Текст книги "Записки прапорщика"

Автор книги: Дмитрий Оськин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

– Вот, товарищи, – обратился к нам Лукин, – выбирайте любые номера.

Мы взяли правое крыло, восемь комнат. Хозяин вручил нам ключи, и мы тотчас же командировали Антонова на вокзал заняться перевозкой имущества. Мне в эту гостиницу переезжать не хотелось, и я попросил Лукина дать мне ордер на право бесплатного пользования номером в тех меблированных комнатах, в которых мы остановились накануне.

Устав за день, я рано лег спать. Около часа ночи раздался сильный стук в дверь. Открыл. В коридоре стояла группа вооруженных красногвардейцев.

– Вам что угодно?

– Ваши документы! Я показал.

– Есть оружие?

– Нет.

Вошедшие не удовлетворились моим ответом и произвели поверхностный осмотр моей комнаты. Ничего не найдя, ушли. Наутро рассказал об этом Лукину.

– Мы почти каждый день производим осмотр гостиниц, сейчас так много наезжает всякой сволочи, контрреволюционных агентов и шпионов...

На другую ночь я снова был разбужен стуком. Снова осмотр документов и комнаты. Это повторилось еще. Надоело. Я попросил Лукина дать мне охранную бумажку, чтобы не беспокоили по ночам. Лукин написал: "Предъявитель сего, председатель Центрального исполнительного комитета и т.д., от обысков и осмотра номера освобожден".

Я приколол бумажку к наружной двери, и с этих пор ночные визиты прекратились.

Имея разрешение Забитского на переговоры по прямому проводу, я отправился на телеграф, вызвал к аппарату главковерха Крыленко. Вместо Крыленко подошел его адъютант: "Что вам угодно? Я доложу главковерху и тотчас же сообщу ответ".

Я передал: "Наш исполнительный комитет крестьянских депутатов Румчерода выехал из Кишинева в Курск. Постановили обратить свои силы и знания на формирование в Курске новых красногвардейских частей. Материалом для этих частей должны явиться проходящие в большом количестве через Курск демобилизованные солдаты. Для того чтобы нам вести эту работу, мы просим разрешения и соответствующих указаний курскому Совету".

Через несколько минут получил ответ такого содержания: "Главковерх не возражает против организации вами красногвардейских частей в городе Курске из проходящих демобилизующихся солдат. Вместе с тем главковерх указывает, что им сейчас издан приказ об организации специальных военных комиссаров при местных Советах, на которых возлагается дело формирования новой Красной Армии. Вам надлежит связаться с местным Советом и руководствоваться указанным приказом главковерха".

Выдвинули меня докладчиком в курский Совет.

Святенко предложил организовать связь с харьковским большевистским правительством, в частности с главнокомандующим украинского фронта Антоновым-Овсеенко.

– Я думаю, лучше всего поехать мне, я украинец. Если поедет русский, могут быть недоразумения.

– Я бы тоже хотел поехать, – выступил Дементьев, – украинским я немного владею, документы можно сфабриковать или Лукин даст, отобрав у какого-нибудь спекулянта или контрреволюционера.

На другой день после отъезда Святенко и Дементьева попросились в отпуск другие товарищи.

Прошла неделя. Никто не вернулся.

Ликвидировали комитет. Сергеев уехал к себе, я – в Питер для сдачи дел.

В Петрограде

Неделя уже, как болтаюсь в Питере, освобождаясь от дел Совета крестьянских депутатов румынского фронта. Кроме протоколов нашего комитета, денежных отчетов и другой бумажной рухляди на моих руках серебряные Георгиевские кресты, пожертвованные солдатами в пользу революции, и около трехсот рублей.

Несколько дней ходил из комнаты в комнату Смольного в поисках учреждения, которое приняло бы от меня дела. Наконец решил отправиться лично к Спиридоновой.

Она приняла меня в своем кабинете, в левом крыле Смольного института, в котором размещена крестьянская секция. Я представлял себе Спиридонову совсем иной: крупной, энергичной, красивой девушкой, со следами страданий и мучений, вынесенных ею в царских тюрьмах и ссылках.

Передо мной же оказалась небольшого роста, хрупкая женщина лет тридцати двух, с изможденным сероватым лицом, впавшими, выцветшими глазами, которые моментами казались белыми, нервным лицом, передергивавшимся во время разговора. Пенсне ее часто падало.

Усадив меня, Спиридонова торопливым приглушенным голосом стала расспрашивать о положении на румынском фронте, о настроениях солдат, о влиянии левых социал-революционеров, об отношении к большевикам.

Точно не слыша моих ответов, она перескакивала к новым вопросам. Беспрестанно звонили телефоны, ее вызывали на заседание.

– Сейчас буду! – бросила Спиридонова в трубку.

Я заторопился.

– Дела сдайте товарищу Якушеву, – быстро сказала Спиридонова, – а насчет работы поговорим в другой раз, сейчас спешу. Нам люди нужны, особенно с фронтовым опытом. Заходите непременно.

Смольный как муравейник. Люди снуют беспрерывными вереницами по всем коридорам с озабоченными физиономиями, вооруженные. Часто попадаются матросы с пулеметными лентами через плечо и подпоясанные ими. В главном корпусе Смольного у ряда комнат часовые, но не солдаты, а рабочие-красногвардейцы с винтовками и револьверами за поясом. Мне, привыкшему видеть часовых, стоящих по всем правилам воинского устава, было странно видеть фигуры рабочих с видом лежащей на них ответственности и в то же время без воинской выправки, которая, мне кажется, от часового не может быть отделена.

Зашел в редакцию "Знамя труда", орган ЦК левых эсеров, где редакторами были мои товарищи по румкомкресту Курдюмов и Сверчков.

Ребята предложили работать у них в качестве вечернего редактора. Оклад 350 рублей. Работа с двенадцати ночи до четырех утра.

Перспектива работы в газете соблазнительна. К газетной работе меня тянуло давно, с момента появления моей первой статьи в "Известиях 11-й армии". Обещал ребятам подумать и дать ответ через два-три дня.

Пошел в Таврический. Здесь спокойнее. Нет смольной сутолоки. Встретил Луначарского, беседующего с каким-то высоким седовласым старцем, ожесточенно жестикулирующим в ответ на спокойные реплики Луначарского. В комнатах разместились культурные организации, занятые главным образом распределением литературы.

Перед Таврическим толпа зевак: обыватели, обывательницы в изящных костюмах. Интересоваться есть чем. Положение на фронте обостряется. Мирные переговоры в Брест-Литовске прерваны. Наша делегация возвращается в Петроград. Говорят, что вынесено постановление отвергнуть немецкие условия, армию демобилизовать, заявив немцам: "Ни мира не подписываем, ни войны не ведем".

Левые эсеры настаивают на объявлении революционной войны с применением партизанской тактики. Большевики с этим не согласны.

В секретариате ВЦИК Смолянский, секретарь ВЦИК от фракции левых эсеров, говорил:

– Большевики хотят командовать безраздельно, издеваются над нашей фракцией, между тем не имеют достаточного мужества открыто порвать с нами, ибо знают, что большинство за левыми эсерами. Мы требуем объявления революционной войны, призвав против немцев все активное население страны. Большевики же сторонники заключения мира на каких угодно условиях.

В конце беседы Смолянский предложил мне работу:

– Закс входит в состав Наркомпроса от нашей фракции как заместитель Луначарского. Думаю, вы с ним договоритесь. Если необходима будет письменная рекомендация, я дам.

Пошел к Заксу.

Наркомпрос, вернее его коллегия, разместился в особняке на Английской набережной.

Около трех часов прождал я Закса – безуспешно.

На улице мне бросились в глаза расклеенные на каждом столбе, на каждой будке и на стенах домов в большом количестве воззвания Совнаркома: "Социалистическое отечество в опасности".

Рядом приказ коменданта Петрограда о мобилизации населения на рытье окопов.

Отказ нашей мирной делегации в Брест-Литовске подписать мир на германских условиях и лозунг "Ни войны, ни мира" вызвали наступление немцев по всему фронту.

Пять-семь дней форсированного марша немецких войск – и Петроград станет ареной непосредственной борьбы. Отпора с нашей стороны ждать нельзя. Армия деморализована окончательно, бросает оружие, все военное имущество, склады снарядов. Поезда захватывают бегущие с фронта солдаты.

Удивляюсь Смолянскому: как можно говорить о революционной войне? Революционеров не так уж много, чтобы из них можно было создать армию, хотя бы даже партизанскую.

На Невском чрезвычайное оживление:

– Еще неделька-другая, и немцы покажут, как надо порядок восстанавливать. Это большевикам не с Керенским воевать.

Со стороны Садовой улицы к Николаевскому вокзалу прошли большие колонны рабочих, из которых часть с винтовками, большая же – с лопатами и кирками. В рядах колонн видны женщины.

Идут к Пулкову рыть окопы.

Настроение колонн не вяжется с настроением толпы, фланирующей по Невскому: бодрое, поют "Варшавянку" и другие революционные песни. Вид колонн по-боевому настраивает и меня. Хочется действовать, работать, кипеть.

Но делать нечего, и я продолжаю фланировать по городу.

К вечеру вернулся в гостиницу. Занялся газетой. Прочел декрет Совнаркома об организации новой армии. Прочел объявление: "Всероссийская коллегия по организации Рабоче-Крестьянской Красной Армии приглашает лиц, знающих военное дело, на должности ответственных организаторов Красной Армии в различных районах. Желающим подать заявление прилагать рекомендации не менее двух членов РСДРП(б). Адрес: Исаакиевская площадь, Мариинский дворец, Организационно-инструкторский отдел".

"Не пойти ли мне?" – мелькнула, но сразу ушла мысль.

Пошел опять к Заксу. Его секретарь порекомендовал мне сначала побеседовать с Каменевой или с Крупской. А если там не выйдет, то прийти к Заксу.

Пошел к Каменевой.

Здание Наркомпроса на Фонтанке, позади Александрийского театра. Пробродив не один десяток минут по длинным коридорам, добрался наконец до приемной Каменевой. Пришлось обождать около получаса. Наконец в приемную, напоминающую гостиную, вошла Каменева, женщина лет тридцати пяти, интеллигентного вида, с мягкими движениями, чрезвычайно внимательная. Пригласив сесть, она осведомилась о цели моего прихода.

– Я хочу работать по просвещению, – с места в карьер начал я. Склонность имел к этому делу всегда, однако никогда не работал. Мне думается, что я мог бы принести пользу или в качестве руководителя библиотечным или киноделом, причем меня интересует больше последнее. Можно было бы создать целую систему передвижных кино в целях демонстрации сельскохозяйственных культур и достижений в других странах.

Каменева внимательно выслушала. Справилась о моей партийности. Узнав, что я левый эсер, спросила, не могу ли я для начала будущей деятельности в области кинопросвещения теперь же произвести национализацию Скобелевского комитета, который, по ее словам, является монополизатором всего кинодела страны.

– Мы как-то не добрались до этого учреждения, – сказала она. – Я вам дам записку, и вы с завтрашнего дня займитесь этим делом.

* * *

По привычке, приобретенной на фронте, вставать рано я поднялся около шести утра. День – яркий, солнечный. Походил по улицам, нашел адрес Скобелевского комитета и направился прямо к нему.

У подъезда стоит маститый швейцар.

– Здесь Скобелевский комитет?

– Здесь. А вам кого?

– Заведующего.

– Их еще нет.

– А кто есть?

– Да никого нет. Занятия начинаются только в десять.

Ну и рано же я поднялся! Пошел вновь слоняться по городу. Вышел на Невский. Там опять большое оживление. Длинные колонны рабочих тянутся по направлению к Лиговке, вооруженные лопатами, винтовками, с узелками провизии. С песнями шла одна колонна за другой рыть окопы.

Одиннадцать часов. Тот же маститый швейцар на мой вопрос, пришел ли заведующий, ответил отрицательно.

Решил обождать. Сижу полчаса, час – заведующего нет, да не только заведующего – во всем учреждении мертвая тишина. Наконец пришли несколько мелких сотрудников. Пошуршали бумагами, покурили, потолковали между собой. С удивлением посматривали на меня.

Половина первого. Никого нет.

Швейцар, очевидно, сжалившийся надо мной, подошел с вопросом:

– Вам зачем заведующий-то нужен? Вы из провинции, должно быть?

– С фронта я.

– То-то оно и видно. У нас вот уже какой месяц идет, как главные-то не работают. Редко-редко какой день кто заглянет, и то затем, чтобы что взять из дел, а так все больше на квартирах сидят. Не дождетесь вы.

– Дайте адрес квартиры заведующего.

– Это мне не приказано, господин хороший. А вы что, из большевиков, что ли, будете?

– Нет, я не большевик.

Швейцар смилостивился:

– Телефон могу сказать.

"А зачем мне заведующий? – подумал я. – Надо вернуться обратно к Каменевой, рассказать, что здесь работа не производится, и узнать о технике национализации учреждений".

Снова вернулся на Невский. Пошел за одной из рабочих колонн и незаметно для себя очутился около Таврического.

"Зайду к Смолянскому", – решил я.

Смолянский был у себя. На мой рассказ о Скобелевском комитете, смеясь, заметил:

– Теперь саботаж во всех интеллигентских учреждениях. Надо просто взять ордер в районном Совете, несколько красногвардейцев, прийти, опечатать дела и потом самому набирать новых сотрудников.

Во время разговора в кабинет Смолянского вошел небольшого роста, сухощавый, в пенсне, с блестящими через стекла глазами. Поздоровавшись со Смолянским, он протянул руку и мне.

– Бывший офицер? – отрывисто бросил он вопрос, смотря на мои плечи, где остались следы офицерских погон.

– Да.

– Что делаете?

– Скобелевский комитет собирается национализировать, – смеясь, вместо меня ответил Смолянский.

– Кому это сейчас надо? Армию сейчас надо организовывать. Читали декрет правительства?

– Читал.

– Так чего же в коллегию по организации армии не идете?

– Там рекомендации требуются, – пробормотал я первое пришедшее в голову оправдание.

– Это дело пустяковое. Раз вы заходите сюда и вас тут знают, такую рекомендацию и я могу дать.

Он подвинул к себе блокнот, лежавший на столе Смолянского, и быстро набросал несколько строк.

– Вот, – сказал он, протягивая мне записку, – идите к Кагановичу. Сейчас военные люди нужны больше, чем когда-либо. Идите, желаю успеха.

С этими словами он вышел из кабинета.

– Кто это? – спросил я Смолянского.

– Свердлов.

– Председатель ВЦИК? – удивленно переспросил я.

– Да, а что, не верится?

– Да уж больно он просто подходит и, не зная меня, сразу дает рекомендацию.

– Ну, это такая умная бестия, он сразу насквозь видит. При всех наших политических разногласиях все же, надо признать по совести, Свердлов внушает к себе большое уважение.

Я прочитал записку: "Товарищ Каганович, податель сего, военный товарищ, может работать по организации армии. Используйте, как лучше. Я. Свердлов".

Мариинский дворец. Громадное красивое здание. Здесь до революции заседал Государственный совет, а во время революции кратковременный Предпарламент.

Коллегия по организации Рабоче-Крестьянской Красной Армии только начинает формироваться, о чем свидетельствует неорганизованность, неведение одним отделом, где находится другой. Наскоро расставленные в больших комнатах столы еще пусты. Одиночные сотрудники перебегают из одного конца здания в другой.

Это как бы новый главный штаб формируемой большевистской армии. На первом же этаже натолкнулся на табличку: "Организационно-агитационный отдел". Пошел по коридору. На дверях надпись: "Комиссар отдела Каганович".

В кабинете одинокий письменный стол без всяких письменных принадлежностей. Кабинет без всяких признаков обитания.

Жду. Проходит какой-то товарищ. Обращаюсь с вопросом, где можно встретить товарища Кагановича.

– Сейчас придет, он распределяет комнаты для организационно-агитационного отдела.

Через полчаса входит товарищ в кожаной куртке, высоких сапогах, лет двадцати пяти, с энергичным лицом, большими серыми глазами. Вопросительно останавливает свой взгляд на мне.

– Товарищ Каганович? – угадал я.

– Да. Откуда?

– Вам письмо, – протянул я ему записку Свердлова.

Каганович быстро пробежал глазами.

– Вы где хотите работать?

– Где будет удобно для дела, мне все равно.

– Здесь, в Питере, у нас уже достаточно товарищей, нам нужны деятельные работники в провинции.

– С удовольствием поеду.

– Куда хотите? В Сибирь, на Дальний Восток, Урал, Украину?

– Мне подошли бы Тула, Калуга.

– Отлично, там как раз у нас никого нет. Вам одну губернию, две?

– Не знаю, как у вас полагается. Я не буду протестовать, если вы дадите и две губернии. Например, Тульскую и Калужскую с пребыванием в Туле.

– Можно и так. А почему вы на Туле остановились?

– Я в Туле отбывал воинскую повинность. Знаю тульских военных. Имею некоторое знакомство с оружейными заводами, поэтому считаю, что на первых порах моя работа там пошла бы наиболее успешно.

– Правильно, раз есть связь с Тулой, валяйте в Тулу.

– А какие условия? – спросил я.

– Мы вам дадим мандат, что вы являетесь ответственным организатором Красной Армии, затем дадим право беспрепятственных сношений по телеграфу с Петроградом. Содержание триста рублей в месяц.

– Я согласен.

Через полчаса у меня на руках мандат: "Предъявитель сего товарищ Оленин является ответственным по организации и формированию частей Рабоче-Крестьянской Красной Армии в Тульской и Калужской губерниях.

Все организации приглашаются оказывать всяческое содействие товарищу Оленину при исполнении им возложенных на него заданий"

Тут же мне были выданы триста рублей – как месячное жалованье, и удостоверение на бесплатный проезд от Петрограда до

Тулы.

Мирная деятельность просветителя не получилась. Я опять военный.

* * *

До Тулы добирался с большим трудом.

Прежде всего в самом Петрограде на вокзале стоит невообразимая сутолока и давка. Помимо демобилизованных солдат и матросов выезжает множество штатской публики. Дамы с чемоданами, корзинами, картонками заполнили всю платформу.

Когда был подан для посадки поезд, тысячная толпа бросилась с боем захватывать вагоны. Мне удалось с трудом, через окно, забраться в вагон третьего класса, хотя в выданных документах значилось, что я имею право на проезд в вагоне первого класса. Занял место на самой верхней полке.

Минут за десять до отхода поезда раздались крики:

– Выходи!

В окно вагона увидел выстроенных перед ним человек пятьдесят матросов с винтовками и пулеметными лентами, надетыми крест-накрест через плечо.

– Говорят, выходи! – неслись крики. – Стрелять будем! В сторону вагона угрожающе направлено несколько винтовок.

– В чем дело? Почему выходить?

– В этом вагоне будет размещен отряд матросов.

Вот те на! Добытое с трудом место приходится покидать.

С совершенно естественной бранью публика потихоньку начала освобождать вагон, подталкиваемая окриками матросов.

Выбрался и я. Вещей у меня не было, поэтому надеялся забраться в другой вагон. Обежал весь состав. Однако не только влезть, невозможно руку просунуть. Вернулся к покинутому вагону и попросил старшего матроса разрешить ехать вместе с ними.

Старший, молодой безусый матрос, важно посмотрел на меня, нехотя прочитал протянутый мною мандат Всероссийской коллегии и, когда увидел, что я являюсь ответственным организатором Красной Армии, потрепал меня по плечу и произнес:

– Ну ладно, ты свой. Садись, братишка!

С матросами ехать было хорошо, в вагоне просторно, можно лежать, пить чай. К сожалению, часа через три несколько вагонов, в том числе и наш, сошли с рельсов.

Передняя часть поезда, не сошедшая с рельсов, отцепилась и отправилась дальше. Хвост же поезда с сошедшими с рельсов вагонами остался в поле. Лишь около четырех часов утра прибыл новый состав, и мы были перегружены в другие вагоны.

Через день я в Туле.