Текст книги "Городской дождь (сборник)"
Автор книги: Дмитрий Холендро
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Ему захотелось увидеть эту женщину и пожалеть её. Так остро почувствовал он, что в чём-то они, и мать, и Ленка, были похожи, их словно бы ждала одна судьба, и один человек был виноват перед ними. Его отец.
– Ты всегда ругал меня за красивые слова, – донеслось из-за стены, разрушая беззвучие и поражая всё той же всесильной улыбкой в голосе. – Но я так и не исправилась, дорогой… Как-то я смотрела в небо: журавли летели. Их клонил ветер, но они упрямо выравнивали строй. Я не выровняла. Меня унёс ветер! Зато я увидела страны, которых не видели упрямые журавли. И всегда буду видеть, даже во сне…
– Чушь! – взорвался отец. – Я давно должен был сказать Симе и своим сыновьям…
– И убить их? Нет уж, лучше себя… Подумай, почему она не ушла от тебя, от своей одинокой тоски? Ведь было столько разлук! Она думала о детях. Прости, но я тоже немножко их мать. И не смейся, наверно, я берегла тебя для них.
Игорь снова поднялся, сел, опустив с кровати босые ноги. Он помнил, что на столе лежала пачка «Беломора», попавшая под луч карманного фонарика, нашёл её и закурил. Вспышка спички прозвучала как выстрел.
– Вася! – крикнул отец. – Принеси папиросу!
Игорь затаился.
– Всех научила, – упрекнул отец. – Вася!
Он вздохнул глубоко, сквозь зубы, со слабым стоном – видно, маялся без своего курева.
– Спи, – тихо сказала она.
– Сыновья всё поймут, – сказал он громко.
– Ты для них разведчик будущего, как пишут в газетах. Ходишь в высоких сапогах по неведомым топям…
Она совсем перешла на шёпот, а он не хотел прятаться, раз уж принял решение, раз настала такая минута.
– В валенках по траве, – ответил он.
– Их мечтой стала твоя работа, я знаю.
– Нет!
– Не трусь за них.
– Я просто набродяжничался за них.
– А если бы ты узнал, что старший уже подал бумаги на твой факультет?
– Я знаю, – вздохнул отец.
– Он похож на тебя. Даже на той карточке, где он совсем маленький. Сколько ему там?
– Девять.
– Сейчас ты им нужнее, чем раньше. Приедешь, поможешь…
– Напишу в газету, чтобы строили для изыскателей передвижные дома и передвижные школы для их детей.
– Напиши.
– Влюбляться будут и в передвижных посёлках… Ленка! Ты хотела бы иметь своих детей? Наших… Почему ты не говорила об этом никогда ни слова?
– Ещё в детстве я поняла, что есть пустые слова. Это меня предостерегло.
– Ты не любишь меня, вот что…
– Не люблю, когда ты такой… И не ройся под подушкой, сигареты, которые ты спрятал там, я выбросила…
– А что бы ты делала, если бы у нас было двое сыновей? Если бы они росли у нас?
– Не знаю… Наверно, возила бы их с собой. Учила бы в разных школах… Сколько они увидели бы, узнали! Ещё какие бы выросли!
– Хватит! – сказал отец. – Это не бывает просто. Значит, это будет так, как бывает. Ты останешься со мной, да?
– Я по-прежнему в твоих руках, а они у тебя ещё такие сильные. Держишь меня, как кусок глины. Можешь вылепить овцу.
Теперь всё затихло, Игорю показалось, совсем. До утра. А что будет утром? Но отец вдруг спросил:
– А ты? Кем ты хотела стать маленькой?
– Актрисой. Конечно, знаменитой.
– Не вышло?
– Вышло всё лучше.
И наступила долгая тишина.
5
Что же будет утром? Игорь поморгал, зажмурил глаза и подумал, что встанет и уйдёт, едва затеется утро. Он посмотрел на окно – его уже коснулся жидкий свет, пока не проникающий в комнату. Он начал одеваться. Запутались шнурки у ботинок. Зашнуровал ботинки и тогда заметил, что стоял без брюк. Не надел брюки. Хорош!
Вспомнилась Катя, но о Кате не хотелось думать, а мысли кружились, что-то странное происходило в голове, что-то кружилось в ней без содержания… А дома? Что же он скажет дома? Вспомнилось, будто мысли жили независимой, своей жизнью…
Крохотный Акимка ждал в подъезде, когда он придёт из школы. Схватил за руку, оттянул в угол, зашептал:
– У тебя есть шестьдесят копеек?
– Зачем?
– Хочу купить маме платье.
– Чудик!
Он хотел сказать, что за копейки платье не продаётся, но посмотрел в его круглые глаза, на его мохнатые ресницы, вскинутые до бровей, и спросил:
– Какое?
Акимка повёл его на улицу, к магазину «Одежда», выставившему навстречу свои нарядные витрины. Молча остановились перед светловолосым манекеном, одетым в яркую весеннюю ткань с красными розами. Платье стоило шестьдесят рублей, но Акимка не понимал. Он знал цифры, но его деньгами были ещё копейки…
За стеной что-то щёлкнуло, как чемоданный замок.
Пора! Он взял свой баул и вышел из дома. Ночь редела. Полуторка стояла всё там же, дверца кабины была приоткрыта, и оттуда торчали ноги в пыльных башмаках. Вася спал, держа на груди коробочку с флаконом духов, перевязанную красной тесёмкой. С задней стенки кабины, над его головой, улыбались четыре кинокрасавицы, которых Игорь не заметил вчера. Все глянцевые, все ужасно цветные, и все улыбались…
Спящие дома Отрадного стояли вокруг, как близнецы. Земля не прикрыла их ни цветами, ни кустами, ни деревьями. Скворечники за калитками торчали на голых шестах. За что люди назвали свой посёлок Отрадным?
Игорь быстрым шагом вышел на пригорок, с которого открывалась вчерашняя дорога. Светало робко, несмело, будто день с опаской набирался сил для степной шири. Но там, на дороге, Игорь разглядел женскую фигуру с чемоданом и стал догонять её. Можно было спросить, куда лучше направиться, чтобы перехватить попутную машину, не Васину, а другую, и быстрее добраться до станции. Некоторое время они шли друг за другом, пока она не остановилась и не повернула головы, то ли услышав его шаги, то ли прощаясь с местом – так она оглядела всю степь и небо. И посёлок солдатского облика…
Игорь подошёл. Женщина была довольно высокой и стройной, может быть, чересчур худой. С короткой стрижкой. С мелкими чертами лица, будто сморщенного немножко от своей незащищённости под солнцем, которое сейчас выберется из-за горизонта и ударит с беспощадной силой. Она улыбнулась.
– Здравствуй.
– Здравствуйте, – ответил Игорь, а она поставила чемодан на землю, и тогда он увидел худую руку с кривоватыми пальцами, которые она разжала осторожно.
Он всё понял. Это замок её чемодана щёлкнул за стеной, когда он одевался.
– Вы куда? – спросил он, поперхнувшись каким-то постыдным писком.
– На станцию.
– И я.
– Ну, пойдём вместе, – сказала она. – Будет веселее. И потянулась за чемоданом другой рукой.
Он наклонился и схватил её чемодан.
– Я помогу.
– Давай мне твой баул.
И пошли, поменявшись ношей.
– Ты кто?
– Я за транзисторным приёмником приезжал, забыл его здесь, – ответил он, торопясь и презирая себя. – Не верите? Он в бауле лежит.
Испугался, что она внимательно рассмотрит его, но она даже не глянула, шла и шла.
– Мы сейчас свернём на дорогу в Три колодца. Так село называется. Оттуда ходит до станции автобус. Пошли быстрей, успеем на первый.
Как же она решилась? Как встала с кровати, на которой спал отец, чтобы оставить его навсегда? Под утро он засыпает крепко… Как застегнула непослушными больными пальцами длинную плащевую куртку, столько пуговиц… Наверно, руки у неё дрожали. Наверно, она остановилась у жиденькой дощатой двери, такой же, как в комнате Васи, но справилась с собой, а сердце отяжелело, она и сейчас гнулась под этой небывалой, нечеловеческой тяжестью.
– Вы уезжаете? – спросил он.
Она не ответила.
– А куда?
Кажется, она снова не услышала. Или это была её тайна?
– А далеко до Трёх колодцев?
– Нет, близко. Километров семь.
Дальше они шли и молчали. Солнце показалось сзади, и длинные тени заскользили перед ними по земле. А с верхушки кривого телеграфного столба на них смотрел седой старый ворон.
Случай в Ливнах
В Ливнах у командированного Нефёдова украли документы и деньги. Вместе с пиджаком. Вышло довольно глупо.
Поздней ночью он добрался до этих Ливен, или Ливн, и устроился в железнодорожной гостинице, пахнущей щами, внизу была столовая и кухня, круглосуточно держащая весь домик под своими парами. Проснувшись чуть свет, Нефёдов вспомнил, что не отметил в совхозе командировочное удостоверение. Прибытие-то было зафиксировано, а вот отъезд…
– Ах, чёрт! – сказал он вслух.
Возвращаться в совхоз за восемьдесят километров, по дороге, где не продохнёшь от жары и пыли, значило опоздать на поезд домой, проходивший через Ливны раз в сутки. Автобус в совхоз ходил не часто. Ловить попутную? Если бы легковую, да что-то он не встречал их на той дороге. Звонить директору? Но тот, конечно, не пришлёт своей легковушки, потому что Нефёдов разругался с ним из-за варварского отношения к технике, после чего совхоз ещё, видите ли, предъявлял рекламацию. Техника была свеклоуборочная. Нефёдов работал на заводе, выпускавшем эту технику, гордость полей…
– Ах, чёрт возьми! – процедил сквозь зубы Нефёдов и разбудил соседа.
Сосед спал, натянув на голову простыню и выставив наружу выше колен голые, черноволосые ноги. Он высунул из-под простыни голову и спросил:
– Проспал?
– Нет.
– А чего?
– Поздно спохватился.
– Я и говорю, проспал, – хохотнул сосед. – А чего проспал-то?
Сосед был молодой парень с интересом ко всему на свете. Нефёдов махнул рукой и натянул штаны.
Было душно. Духота не спадала за ночь, хотя и стоял конец августа. И Нефёдов подумал, что правильно сделал, выйдя из гостиницы без пиджака, а только взяв из бумажника своё командировочное удостоверение. В райисполкоме, куда он собирался зайти с просьбой поставить где надо число (убыл), подпись и печать, его знали. Он был там дня три назад, по дороге в совхоз…
Привокзальные площади везде начинают жить рано. От столовой толстая женщина катила на перрон мармитку с пирожками. Старик в морском кителе поливал единственную клумбу вокруг памятника Владимиру Ильичу. В киоске «Союзпечать» Нефёдов купил газету и вдруг обнаружил, что сегодня воскресенье.
– У, чёрт!
В райисполкоме в воскресенье никого нет. Другие конторы тоже закрыты.
Конечно, можно бы послать удостоверение в совхоз по почте. Но Нефёдов был аккуратист и не мог простить себе забывчивости. Потом вдруг потеряется. А двадцать рублей… Может, даже чуть больше. Жалко. Пропадут ни за что, ни про что.
Досадуя, он побрёл по центральной (и единственной) асфальтированной улице Ливн. От неё убегали закоулки – в одну сторону – к скошенному полю, где, махая хвостами, тянулось стадо, а в другую – к реке, где гортанно кричали гуси. Видно, хозяйки полоскали бельё и пугали их. Перед Нефёдовым толпой перешли дорогу другие гуси, спеша к реке, на зов сородичей. Разделив гусей на два батальона, загремели телеги – одна с яблоками в ящиках, другая с разодетыми бабами, которые держали на коленях пузатые корзинки. Вероятно, вырядились на воскресный базар.
Яблоки оставили в воздухе короткий душистый след, тут же стёртый керосинным запахом, – навстречу вёл свою лошадь с железной бочкой на колёсах керосинщик, н до рези в ушах дребезжал колокольчиком.
Пройдя по этому районному проспекту, Нефёдов пересчитал замки и ставни на всех учреждениях.
– Тэк-с…
Радость ждала Нефёдова в самом конце проспекта. Там, за железной оградой, за высокой травой, среди которой была вытоптанная волейбольная площадка, краснело здание школы, и в открытом окне нижнего этажа Нефёдов увидел крупную женскую голову, обвитую толстенной косой. Голова склонилась над столом.
В коридорах школы скребли полы, мыли стены, крашеные скучноватой масляной краской, и Нефёдов принял людей, одетых в простое и грязное, в основном тоже женщин за ремонтных рабочих. Но та женщина, которую он увидел в окне, оказалась директором и с улыбкой сказала, что это родители, энтузиасты, готовили школу к приёму учеников.
– В будни-то все заняты, – объяснила она.
– Похвально, – заметил Нефёдов, приглядываясь к пей и убеждаясь, что у неё и правда всё было крупное: коса, и щёки, и даже уши, и всё остальное.
– Вы насчёт приёма? – спросила она.
– Да нет, – ответил Нефёдов, – тут такое недоразумение…
Женщина была перед ним добродушная, добрая на вид, и он рассказал, в чём дело, и попросил сделать ему отметку. Вот, ещё не убыл из Ливен, но убывает на первом поезде. Чья подпись и печать – для бухгалтера всё равно. Был здесь – без обмана.
– Удостоверьте факт. Печать у вас есть?
Женщина посмотрела на него как на несмышлёного ученика и покачала головой,
– Печать-то у меня, конечно, есть, но поставить её вам, простите, я не поставлю. Не могу.
– Но почему же? – искренне удивился Нефёдов. – Вот он я… Сижу в Ливнах. Упустил за делом такой пустяк в совхозе, как эта самая отметка. Помогите рассеянному человеку.
– Вы не рассеянный человек, – сказала директриса, – а странный. Печать!
Нефёдов сохранил на лице ласковую улыбку.
– Вы такая молодая и уже директор! Такая приятная женщина и такая строгая.
Он бил на человечность.
– Может, я потому и директор, что строгая, – вразумила она.
– Но ведь это бесспорный факт, что я здесь, – не сдавался Нефёдов, сдерживаясь, чтобы не вспыхнуть, и помня, что эта вспыльчивость всегда его губила. – Был в совхозе, это отмечено. Сегодня уезжаю. Сейчас… Через два часа. Больше вам удостоверять нечего, а вы отказываете… Почему?
– Потому что вы приехали не по нашей линии, – сказала директриса. – Если бы по нашей… А то не по нашей!
И когда Нефёдов услышал это, он поднялся и пробормотал:
– Человек человеку брат.
Директриса выпрямилась и гневно выпалила, припечатав тяжёлой ладонью по столу:
– Не бросайтесь принципиальными словами!
На улице он крепко почесал себе темя и почувствовал голод. Ужин вчера в совхозе был ранний, торопливый, а сегодня Нефёдов только нюхал, как пахнет щами.
Дорогу переходили рыбаки, видно отец с мальчиком. Оба в подвёрнутых штанах, у обоих удочки и мелкая рыбёшка на шнурках с палочками, у каждого отдельно – чтобы похвалиться дома собственным уловом. Нефёдов остановил их и стал расспрашивать, какое учреждение открыто в воскресенье в районном центре. Это заставило старшего рыболова закурить и задуматься, после чего, с паузой, он сказал:
– Кинотеатр. И церковь.
– А дядя Костя на работе сидит, – прибавил малец. – Я сейчас видел.
– Это наш военком, – объяснил отец, и они понесли рыбёшку дальше, пока не протухла.
Жара расплывалась.
В кинотеатр Нефёдов идти не рискнул – легкомысленные люди, в церкви уж и вовсе было как-то неудобно отмечать командировочное удостоверение, а вот в военкомат он завернул.
Дядя Костя, военком, был рыжий, как само солнце над Ливнами, и сидел в майке-безрукавке на стуле у подоконника перед шахматной доской. Один. На лбу его обозначилась выпуклая складка. Похоже, он решал шахматную задачу, и похоже, не получалось. Он смотрел на доску и изредка постукивал себя по лбу кулаком.
Нефёдов помедлил. Рыжие, которых он встречал в жизни, бывали либо очень злые, либо очень добрые. Люди крайностей. А тут ещё шахматная задача… Но дядя Костя уже смотрел на пего маленькими глазами в коротких и густых ресницах, тоже, понятно, рыжих.
– Кто такой?
– Командированный, – ответил Нефёдов.
– Зачем? Короче.
Нефёдов стал рассказывать о своей беде, торопясь, путаясь от этого и не зная, вспомнить ли недобрым словом школьную директоршу или умолчать, чтобы не было дурного примера, но дядя Костя решительно перебил его:
– Чего долго говорить?
Из пустой комнаты, где, наверное, собираются в ожидании новобранцы, он завёл Нефёдова в свой кабинетик и достал из письменного стола белый, захватанный пальцами мешочек с печатью. Дядя Костя расторопно пользовался ключами, когда открывал и дверь, и ящик. По– солдатски: раз-два.
– Куда бить?
Нефёдов показал и, пока дядя Костя расписывался и дышал на печать, не удержался, вставил словечко о школьной директорше.
– А! – сказал дядя Костя. – Сами жалуемся на бюрократизм, сами же и разводим. – И хлопнул печатью по его бумажке.
– Спасибо вам огромное.
– В шахматишки не играешь? Что-то кореш задерживается.
– Спешу. Позавтракать, и на поезд… Да и партнёр я слабый…
– Ну, давай! Это тебе повезло. Сказал жене, срочные дела. А сам – видишь… Дома не даёт. Сиди около неё, как будто вчера женились. Разговаривай. А о чём? Сама не разговаривает, а я говори… Ты о чём с женой говоришь? А, брат, то-то! Ну, давай, давай!
Счастливый Нефёдов не пошёл, а побежал на запах щей, что-то напевая, взлетел по узенькой лестнице в свой номер, на втором этаже, открыл визгливую дверцу шкафа и не обнаружил в нём ни своего старенького портфеля с туалетным набором и сменой белья, ни пиджака. Того пиджака, в котором были паспорт, заводской пропуск, фотография трёхлетнего сына Женьки и деньги тоже, рублей пятнадцать, на билет, на завтрак… Он обшарил номер глазами.
Не было пиджака, не было и соседа. Чувство абсолютной беззащитности охватило Нефёдова. При нём остались отмеченное командировочное удостоверение, четыре сигареты в пачке, шесть спичек в коробке и две копейки в кармане со дня отъезда в командировку, когда он разменял гривенник, чтобы позвонить жене с вокзала, да не успел… Всё это он вынул из карманов на стоя, посмотрел, сел и выпил стакан воды из гостиничного графина. Вот это уж да так да…
Такого с ним ещё не случалось.
И это всё из-за директора совхоза! Если бы не поругался с ним, то поставил бы печать на командировочном (убыл) в совхозе и уже давно бы позавтракал и закурил свою сигарету, прогуливаясь по Лив нам в ожидании поезда. И директриса школы виновата! Согласись она поставить печать, а не читай нравоучений, он не толковал бы с рыбаками, не заходил в военкомат, вернулся бы раньше в гостиницу и, глядишь, застал бы свой пиджак на месте. Так нет, одно за другим!
Всё это пронеслось в голове Нефёдова уже тогда, когда он сбегал по лестнице к дежурной, чтобы поднять крик. Но крика не поднял. Он сказал дежурной, как виноватый:
– Простите, у меня украли пиджак.
Тощая девица в старательно сделанных кудряшках вытаращила на него глаза.
– Из какого номера?
– Из тринадцатого. Несчастливое число.
– Кто с вами жил?
– Я его не знаю. Молодой. Курносый…
– Курносый – это не фамилия, – сказала девица и принялась громко щёлкать страницами регистрационного журнала.
И тут выяснилось, что в тринадцатом, кроме Нефёдова, никто не записан. Девица смотрела на него всё теми же распахнутыми от ужаса глазами. А может, у неё всегда были такие глаза, не от ужаса, а от рождения?
– Вот, смотрите сами.
Нефёдов не стал смотреть в журнал:
– Не я же у себя украл пиджак!
– Я вам верю, но не записано!
– Значит, пустили его без записи. Пускаете неизвестных людей, а они пиджаки крадут!
– Я никого не пускаю, – обиделась девица. – Вчера не я дежурила. Вчерашняя смена сменилась.
Директора гостиницы, выслушавшего о происшествии, сразу пробил пот. Он вынул платок, вытер лысину и высморкался, а потом уж этого платка не прятал. Всё вытирался и кашлял горлом, не открывая рта. Однако первая его фраза ошеломила Нефёдова.
– Без пиджака на улицу пошли! Безобразие!
– Но вы, простите, тоже без пиджака, – жалобно сказал Нефёдов, сделав жест в сторону директорского живота, обтянутого тенниской с короткими рукавами.
– Мой пиджак дома висит, – убеждённо ответил директор. – Там его не украдут.
– А в командировке вы без пиджака не ходите? – добивался Нефёдов, как будто это сейчас было важное.
– Я по командировкам не езжу.
– Зато пускаете в гостиницу людей без документов.
Директор снова вытер платком обширную лысину, потом вдруг смягчился и сказал:
– Бывает… Вот вы сейчас тоже без документов. Приедете куда-нибудь на ночь, станете умолять…
И тогда Нефёдов попросил вызвать милицию. Девушка с испуганными глазами поставила телефон на барьер, за которым сидела. Директор безнадёжно сказал:
– Звоните…
Нефёдов набрал номер, подсказанный кем-то, потому что их уже окружили любопытные, и услышал высокий голос, ну прямо-таки дискант:
– Сержант Докторенко слушает!
Докторенко оказался низеньким и круглым, как шар, на коротких кривых ногах. Явившись в полной форме с планшетом на боку, он попросил Нефёдова подняться вместе с ним в номер и сначала написал протокол осмотра, указав, что номер имеет одностворчатую дверь с врезным замком, две кровати, обе помятые…
– Значит, в обеих спали! – вскрикнул Нефёдов.
– Не мешайте, товарищ, – попросил сержант. – Один человек тоже может на двух кроватях спать по очереди…
…шкаф, который пуст, круглый столик со скатертью, пепельницей и графином и ещё что-то. Дежурная, один из любопытных в роли понятых и сам Нефёдов подписали, что всё правильно. Потом Докторенко попросил всех выйти и стал заполнять другой протокол, в котором сначала записал адрес Нефёдова и что он живёт с женой Верой Семёновной, сыном Женькой и бабушкой.
– Бабушка ваша или внука? – спросил сержант Докторенко.
– Моя.
Он почему-то не поверил.
– Ваша бабушка или мама?
– Бабушка! – крикнул Нефёдов, уже выходя из себя. – Моя бабушка! Мама моей мамы!
– Значит, ещё живёт? – обрадовался сержант Докторенко, будто узнал о доброй знакомой. – Ясно.
– Скажите, а какое это имеет значение? – процедил сквозь зубы Нефёдов.
– Разное, – невозмутимо ответил сержант.
– Для чего вам моя бабушка?
– Указание сверху, – сказал сержант, перекладывая страницу протокола и показывая большим пальцем на потолок. – С тысяча девятьсот… не скажу точно, какого года приказано записывать всех родственников. Разные бывают дела.
– Пока вы записываете, – застонал Нефёдов, – вор сбежит за тридевять земель. Может, он сейчас на базаре? Может, в столовой сидит?
Сержант Докторенко без звука улыбнулся, подождал, пока перекипит пострадавший.
– Вы нервный человек, я заметил, – похвалился он своей наблюдательностью. – Преступник не дурак, чтобы с вашим пиджаком в столовой сидеть или сразу мотать на базар. Ну, зачем ему базар, когда в вашем пиджаке, как вы говорите, были наличные деньги? Преступник, если хотите знать, самый умный человек. – Тут сержант Докторенко спохватился, что сказал вроде не то, и добавил: – В своём деле, конечно. Успокойтесь.
И Нефёдов понял, что в этом деле самый глупый он, глупее преступника, и уж, само собой, глупее сержанта Докторенко. А тот со слов Нефёдова уже излагал обстоятельства происшествия и спрашивал:
– Украли один пиджак?
– Нет. Ещё портфель с полотенцем и всяким барахлом, но это неважно.
– Кому неважно?
– Мне неважно, – снова вспылил Нефёдов. – Старый портфель с барахлом. Чёрт с ним! Мне пиджак нужен!
Сержант Докторенко хмыкнул:
– Во-первых, нам всё важно. Портфель – примета. Во-вторых, почему сами-то отказываетесь от того, что у вас украли? Подозрительно.
Нефёдов замолчал и приготовился отвечать только на вопросы.
– Опишите ваш портфель и всё, что было внутри.
Описали. Сержант взял третий лист.
– Давайте приметы.
– Вора?
– Соседа. Вором его ещё назвать нельзя. Не доказано.
– Курносый, – устало вздохнул Нефёдов.
– В Ливнах половина людей курносых, – проворчал сержант Докторенко. – Посмотрите на меня. Ещё что-нибудь. Как одет?
– Да он голый лежал! Под простынёй. Я его и не видел толком. Ноги черноволосые.
– Ясно, – сказал сержант, но записывать про ноги не стал, а только вздохнул. – Надо бы пиджак надевать, товарищ Нефёдов, когда на улицу шагаешь. Себе и другим спокойнее.
Нефёдов не стал с ним спорить, как с директором гостиницы, а только развёл руками.
– Я уехать хочу.
– Найдём пиджак – уедете.
– А если не найдёте?
Теперь сержант Докторенко встал и развёл руками.
– Посидите часа два-три. Я займусь.
Нефёдов хотел пожаловаться, что не завтракал, что у него всего две копейки, но постеснялся. В слове «займусь» ему послышалась надежда, и он проникся к сержанту благодарностью. Он даже забыл про свой поезд.
… Поезд уже пропыхтел, помаячил за окном и покинул Ливны, когда вернулся сержант Докторенко. Без пиджака.
– Поезд, – в отчаянии обронил Нефёдов, – ушёл.
– Утром ушёл харьковский, – сказал Докторенко. – Моя версия – ваш пиджак с ним и уехал. Были бы приметы посерьёзней – послали бы вдогонку на розыск, а то – курносый! Посмотрите на меня…
– Товарищ сержант! – Нефёдов чуть не разрыдался. – Я голодный, вы понимаете? Я с утра не ел! Маковой росинки… А уже скоро…
Докторенко посмотрел на свои часы.
– Голодный, это ерунда. Пойдёмте ко мне и пообедаем. Пообедал – и не голодный! Ясно?
– Нет, – сказал Нефёдов.
– У меня жена мастерица пирожки печь. С картошкой, с рыбой, с луком. Ммм! Во всех Ливнах другой такой нет.
Это было видно и по самому сержанту. Но теперь Нефёдов проникся к нему мстительной ненавистью и упрямо повторил:
– Нет! Я хочу домой. Отправьте меня как-нибудь. Вы – милиция! Что же мне тут зимовать? Чёрт возьми! Меня обокрали, и я же…
– Да, положение, – подтвердил Докторенко. – Денег нет, документов нет…
– Вот командировочное удостоверение!
– А может, это и не ваше удостоверение?
Нефёдов обомлел.
– Что же, я ходил отмечать в военкомат чужое удостоверение? Специально, чтобы у меня тем временем пиджак украли?
– А почему в военкомат? Подозрительно, – Докторенко выпучил глаза.
– Но я же вам рассказывал…
– Вы рассказывали, а я обо всём должен думать. Соображать.
– Товарищ сержант! – прошептал Нефёдов, чувствуя, что не выдержит.
– Интеллигентный человек, с высшим образованием всё же, а шуток не понимаете. Пойдёмте. Я жену предупредил.
– Нет, – упорствовал Нефёдов. – Спасибо, товарищ сержант. Мне неудобно.
– Я гостеприимно.
– Отправьте меня автобусом до областного города. Оттуда доберусь… Выручат. Посадите в автобус. Власть вы или не власть, хоть в воскресенье?
– Власть-то власть, – пробормотал конфузливо сержант Докторенко, – а правила такого нет. Арестованного можем бесплатно отправить, а вас нельзя…
– Нельзя? – совсем безнадёжно просипел Нефёдов.
Докторенко подумал и сказал:
– Попытка не пытка. Айда!
В диспетчерской автобусной станции на скамейке согнулся щуплый солдатик. Сначала Нефёдов не обратил на него внимания, вообще не сразу заметил, не до того было. Сидевший за тремя телефонами диспетчер со впалыми щеками, с тоскливым лицом, выражавшим ярый протест против воскресного дежурства, любезно поздоровался с сержантом Докторенко за руку, справился о здоровье жены, пирожки которой ему, видно, впрок но шли, и предложил сесть Нефёдову на стул.
– Чем могу служить?
– Отправь человека до города, – сказал сержант Докторенко.
– О чём речь! – охотно воскликнул диспетчер, радуя Нефёдова.
– Побыстрее, – важно прибавил Докторенко.
– Не проблема!
– Распорядись.
– Сейчас позвоню в кассу, и принесут билет. Давайте деньги.
– Да у него нет их, денег-то, – совсем уже мрачно сказал сержант Докторенко, до сих пор как-то обходя эту тему, а теперь принявшись до конца растолковывать, что к чему.
Диспетчер неожиданно так громко присвистнул, что даже солдатик за спиной Нефёдова сложил газету и поднял голову. А диспетчер отрубил:
– Не может быть и речи.
– Речь будет! – угрожающе возразил Докторенко. – На то ты и человек, чтобы говорить.
– Смотря что.
– Отправь пострадавшего.
– Не могу.
– Что ж ему – пешком топать?
– Пусть топает. Пусть свои пиджаки не разбрасывает. Пиджаков не напасёшься. А если украли, то вы и ищите. Старайтесь. При чём тут я? Милиция не нашла, а я отвечай? Нет. Надо было в пиджачке гулять-то, – закончил он, повернувшись к Нефёдову.
Нефёдов сидел, прикрыв глаза, и проклинал себя за то, что не вспомнил о командировочной отметке дома или хотя бы в поезде.
– Послушайте, – начал он, не открывая глаз.
– Молчи.
Это хриплым баском сказал солдатик. Он подошёл к столу диспетчера и долго смотрел на него, сощурясь, как будто делился. Лицо у него было загорелое, юное и злое. Белый выгоревший хохолок тоже вызывающе торчал над головой. В руках он мял пилотку.
– Сидишь тут! Для чего сидишь, если отвечать боишься? Если ничего не можешь? А! Тебя агитировать!
Солдатик поднёс к диспетчеру довольно крепкий крестьянский кулак.
– Не надо! – испугался Нефёдов.
– Надо, – сказал солдатик. – Да я сам автобуса жду. Слушай, друг, брось их, вот тебе. – Солдатик опустил кулак и вытащил из кармана гимнастёрки блокнот, заменявший ему бумажник, разыскал между слипшимися страницами десятку и протянул Нефёдову. – Запиши адрес. Потом пришлёшь.
Диспетчер услужливо подсунул Нефёдову лист бумаги и карандаш, но тут вмешался сержант Докторенко, налившийся до краёв густым красным цветом.
– Нет уж! Бери карандаш и сам пиши! Пиши, что я скажу. Ясно? Я тобой займусь, твоей службой. Я… Я… Ясно? – прозаикался он наконец. – Пиши!
– Что писать? – спросил диспетчер, пододвинув к себе лист с карандашом.
– Справка! – во всю мощь своего звонкого голоса властно продиктовал сержант и заходил по комнате, скрипя то ли пыльными сапогами, то ли жидкими половицами. – Дана гражданину Нефёдову… Инициалы!
Нефёдов напомнил.
– В том, что, приехав в Ливны… Может, вы всё же потеряли? Забыли где? Да нет, конечно, свистнули! Стыд, позор-то какой! Ай-яй-яй! – восклицал, словно диктуя, сержант Докторенко. – Это не пиши.
– Ливны? – уныло спросил диспетчер.
– Ливны ставь… У него украли пиджак с документами и деньги. Написал?
– О чём речь, – сказал диспетчер ещё унылей.
Он написал и ждал, а сержант Докторенко ещё поскрипел сапогами и половицами.
– Дальше?
– Дай подумать… Дана для бесплатного следования в автобусе. Ясно и понятно. Моя подпись действительна?
– Нет, – злорадно сказал диспетчер.
– Ставь свою.
Диспетчер медлил.
– Ну, давай, давай, обе… По соседству. Не подерёмся.
Оба подписались. Солдатик подмигнул Нефёдову, и
Нефёдов первый раз за сегодня улыбнулся.
– Печать! – скомандовал сержант.
И тут диспетчер прямо возликовал:
– А печати-то у меня и нет!
Нефёдов заволновался и хотел подсказать, что печать есть в райвоенкомате, и ещё больше заволновался, подумав, что рыжий военком дядя Костя, наверно, давно наигрался сам с собой в шахматы и ушёл разговаривать с женой.
– А что у тебя есть? – растерянно спросил диспетчера Докторенко.
– Штампик.
– Штампуй. Сойдёт.
Диспетчер взял со стола прямоугольный штампик и увековечил на справке родное название «Ливны».
Нефёдов всем пожал руки, понадёжней спрятал справку в карман и спросил, когда автобус. Было ещё полчаса в запасе. На улице Нефёдов набрался храбрости и в присутствии сержанта попросил у солдатика взаймы десятку, чтобы поесть самому, а главное – угостить их.
Они сели в гостиничной столовой, закусили и выпили раз и другой за всё хорошее. С трудом уложились в десятку. Смущённо и осторожно поднимая рюмку, сержант сказал непонятную для косившихся на него из-за других столов фразу:
– Баб с курями сажать в автобус можно… А это нельзя. Я им займусь.
– В отпуск приезжал? – спросил Нефёдов солдатика, перейдя на «ты».
– Маму схоронил, – сказал солдатик, уперевшись глазами в стол, и стало понятно, отчего у него такой хриплый голос. Может, проплакал его до хрипоты.
Напоследок помянули незнакомую им женщину, мать солдата, и сержант Докторенко пошёл провожать солдатика и Нефёдова к автобусу, зазывая их в гости. В другой раз. У него жена пирожки печёт… В автобусе он вслух прочитал справку шофёру, наказав, чтобы всё было в порядке, и, едва тронулись, пассажиры стали расспрашивать Нефёдова о происшествии, а он почему-то рассказывал обо всём весело, и автобус смеялся, и все стали вспоминать смешные случаи с кражами и пропажами, а женщины крестьянского вида, в белых косынках по случаю воскресенья, развязывали узелки, рылись в корзинках, угощали Нефёдова и солдатика, и они не успевали отказываться от яблок, яиц и пирогов.
