешь!

   – Увезу, князь Иван Алексеевич, увезу.

   – Дозволь, господин офицер, и мне называть тебя Левушкой, – крепко пожимая руку Храпунова, проговорил князь Алексей Григорьевич и шепнул ему: – Ведь я тебе не чужой.

   Храпунов ответил на это молчаливым кивком головы и крепким рукопожатием, а потом, отвечая на вопросы князя Ивана, стал подробно рассказывать о происшествии, случившемся с ним, то есть о том, как его вскоре после свадьбы в кандалах увезли в Москву из усадьбы дяди; посадили в тюрьму, угрожали пыткой и как, наконец, по приказу императрицы выпустили.

   – Левушка, родной, и все это ты вытерпел из-за меня, всю муку перенес за то только, что мы с тобою в дружбе состоим? Сердечный мой, чем же мне тебя отблагодарить за это? – с жаром проговорил Иван Долгоруков.

   – Дружбой своей, князь, ты отблагодарил меня.

   – Да ведь эта дружба и довела тебя до несчастья и тюрьмы, сердечный мой.

   Долгоруковы приветливо приняли Левушку Храпунова и засыпали его вопросами о питерских и московских новостях, так что Левушка едва успевал отвечать им.

   Время проходило незаметно, и десятидневный срок приближался. Левушка Храпунов стал собираться в дорогу; собиралась с ним и Маруся. Приуныли Долгоруковы: им жаль было расставаться не только с Марусей, но и с ее мужем.

   За день до отъезда князь Алексей Григорьевич выслал всех из горницы и обратился к Левушке:

   – Как ни жаль мне расстаться с тобою, а все же надо. Я уже не говорю о том горе, какое причинит мне отъезд Маруси. Но я покорюсь. Об одном только я жалею, что нечем мне, Левушка, отблагодарить тебя, нечем приданое за дочкой дать. Ведь я всего, всего лишен.

   – О том, князь, не беспокойся: приданое мною получено. Его составляет тот ларец с драгоценностями, который отдал князь Иван Марусе. Он спрятан у марусиной бабушки, цыганки Марины.

   – Но в том ларце, сколько я помню, было немного драгоценностей.

   – С нас слишком достаточно. Счастье, князь, не в богатстве. Я полюбил Марусю, не зная, кто она, не справляясь, богата ли она или бедна.

   – Левушка, ты – добрый, благородный человек. Я знаю, что Маруся с тобою будет счастлива, – обнимая Храпунова, промолвил Алексей Григорьевич.

   Расставание Маруси и ее мужа с Долгоруковым было самое родственное, нежное. При прощании с дочерью князь Алексей Григорьевич был сильно взволнован, на глазах у него видны были слезы. Он, не стесняясь присутствием своих семейных, несколько раз принимался обнимать и крестить Марусю, а она, заливаясь слезами, целовала его руки.

   – Князь Алексей Григорьевич, успокойтесь, может быть, мы и опять скоро с вами свидимся, – заметя слезы старика Долгорукова, сказал Левушка.

   – Нет, нет. Мне уж больше не видаться с вами в этой жизни, – дрогнувшим голосом промолвил князь Алексей.

   Предчувствие не обмануло его: спустя года три после отъезда Маруси старый князь умер.

   Так же горько плакала княгиня Наталья Борисовна, расставаясь со своей тайной родственницей Марусей.

   Невесел был и князь Иван.

   – Прощай, Маруся, храни тебя Бог! Левушка, прости, с тобою мы едва ли свидимся. Увидишь моих недругов, скажи им, что я не помню зла и охотно прощаю их. Прощайте, мои милые, сердечные. – И молодой князь Иван попеременно обнимал и целовал Марусю и ее мужа.

   Только княжна Екатерина холодно простилась с отъезжавшими, причем не утерпела, чтобы не уколоть отца и брата.

   – И откуда вы таких нежностей набрались, что плачете при расставании с людьми, вам совсем чужими? Давно ли вы стали такими добрыми да нежными? – с полупрезрительной улыбкой проговорила она.

   Левушка Храпунов пробыл в безлюдном Березове ровно десять суток и простился с ним навсегда. Он уехал в Москву со своей милой Марусей.

   В Москве молодые муж и жена пробыли недолго; они лишь посетили старуху Марину, которая все жила в своей хибарке близ Тверской заставы.

   Старая цыганка чрезвычайно обрадовалась приезду своей внучки, так как никак не ждала ее. Маруся, уезжая с Долгоруковыми в добровольную ссылку, прислала своей бабушке сказать, что едет далеко-далеко, в ссылку со своим отцом князем Алексеем Григорьевичем. Поплакала старая Марина, погоревала по своей внучке, по ее "судьбине разнесчастной" и даже отчаялась когда-либо увидаться с Марусей, а она тут как тут!

   Отдохнув с дороги у Марины дня три, Левушка с женою стал собираться в усадьбу своего дяди.

   – Куда спешите? Или Москва прискучила? Погостите, побудьте со мною! – упрашивала Марина внучку и ее мужа.

   – У тебя, бабушка, погостили, теперь надо погостить у дяди, наш приезд обрадует его, – проговорил Храпунов.

   – Ведь мы ненадолго, бабушка, едем... скоро опять к тебе вернемся, – успокаивала старуху Маруся.

   – А ларец, что у меня спрятан, с собою возьмете? – спросила у Храпунова Марина.

   – Пусть у тебя хранится.

   – Хоть он и спрятан у меня в подполье, зарыт, а все же я боюсь. Ну, не дай Бог, случится пожар, либо грабители нагрянут? Право, взяли бы его с собою... Мало ли что может случиться!

   Но ни Храпунов, ни его молодая жена не решались взять ларец с собою из опасения быть ограбленными в дороге. В ларце было много драгоценностей и золотых монет.

   Проводив внучку и ее мужа, Марина решилась поглубже зарыть ларец. Для этого она ночью, при слабом свете ночника спустилась в подполье, отрыла ларец, вырыла яму еще глубже, опустила в нее ларец с драгоценностями и закопала снова. Она нарочно выбрала для этой работы ночь, чтобы никто не помешал ей или не увидал. Но старуха ошиблась в расчете – за нею зорко следил сыщик Пимен Терехин.

   Это был один из многочисленных агентов начальника тайной канцелярии Андрея Ивановича Ушакова, и ему было поручено следить за действиями и поступками офицера Храпунова. Хотя последний был выпущен из тюрьмы по приказу государыни, но от постоянного надзора не был освобожден. Ушакову было известно, что Левушка ездил в Березов к опальным Долгоруковым и привез оттуда какую-то молодую женщину, которую выдает за свою жену. Однако эта поездка к Долгоруковым показалась начальнику тайной канцелярии очень подозрительной, и он приказал усилить надзор за Храпуновым.

   Пимен Терехин узнал, куда поехал Левушка с женою, и стал следить за Мариной, которую считал сообщницей Храпунова, а также и ссыльных князей Долгоруковых. Он стал ходить около хибарки Марины, и ему показалось очень подозрительным, что, несмотря на поздний час, старуха не ложилась и что в хибарке виднеется огонек. Подойдя к оконцу, Терехин увидел, как Марина взяла скребок, отворила дверцы подполья и стала рыть землю.

   "Что это она делает? Уж не деньги ли, старая ведьма, зарывать вздумала?" – подумал сыщик и стал наблюдать.

   Он видел, как старая цыганка с трудом подняла из ямы ящик, внутри которого находился ларец с драгоценностями, подаренный Марусе Долгоруковыми, как опять стала рыть и как, вырыв яму поглубже, опустила туда ящик.

   "Что это значит? Старуха зарыла с чем-то ящик... Неужели с деньгами? Быть не может... Уж очень он велик... А нет ли здесь каких-нибудь таинственных бумаг, писем?.. Ну, да это я скоро проведаю", – решил Терехин и не преминул донести своему начальнику о наблюдении за старухой Мариной и о том, что он видел в хибарке.

   – Так ты думаешь, старуха неспроста запрятала в землю ящик? – спросил у него Ушаков.

   – Зачем же спроста стала бы она зарывать в землю ящик, ваше превосходительство!..

   – А может, она зарыла деньги?

   – Быть того не может, ваше превосходительство! Ящик очень велик – в него можно уложить десятки тысяч.

   – С чем же, ты думаешь, тот ящик? – спросил Ушаков, заинтересовавшись сообщением Терехина.

   Последний пользовался его полным доверием, так как являлся одним из самых деятельных и ловких агентов тогдашнего сыскного ведомства, а вместе с тем отличался изумительным хладнокровием и полной безучастностью к чужому горю и мукам, выпадавшим на долю тех, кто в качестве заподозренного имел несчастье попасть в тайную канцелярию и подвергнуться обычным там пыткам.

   Теперь на вопрос Ушакова сыщик ответил, что, по его мнению, в ларце цыганки находится непременно что-либо важное, заслуживающее внимания.

   – Ну, тогда возьми солдат, вырой ящик и принеси его ко мне, – приказал Ушаков.

   – Слушаю, ваше превосходительство! А что прикажете учинить с колдуньей-цыганкой?

   – В острог ее. Если в ящике не окажется ничего, что может послужить к обвинению ее, то мы выпустим ее, а если найдется какая-нибудь улика, то учиним допрос с пристрастием. Понял?

   – Понял, ваше превосходительство, и все будет выполнено.

   Действительно, уже на следующую ночь старуха Марина была разбужена в своей хибарке, в которую вошел Терехин с отрядом военной стражи. Руки Марины сейчас же были крепко скручены, а затем солдаты, по указанию сыщика, отворили дверцу подполья и стали рыть; скоро они дорылись до ящика, в котором находился ларец, и вынули его из подполья.

   Старая Марина побледнела как смерть и задыхающимся голосом проговорила:

   – Что вы делаете? Ведь вы не разбойники, не грабители? – И показывая на ящик, добавила: – Это не мое, а внучкино.

   – Нам все едино, чье бы ни было. Возьмите и бережно несите ящик в канцелярию! – приказал Терехин солдатам.

   Марина стала было спорить, но под угрозой должна была замолчать. Ящик с ларцом солдаты унесли, а цыганку увели в острог. Оконца и дверь ее хибарки, по приказу Терехина, заколотили досками.

   На следующее утро Пимен Терехин явился перед Ушаковым и доложил ему о выполнении возложенного поручения.

   – Где же ларец? – спросил у него начальник тайной канцелярии.

   – Вот здесь, ваше превосходительство, – указал Терехин на ящик, стоявший в углу канцелярии.

   Ящик и ларец были вскрыты. Последний был наполнен золотыми и серебряными монетами, разными драгоценными вещами, а кроме того, на дне его лежал запечатанный большою печатью с гербом пакет.

   – Вот это для нас будет поценнее золота и камней самоцветных, – с торжествующей улыбкой проговорил Ушаков, ударяя рукой по пакету, на котором рукою князя Алексей Григорьевича Долгорукова было написано: "Моей дочери Марии; сей пакет вскрыть после моей смерти". – Ну, мы не будем, князинька, ждать твоей смерти и прочтем сейчас твое послание к дочери, – продолжал Ушаков. – Только вот что чудно: у князя Алексея, я знаю, лишь две дочери – Екатерина да Елена... Откуда же появилась третья, Мария? Ну, это я узнаю, вскрыв пакет и прочтя письмо.

   Ушаков разорвал пакет, вынул из него довольно объемистую тетрадку и углубился в чтение ее.

   Это была исповедь князя Алексея Григорьевича пред Марусей. Прежде всего, князь Алексей у нее просил прощения за то, что "почитал ее не как дщерь свою", а как чужую, и доселе не оказывал ей своей "родительской заботы". Далее он рассказывал тайну рождения Маруси, говорил о ее матери, обвинял себя в несправедливости к ней, а в заключение обращался к дочери с такими словами:

   "Прости и молись, Маруся, за своего отца, великого грешника... Пред тобою, как перед попом на исповеди, открою я свою душу, свои грехи большие... Во многом и перед многими людьми я виновен, но перед императором Петром Вторым, перед моим благодетелем, виновнее всех... Я и сын Иван алчны к славе, к почестям и стремимся к большему... Не ведаю, удастся ли? Когда ты прочтешь эти строки, усугуби свои молитвы за грешного, умершего отца".

   Прочитав это письмо, начальник тайной канцелярии задумался:

   "Виновнее всех перед императором Петром Вторым... Я и сын Иван стремимся к большему"... К чему же это "большему" они стремились? Алексей Долгоруков сознается перед какой-то дочерью Марией в своем преступлении против императора, но вины своей и сына Ивана не выставляет. Положим, можно поразведать, что это за вины. Если князь по доброй воле не скажет, можно его и "с пристрастием" допросить. Да торопиться с этим пока еще незачем. Долгоруковы далеко, в ссылке, ну и пусть их там прохлаждаются. С одного вола двух шкур не дерут".

   Порешив на этом, Ушаков обратился к Терехину:

   – Старую цыганку, что сидит в остроге, прикажи выпустить, потому что никакой вины ее нет, а ларец с золотом и с драгоценными вещами до времени у меня останется, я передам его в руки самой владелице. Понял?

   – Так точно, – едва скрывая свое неудовольствие, ответил Терехин: ему очень хотелось запустить свою загребущую лапу в ларец, но, по воле начальства, он принужден был отказаться от этой мысли.

   – А у тебя кто наблюдает за Храпуновым?

   – Васька Бородач. Он – парень дельный, положиться можно.

   – Ну ладно. Ступай. Ты больше мне не нужен.

   Приказ Ушакова был выполнен: старую Марину выпустили из острога.

   – А где же ларец? – несмело спросила она у Терехина.

   – Про то и пикнуть не смей, старая ведьма, не то поколеешь в остроге, – грозно крикнул на цыганку Терехин.

   Печально наклонив голову, побрела Марина в свою хибарку, проклиная в душе сыщика Терехина, но там она только переночевала, а на следующее утро Марина, наняв мужика-попутчика до усадьбы Гвоздина, отправилась туда с недоброй весточкой о ларце, который попал в страшную тайную канцелярию и там застрял.

XIII

   Неожиданный приезд Марины в усадьбу Красная Горка обрадовал Храпунова и его жену, но затем они встревожились, услышав, что ларец с золотом, на которое они очень рассчитывали, находится в тайной канцелярии и что сама Марина побывала в остроге, откуда ее выпустили, не найдя никакой вины.