Текст книги "Записки прапорщика"

Автор книги: Дмитрий Оськин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

Учитывая, что я уже бывал в Питере, знаком с работниками крестьянского Совета и просветительного отдела Военного министерства, единогласно постановили командировать меня.

Десятого октября, напутствуемый всяческими пожеланиями, заручившись местом в штабном вагоне, я выехал в Питер.

Октябрьская революция

За Киевом на одной из остановок неожиданно обнаружил эшелон 3-й дивизии. По распоряжению штаба главнокомандующего вся дивизия перебрасывается на Западный фронт в район Невеля.

Причины переброски дивизии солдатам неизвестны: имеется ряд предположений. Первое – дивизия должна подкрепить ослабевшие части Западного фронта; по другой версии – должна составлять резерв в тылу этого фронта на случай возможного наступления немцев на Петроград, и, наконец, последняя версия, чтобы с ее помощью удерживать питерский гарнизон от выступлений против Временного правительства. Каждая из версий имеет свое обоснование, но верного назначения дивизии никто не знает.

Приехав в Петроград, остановился в помещении крестьянского Совета, в комнате заведующего солдатской секцией Гвоздева. Настроение обитателей дома на Фонтанке, шесть растерянное. Все выбиты из колеи.

Со дня на день ожидается выступление большевиков; по словам Гвоздева, имеются агентурные сведения, что скрывавшиеся Ленин и Зиновьев прибыли в Петроград, находятся где-то в рабочих кварталах, подготовляя вооруженное восстание, намеченное будто бы на 20 октября.

По распоряжению президиума крестьянского Совета весь наличный состав его членов вооружен револьверами; в самом здании Совета установлено несколько пулеметов.

Наступило 20 октября. Холодный, студеный день. Заметно нервное настроение офицеров, солдат, рабочих, обывателей.

Однако никакого выступления не произошло.

– Очевидно, – говорил Гвоздев, – большевики не настолько сильны, чтобы выступить против Временного правительства с одним питерским гарнизоном. Фронт вряд ли их поддержит, особенно после только что закончившегося демократического совещания.

– А как настроены питерские рабочие? – спросил я Гвоздева.

– В Питере все за большевиками идут, но ведь Питер не вся страна.

Закончив свое дело по подбору литературы, переговорив в Военном министерстве об утверждении фронтового крестьянского Совета, я решил вернуться на фронт, заехав в деревню.

27 октября, после двухдневного пребывания в деревне, отправился на станцию Епифань, чтобы двинуться в Яссы.

На станции узнал ошеломляющие новости: Временное правительство свергнуто, образован Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным.

По всем телеграфным проводам передаются вести о новой революции, воззвания остатков Временного правительства, руководителей Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов и крестьянского Совета и вместе с тем декреты нового, большевистского правительства.

В Туле на вокзале на видных местах – телеграммы. Совет Народных Комиссаров принял Декрет о земле: вся земля немедленно передается народу; Декрет о новом правительстве, Декрет об отношении нового правительства к войне.

Вписывается новая страница в историю.

Удержатся ли большевики? Хватит ли сил? Против них сейчас же поднимется злобный вой имущих и привилегированных. Удастся ли заключить мир, не вызвав новой войны с союзниками?

Каково мое отношение к перевороту? Сочувствую ли я большевикам? Их лозунги – лозунги трудящихся. Их требования – требования солдат.

Временное правительство, заключившее союз с буржуазией, не есть правительство революционных масс.

На фронт, в комитет! Фронт безусловно пойдет за большевиками!

Поезд доехал лишь до Курска. Дальше поезда не идут.

– Вот уже несколько дней, – говорят курские железнодорожники, – Киев не принимает поездов. В городе бои. Когда кончатся – сказать никто не может.

Двое суток вертелся на вокзале, пока наконец не пристроился в санитарный поезд, вызванный в Киев. Доехал до Конотопа, где поезд был вновь задержан.

Первый поезд пошел вне расписания, часто и подолгу стоял на станциях. В Нежине видел разгром большого винного склада. Винный склад, расположенный в полукилометре от железнодорожного вокзала, накануне был атакован населением при активной поддержке местного гарнизона. Охрана склада не выдержала, атакующие ворвались в склад и начали растаскивать водку.

С прибытием нашего поезда бабы таскают по вагонам корзины с бутылками водки, предлагая их по номинальной цене. Вскоре в каждом купе началось питье.

– Первые ласточки новой революции, – говорили злобствующие пассажиры. – Сразу к царскому методу прибегли – народ спаивать.

– Да разве большевики спаивают? Громилы захватили склады, а обыватель торгует.

– Временное правительство такого не допускало.

После пятичасового стояния в Нежине отправились дальше. Перед станцией Дарница поезд был остановлен большим воинским караулом. В наш вагон одновременно с двух сторон вошли вооруженные красногвардейцы.

– Предъявите документы! – был громкий окрик.

Пассажиры потянулись за своими документами.

– У кого есть оружие, немедленно предъявить!

У меня оружия с собой не было. Подошедший красногвардеец, Видя перед собой офицера, обратился ко мне с вопросом:

– Где револьвер? Я ответил:

– На фронте.

– Как офицер может быть без револьвера?

– Револьвер мне нужен на фронте, а не в тылу.

– Врете, покажите чемодан!

Грубость красногвардейца меня возмутила.

– Я представитель демократической революционной организации, и обращаться ко мне с грозными выкриками вы не смеете.

– Ну, мы еще посмотрим, что это за демократическая организация!

Красногвардеец решительно рванул чемодан. Из него посыпались вещи. Убедившись, что револьвера в чемодане нет, красногвардеец, толкнув ногой чемодан под лавку, направился в соседнее купе.

– Ну, уж это безобразие! – возмутился я. – К представителю революционной фронтовой организации – и полное отсутствие доверия!

Ехавшая в купе молодая женщина, которая говорила перед этим, что едет к мужу в Киев, как-то нерешительно заметила:

– А ведь правы они. Сейчас так много разных "революционных демократических организаций" расплодилось, что, если каждому верить на слово, пожалуй, от нового правительства вскоре ничего не останется.

Я внимательно посмотрел на женщину:

– А вы случайно не большевичка?

– Нет, – рассмеялась она, – но знаю, как представители разных "демократических организаций" на все корки честят большевиков.

Въехали в Киев. Задержался на вокзале, чтобы выяснить положение. Извозчиков перед вокзалом нет.

Из города доносится редкая ружейная стрельба. Неподалеку от вокзала на Фундуклеевской улице остатки баррикад, сооруженных из телеграфных столбов, мебели, притащенной из прилегающих домов, поваленных заборов. Проезд загроможден, по улицам можно ходить только пешеходам; трамваи не ходят.

Далеко в город пойти побоялся, так как стрельба еще не стихла. На вокзале узнал: большевики победили Раду и сейчас вся власть в руках большевиков, которых поддержал киевский гарнизон, особенно технические части, расположенные в окрестностях.

На вокзале и на платформе расклеены плакаты с декретами Совета Народных Комиссаров; воззвание от киевского Совета о том, что сопротивление контрреволюционной Рады сломлено, что Совет рабочих и солдатских депутатов взял власть и железной рукой водворит порядок.

Поезда в Одессу не ходят, и, по словам коменданта станции, придется ждать не меньше двух дней, пока наладится регулярное движение. Переночевав на вокзале, утром отправился в город, занял номер в гостинице и в сопровождении одного саперного офицера, с которым познакомился на вокзале, объехал главнейшие улицы, с любопытством смотря на повреждения в результате бывших здесь несколько дней подряд боев. Крещатик, главная улица Киева, оправился уже на другой день: ярко светятся витрины магазинов, открылись кафе, публика лавой гуляет по широким тротуарам, как будто никаких боев и не было.

Зашел на вокзал, где узнал, что первый поезд на Одессу идет завтра, но на него такое огромное количество пассажиров, что достать билет нет никакой возможности. Надо постараться получить специальное разрешение на проезд в штабном вагоне. Толкнулся к коменданту станции, которого застал за сдачей дел вновь назначенному от имени Совета рабочих и солдатских депутатов комиссару станции. Обратился к комиссару, рослому рабочему красногвардейцу:

– Я еду из Питера к себе в комитет на румынский фронт. Наша организация – левая. Хотелось бы скорее попасть на место, чтобы информировать о положении дел здесь и в Петрограде.

Комиссар внимательно просмотрел мои документы, задал несколько вопросов о работе крестьянского Совета, о членах президиума, об отношении к Румчероду и, очевидно, удовлетворившись моими ответами, сделал распоряжение предоставить мне место в штабном вагоне.

В вагоне народу немного, в него сажают лишь тех, кто вызывает доверие у комиссара станции, однако два купе заняты штабными офицерами, едущими на румынский фронт из ставки.

Когда публика в вагоне поуспокоилась и смогла рассмотреть друг друга, едущие из ставки офицеры сообщили подробности выступления большевиков в Петрограде. Поздней ночью 25 октября большевики повели наступление одновременно в нескольких пунктах, захватив телеграф, телефон, вызвали из Кронштадта крейсер "Аврора" и пошли на Зимний дворец, в котором в это время заседало Временное правительство. Правительство успело вызвать верные ему части, главным образом юнкеров и женские батальоны, помещавшиеся в Михайловском замке. Юнкера и женские батальоны долго сдерживали наступление большевиков на Зимний дворец, но не выдержали.

При этом множество юнкеров было переколото, большое количество женского батальона перебито.

С "Авроры" из тяжелых орудий стреляли по Зимнему дворцу. Керенскому удалось бежать переодетым в Гатчину, где он связался со ставкой, вызывая верные Временному правительству войска. Другие министры арестованы и посажены в Петропавловскую крепость.

В ставку сейчас прибыли представители демократических организаций, – в частности Авксентьев, председатель предпарламента, – ведутся переговоры об организации наступления на большевиков.

– Совнарком занимается тем, что пишет декреты, – издевались офицеры, рассылает воззвания: "Всем, всем, всем!"

Штабные офицеры большие надежды возлагают на Корнилова, сумевшего бежать из-под ареста на Дон.

Прибыл в Яссы ночью. Разбудил наличный состав членов комитета и рассказал им о том, что видел и слышал.

– В Яссах полное спокойствие, – начал рассказывать Дементьев. – По радио, а потом из одесских газет мы узнали о захвате власти большевиками. Ставка фронта опубликовала сообщение, что не признает нового правительства и впредь, до восстановления Временного правительства, будет исполнять лишь распоряжения, идущие от штаба верховного главнокомандующего генерала Духонина, что Декрета о ведении мирных переговоров не признает и по-прежнему будет идти в полном единении с союзниками. Румчерод, в свою очередь, не признает Совнарком, называет большевиков авантюристами и захватчиками. В армиях против большевиков репрессии. Но солдаты жаждут мира. У нас внутри кавардак. Свешников и Курдюмов на стену лезут, что большевики арестовали Временное правительство.

Тут же, ночью, разгорелись ожесточенные споры.

Я и Дементьев настаивали на том, чтобы немедленно сделать публичное заявление, что мы присоединяемся к новой революции и признаем Совет Народных Комиссаров. Антонов, Курдюмов и другие резко против. Под утро уже к нам присоединились Сергеев, Сверчков и Свиридов, однако большинства не было. Отложили прения на следующий день, причем мне поручили составить обращение к солдатам-крестьянам по поводу Декрета Совнаркома о земле.

На другой день я зачитал проект письма к дивизионным солдатским крестьянским организациям.

В этом письме я указывал, что свергнутое Временное правительство восемь месяцев водило за нос трудовое крестьянство посулами о земле. Связанное коалицией с буржуазией, Временное правительство во главе с Керенским сознательно стремилось оттянуть взятие земли от помещиков, ибо надеялось, что Учредительное собрание выкупит землю.

Новое правительство – Совет Народных Комиссаров – учло стремление крестьян и немедленно издало Декрет об отобрании земли от помещиков. Заканчивалось письмо словами: "Да здравствует Совет Народных Комиссаров!"

После ожесточенных споров мой проект письма был принят, за исключением последней фразы.

Из Петрограда идут беспрерывные радиотелеграммы с различными сведениями. РОСТА сообщает о ходе переговоров между большевиками и Комитетом общественного спасения во главе с Авксентьевым. Переговоры ведутся об организации социалистического правительства, от трудовиков до большевиков включительно. В переговорах участвует профессиональная организация железнодорожников – Викжель, который, в свою очередь, рассылает радиограммы с требованием призвать к порядку захватчиков и насильников, вывести Ленина из Совнаркома, избрать на пост председателя правительства Чернова.

Со всех сторон летят информации одна противоречивее другой, запутывая и без того запутанное представление о том, что творится в Петрограде.

Союз офицеров при ставке выступил с воззванием об отпоре новому правительству.

В Румчероде растерянность.

Фронтовая секция Румчерода постановила организовать революционный комитет для согласования действий революционной демократии на фронте. В состав революционного комитета вошли представитель фронтовой секции Румчерода Лордкипанидзе, еще несколько эсеров, меньшевиков и представитель командования генерал Сытин.

В армиях тоже образованы революционные комитеты со включением в них представителей командования.

К нам в Румкомкрест беспрерывно прибывают делегаты из войсковых частей с вопросами: что происходит в стране и как себя держать солдатским организациям на фронте? Одни настроены враждебно к большевикам, другие, наоборот, примирительно, указывая, что теперь с быстротой приближается время заключения мира.

От военных министров Крыленко и Антонова-Овсеенко поступила радиограмма, предлагающая солдатским организациям непосредственно завязать мирные переговоры с немецкими фронтовыми организациями. В противовес им рассылает свои радиограммы ревком, приказывая не вступать в сепаратные переговоры с немцами. Однако почти в каждой дивизии начались стихийные переговоры о мире.

Катавасия идет по всем линиям. Никто ничего не понимает. Развал на фронте полнейший. Каждый комитет действует самостоятельно. Распоряжения фронтовых органов местными комитетами совершенно игнорируются.

Румкомкрест решил издавать свою газету. Пожертвования, на которые существует комитет, из войсковых частей идут в изобилии. Мы имеем уже около двадцати тысяч рублей солдатских средств на текущем счету. Стали разыскивать бумагу и типографию. Увы, типографии Ясс целиком загружены штабными работами и Румчеродом. Получить бумагу в Яссах тоже нет никакой возможности.

В городе жизнь течет как будто нормально. Примыкающие непосредственно к штабу фронта мелкие части настроены антибольшевистски, зато специальные инженерные части, размещенные в местечке Соколь, километрах в двенадцати от Ясс, своими действиями показывают сочувствие большевикам. Убрали из комитета эсеров и меньшевиков, поставили вопрос о выборности командного состава и уже как будто назначили своего командира.

Румынские части в строгой дисциплине. Офицеры их держат себя чрезвычайно нахально по отношению к русским солдатам; часто демонстративно на глазах у русских измываются над солдатами-румынами.

Как-то в кафе, наблюдая за публикой, поглощающей в изобилии пиво, мы увидели нескольких солдат-румын, занимавших столик в укромном уголке. В это время в кафе зашел румынский офицер и расположился неподалеку от нас. Заметив румынских солдат, он выскочил из-за стола, подошел к солдатам, резко спросил на французском языке: какое они имеют право находиться в кафе в присутствии офицера? Солдаты вытянулись в струнку. Не слушая их объяснений, офицер начал, не стесняясь нашим присутствием, бить их по лицу.

Мы с Дементьевым бросились к их столику:

– Как вы смеете?

– Это не ваше дело. Вы распустили свою сволочь...

– Мы не допустим, чтобы румынская сволочь била румынского солдата!

Схватили офицера за шиворот, подтолкнули к двери и надавали ему тумаков.

Продолжаем оставаться в кафе. Избитые солдаты-румыны подошли к нам с выражениями признательности за защиту, предупреждая при этом, что офицер, вероятно, вскоре придет с патрулем.

– Ну, нам-то они ничего не сделают, а вот вам, пожалуй, лучше уйти.

Солдаты ушли.

Минут через пятнадцать ворвались румынские офицеры, человек восемь, во главе с выгнанным, направились к нашему столику.

– Солдаты, к нам! – закричал Дементьев.

Вокруг нас образовалось плотное кольцо наших солдат.

– Вы были свидетелями, как эта румынская сволочь била своих солдат, так же в свое время наши офицеры били вас. По шапке их!

Этого было достаточно, чтобы наши солдаты изрядно поколотили румын.

* * *

Продолжается беспрерывный поток радиограмм, противоречащих одна другой: "Большевики свергнуты, власть перешла в руки Комитета общественного спасения"; "Ленин и Троцкий ушли в отставку. Председателем Совета министров назначен Чернов"; "Образовано единое социалистическое правительство от эсеров до большевиков включительно"; "Дело формирования правительства перешло в руки земских и городских организаций"; "Викжель объявляет всеобщую забастовку, если Ленин и Троцкий не уйдут из правительства"; "Викжель приступил к формированию социалистического правительства из представителей всех социалистических и общественных организаций"; "Фронты не признают большевистского правительства"; "Северный фронт полностью переходит в наступление на Петроград"; "Западный фронт арестовал большевистских комиссаров"; "В ставке арестован большевистский главковерх Крыленко"; "Украинская Рада отделилась от России, образовав самостоятельное правительство"; "Союзники отказались вести переговоры с большевиками"; "Немцы не приняли большевистского предложения о мире" и т.д., и т.д., и т.д.

Во фронтовых секциях Румчерода продолжает царить растерянность. Наш комитет тоже растерян, не имеет полного единодушия.

15 ноября в Румкомкресте неожиданно собралось большое количество представителей наших крестьянских советов из дивизий и корпусов. Воспользовавшись этим, устроили совещание об отношении к власти большевиков.

Собрание открыл Свешников.

– Наша крестьянская организация, – говорил он, – не может остаться безучастной к происходящим событиям. Мы должны выявить свое отношение к большевистскому правительству, которое, надо полагать, будет у нас определенно отрицательным.

Но Свешников ошибся. Представители из дивизий заговорили совсем по-другому. Первым выступил представитель технических войск из Сокольского гарнизона (под Яссами):

– Наша организация должна безоговорочно признать правительство большевиков. Временное правительство все время болтало и тянуло, не разрешая вопроса о земле и мире. Большевиками же в первый день их прихода к власти был издан Декрет о земле, удовлетворяющий крестьянство. Также немедленно они приняли меры к заключению мира. Я предлагаю, – закончил он свою горячую речь, – вынести постановление о признании большевиков и об их поддержке.

Прения затянулись до глубокой ночи. Почти все прибывшие с фронта солдаты указывали на необходимость поддержки большевиков и требовали активного вмешательства во внутреннюю жизнь фронта.

– Образовались ревкомы, – говорили делегаты с мест, – во всех армиях, корпусах и дивизиях. Казалось бы, они должны поддерживать революцию. На самом деле эти ревкомы включили в свой состав представителей генералитета и на деле поддерживают контрреволюцию.

Дементьев в конце заседания призывал к немедленному признанию и поддержке большевиков.

– Посмотрите, – сказал он, – что делается у нас в Яссах, кто заседает в ревкомах. Правый эсер Лордкипанидзе вместе с генералом Сытиным. Посмотрите, какое отношение генералитета фронта, очевидно при молчаливом согласии Румчерода, к нашей организации. Мы до сих пор не можем получить приличных помещений, ютимся в холодном магазине, не можем организовать своей газеты!..

В результате двенадцатичасовых бурных прений комитет принял предложение Дементьева признать большевистское правительство, подчиниться всем его распоряжениям и оказывать ему полную поддержку.

На следующий день Лордкипанидзе, встретившись со мной в столовой Румчерода, иронически заметил:

– Итак, ваша крестьянская организация поддерживает линию своих идеологов – эсеров?

– Поддерживает, – не менее иронически ответил я. За обедом заговорил с Лордкипанидзе о положении дел на фронте.

– Все армейские комитеты и образованные при них ревкомы, – говорил Лордкипанидзе, – целиком стоят на стороне Временного правительства. Очевидно, что большевистская авантюра в ближайшие дни будет ликвидирована.

– Так ли, товарищ? – возразил я. – Не далее как вчера бывшие у нас в комитете делегаты из дивизий утверждали совершенно обратное: нет ни одной дивизии, которая поддерживала бы Временное правительство и которая хотела бы продолжать войну. Все солдаты ждут часа бросить винтовку и покинуть окопы.

– Шкурники, конечно, есть, – ответил Лордкипанидзе. – Но я говорю не об этих отдельных шкурниках, а о цвете армейской общественности, представленной в комитетах и ревкомах.

– Какую цель преследуют ревкомы, в частности фронтовой ревком, председателем которого вы являетесь? – спросил я своего собеседника.

– Поддержать порядок на фронте, не допускать разложения армии от большевистской агитации, которая за последнее время развивается особенно интенсивно, и поддержать на должной высоте авторитет командования, без чего мы не сможем заключить почетного мира. Вы должны понимать, как член фронтовой организации, – продолжал он, – что мы связаны с нашими союзниками и сепаратное выступление из войны обратит их против нас. Большевики не понимают, что, закончив войну с немцами, им сейчас же придется столкнуться с новой войной – войной с союзниками.

– Не думаю, чтобы союзники были настолько сильны, чтобы сейчас же повести войну против нас. Да и где они ее поведут?

– Как – где? – возмутился Лордкипанидзе. – Англичане могут высадить десант в Архангельске, французы – в Одессе, японцы – на Дальнем Востоке.

– Располагают ли они силами для таких десантов, коль скоро немцы продолжают быть сильными, а отозванные войска с нашего фронта обрушатся на фронт союзников?

– Немцы накануне истощения, и отозвание войск с румынского фронта не особенно их усилит на Западном. К тому же с тех пор как началась наша революция, началось, с легкой руки большевиков, братание, немцы свои главные силы уже успели перебросить на Западный фронт. Здесь же лишь держат заслон.

– Не очень я сведущ в политике, – возразил я, – но думаю, что с наступлением зимы солдаты все равно потянутся на родину и фронт окажется голым. Вам, вероятно, не безызвестно, до каких громадных размеров дошло дезертирство.

– Мне известно одно, – со злобой ответил Лордкипанидзе, – дезертирства на румынском фронте почти нет.

– Вероятно, лишь потому, что далеко до России и, кроме того, поставлены заслоны из румынских частей.

– Нет, наша организация поддерживает в войсках соответствующие настроения...

Фронтовая секция Румчерода немногочисленна – пятнадцать-двадцать человек. Главные силы ее в Одессе. Среди них нет ни одного большевика, от которого можно было бы информироваться. Есть один интернационалист. Это Виноградов, прапорщик, бледная личность. Главным заправилой является Лордкипанидзе, выставленный в списках эсеров первым кандидатом в члены Учредительного собрания. Ревком обратился с рядом воззваний к фронту, в которых выступление большевиков характеризуется как удар в спину революции.

По радио узнали, что верховным главнокомандующим назначен прапорщик Крыленко. В приказе по фронту это назначение не опубликовывается. Штаб фронта исполняет распоряжения начальника штаба верховного главнокомандующего Духонина.

Нужно сказать, что румынский фронт оторван от жизни центра. Информация доходит чрезвычайно медленно и слабо. Из-за сильной цензуры в нашем распоряжении лишь сообщения правых группировок, а действительное положение вещей приходится узнавать от приезжающих из командировок и частично из одесских газет, которые попадают опять-таки чрезвычайно редко.

По поручению комитета я отправился к генералу Щербачеву, чтобы лично переговорить с ним о предоставлении нашему комитету условий для работы, в частности, об отпуске бумаги и определении типографии для газеты.

Щербачев занимает небольшой особняк в центре Ясс. Около особняка охрана из жандармов. Прежде чем пропустить меня, один из жандармов ознакомился с моими документами, затем вызвал из внутренних покоев швейцара, тоже жандарма, и последний провел меня в приемную, где, оставив меня под наблюдением присутствовавших в приемной двух жандармов, пошел докладывать о моем приходе в кабинет.

Минут через пять ввел меня к Щербачеву. В просторном кабинете, заставленном мягкой кожаной мебелью, за большим письменным столом сидел Щербачев, небольшого роста, с проседью, умными темными глазами, пытливо рассматривающими посетителя. Щербачев тихим голосом спросил о цели моего прихода. Я сказал, что комитет наш нуждается в помещении, что на протяжении почти месяца не может добиться условий для издания газеты.

– Вряд ли я могу быть вам полезен, поручик, – сказал Щербачев. – Яссы переполнены всякого рода организациями. Это увеличивает и без того острый жилищный кризис. Самое большее, что я могу для вас сделать, это – попросить Ивана Ивановича (генерала Сытина), чтобы вам предоставили просимое, если это не в ущерб фронту. Скажите, ваш комитет находится на какой позиции?

– Здесь, в Яссах, господин генерал, а не на позиции, – не понял я вопроса.

– Я имел в виду – на какой платформе? – рассмеялся Щербачев.

– На крестьянской, господин генерал. Мы стоим за то, чтобы крестьяне немедленно получили землю от помещиков, и притом без всякого выкупа. – Так что же, вы хотите пустить по миру помещиков?

– Зачем по миру? У них достаточно средств для того, чтобы существовать, а кроме того, по своему культурному уровню они могут занимать ту или иную службу.

– Вы очень упрощенно смотрите, поручик. Нигде, ни в одной стране, ни одна приличная партия не ставила так вопрос, чтобы грабить одну часть населения для другой части.

– Но ведь нигде нет таких условий и таких взаимоотношений между помещиками и крестьянами, как в нашей стране, господин генерал.

– Ну, а как к большевикам вы относитесь?

– Мы располагаем чрезвычайно слабой информацией о том, что делается в Петрограде, если же судить о настроении солдат-крестьян, находящихся на позиции, то отношение безусловно сочувственное.

– К гибели ведут большевики. С ними нужна отчаянная борьба. Я думаю, что стою во главе фронта, который единодушно осуждает большевиков. Я горжусь тем, что на моем фронте общественные организации идут рука об руку с командованием и что наш Румчерод обладает высокой государственной мудростью. Итак, – закончил Щербачев, – я скажу генералу Сытину о вашей просьбе.

На другой день мы получили ордер на предоставление под редакцию двух номеров в центральной гостинице, отведенной румынскими властями для русских офицеров.

Большая комфортабельная гостиница, заселенная преимущественно штабными офицерами. Большинство штабных офицеров живут с женами.

В десять утра номера пустеют, ибо офицеры расходятся по своим канцеляриям. Жены спят до часу-двух дня. Затем начинается перестук туфель по коридору. Сидят группами около ванной и уборных комнат. Горничные разносят кофе. К четырем часам возвращаются со службы мужья. Два-три часа тишины. С семи-восьми вечера офицеры собираются по номерам. Из комнат несется музыка, пение. По коридорам снуют лакеи с подносами. Лишь к трем часам ночи наступает тишина, с тем чтобы на следующий день с семи-восьми часов все повторилось.

Вернулся с Всероссийского крестьянского съезда Курдюмов. Он привез мне удостоверение из культурно-просветительного отдела Военного министерства о том, что я назначаюсь уполномоченным по ведению культурно-просветительной работы на румынском фронте.

На заседании комитета Курдюмов подробно доложил о крестьянском съезде и съезде Совета рабочих и солдатских депутатов. Крестьянский Совет как самостоятельная организация ликвидируется. Взамен будет крестьянская секция при Совете рабочих и солдатских депутатов, в связи с чем последний переименован в Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. Во главе крестьянской секции – Спиридонова, президиум секции сплошь из левых эсеров.

– Мы установили, – говорит Курдюмов, – что Авксентьев определенно контрреволюционная личность. Все правые эсеры заняли такую непримиримую позицию по отношению к большевикам, что это вызвало раскол съезда и его наиболее революционная часть во главе с левыми эсерами перешла на сторону большевиков. Петроградский гарнизон, петроградские рабочие целиком на стороне Совета Народных Комиссаров.

По докладу Курдюмова мы приняли постановление о безусловной поддержке Совета Народных Комиссаров.

В первую очередь я решил поехать в Ботошаны, где расположен штаб 9-й армии.

До Ботошан шестьдесят километров по прекрасной шоссейной дороге. Выехал на штабном автомобиле (оказия) в восемь утра. Стоял чудный солнечный день, напоминающий у нас, в Центральной России, август. По дороге внимательно разглядывал деревушки. Мне раньше представлялось, что крестьянское население Румынии живет в гораздо лучших условиях, чем русские крестьяне. Впечатление, однако, получилось совершенно обратное. Деревушки крайне убоги. Маленькие полуразвалившиеся хаты из глины, в одно-два окна. Большинство без труб. Надворных построек почти нет, что указывает на отсутствие скота. Встречные жители поражали своим нищенским одеянием и забитым видом.

Ехавший со мной офицер Генерального штаба сказал:

– Вот, русские мужики недовольны своей жизнью, а если бы они посмотрели, как живут румынские...

– А чем вы объясняете, господин полковник, такое резкое различие между русской и румынской деревней?

– Русская деревня больше пятидесяти лет как стала свободной, а в Румынии до сих пор сохранились феодальные отношения. Крестьяне здесь на самой низкой ступени развития.

– Ну, в этом отношении и у нас не все благополучно. Если нет формального феодализма, то по существу он сохранился. Достаточно вам напомнить фразу чеховской пьесы: мужику куренка некуда выпустить.

– Есть, конечно, такие отношения и в России, но, повторяю, русский мужик значительно богаче и значительно свободнее, чем румынский.