Текст книги "Разрушенная невеста"

Автор книги: Дмитрий Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

   Молодая женщина воскликнула от удивления, увидев Петра Петровича в таком одеянии:

   – Дядя, что это значит? Ведь теперь не святки?

   – Помалкивай, племяннушка, помалкивай и прощай.

   – Разве ты уходишь?

   – Знамо, ухожу... для чего же я по-мужицки-то нарядился? Я иду спасать твоего мужа.

   – Бог да поможет тебе, милый дядя.

   – Прощай, Маруся, может, мы больше и не увидимся. Ведь не в гости я иду, не на пиршество. Надо быть готовым ко всему. Прощай, племянница! Помолись за меня, грешного! – И майор со слезами, крепко обняв Марусю, перекрестил ее и поспешно вышел из горницы.

   Молодая женщина опустилась на колени перед иконой и стала усердно молиться, прося у Бога пощады своему мужу.

   Через несколько дней к воротам Шлиссельбургской крепости подошел какой-то старик в плохом дубленом полушубке и в нахлобученной бараньей шапке и, посмотрев на часового, мерно расхаживавшего около ворот, отошел в сторону; он, очевидно, кого-то дожидался.

   Вот загремел засов, узкая и низкая калитка, сделанная в воротах, отворилась. Вышел крепостной сторож и махнул старику в полушубке рукою, делая вид, чтобы тот подошел. Печальное и хмурое дотоле лицо старика преобразилось, и он быстро подошел к калитке.

   – Входи, – тихо проговорил ему крепостной сторож и пропустил старика в калитку.

   Старик очутился на крепостном дворе.

   – Принес деньги? – так же тихо спросил у старика сторож.

   – Принес... все по уговору, пять рублевиков.

   Старик дрожащею рукою подал сторожу пять серебряных рублей.

   – Верно, – пересчитывая деньги, промолвил крепостной сторож. – А остальные когда?

   – По уговору... Вот поступлю в сторожа, тогда и получай остальные сполна.

   – А не обманешь, старик?

   – Вона... Стану ли обманывать, когда у тебя в руках нахожусь.

   – Сейчас смотритель выйдет, он тебя и возьмет в сторожа. Только, старина, готовь деньги.

   – За этим дело не станет.

   Этот разговор был прерван приходом смотрителя.

   – Никифор, этот, что ли, сторож, про которого ты мне говорил? – спросил последний у сторожа.

   – Так точно, ваше благородие.

   – Ты наниматься пришел в крепостные сторожа? – обратился к старику смотритель. – Ты из солдат?

   – Отставной солдат, ваше благородие... тридцать лет верой и правдой отслужил отечеству.

   – И опять служить задумал?

   – Отчего же не служить, ваше благородие, когда ноги ходят, глаза еще видят, а руки работать могут?

   – Молодчина! А в сражениях был?

   – Бывал, ваше благородие, воевал я и со шведами, и с турками под командою батюшки-царя Петра Алексеевича; медали имею. – И старик, распахнув полушубок, горделиво показал на две медали, красовавшиеся на груди его солдатского мундира.

   – Молодец! Таким служак нам и надо. Я охотно принимаю тебя на службу в крепость. А как тебя звать?

   – Петром Костиным прозываюсь.

   – Ладно, так и будем знать. Ну, с нынешнего дня ты состоишь на службе в крепости. Обязанность твоя будет состоять в следующем: будешь носить заключенным обед, ужин, следить за порядком. Впрочем, Никифор скажет тебе, что делать, поучит. – И смотритель ушел к себе.

   – Видишь, как обстроили мы дельце-то! – самодовольно проговорил сторож, обращаясь к старику. – За это и рублевик прибавить не грех.

   – Не один, а два дам, только приставь меня к той тюрьме, где содержится Храпунов.

   – Приставить-то я тебя, Петр, приставлю, только, гляди, не выпусти арестанта. Выпустишь, так и тебя, и меня на смерть забьют плетьми, да и арестанту твоему не убежать. А если и убежит, то поймают и цепи наденут, а то к стене цепью прикуют его.

   На это старик ничего не ответил, а только вздохнул.

   – Ты что же молчишь-то? Сказывай: не выпустишь арестанта?

   – А если выпущу?

   – Да как ты смеешь! Как смеешь! Я смотрителю заявлю, – загорячился крепостной сторож.

   – Постой, Никифор, не горячись, простынь маленько. Ты лучше скажи, много ли с меня возьмешь рублевиков за то, что будешь помогать мне в устройстве побега Храпунова?

   – Мало за это не возьму, потому что своя шкура дороже денег. А тебе очень надо выпустить Храпунова?

   – Известно, брат Никифор, надо! Ведь затем я и подкупил тебя, и в крепость сторожем поступил.

   – Ты подкупил меня только затем, чтобы я определил тебя в сторожа, а о побеге арестанта уговора не было.

   – Ты только согласись мне помогать, а уже мы с тобой уговоримся. Теперь же ты только покажи мне каземат, где заключен Храпунов. Веди меня скорей к племяннику.

   – Ну, пойдем. Теперь, кстати, время обедать арестантам, вот ты и снесешь своему племяннику обед. А парень он смирный, хороший. Да постой-ка, постой!.. Ты говоришь, что Храпунов – твой племянник, а ведь он – барин, у министра важным чиновником состоял. Как же это, он – барин, а ты – простой солдат? – недоумевая, проговорил Никифор.

   – Так что же? Разве не бывает, что отец – простой мужик, а сын – барин?

   – И то, и то, бывает. Ну, пойдем.

   Много трудов стоило Гвоздину добыть фальшивый паспорт на имя отставного солдата Петра Костина; не легко ему было также подкупить сторожа Никифора, с помощью его проникнуть в Шлиссельбургскую крепость и наняться в тюремщики. На это надо было время и деньги.

   Сторож Никифор показал ему камеру, где был заключен Левушка Храпунов, и дал ключ от двери. Майор дрожащею рукою отпер дверь, вошел в камеру и застал своего племянника сидящим у стола, спиною к двери.

   Храпунов потерял всякую надежду на освобождение и волей-неволей принужден был покориться своей горькой участи. Помощи он не ждал ниоткуда.

   – Лева, племяш, – тихо позвал его старый майор.

   Храпунов быстро обернулся и крик радости и удивления вырвался у него.

   – Дядя, дядя, ты ли? Как ты попал? Как тебя допустили? – крепко обнимая и целуя дядю, проговорил Левушка.

   – Об этом, племяш, после. Ведь я – твой тюремщик. Я нанялся в крепость в сторожа. Ты поймешь, племяш, для чего я это сделал, поймешь.

   – Милый, дорогой дядя. Ты не забыл, не забыл меня.

   – Тебя забыть? Эх, племяш!

   – Но что жена? – бледнея, спросил Храпунов.

   – Плачет, покоя себе не видит: все по тебе тоскует.

   – Милая, милая! Дядя, голубчик, спаси, спаси меня из этой могилы!.. Ведь измучился я, исстрадался. – И Храпунов тихо, но судорожно зарыдал, закрыв лицо руками.

   – Никто, как Бог. Надейся и молись. Я затем и тюремщиком твоим стал, чтобы тебя спасти.

   Послышался легкий стук в дверь.

   – Прости, племяш, пока, меня зовут. Но опять скоро приду к тебе. – И майор, выйдя из камеры, запер дверь.

   В следующие дни свидания повторялись регулярно, и хотя они были непродолжительны, но постепенно Гвоздин рассказал Левушке все, что произошло во время его заключения в крепости, и утешал его надеждой на бегство.

   – Только бы случая дождаться, а уж я тебя, Левушка, выведу отсюда, – не раз говорил он Храпунову.

   И этот случай выпал. В Петербурге должны были состояться "машкерадное действо" и свадьба шута Голицына с калмычкой-шутихой. Подобное развлечение представлялось из ряда вон выходящим и, конечно, всякий, кто только мог, стремился побывать на нем. Не избежал этого искушения и начальник крепости, и именно его отсутствием и отъездом в Санкт-Петербург и решил воспользоваться майор Гвоздин, чтобы осуществить намеченный план освобождения Левушки.

   Едва начальник крепостной тюрьмы уехал и наступил темный морозный вечер, майор вошел в тюрьму к племяннику с небольшим узелком в руках и тихо проговорил:

   – В узелке мужицкий кафтан, надевай его скорее поверх своей одежды, помолись Богу и беги.

   – А как же ты? – с беспокойством спросил Левушка.

   – Обо мне не беспокойся. Спасайся ты... не медли же, пока есть время... А потом и я следом за тобою...

   – То-то... уж если бежать, то вместе.

   Храпунов поверх своей одежды поспешно надел мужицкий кафтан, на голову нахлобучил высокую баранью шапку и вышел из тюрьмы в сопровождении своего дяди.

   Они, никем не остановленные, дошли до крепостных ворот, но были бледны как смерть. Майор опасался за успех своего дела, несмотря на то, что им были подкуплены некоторые тюремные сторожа и часовые солдаты.

   – Кто идет? – спросил у беглецов сторожевой солдат, когда они подошли к воротам и отворили калитку.

   – Свои, свои, – дрожащим голосом ответил майор.

   – Кто свои-то?

   – Я... я – тюремный сторож, а это – печник, – и при этом майор показал на Храпунова.

   – Проходите.

   Сторожевой солдат отошел от калитки, Храпунов и его дядя очутились на свободе.

   Это бегство удалось потому, что майор Гвоздин более двух недель пробыл в должности тюремного сторожа и своей аккуратной службой приобрел некоторое доверие от крепостного начальства. На его обязанности лежало убирать камеры, носить еду и питье заключенным; ключи от камер находились у смотрителя, который два раза в день приходил и передавал их сторожам. Между последними были распределены камеры арестантов, и каждый сторож разносил по своим камерам обед и ужин заключенным, потом запирал камеры, а ключи обратно относил смотрителю. Так сделал и секунд-майор, мнимый тюремщик: он взял у смотрителя ключи, разнес по камерам к заключенным ужин, запер камеры, ключи отнес обратно, но у камеры своего племянника оставил замок отпертым. Другие тюремные сторожа не обратили внимания на то, что Петр Петрович шел по коридорам крепости с каким-то мужиком. Старший же над сторожами был подкуплен майором, и таким образом Гвоздин и его племянник благополучно выбрались из крепости.

   А в это самое время в Петербурге происходило занесенное на страницы истории торжество в ледяном доме. Несмотря на страшный мороз, народ со всех сторон столицы валил на Неву к ледяному дому и к манежу герцога Бирона, чтобы посмотреть на шутовскую свадьбу. Громадная толпа в ожидании невиданного зрелища обменивалась впечатлениями.

   Вдруг в безветренном морозном воздухе послышалось:

   – Сторонись, везут, едут!..

   Многотысячная толпа заволновалась, зашумела.

   Действительно, ехала довольно странная, невиданная процессия свадебного поезда сиятельного шута Голицына, прозванного Квасниковым, с шутихой-калмычкой Бужениновой. "Поезжане" потянулись длинным поездом: тут были абхазцы, остяки, мордва, чуваши, черемисы, вятичи, самоеды, камчадалы, киргизы, якуты, хохлы, калмыки, финны и множество других "разночинцев" и "разноязычников". Каждый из них ехал с женою в своем национальном костюме, кто на оленях, кто на верблюдах, на собаках, на волах, на свиньях, на козлах, на медведях и так далее; ехали они в санях, сделанных наподобие разных зверей, рыб и птиц. Жених с невестой сидели в большой клетке, установленной на спине слона; каждый из инородцев ехал со своею музыкой, пели песни, ломались, свистели на разные голоса.

   Свадебным поездом управляли Волынский и Татищев.

   Поезд проехал по всем главным улицам Петербурга я остановился у манежа герцога Бирона. Там на нескольких длинных столах был приготовлен обед; перед каждым инородцем были поставлены его местное излюбленное блюдо, вино и другой какой-либо напиток. На обеде присутствовали императрица, Бирон, министры, весь двор и иностранные послы. Императрица была весела, много смеялась и забавлялась песнями, играми и пляской инородцев.

   Поэт Тредиаковский приветствовал молодого князя-шута и его жену калмычку Авдотью Буженинову особым стщ хотворением своего сочинения.

   По окончании бала в манеже пестрый поезд в сопровождении молодых в клетке на слоне отправился в ледяной дом. Последний представлял собою какое-то фантастичен ское зрелище; он горел тысячами огней, которые эффектно переливались в его прозрачных стенах и окнах. Ледяные дельфины и слон метали целый поток яркого пламени; смешные картины вертелись кругом для потехи собравшее гося народа.

   Императрица, пробыв несколько времени в ледяном доме, окруженная придворным штатом и иностранными послами, уехала в свой дворец. Молодых с различными русскими обычаями уложили на ледяную постель и к дому приставили караул, из опасения, чтобы счастливые новобрачные не вздумали раньше утра покинуть свою спальню. Всем было весело, только не новобрачным. Горе, стыд, позор глодали душу князя-шута, а молодая дрожала от нестерпимой стужи.

   Пред своим отъездом императрица Анна Иоанновна несколько раз принималась благодарить Артемия Петровича Волынского, как распорядителя по устройству ледяного дома.

   – Никогда я не была так весела, как сегодня, и благодаря этому веселью даже забыла про свою болезнь, – милостиво проговорила она, протягивая руку Волынскому.

   – Я безмерно счастлив, ваше величество, что мои труды и хлопоты по устройству ледяного дома не прошли даром, – целуя протянутую руку, промолвил министр.

   – Да, да, я очень благодарна вам, Артемий Петрович, вашим помощникам и принимавшим участие в этой потехе.

   Волынский проводил государыню до кареты.

   Бирон в этот вечер как бы играл вторую роль, первое же место при императрице занимал Волынский. Во время празднества в ледяном доме государыня почти не обращала внимания на герцога Бирона, на время Волынский отстранил его. Но Бирон не мог забыть это, и в тот же вечер была решена судьба Артемия Петровича.

   – Он или я, а двоим нам тесно жить на свете, за свое пренебрежение ко мне Волынский поплатится головой, – тихо, но злобно проговорил Бирон, видя, как государыня внимательна и милостива к Артемию Петровичу.

VII

   Темная морозная ночь скрыла Гвоздина и Храпунова, бежавших из крепости. Очутившись на свободе, они быстро, чуть не бегом пошли к Петербургу и в первом же селении подрядили одного чухонца отвезти их в Петербург.

   Лошади неслись быстро, и к полудню беглецы добрались до Петербурга, проведя всю ночь в дороге. Не доезжая несколько до Петербурга, майор и Храпунов рассчитались с чухонцем и вошли в город не через заставу, а стороною, через вал; эта дорога была нелегка, они беспрестанно вязли в снегу и попадали в сугробы. Усталые, измученные, беглецы наконец добрались до той улицы, где жила Маруся.

   Тяжелую, полную горя жизнь проводила молодая женщина. Мало того, что ее муж находился в тюрьме, и она не знала, будет ли он когда-нибудь выпущен, теперь вдруг бесследно пропал и ее последний защитник, дядя-майор. Правда, она догадывалась, что старик отправился освобождать ее дорогого Левушку, но полное отсутствие известий о нем чрезвычайно тяготило и беспокоило ее, и она не раз думала, что дядя либо сам попал в острог, либо погиб.

   При ней находились только преданная ей девушка Дуняша да старый дворовый Захар, который раньше был крепостным Гвоздина, а затем подарен им Храпунову. Других наемных слуг Маруся рассчитала, и в числе их находился один, который был подкуплен клевретами Бирона.

   Невозможно описать ту радость, с которой встретила молодая женщина своего горячо любимого Левушку. Она и плакала, и смеялась, обнимая мужа.

   Когда первый порыв их радости прошел, старый майор обратился к племяннику и его жене с такими словами:

   – Ну, молодежь, будет вам целоваться да миловаться... надо и про дело поговорить. Необходимо решить, куда нам ехать и где укрыться от наших врагов.

   – А разве это надо? – наивно спросила молодая женщина.

   – А ты полагаешь, что нам в Питере по-прежнему можно жить? Нет, нам надо бежать отсюда возможно скорее.

   – Да, Маруся, дядя прав, нам надо скорее где-нибудь укрыться, – с глубоким вздохом проговорил Левушка.

   – Господи, куда же нам бежать, где укрыться?

   – Слушайте! Из Питера мы выйдем пешком, и чтобы не навлечь на себя подозрения, оденемся мужиками. В ближайшей деревушке мы найдем подводу до Москвы и в первопрестольной поищем место, где укрыться... Там нас не скоро найдут. А если в Москве нам жить будет опасно, то найдем и другое место... Ведь белый свет не клином сошелся, – проговорил старик-майор.

   С ним вполне согласились Левушка и его жена, причем решили взять с собою Захара и Дуняшу.

   Пока Храпунов и Маруся собирались в дорогу, их дядя сходил на площадь и купил себе и племяннику простые дубленые полушубки и валеные сапоги, а для Маруси – простую же беличью шубенку.

   Вечером они пошли в свой новый, опасный путь и через несколько времени кое-как добрались до ближайшей к Петербургу деревеньки, население которой составляли переселенцы-мужики из-под Смоленска.

   Была глубокая, морозная ночь, когда они вошли в деревеньку; кругом было полнейшее безмолвие, так как все давным-давно спали, и нигде не видно было ни огонька.

   Путники постучали в оконце первой попавшейся избы, но в ответ услыхали только один собачий лай, нарушавший ночную тишину. Тогда Захар и руками и ногами застучал в ворота, и на этот раз со двора послышался заспанный, сердитый голос:

   – Кто стучит в ночной час?

   – Укрой, добрый человек, от морозной ночи, пусти переночевать! – попросил Захар.

   – Проходи дальше, не тревожь – все равно ночью никого не впущу.

   – Мы тебе заплатим.

   – А сколько вас?

   – Всего пятеро.

   – Ишь!.. Да у меня для всех и места не хватит.

   – Потеснимся как-нибудь... Пусти, хорошую деньгу за ночлег дадим.

   – Да кто вы будете?

   – Мастеровые... идем из Питера в Москву.

   – Коли так – входите.

   Мужик отворил калитку и пустил путников на двор.

   Изба у мужика была просторная, чистая, и наши путники удобно расположились в ней. Все они нуждались в покое и в отдыхе. Особенно устала бедная Маруся.

   Однако, едва стало рассветать и все еще спали, старый майор уже проснулся; заметив, что он шевелится, проснулся также и хозяин избы, по имени Федот. Петр Петрович стал спрашивать у него, не даст ли он за хорошую плату подводы до Москвы, или не продаст ли ему одного или пару коней и сани, причем в объяснение добавил:

   – Потому, племянница моя слаба здоровьем, а до Москвы не близок путь, не дойти ей.

   – Где дойти! Ведь поболе шестисот верст, и мужику не дойти... не токмо бабе, да еще зимой. Что же, есть у меня лишний конь, продать его можно, и санки найдутся... Продам, если дашь хорошую цену.

   – За ценой не постою.

   – Видно, в Питере-то, старик, сколотил ты деньгу? – ухмыляясь, спросил Федот. – А ты каким мастерством занимаешься?

   – Маляры мы, малярной работой промышляем.

   – Так, так, работа выгодная!.. Ну, а что же дашь за коня и сани?

   Майор стал торговаться с Федотом, но в конце концов они сошлись в цене.

   Когда торг был заключен, проснулись Храпунов с Марусей, Захар и Дуня.

   Однако хозяину избы и его жене, догадливой бабе Пелагее, что-то очень подозрительным показались их постояльцы, и она, вызвав мужа во двор, сказала ему:

   – Голову свою прозакладую, что это не маляры.

   – А кто же они, по-твоему? – спрашивает у жены Федот.

   – Беглые баре, вот кто. Наверняка так!.. Ты посмотри на их руки. Разве у маляра они такие должны быть? У маляра руки краской запачканы, а у наших постояльцев они нежные, белые. Да и лица-то у них на малярные не походят.

   – А что, баба, пожалуй, ты и правду говоришь, – согласился с женою Федот. – Что же нам делать?

   – Что? Известно, что! – сердито промолвила Пелагея. – Со двора их не пускать и старосте про них сказать.

   – И то, побегу старосту оповестить. Спасибо, баба, что надоумила! – И Федот со всех ног пустился о своих постояльцах оповестить старосту.

   Вскоре в избу ввалилась большая ватага мужиков, имея во главе своего старосту; все они были вооружены кто чем попало: палками, топорами, а у некоторых были и ружья.

   Крик удивления и испуга вырвался у Маруси и Дуни, при взгляде на мужиков

   – Зачем вы пожаловали? Что надо? – не совсем дружелюбно спросил Гвоздин.

   – На тебя взглянуть пришли, – крикнул староста.

   – Гляди, чай, на мне узоров нет.

   – А ты, маляр, взял бы и размалевал себя узорами, – громко засмеялся один из мужиков.

   – Вы зуб-то не скальте, а делом говорите, зачем пришли? – возвысив голос, спросил у мужиков Петр Петрович.

   – А затем, чтобы узнать, что ты за человек? – окидывая его суровым взглядом, проговорил староста.

   – Я – мастеровой из Питера, малярным делом промышляю. Это – мой племянник с женой, а это – земляк с дочерью, – проговорил секунд-майор, показывая на Храпунова и Марусю, а также на старого Захара и на Дуняшу.

   – Так, так. Если не врешь, так правда! Ну-ка, ребята, берите их, а если станут упорствовать, то свяжите им руки, – невозмутимо приказал мужикам староста.

   Тотчас же несколько мужиков с веревками в руках отделились от толпы и подошли к беглецам.

   – Остановитесь, безумные, что вы делаете? За что вы хотите вязать нас? – крикнул на мужиков Храпунов.

   – А за то, что вы малярами только прикидываетесь. Вы не маляры, а беглые, – также крикнул ему в ответ староста, – и, пока приедет начальство, мы вас, голубчиков, запрем в сарай, чтобы не убежали. Тащи их, ребята!

   – Прочь, разбойники, прочь! Первого, кто до нас дотронется, уложу на месте, – вне себя от гнева крикнул старик-майор, вынимая из кармана пистолет.

   Нападавшие мужики попятились к двери.

   – А ты, маляр, эту игрушку-то брось, не то и мы палить будем, – слегка дрожащим от испуга голосом крикнул староста и, вырвав у одного из мужиков ружье, стал прицеливаться в Петра Петровича.

   – Отпустите нас, мы дадим вам за себя выкуп. За что вы хотите сделать нас несчастными? Отпустите! – с дрожью в голосе обратился к мужикам Левушка.

   – Слышь, староста, не отпустить ли их? На винцо нам дадут деньжонок, – тихо сказал старосте Федот.

   Он был мужик миролюбивый, жалостливый; ему жалко стало своих постояльцев, и он уже раскаялся в том, что взбудоражил мужиков и натравил их на своих постояльцев. Поэтому он стал упрашивать старосту и мужиков.

   Однако староста и мужики ломались.

   – Никак невозможно отпустить, потому как беглые. К начальству надо их предоставить.

   – Ну, прах вас возьми, делайте, что хотите! Только из моей избы убирайтесь ко всем чертям! – сердито крикнул Федот, выведенный из терпения.

   – Как смеешь ругаться! Да знаешь ли ты, разбойник, кого ругаешь? Ведь ты мир честной ругаешь!

   – Хорош мир, нечего сказать. Бабьим умом вы все живете, вот что! – выругался Федот и вышел из избы.

   Староста отдал приказ мужикам взять "маляров" и ихних баб и заключить в пустой сарай под замок.

   Сопротивление было бесполезно. Что значат трое против полусотни мужиков, и притом еще вооруженных? Наши бедняки волей-неволей принуждены были покориться своей участи, мужики же решили послать нарочного в Питер и оповестить начальство о "малярах", а пока держать их в сарае.

   И вот старый майор Гвоздин, его племяш с женою и Захар с Дуней очутились в холодном сарае под замком.

   Староста не ограничился одним замком, а поставил к запертой двери сарая двух мужиков с дубинками, наказав им строго-настрого стеречь "беглых".

   В бессильной злобе Храпунов стал стучать руками и ногами в дверь сарая.

   – Ты чего безобразишь? Что стучишь? – крикнул один из мужиков, стоявший с дубиной у запертой двери.

   – Мы замерзнем.

   – Не замерзнете.

   – Вы, злодеи, хуже разбойников!

   – Добрая барыня, вот, вот моя шуба. Ложитесь на солому и оденьтесь ею; вы согреетесь, – проговорил старик Захар, дотоле молчавший и угрюмо сидевший в углу сарая, и, сняв с себя свою овчинную шубу, подал ее Марусе.

   – Нет, Захар, я у тебя не возьму шубы, ведь ты сам замерзнешь.

   – Возьми, боярыня, я старик, если и замерзну, обо мне плакальщиков не будет, пожил на белом свете, пора и на покой, – попытался возразить Захар, однако ему пришлось опять надеть на себя шубу, потому что Маруся ни за что не решилась воспользоваться ею.

   Между тем страшный холод донимал как господ, так к слуг. Мужики, стоявшие на страже, ругались, а затем оба, не вынесши холода и побросав свои дубинки, обратились в бегство. Их манили теплая изба и горячая печь.

   – Никак наши сторожа ушли? – проговорил Петр Петрович прислушиваясь. – Да, да! Ну, и слава Богу? Ночью выломаем дверь, и тогда мы будем спасены.

   Однако сделать это нашим заключенным не пришлось, так как они скоро услыхали, что кто-то у двери их тюрьмй ломает замок, а затем дверь сарая быстро отворилась, и заключенные увидали мужика Федота. Тот поспешно проговорил:

   – Выходите скорее.

   – Как, ты нас освобождаешь? – радостно воскликнул Левушка Храпунов.

   – Это ты и замок сломал? – спросил у Федота майор.

   – Знамо, я. Да чего же вы не выходите? Иль вам по нраву пришлось сидеть в холодном сарае?

   Старик майор, его племянник с женою, Захар и Дуня поспешно вышли из сарая. Был вечер, и на улице была темнота; мороз стал немного помягче, падал снежок.

   – Идите за мной, я выведу вас за околицу, – проговорил Федот, обращаясь к старому майору и его спутникам.

   Они пошли беспрекословно и вышли за околицу. Пройдя еще некоторое расстояние, Федот проговорил:

   – Дорога вам прямая, идите, меня не поминайте лихом...

   – Вот тебе за услугу, возьми! – И майор протянул было Федоту руку с деньгами.

   – Спасибо, не надо. Покаюсь вам: ведь я мужиков-то сбил, потому подозрительными, опасными людьми вы мне показались, впрочем, в том больше виновата моя баба, она самонравная, вот и сбила меня. Ну, за это ей не миновать потасовки.

   И Федот хотел идти, но майор спросил его:

   – А в Питер мужика посылали с известием о нас?

   – Посылали.

   – Дело плохо... пожалуй, за нами будет погоня.

   – Да, не миновать вам ее. А пока ее еще нет, вам скорее бежать надо, – посоветовал Федот.

   – А куда бежать, да еще ночью-то? Мы и дороги не знаем. Эх, видно, нам пропадать придется, – чуть не плача, промолвила Маруся.

   – Зачем пропадать, сударка? А вы послушайте-ка меня: верстах в пяти отсюда, в стороне от дороги, стоит водяная мельница. Мельник – мой кум и приятель, звать его Максимом. Ступайте к нему, пообещайте денег, и он вас укроет. Вот видите дорогу-то? Так по ней, никуда не сворачивая, и ступайте, сами на мельницу наткнетесь.

   Федот быстро зашагал обратно в свою деревню, а наши путники поспешили выйти на указанную им дорогу.

   По словам Федота, до мельницы было всего верст пять, но на самом деле наши путники шли чуть не три часа и подошли к ней измученные, усталые.

   Мельница казалась полузаброшенной и стояла в лощине, в полуверсте от проселочной дороги, и была окружена почти вся лесом; амбар или сарай, где мололи, был полуразрушен, покосился набок; близ этого сарая стоял небольшой, в три оконца, домик мельника.

   На мельнице было полнейшее безмолвие. Снег перестал, небо очистилось, из-за туч величаво выплыла луна.

   Едва только Захар подошел к воротам, чтобы постучать, как его учуяли собаки и подняли страшный лай.

   – Цыц, цыц, проклятые! Угомону на вас нет! Что вы, на кого лаете? Иль гостя незваного-непрошеного учуяли? – послышался Захару голос со двора.

   Старый слуга постучал.

   – Батюшки, да никак кто-то стучит? Так и есть. Кто стучит, что надо?

   – Отопри, Христа ради, пешеходам.

   – Вы на ночлег, что ли?

   – Да, да, на ночлег. Пусти, мы хорошо тебе заплатим, – сказал Левушка Храпунов, подойдя к воротам. – Нас твой кум Федот к тебе прислал.

   – Кум Федот прислал? Так бы давно и сказал. Входите, рад гостям! Хоть гости вы и ночные, незваные, нежданные, а все же я вам рад.

   Проговорив эти слова, мельник впустил к себе на двор путников.

   Петр Петрович объяснил мельнику, за какой помощью они пришли к нему.

   – Что же, это можно, моя мельница стоит в стороне, сыщики не скоро до нее доберутся. Укрывать я стану, только не жалейте денег, – проговорил мельник. – Под моим домишкой есть подполье, там, если нужда придет, вы и укроетесь. А пока ложитесь-ка спать, утро вечера мудренее.

   Изба мельника была довольно поместительна и разделена холодными сенями на две половины; в передней жил мельник, а в задней – его работник и старуха. Передняя изба разделялась перегородкой на две горницы, и наши путники расположились в избе мельника очень удобно: за перегородкой поместились Маруся и ее служанка Дуня. Петр Петрович и Левушка Храпунов легли на широких скамьях, одевшись полушубками, а старик Захар не решался ложиться.

   – Вы, господа милостивые, спите, а я посижу, постерегу, – говорил он, усаживаясь около самой двери в сени.

   Пожелав своим постояльцам доброй ночи, мельник пошел спать в заднюю избу, и скоро настала тишина, прерываемая легким храпом измученных путников.

   Не спал один только верный слуга. Он долго крепился, долго боролся со сном. Но все же последний осилил его, и старый Захар крепко заснул, сидя у двери.

   Долго ли спал Захар, он не помнил, только громкий собачий лай разбудил его. Он открыл глаза, взглянул в оконце: было совершенно еще темно.

   Вдруг до слуха Захара долетел громкий стук в ворота. Это заставило старика-слугу вскочить на ноги; он бросился в сени и столкнулся там с мельником.

   – Стучат. Верно, сыщики? Надо будить своих, – тихо сказал он Максиму.

   – Постой, надо наперед узнать, кто стучит. Ступай буди своих, а я сейчас приду, только поспрошаю, кто стучит. – И, проговорив это, мельник подошел к воротам и спросил: – Кто стучит не в урочный час?

   – Я. Отпирай скорее ворота, старый филин, с почетом гостя принимай! – раздался за воротами звонкий голос, показавшийся мельнику знакомым.

   – Да неужели государь Артемий Петрович? – с удивлением воскликнул он.

   – Он и есть. Ну же, не морозь меня, отпирай ворота.

   – Сейчас, сейчас, государь...

   Ворота заскрипели на петлях и отворились.

   На двор на лихой тройке вкатил кабинет-министр Артемий Петрович Волынский; он сам правил, стоя в расписных санях, а кучер сидел без дела на облучке.

   С низкими поклонами встретил Максим дорогого гостя.

   – Здорово, старый лесовик, здорово. Не ждал, не чаял гостя? – выпрыгивая из саней и бросая вожжи кучеру, ласково промолвил Волынский. – А я к тебе прямо из гостей.

   – В гостях изволил быть, государь?

   – В гостях, у Бирона! И чуть было там не задохнулся... Так вот к тебе проветриться приехал.

   – Добро пожаловать, добро пожаловать. Только не обессудь, государь, побудь немного на дворе, а я горницу для твоей милости приберу, – с низким поклоном проговорил мельник, желавший выиграть время и припрятать в подполье своих постояльцев.

   Но это ему не удалось.

   – Ничего, при мне приберешь. Ты знаешь, я не взыскателен. Да ну же, веди меня в горницу. – И, проговорив это, Волынский направился в избу, но, отворив дверь горницы, несколько удивленный, отступил, увидев там наших путников.

   – Что у тебя за люди? – грозно крикнул Артемий Петрович на мельника.

   – Постояльцы, государь, пешеходы...

   – Живей огня!

   – Сейчас, государь, сейчас.

   Пока мельник отпирал ворота и разговаривал с Волынским, Захар разбудил своих крепко спавших господ и сказал им о стуке в ворота.