Текст книги "Певец Волги Д. В. Садовников"

Автор книги: Дмитрий Садовников

Соавторы: Абрам Новопольцев,В. Крупянская
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

4. Ванюшка и Аннушка

Жил был старик со старухой. У старика старуха померла и ноги в сте́ну уперла́. Ее хотят коронить, а она встает из гробу, лезет на колокольню звонить. На это на нее не взирали, тот же час в землю зарывали. Осталось у старика двое малых юношев: сынок Ванюшка и дочка Аннушка. Вот на послед этот старик женился и прижил со второй женой троих сыновьев и трёх дочерей. Мачиха не любила неродныих детей. Свои де́ушки что напря́дут зимниим времем – то весной выткут. Деушки свои – весной ткать, а неродной она дочери не дает весной ткать – посылает в поле стадо пасти. И Ванюшка и Аннушка пасут в поле стадо, плачут, рыдают, свою мамыньку поминают. А вот же неродная ее мать называет ее б….

– Ты, б….. можешь в поле ткать!

Она возьмет пяти́нку в поле, повесит на сучек и заплачет горько. У ней был в стаде бык и заманила она его:

– Бынеюшка, чернеюшка! Прибеги и притеки и в коробочку клади!

А бьне́йка бежит, точёт и прядет, и в коробочку кладет. Как вечер, Аннушка стадо гонит домой и вытканное цветное платье несет тоже домой. Эта же неродная ее мать спрашивает ее:

– Где ты очень хорошо ткала, и скоро много наткала?

– В темныем лесу, под березкой.

Вот мачиха стала над ней подозревать, сказала неродная мать своим родныим дочерям:

– Вот вы, курвы, вот вы, б…., видите, как ваша неродная сестра без стану точёт, а вы на́ стане да не умеете!

И бьет их да колотит. Они стали за сестрой на второй день подсматривать, как она ткет. Мачиха стала ее со стадом провожать; дает пряжи клубок да еще ниток моток.

– А вот на, из этой пряжи чтобы было выткано, а ниточками соши́то!

Она эти вещи брала, да только плакала сама. Погнала скотинку в поле, пустила в лес, в широко раздолье; повесила пряжу на сучек и размотала ниток моток, села под кусток – сама голосом завыла, полились слезы из глаз. И сказала:

– А бынеюшка, чернеюшка! Прибеги и притеки, и сотки мне, и спряди!

Бынеюшка бежит, лишь земля под ним дрожит; сам точёт и прядет, под кусток в кучку кладет, а неродная ее мать смотрит издаля́:

– А вон она как прядет! Это вон кто у ней…

Пошла домой, а дочка Аннушка сама стадо гонит, а тка́но-пря́дено за собой тащит.

– На, – говорит, – матушка! Что вы мне приказали, я все сделала.

Ну, мачиха принимала и в свой сундук запирала и сказала старику:

– Заколи, старик, черного этого быка, чтобы не было́ у нас его.

Старик говорит:

– Да ведь этот бык, старуха, не наш: я его отдал Аннушке и сынку Ванюшке.

Сказала старуха:

– Жить на свете не могу! Сейчас заколи!

Старик взял ножик и заколол быка чернеюшку. С быка шкуру снял, а мясо в кадушку поклал. Стоит дочка Аннушка, говорит своему батюшке:

– Родимый мой батюшка, отдай мне после чернеюшки хоть кишечки его!

– Возьми!

Вот Аннушка кишечки собрала, вышла на улицу, у своей горенки, под передним уголком их зарыла и напослед того вырастала из этих из бычиныих кишек преогромная яблоня, и несколько стало родиться на ней яблоков. И так как ее отец жил в хорошем достатке: двор его был при большой дороге и несколько заезжало к нему всяких людей, кто пожелает яблочко сорвать, никто с яблони не может достать. Кто подойдет к яблоньке, того она сучками захлыщет. Только и подходила к ней кра́сна деушка Аннушка. Аннушка как к ней подойдет, яблонька на́ землю падет, она яблоко сорвет.

В некоторое время ехал барин в молодыих летах, заехал на эту фатерку отдохнуть и лошадей покормить, и захотелось ему яблочка закусить, как этой Аннушки в доме не случило́сь. Вот этот же барин посылает старика:

– Поди, дедушка, достань мне яблока закусить.

Пошел старик в сад гулять, хотел яблочко сорвать. Нет, никак невозможно. И у него было три дочери (от второй жены); посылат первую дочь. Нет, она не достала; посылат вторую – эту вовсе захлыстала; послали третью – и эта не достала. Приходит дочка Аннушка. Сказал отец:

– Дочка Аннушка! Вот барину захотелось яблочка – поди достань!

Аннушка пошла и к яблонке подошла. Яблонка наклонилась, стоит не шело́хнется. Она яблочков нарвала, домой побрела. Вот барин издаля́ на нее смотрит и дивуется этому делу. И так как барин был неженимыих лет, и стал говорить:

– Дяденька и тетенька! Это вам дочь родная или нет?

– Мне не родная, – ответила мачиха, – старику – родная.

– Отдайте ее замуж за меня!

Вот мачиха очень ее не любила и тот же час замуж проводила. Ну, барину не пиво варить, не вино курить – тотчас да и за свадьбу – и тут же обвенчались. Вот попы их обвенчали, гулять начинали. Пили, гуляли неделю без просыпу у Аннушкинова отца и прогулявши время, собирается барин домой, выходит из горенки из ново́й. Старуха и думает:

– Вот я ее провожу – и сама в сад гулять пойду.

Как барин запрёг парочку лошадей, сели да и поехали, и братца Ванюшку с собой взяли. Как только съехали со двора, тот же час и яблонка на запятки к ним пристала и на дворе у них ее не стало. Приезжает барин домой и сад развел огромнейший, и погуливает с Аннушкой в саду, а у него в соседях Ягая баба жила. Вот были у ней две дочери отличных хорошиих и этих же барин прежде хотел одну за себя взять. Эти девушки барыню новую (его жену) не излюбили, кажний день к ней ходили и хочется, чтобы как-нибудь этого Ванюшку сгубить и Аннушку извести, а Ягой бабе – свою дочь за барина отдать. Они истопили баню. Эта же Ягая баба наклала козлиного сала, да и поставила в бане, в горшечек: как барин с барыней пошли, в баньке помылись, и барыня перстенек в баньке забыла. Пришла из баньки:

– Братец Ванюшка, сходи-ка в баньку: там колечко я забыла. Да не лижи козлиного сала! – сказала Аннушка.

Ванюшка пошел в баню, да и думает стоит:

– А что же сестрица мне не велела лизать козлиного сала? Дай лизну!

Лизнул и стал козелок. Надел колечко на рожок, бежит домой попрыгиват, по козлиному покрикиват:

– Бя-я, сестрица Аннушка! На́ тебе колечко!

Аннушка выбегала, горько заплакала:

– Ах, глупый, не велела я тебе лизать козлиного сала, ты не послушал!

И стала козелка кормить. Приходят Ягой бабы красны деушки к барыне, к Аннушке, да и говорят:

– Пойдем, Аннушка, на речку купаться!

Пошли на речку купаться – только скинули рубашечки, Ягая баба Аннушку поймала и посадила ее в воду, привязала к ней камень; и сидит на дне живая, с камнем. Барин ждать пождать – Аннушки нет. И топерь в воде.

День за́ день, неделя за неделей, и сидит она в воде живая; горюч ее камень ко дну тянет, а лютые змеи сердце сосут. Вот барин думал, думал и жениться задумал, и женился на Ягой бабе дочери. Эта молодая барыня и говорит:

– Заколи, барин, козла: хочу козлиного мяса.

– На́ што колоть, глупая? Пущай живет.

– Нет, заколи!

Ну, барин вздумал козла заколоть. Как сел на стульчик, стал точить ножичек, козелок подходит к барину, да и говорит:

– Барин, барин! Пусти меня на речку сходить, свежей водицы испить, кишечки промыть!

Барин пустил. Приходит козелок к речке, на бережек, припал да завопил:

 
Сестрица Ан-нушка-а!
А выдь а вы-гля-ни-и!
Меня козла колоть хотят,
Точа́т ножи булатныи,
Кипят котлы немецкие!
 

Отвечает Аннушка:

 
А, братец мой, Ванюшка!
Я рада бы выглянула:
Горюч камень ко дну тянет,
Люты́ змеи сердца сосут.
 

Выглянула к нему по шейку. Козелок побежал домой. Барин пожалел и в этот день его не заколол. На другой же день повторяет барыня:

– Заколи этого козла!

Стал барин нож точить. Козел к нему подходит и говорит:

– Барин, барин, пусти меня на речку – и т. д.

Побежал козелок на речку, а барин взял веревочку да и говорит:

– Куда козелок это ходит?

Припал козелок к бережку, завопил:

– Сестрица Аннушка! и т. д. Выглянула к нему Аннушка по́ пояс. Барин веревкой захватил и с камнем поворотил. Взял Аннушку и привел в свой высо́к терём; а вторую свою жену с тещей на воро́ты посадил, из поганого ружья расстрелял и мясо ихо собакам раскидал, а с Аннушкой и топерь живут.

5. Подменёная невеста

Имели дружбу купец с барином, постоянно друг у дружки в гостях бывали, и это не то что сказка, а правда, быль это. У купца один разъединый сын был, а у барина одна дочь. Вот и стал купец сватать у него дочь, и сосватались они. Несколько денег взял приданого купец, одежды, разной разности всякой, и у этой невести была горничная девушка. Они с невестой под один голос, под один волос, под одну черную бровь. Вот приходит время за невестой ехать. На нынешний бы вечер, сказать по крестьянски, что приедет жених с запоем и совсем к венцу, а эта же невеста и тоё же ночь, недождавши запою, родила ребенка. Отец с матерью невестины стали эту девушку просить горничну, чтобы ее в эту же одежду нарядить и представить жениху к венцу, чтобы обвенчаться не нисколько время, покаместь эта дочь-барышня не выздоровеет, а потом ее чтобы сменить. Просили ее и обещались, если обвенчатся, то наградить и отца ее и мать. Девушка согласилась, убоясь господ. (В то время господа были вольны́). Как господа ее напугали: если не согласишься обвенчаться, продадим в иную страну, далеко; девушка согласилась – и тот же час является жених со сродниками и стали начинать дело, стали вести запой и нарядили ее, сделали барышней. Жених сидит за столом, ничего не чует, а прежняя его невеста в бане ночует. Кончивши беседу, приехали с поездом, взяли эту девушку, посадили и увезли. Привезли в купеческий дом, тут их обвенчали и куды следоват помчали. Обвенчавши, значит, положили их на пока́занно место, на ложу. Кончивши это дело, барин со сродниками приехал попировать, и эту старую невесту с собой привезли. И стало их две. Подмененая чуть что – все на двор от него уходит. Она, чтобы как из двери одна уйти, а ее муж-то за ней. Она все от него ходит, уйти хочет все. Купеченский сын, он человек не глупый, дело видит не ладно. Она билась, билась – никак ей смениться нельзя. Он дело сметил, стал ей говорить:

– Что ты, милая моя супруга, от меня отбегаешь? Или любить меня не хочешь? У нас свого достатку много, больше батюшки твого: пить-есть есть чего и обуть, одеть.

Эта же его молода супруга видит дело плохо: он ее от себя не отпускает, смениться ей никак невозможно. Там сродники шипко гуляют, винца выпивают, ничего между себя не знают; и так думают отец с матерью, что они давно сменились. Не стерпи своего сердца, подменёная его невеста признала себя:

– Я не твоя прежняя невеста!

Муж и говорит:

– Что такое, молодая моя супруга? Не понимаю я что́ ты говоришь со мной.

Стала она ему открываться всей правдой.

– Я, – говорит, – милый друг, подменёная тебе!

Он, как человек умный:

– Что такое?! Как ты подменилась? – говорит.

– Твоя прежняя невеста, вам нужно делать запой и ехать к венцу, а она родила. Они меня попросили, как я и́ха горнична: обвенчайся на время, потом нарядим тебя в таковую же одежу и сменим как наша дочь выздоровеет. Вот никак топерь невозможно сменить: вы меня не отпускаете.

Купеческий сын спрашивает ее:

– А де она? (А она толпится в и́хой толпе, наряженная в одинаково платье).

– А вон де она! Гляди! Пожалуйста отпустите меня, а ее примите.

Купеческий сын был роду разумного: на ее эти слова не соглашался. Говорит ему княгиня его:

– Я, – говорит, – крестьянская дочь, из бедного роду: у меня братцы-то пасут стадо, а батюшка с матушкой ходят по миру.

Вот купеческий сын все слова от нее отобрал, взял за праву руку и повел где они беседовают. Барин с барыней думали, что они обменялись, с законным браком их проздравляли, в саха́рны уста их целовали. Купеческий сын их слова: «с законным браком» не принимал и в уста их не целовал – все по шее да по шее из горницы выгонял. Его родные не хорошо увидали, его унимали.

– Что ты, милый сын наш, делаешь? Знать ты не сдурился ли?

Стал рассказывать он отцу с матерью:

– Эх, батюшка, матушка, гости нам не родные, а гости чужие; а мои гости в деревне, за Волгой: шурья ти пасут стадо, а тесть с тещей ходят с сумочками. Вот надо за ними послать, да с ними погулять.

Они от него эти слова не поня́ли.

– Это что ты нам, сынок, загадал, и родных всех со двора согнал?

Купец им рассказал все:

– Это, батюшка и матушка, невеста мне подменёна, а моя невеста прежняя поро́дила.

– Как ты знаешь? – сказал отец.

– Вот моя супруга все мне рассказала.

Отец на барина больно осерчал и в три шеи со двора его провожал, и снова свадьбу заводил. Купеческий же сын с молодой своей женой запрягали две тройки лошадей и поехали на родину, к ее же к отцу с матерью.

Приезжают к ее отцу матери; у ее же у матери – решетчаты ворота и непокрытая изба. Они решетчаты ворота отворяли, на широкий двор взъезжали. Все сродники на двор выбегали; отец с матерью дочь свою признали, бросились ее целовать и миловать, и туго к сердцу прижимать. А купеческий сын стоит от них далече. Они его не узнали и за родню не почитали. Спрашивают у дочери, та и говорит:

– За вами еду гулять на свадьбу! Я вышла замуж.

Все им рассказала: как ее обменяли и замуж проводили. Отец с матерью перекрестились и благодарили бога, что поискал господь бедную дочь нашу счастьем. Говорит же купеческий сын:

– Богоданный мой батюшка и богоданная моя матушка! Нас вы благословите, а меня за родного примите. Я – зять ваш.

Ну, они его благословили, родным назвали; по бедности малость погуляли. Купеческий сын и говорит:

– Батюшка и матушка, поедемте к нам в гости и возьмите что́ вам нужно.

Отец говорит:

– Мне не́ в чем: я совсем раздемши.

Мать говорит:

– Я – бо́са.

Он на это не взирал и нагих всех с собой забирал. Набрал родных на все на́ три тройки полны́х. И поехали в свой город. Привез домой и всех перва́ родных своих как должно быть нарядил, обул и одел. Тогда пир заводил. Ну, и тут они на радостях пили, гуляли, друг дружку не знали. И все барское именье, кото́ро было прида́но, все осталось обменёной молодушке. Они погуляли и родных домой проводили. Проводили, а сами стали жить да быть, добро наживать, а худо проживать. Отца с матерью деньга́ми наградили и домой за Волгу проводили.

6. Марко Богатый

Жил был Марко Богатый, имел у себя именья несколько. Сыновьев у него не было, одна была дочь, и столько было казны, что счету не знал. Казной хотел он от свово́ двора на двадцать пять верст на вершок усыпать. Вот у него заводы разные были. Лег он раз уснуть и видится ему во сновидении, что «жди, Марко Богатый, вот в таком-то часу придет к тебе в гости сам господь и Миколай угодник». Он наутро встал и думает сидит, и рассказывает своей жене и дочери. Устлал на двадцать пять верст от свово двора разными сукнами дорогу, где богу пройти.

Вот подходят двое нищих, старички. Лапти у них в грязе, одежёнка худенька и шлёп, шлёп по красному сукну в ворота, где Марко Богатый сидит в стуле, дожидатся бога. Подходят, кланяются Марку Богатому:

– Мир твому сиденью, Марко Богатый! Пусти нас ночевать!

Марко на них осерчал, повсячески их обругал.

– Эх, – говорит, – несет вас лукавый с грязными-то ногами, в лаптищах-то. Я, – говорит, – жду бога, а вы тут грязните. Ступайте в задни ворота, в задней избе ночуйте!

Пошли они в задаю избу и легли. Пришла глухая полуночь; лежат они на печке и с ними одна скотница, женщина. Вдруг к окошку является, говорит гласом человеческим. Молитву сотворили, они аминь отдали.

– Здесь, – говорит, – господи почивал?

– Здесь, – говорят, – на што тебе?

– А вот, господи, в таком-то селеньи родила женщина мальчика. Каким его счастьем, господи, наделишь?

– Марки Богатого, – говорит, – именьем. Выростет и будет влада́ть.

Нищие ушли середь ночи. Женщина на утро встает и Марке Богатому докладыват:

– Марко Богатый, не жди бога: бог нынче ночевал в задней избе.

– Как это так?

– А два-то старичка приходили; один-то сам господь, а другой Миколай угодник.

– Где они?

– Ушли не знай куды.

– Почему ты знаешь, что бог?

– В глухую, – говорит, – полуночь является под окошко, человеческим гласом молитву сотворил; они аминь ему отдали. «Господи, – спрашивает, – здесь почивал?» – «Здесь. На́ што тебе?» – «А вот, господи, в таком-то селеньи родила женщина мальчика, каким его счастьем, господи, наделишь?» – «Марки Богатого, – говорит, – именьем; вырастет и будет им владать».

Марко Богатый тот же час запрет пару лошадей и туды прямо, в то селенье. Приехал, доискался этой женщины. Жили они бедно́, и у них робятишек много; он и стал говорить:

– Хозяин с хозяйкой, продайте вот этого мальчика!

Они не продают. Он стал уговаривать:

– Что же вам не продать? Вы знаете у меня именья сколько; своих детей нету. Я стану кормить и поить его вместо детища, а у вас еще много останется. Я и вас чем угодно наделю.

Они согласились и прода́ли; прода́ли и Марке отдали. Дело было зимой; Марко Богатый положил его в свою повозку и поехал. Доехал до́ лесу и говорит:

– Кучер, отнеси мальчика этого в лес, брось его в снег. Вот ему и Марко Богатого именье!

Кучер отнес и бросил его в снег. Тоё же минуту дохнул теплый воздух, круг его снег растаял, и он лежит, ничего не думает: тепло ему. А Марко домой уехал.

Этой же дорогой два товарища купца едут, Марке Богатому долг денег везут и товару вновь забрать и слышат, – в лесу младенец плачет. Они остановились и слушают. Побежали туды.

– Знать кака-нибудь девка бросила!

Прибежали – вкруг его трава выросла, и цветки цветут, а снегу по коленки. Удивляются этому делу.

– Это, – говорят, – младенец святой.

Захватили его и – в повозку к себе. Едут дорогой, да и разговорились между себя. Их два товарища: один больно именитый богатый, а другой-то бедный. У богатого тоже детей нет, а у бедного дети есть. Богатый и просит бедного:

– Отдай мне его!

Тот не отдает, не поступляет.

– А пущай он будет у нас вместный!

И говорят между себя:

– Его надобно покрепче одеть и не вносить к Марке Богатому; а если внесем в дом к нему, у него сыновей нету, он у нас его отымет.

Приехали к Марке Богатому, остановились ночевать.

Он их встретил, сготовил для них самовар; стали чай пить. Из-за чаю по переменкам и тот, и другой они выбегали: боялись, как бы он у них в повозке, в зимнее время, не замерз. Марко Богатый стал их выспрашивать:

– А что, друзья, вы часто на двор ходите? Али у вас в повозке клажа какая дорогая есть? Вы чать меня знаете, не первый раз приехали: у нас на дворе всегда караульщики. Будь у вас в повозке и несколько денег – никто не возьмет. Скажите, что у вас там лежит.

Им сказать не хочется. Он их до́нял. Ну, они думали, думали и сказали:

– В такием-то месте мы нашли мальчика; снег по колени лежит, а круг его трава растет и цветы цветут. Мы его взяли, он в повозке лежит.

Марко Богатый догадался, расспросил их:

– Где вы его взяли?

– Там-то, – говорят.

Марко Богатый и думает себе:

– Ах, самый это он!

– Ну, господа купцы, отдайте мне его! У меня детей нету, мне мальчика нужно.

Они не отдают. Он им говорить стал:

– Если не отдадите, я у вас деньги отберу, а товару вам не накладу; а отдадите – я на вас долг весь прощу и товару по возу накладу.

Они взяли, да и отдали. Он его взял и стал кормить. Кормил, а лихо на него думал. Выростил его большого и все думает, как бы его извести. Мальчик на все был ловкий и старательный; старается, везде досматривает, в роде прикащика. Призывает Марко Богатый свого́ назва́ного сына.

– Сын мой назва́ный, знать ты у меня хозяин будешь. Ступай, я тебя пошлю за тридевять земель, в десятое царство. Там есть Идо́лище; ступай и спроси его, сколько у меня казны: я не могу сосчитать. (Ну, а туды уж кто ни пойдет, оттоль назад не придет: он кажняго там съест.)

Собрался он и пошел пешком. Шел много ли, мало ли, долго́ ли, коротко ли, дошел до́ моря, и на́ море перевощик перевозит людей без денег. Подходит он к нему:

– Господин перевощик, перевези на ту сторону!

– А куды ты идешь?

– В такое-то место, к Идо́лищу.

– Ах, брат любезный, я таких-то людей давно ищу! Помяни-ка ему обо мне. Я, – говорит, – перевожу через море тридцать лет без денег, у меня на руках и мяса нет, одни кости; по костям кровь ключом бежит. Спроси-ка, кто меня сменит?

– Ладно, спрошу.

Переехал и пошел. Идет путем, большой дорогой – стоит столб: насыпана золотая казна от земли и до неба. Подошел и посмотрел на него; казна и говорит человеческим гласом:

– А куды тебя, добрый молодец, бог несет?

– В такое-то место, к Идо́лищу; узнать хочет Марко Богатый, сколько у него денег.

– Помяни-ка Идо́лищу обо мне, кому я достанусь?

– Ладно, – говорит.

Шел, шел, дошел до дому, до Идо́лища. Идо́лища дома не случило́сь: улетел по вольному свету летать, живко́м людей глотать. Жил он с одной с матерью. Ну, взошел он в горницу, богу помолился и баушке поклонился. Баушка увидала его.

– А что это прежде у нас русского духа слыхо́м не слыхано и видо́м не ви́дано, а нынче русский дух в устах яви́тся, в глазах мечется? А что, добрый молодец, от дела ли лыташь, али дело пыташь?

– Я от дела, баушка, не лытаю, а себе больше дела пытаю.

– Куды ты идешь?

– К Идо́лищу.

– Что тебе он нужен?

– Да спросить его прислал меня Марко Богатый, сколько у него казны.

Мать Идо́лища отвечает:

– Ох, друг, он тебя съест! Тебя Марко Богатый для этого и прислал. Разве я спрошу, тебя жалея, а то он тебя съест!

Он упал на коленки и в ноги поклонился ей.

– Родима баушка, не заставь злой смертью помереть! Я прислан сюды по неволе!

– Ну, друг, я, – говорит, – не заставлю тебя горе мыкать: я сама спрошу.

– Да еще, баушка, потрудись спроси: переезжал я через такое-то море; перевощик перевозит тридцать лет… Кто его сменит?

– Я его спрошу.

– Да еще, баушка, спроси: шел я путем-дорогой – стоит столб казны, от земли и до неба. Кому она достанется?

– Не знаю только, добрый молодец, куды мне тебя деть, чтоб он тебя не нашел.

Завалила его под перину. Является Идо́лище и нюхает везде. Прилетел голодный, не сглотил никого, и спрашиват:

– Мамынька, кто-нибудь у тебя есть: русским духом пахнет.

– Ты по вольному свету летал и там русского духу наимался! Чай ты испить хочешь, сыночек?

– Пожалуй-ка, – говорит, – мамынька!

Она подала ему пьяных каплей, и так ему показалось! Стал он хмельный и говорит:

– Мамынька, да нет ли еще?

Она еще стаканчик ему подала и порядочно его взя́ло.

Стала мать спрашивать:

– А что, сыночек, я тебя спрошу…

– Что, мамынька?

– Через тако́-то море перевозит перевощик тридцать лет, кто его сменит?

– А на что́ тебе, мамынька?

– Да так, хочется узнать.

– Его сменит Марко Богатый.

– Да еще, сыночек, скажи мне: у Марки Богатого сколько казны?

– Да что тебе, мамынька, нужно?

– Да узнать хочется.

– Я и то не могу ее считать. Он может казной от свого́ жительства на все на четыре стороны, на двадцать-пять верст золотом усыпать.

– Да еще вот, сыночек, скажи: на такой-то путине есть казны столб от земли и до неба. Эта казна кому достанется?

Он улыбнулся.

– Ну, матушка, эта казна достанется… У Марки Богатого есть, – говорит, – приёмыш; она ему достанется.

Взял да и опять полетел куды знат. Она перину отвалила, мальчика разбудила.

– Что, слышал что Идо́лище сказывал?

– Слышал, баушка.

– Ну, ступай домой!

И пошел он домой. Доходит до столба; столб и спрашивает:

– Спросил ли, мальчик, обо мне?

– Спрашивал.

– Кому я достанусь?

– Приемышу Марки Богатого.

Вдруг столб тррр! и рассыпался в кучу.

– Вот, – говорит, – я казна твоя топерь!

Он казну не брал, только руками ее помешал, и топерь она лежит в кучке, до время. Пошел дальше; подходит к морю. Перевощик является к нему:

– Что, добрый молодец, спрашивал Идо́лище: кто меня сменит?

– Спрашивал.

– Кто же?

– Марко Богатый.

Приходит к Марке Богатому. Марко Богатый индо обеспамятел, что идет он жив; спрашивает:

– Что, сходил?

– Сходил, тятенька.

– Что, нашел Идо́лище? Спросил сколько казны у меня?

– Спросил.

– Много ли?

– Да на все на четыре сто́роны, на двадцать-пять верст можете усыпать на вершок.

– Ну, это верно.

Переночевали одну ночь и поехали в иную землю за товаром. Накупили что следует. Он нагрузил товар по Волге и приемыша с товаром проводил. Написал письмо, запечатал и говорит:

– На, хозяйке моей и дочке письмо (поклон-то́ ись!)

Он завернул в платочек, положил в пазуху и поехал по Волге. Причалились они к берегу и стали обед варить. С рабочими людями он вышел вдоль Волги, по бережку поразгуляться. Пасет старичек стадо и кричит его:

– Подь-ка, молодец, ко мне!

Он подошел.

– Ну-ка, вынь что у тебя в па́зухи-ти!

– Да, тятенька на родину письмо написал.

– Да-ка мне я почитаю!

– Да как можно? А запечатат-то кто?

– Я опять запечатаю.

Он вынул из пазухи и дал. Старик взял его и на мелки части изорвал и другое ему написал; завернул в платочек и отдал.

– Ступай с богом!

Приплыл он в свое жительство, товар из расши́вы выгрузил и поклал на место. Вынимает письмо из пазухи.

– Извольте, мамынька, вот вам тятенька письмо прислал.

Распечатовала и стала читать. В письме написано Марки Богатого рукой, чтобы не дожидаючи меня, этого приемыша с дочерью обвенчать. Мать призвала дочь и говорит:

– Вот отец письмо прислал!

Она грамоте знала, прочитала.

– Ну, – говорит, – если тятенька приказал, так нужно это дело сделать.

Сейчас не пиво варить, не вино курить: пиво наварено, вино накурено – за свадьбу. Повезли в церковь и обвенчали; положили их на ложу. Марко Богатый как раз тут.

– Жена, где приемыш?

– Да мы их сейчас на подклетях положили!

– Что такое это? – говорит.

– Я обвенчала на дочери его.

Он, не стерпя своего сердца, прямо ей в глаза плюнул.

– Что ты, дура, делаешь?

Она вынула письмо, подала ему. Он поглядел: рука-то его. А в прежнем-то письме, которое старик и́зорвал, написал, чтобы проводить приемыша на сальный завод ночныим бытом и налить котлы горячего сала и котлы все раскрыть, а его ночью послать за рабочими посмотреть. Он на сальном заводе не бывал, как пойдет, так, думает, и утонет: не знает где пройти. А это дело все пастух (Миколай угодник) сделал.

С ложа их подняли и начали гулять. Зять тестю и говорит:

– Ну, батюшка, – говорит, – у тебя казны много, а мне бог дал еще более!

Марко Богатый захапистый был.

– А где же, – говорит, – она?

Запрягли три пары, да и поехали. Доезжают до ефтого моря, где перевощик перевозит. Перевощик их посадил и за казной перевез. Они казну насыпали и поехали назад; подъезжают к перевощику, перевощик их дожидается. Перевез их на свою сторону, зять казну выгрузил, а Марко Богатый остался, перевощика сменил – и топерь перевозит там. И смерть его тут постигла, а имение все досталось его зятю и стал он им владать, жить да быть, да добро наживать, а худо-то проживать.