Текст книги "Ардагаст, царь росов"

Автор книги: Дмитрий Баринов (Дудко)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

В ожидании полуночи развлекались: плясали под стук горшков, скакали друг на друге, блудили при всех, напоказ. Все были совершенно голыми, даже старики со старухами. Полётное снадобье из тирлич-травы, собачьих костей, кошачьего мозга и человеческой крови защищало не только от холода, но и от остатков стыда. Стыдились тут разве что походить на «дурачье праведное».

Хотя в темноте все собравшиеся превосходно видели духовным, а то и обычным зрением, городок ярко освещали костры. Свет их, однако, едва пробивался сквозь колдовской туман. Укрепления городка надёжно охраняли воины в чёрных медвежьих шкурах и чёрных кафтанах.

Но вот шум и возня смолкли. Из ворот детинца важно вышел Скирмунт с чашей из черепа в одной руке и с тремя кочергами в другой. Тело его, обильно поросшее рыжей шерстью, не прикрывало ничто, лицо же – рогатая личина. На груди висел серебряный диск греческой работы с ликом Горгоны. Рядом с зятем гордо выступала великая ведьма лысогорская – Костена. На белом обнажённом теле выделялось ожерелье из звериных клыков и колдовских оберегов (ими главная колдунья, впрочем, не так себя оберегала, как людям вредила). Между пышных грудей висел кремнёвый нож с рукояткой, окованной бронзой.

В толпе раздались разочарованные вздохи. Ожидали всех Самих – Чернобога с Ягой. Скирмунт, конечно, мужик видный, но до Чернобога ему далеко. Хотя преисподние владыки ещё могут явиться в самый неожиданный миг.

Следом за матерью шли Невея с Лаумой. Беззаботно-весёлая Лаума уже успела порезвиться с тремя колдунами, двумя чертями и даже одним упырём. Но злое, хищное лицо Невеи светилось лишь жаждой мести за отца. Эта ночь станет последней для Ардагаста, для его девки и для всего росского сброда! Ещё до первых петухов они успеют пожалеть, что не попали в пекло!

За предводителями ведовского сонмища Чёрные Медведи вели тринадцать пленников. Женщины и дети не кричали, не плакали – лишь испуганно молчали.

Молчала и Добряна. Среди голых телес и жутких рож девушка чувствовала себя словно в страшном сне, когда хочется закричать, но нет сил. Хоть бы сначала убили, а потом уже глумились над её телом! Или сделают ещё хуже: поглумятся, а потом отнесут к Ардагасту, перед тем распустив слух – сама, мол, захотела в Чернобоговы невесты! Распустив косу, северянка, как могла, старалась прикрыться от скотского сборища хотя бы пышными русыми волосами. Вслед ей, словно комья грязи, летели шутки и песенки одна мерзостнее другой.

Здесь бесстыдничали наперебой и северяне, и поляне, и нуры, и дреговичи – перед Чернобогом все были равны, хотя натравливать племя на племя и род на род хорошо умели.

А внизу, в яру, Ардагаст напряжённо ждал: когда же протрубит рог? Наконец рог прозвучал... совсем с другой стороны. Зореславич с досады сжал рукоять меча Куджулы. Конники в тумане прошли долиной Глубочицы мимо ворот городка и оказались перед северным отрогом горы! Видно, колдовское сонмище отвело глаза даже Милане...

   – Всем налево и вверх! – тихо приказал Зореславич.

Стараясь поменьше шуметь, воины полезли вверх по склону. Мокрая глина скользила под ногами, но, помогая себе оружием, они смогли довольно быстро достичь частокола, шедшего по краю горы.

Ухватившись руками за заострённые концы брёвен, Ардагаст подтянулся и глянул поверх частокола. Голая толпа усеяла двор городка и склоны холма посреди него. На холме, озарённый пламенем костров, возвышался громадный идол, вытесанный из дерева и обожжённый до черноты. Островерхая голова глядела на три стороны тремя жуткими харями. Одна сжимала в зубах человека, другая – быка, третья – рыбу. Рука идола прижимала к груди три кочерги. Перед идолом на подставке стоял большой турий рог, совершенно чёрный, окованный вверху серебром. Чуть дальше от идола на трёх камнях лежала треугольная каменная плита. На нём белело что-то, плохо заметное снизу. Ардагаст как-то сразу понял, кто распят на жертвеннике и зачем.

Кто-то голый и рогатый, стоявший над жертвенником, заглянул в рог и с торжествующим криком вылил то, что в нём было, на распятое тело. Над сборищем зазвучал громкий, полный злой силы голос, в котором трудно было узнать прежний ехидный голосок заместителя верховного жреца:

   – Радуйтесь, вещие: жертвенной крови в священном роге не убыло с самых святок. Значит, в этом году будет немало кровавых дел, угодных Чёрному богу. Приобщимся же к его силе, дабы исполнять его волю! Причастимся, о мудрейшие волхвы и ведьмы четырёх венедских племён! Тридцать – священное число. Причастимся кровью семерых детей, телом шести женщин.

У дурачья завтра Велик день. А у нас – свой праздник.

Пусть же трепещут перед нами те, внизу! Кто приобщиться к нашей мудрости и силе не смеет, пусть дрожит перед нами! Мы на этой святой горе превыше всех старейшин, воевод и князей, а царей нам в лесу вовсе не надобно!

Сборище одобрительно загудело. Стоявший рядом с царём Вишвамитра тяжёлой рукой стиснул рукоять кханды. Как же эти «мудрейшие» похожи на жрецов Шивы! Только что не наловчились ещё сочинять мудреные книги, не настроили каменных храмов и не накопили столь же опасных знаний, ибо мудрость бессовестных опаснее ядовитых зубов кобры и клыков тигра.

А голос Скирмунта вдруг стал самодовольноехидным:

   – Кто это там за тыном стоит, зайти не смеет? Помнит, видно, что бывает с теми, кто наши обряды подглядывает, если только не даст какая сердобольная ведьма такому метлу, чтобы ноги унёс. Да уж ты, царь Ардагаст, гонитель мудрых, такой ведьмы во всех лесах не найдёшь. Не стесняйся, заходи с мужичьем своим, пока твои конники в тумане бьются с тем, чего там нету. А мы уж для ваших тел и душ чего только не приготовили...

Его слова вдруг прервал звонкий, весёлый смех Добряны. Северянке, привязанной к холодной каменной плите, вдруг стало легко и нестрашно. Ардагаст здесь, с войском! Значит, понял: не дура она гулящая, чтобы самой в ведьмы податься. А этим уродам сейчас не до неё станет. Ничего они ей не сделают, разве что убьют напоследок... Ардагаст взял из рук Вышаты Огненную Чашу и высоко поднял её. Золотистый свет озарил яр, враз рассеяв туман. Вишвамитра, взявшись руками за два бревна частокола, разом выворотил их из раскисшей земли, третье вышиб ногой. Ардагаст выхватил меч из золотых ножен:

   – Росы, вперёд! Слава!

   – Слава! Смерть ведьмам! Сгори, проклятое гнездо!

Индиец первым бросился в пролом, подняв одной рукой двуручную кханду, с криком: «Харе Кришна!» Следом ворвались царь с русальцами и волхвами, а за ними хлынули пешцы.

   – Не лезьте все в пролом! Давайте через тын или сами брёвна валите! – покрикивал Ратша.

Чёрные Медведи, даже не пытаясь оборонять частокол, расступились в стороны.

   – Одолейте сначала наших баб, – ухмыльнулся Шумила.

Поляне на какой-то миг ошалели, увидев перед собой голую толпу. Побить ведьму или колдуна на улице, поймав на недобрых делах, – этому их учить не надо было. Но рубить и колоть в бою нагих и безоружных – кто ж так воюет? Вдруг на пути росских воинов стала стена синего пламени. Поляне подались было назад, но Вышата и обе волхвини разом воздели руки – и пламя с шипением погасло.

   – Ты что, Скирмунт? Болотный огонь на горе разводишь? Плохо твой тесть в Чёртовом лесу учился, а ты у него ещё хуже, – громко произнёс Вышата.

А на росов устремились... кто угодно, но не люди. Собаки, кошки, свиньи, лошади, все на редкость крупные и злобные, бросались на людей. Ещё яростней нападали медведи, волки, рыси, вепри. По счастью, этих зверей было мало. Ведьмы обычно обращались только в домашнюю живность, древней науке оборачиваться дикими зверями могли научиться немногие. На людей катились колеса, сбивая с ног, обрушивались копны сена, безобидные с виду клубки били в грудь не хуже мешков с мукой. Сверху набрасывались вороны, сороки, ястребы, носились на перепончатых крыльях бесы, обрушиваясь на бойцов в самый неожиданный миг. Мёртвой хваткой норовили вцепиться упыри. И всё это в каждый миг могло оборотиться во что-то другое, не менее опасное. Отбил клубок или колесо, а на тебя уже бросается клыкастый пёс. Оторвал от себя кошку, а на земле лежит полушубок, чтобы следом рухнуть на тебя копной. Только замахнулся как следует на бесову угодницу, а она вовсе с глаз пропала, оборотившись то ли пчелой, то ли мухой, то ли иголкой, чтобы следом вцепиться в горло лютой волчицей.

Но и боряне, особенно оболонцы, были не лыком шиты. Осиновым колом пробивали тень ведьмы и следом били враз обессилевшую чародейку дубиной или рубили топором. Лупили со всего размаху тележными осями – убитые ими колдуны уже не могли стать упырями. Ведь телега – та же колесница, а на Велик день Перун на колеснице бьётся со змеем.

Ратша, оболонский воевода, когда на него бросалась хоть рысь, хоть медведица, спокойно бил её троедырчатой палкой, а затем разил мечом принявшую истинный облик колдунью. Противно и стыдно воину рубить голую бабу, да ведь и она тебя не пожалеет: добрые да честные в ведьмы не идут.

Вместе с Оболонскими мужиками гвоздил нечисть освящённой дубиной Шишок, с виду совсем такой же, как они, только что кафтан по-другому запахнут. А кого настигал Серячок или один из ярчуков, того среди живых больше не видели.

И стояла над полем бранным густая, крепкая ругань. Бранились потомки сколотов в душу, в мать и во всю родню чернобожью не хуже лесовиков. Не зря жили боряне на самом рубеже леса и степи, и никто – ни скифы, ни сарматы, ни нуры-волколаки, ни ведьмы лысогорские – не мог их отсюда выжить.

Чертям, воронам и прочим летунам туго приходилось от метких стрел царицы. Освящённые в пламени, они разили, будто молнии, и падали нечистые, прожжённые насквозь или охваченные огнём, и корчились на земле, проклиная тот час, когда решились биться с воинством Солнце-Царя в ночь на самый светлый в году праздник.

А сам Зореславич шёл, выжигая перед собой нечисть солнечным пламенем и рубясь кушанским клинком. Два желания боролись в его душе: держаться поближе к жене, охраняя её в бою, и пробиться к вершине горы, где, распятая на потемневшем от крови камне, ждала его лесная царевна. Он чувствовал: и победа сегодня будет не радостна, если погибнет эта северяночка, втянутая им в бурю невиданных в лесу битв.

Костена и её семейство стояли на вершине холма, словно бы и не вмешиваясь в бой. И так же недвижно и будто бы отстранённо, воздев руки, стояли у частокола Вышата с двумя волхвинями. Другие защищали в бою тех, чьё незримое оружие было самым мощным. Невидимые и почти неслышные удары заклятий скрещивались в ночном воздухе. Но и самые сильные чары наследников Чернобога сегодня гасли, словно искры в воде. Не удавалось вызвать ни бури, ни града, ни пекельного огня. Не удавалось даже обратить зверями никого из врагов. С тремя чародеями (считая девчонку-ученицу) четверо ещё могли бы справиться. Но в помощь троим мощными потоками лилась сила трёх светлых богов – Перуна, Хорса и Велеса – из трёх святилищ. И четверо тщетно напрягали силы, отчаянно взывая в душе к Яге – истинной великой ведьме лысогорской. А та, как и все боги, вовсе не торопилась лезть в бой, покуда могли сражаться её верные земные слуги.

Но где же конница росов? А она прошла долиной Глубочицы мимо ворот городка – этого не заметил даже духовный взор Миланы – и оказалась перед северным отрогом горы. Только тут туман немного рассеялся, и росы увидели перед собой глубокий ров и вал с частоколом поверху. Во рву кипела вода. Сквозь клубы пара видны были частокол и ворота. Брёвна и доски пылали, будто раскалённое железо. Из-за частокола выглядывали твари одна громаднее, страшнее, омерзительнее другой. Сквозь пламя и пар тянулись к росам когтистые лапы, щупальца, уродливые, с зубастыми пастями, головы на длинных шеях. Вся чародейская сила Миланы ушла лишь на то, чтобы как-то успокоить коней, иначе те или унеслись бы в непроглядный туман, или передавили друг друга и всадников, завязнув в грязи. Оробели было и сами росы, за весь поход не видевшие таких страхов и чудищ.

   – Морок? – спросил Сигвульф, тронув волхвиню за плечо.

Та, занятая чарами, только кивнула. Германец напряг зрение. То, что он разглядел, наполнило его яростью.

   – Молот Тора на ваши головы! – взревел гот во всю мощь своих лёгких. – Вас морочат! Ничего тут нет. Вперёд, во славу Солнца!

И он погнал коня прямо в пылающие ворота. Следом устремились самые храбрые из росов. И... пролетели сквозь пар, огонь и чудовищ. Не было ни рва, ни вала, ни частокола – ничего, кроме пустой вершины горы, поросшей прошлогодней травой. Перед всадниками стояли двое – лысый сгорбленный колдун и ведьма с редкими седыми волосами и дряблым телом. Они бросились было с визгом наутёк, но колдуна тут же настиг клинок гота, а ведьму – меч Ясеня. Морок разом пропал. Переглянувшись, росы дружно расхохотались. Милана, облегчённо встряхнув головой, сказала:

   – Это были сильные колдуны. Если бы не обереги из Велесова капища да не я сама... Ох и повезло вам, воители росские, что на всех вас есть одна природная ведьма!

Дружинники повернули коней и, поплутав ещё в тумане, не без труда вышли к подлинному городку. Здесь уже не было призрачных чудовищ, но ров был достаточно глубок, а вал и частокол высоки. Из-за частокола выглядывали воины в чёрных медвежьих шкурах вперемежку с чертями. Над крепкими дубовыми воротами красовалась деревянная трёхликая образина, а на их створках были вырезаны два змея, терзающие солнечных оленей. Из-за стены доносился шум боя.

   – Опоздали, росы! А ну, кто перескочит на коне через ров и стену? Мы тому награду дадим – девку, что перед Чернобогом на жертвеннике лежит! – ухмыляясь, кричал со стены Шумила.

   – Спешите только, пока её там не попортили, урр-хо-хо! – вторил ему Бурмила.

Ногти Ясеня впились в ладонь. Почему он не Громович, а под ним не крылатый небесный конь? Всем хорош его каурый, но не перемахнуть на нём разом ров и вал с частоколом. Да наверняка ещё и чарами защищена ведьмовская столица.

А чары действительно были. Незаметные, а потому более опасные, чем огненная стена. Почти прозрачная завеса перед рвом, чьё зеленоватое свечение едва можно было разглядеть телесным взором. Но пересечёшь эту завесу – и обратишься в разлагающийся живой труп. Успеешь даже на вал взобраться, только скатишься с него в ров грудой костей. Об этой преграде знала Милана, прежде летавшая на ведьмовские сборища. Послушные приказу Сигвульфа, всадники застыли, выжидательно глядя на колдунью. А та уверенно подняла руки, мысленно воззвала к Даждьбогу и его волхву Хорошу, и полилась незримая солнечная сила с Хорсовицы, и рассеяла трупное зелёное свечение. Но оставались ещё ворота и тын, выстроенные из заклятого дерева, разбить которое могло только грозовое оружие.

Взглянув на Милану и услышав: «Теперь можно», Сигвульф приказал:

   – Мечи наголо! Вперёд!

Освящённые клинки запылали синим грозовым огнём. Росы поскакали ко рву, побросали туда припасённые заранее связки камыша и соломы. По ним устремились к воротам самые отважные, и впереди всех – Сигвульф, Ясень и Роксаг. Другие захлёстывали арканами брёвна частокола, карабкались на вал. Горящие клинки с грохотом ударили в дерево, и от этих ударов, словно от молнии, раскалывались и рушились толстые брёвна. Треснули и распахнулись ворота, и конные росы ворвались в городок. Под грозовыми мечами бесы, их воины и служители обращались в обугленные трупы.

Рубя всех на своём пути, Ясень пробивался к вершине холма. И не заметил, как медведь-оборотень впился сзади в его коня. Рухнувший конь придавил ногу юноше, а медведь тут же набросился на самого северянина. Ясень разрубил ему череп грозовым клинком. Теперь на юношу навалилась ещё одна туша, тут же оборотившаяся здоровенным мужиком, по дородности немногим уступавшим медведю. Сразу несколько волков и собак устремились к Ясеню. Он отчаянно отбивался мечом, не в силах даже высвободить левую руку и достать акинак.

И тут, прыгая через трупы, к юноше поспешила молодая львица. Несколькими ударами лапы она разогнала оборотней, потом не без труда стащила с северянина оба трупа. Он поднялся на ноги, а львица положила ему лапы на плечи и лизнула в щёку.

– Спасибо, Рыжуля. А теперь идём скорей спасать Добряну, – сказал Ясень и вместе с львицей-Мирославой поспешил к чёрному идолу.

Лютица облегчённо вздохнула. Если бы не её ученица, она бы сама бросилась на помощь сыну. А ведь нужно было ещё и отражать вместе с Вышатой колдовской натиск Костены и её семейки.

Костена, видя, как разбегаются от росов черти, ведьмы и воины её сыновей, пришла в ярость. Оборотившись чёрной крылатой змеицей и извергая из пасти снопы молний, она полетела прямо на Ардагаста. Золотой луч из чаши ударил ей навстречу, и змеиные молнии бессильно растеклись по возникшей вдруг золотистой преграде. Змеица подлетала то сбоку, то сверху, но всякий раз натыкалась на ту же преграду. А стоило ей перестать метать молнии, как солнечное пламя начинало жечь ей морду. Стрелы росов вонзались в чешуйчатое тело змеицы-Костены, но она не чувствовала боли, думая об одном: испепелить, растерзать этого пришельца, разрушившего мир, в котором она, Костена, была духовной владычицей всего лесного края.

Остервенело бросаясь на царя, Костена совсем забыла о царице. Это и погубило великую ведьму. Запела тетива, и священная стрела с кремнёвым наконечником, вручённая Ларишке жрецом Велеса, с громом ударила в чёрное змеиное тело, и оно рухнуло наземь, охваченное пламенем. Ослепительное пламя погасло так же быстро, как вспыхнуло, и на обожжённой докрасна земле осталась лишь кучка пепла с торчащими из неё костями, змеиными и человеческими. Особенно страшен был растрескавшийся череп – человеческий, но с удлинёнными и зубастыми, как у крокодила, челюстями. С черепа свисала чудом сохранившаяся прядь пышных светлых волос, словно напоминая о том, что их хозяйка не родилась ни чудовищем, ни даже ведьмой.

Увидев гибель матери, Невея с Лаумой бросились бежать к детинцу, куда уже устремились их братья с остатками своей дружины. Лишь Скирмунт задержался у жертвенника. Он занёс над Добряной кремнёвый нож и начал произносить заклинания. Мало было убить девчонку, следовало ещё и посвятить её душу Чернобогу, чтобы она никогда не увидела светлого Ирия. Колдуна не заставил сбиться даже отчаянный крик северянки: «Ардагаст!» Но закончить обряд он не успел. Стрела тохарки ударила его в грудь. Самозваного верховного жреца спасло только то, что стрела была всего лишь освящённая и попала в серебряный диск с Горгоной. Диск исчез, но лик змееволосой богини навсегда остался на груди у колдуна. Потеряв сознание, Скирмунт упал и покатился вниз по склону. Его затоптали бы беглецы, но Шумила вовремя заметил своего зятя и втащил его в детинец. Друг за друга медвежья семейка всегда стояла и тем была опасна для людей.

Первым на вершину холма взлетел на своём коне Роксаг. Окинув восхищенным взглядом обнажённую девушку, он соскочил с коня и акинаком разрезал верёвки, охватывавшие её запястья и лодыжки и пересекавшиеся под плитой. Неизвестно, что бы себе позволил «любимец Артимпасы» на правах освободителя, но тут на вершину взбежали Ясень с Мирославой. Бесцеремонно отстранив роксолана, северянин помог подняться Добряне, окоченевшей и едва понимавшей, что с ней происходит. Мирослава, быстро вернув себе человеческий облик, сняла свитку и надела её на подругу. Ясень обнял Добряну за плечи.

   – Добрянушка! Что они с тобой сделали, нелюди эти? Да я их всех...

   – Ой, ничего, Ясень! Не успели... А что с Ардагастом?

Ардагаст, уже поднимавшийся на холм, увидел, что северянке больше ничего не угрожает, и резко повернул назад. Вскочив на поданного дружинниками коня, царь принялся созывать воинов к детинцу. Ворота детинца были раскрыты, мостик через ров не убран. В воротах толпились убегавшие ведьмы, упыри и прочие чернобожьи воители. Сейчас детинец можно взять с ходу, но... Знать бы, какие ещё чары могут таиться внутри? Где же Вышата?

Вдруг толпа в воротах без звука расступилась. На мостик выехал всадник на чёрном коне, в длинной чёрной сорочке и красном плаще, покрывавшем голову. Вместо лица белел обтянутый бескровной кожей череп. Оголённые зубы скалились в беспощадной насмешке. В тёмных провалах глазниц горели будто два белых угля. Из-за серебряного пояса торчали секира и железный ткацкий гребень, у пояса висел меч, из седельной сумки выглядывал пест. Костлявая рука сжимала косу. В наступившей враз тишине прозвучал низкий женский голос:

   – Не ждал меня, царь Ардагаст, сын Зореслава? Так меня никто не ждёт и никто мне не рад, кроме тех, кому жизнь постыла. Я – Смерть.

Царь не склонил головы, не убрал в золотые ножны меча, и Огненная Чаша по-прежнему горела в его руке. Он лишь спросил недрогнувшим голосом:

   – А какая ты Смерть – Яга или Морана?

   – Не всё ли тебе равно? Я – твоя Смерть. Страшная и грозная, неумолимая, неподкупная. Где тужат-плачут, тут мне и праздник. По всей земле иду, людей кошу: хоть в избе, хоть в палатах, хоть в дороге, хоть в походе. Скошу и тебя.

Царь молчал. Из тёмных глазниц с белыми углями лился на него холод тёмных пространств, где ничего живого нет и не было. А звучный, безжалостный голос издевательски приглашал:

   – Ну, давай, проси меня. Сули свои богатства – мне бы и кесарь Веспасиан, и Сын Неба свои царства на откуп отдали, и была бы у меня казна золотая от восхода солнца и до заката. Сули жертвы и обряды – ими ещё никто от меня не откупался. О жалости моли – мне никого в этом мире не жалко. Отсрочки проси – с матерью проститься, которую сам не знаешь, где искать. Кончились твои подвиги, царь росов. Их и так на многих бы хватило.

Царь бесстрашно вскинул голову:

   – Нет, Смерть, не кончились мои подвиги. Я ещё не достроил моего царства, не одолел царя Цернорига и его чёрных друидов, даже городка этого проклятого не разорил. И не увидел я всех трёх даров Колаксаевых. Пока не исполню всего, для чего меня боги избрали, рано тебе за мной приходить. Разве что недостоин окажусь избранничества и царства.

   – Чего ты перед богами достоин – это мне, бессмертной богине, лучше знать. Подвиги твои – святые места разорять, мудрых волхвов губить, обычаи дедовские попирать, мирных людей тройной данью обирать да в неволю гнать. Земля от твоих подвигов стонет, лес воет: «Заберите его от нас!»

   – Так вот что ты за Смерть! – расхохотался облегчённо Ардагаст. – Нет, рано мне уходить, много ещё надо сделать такого, что тебе и кодлу твоему не любо!

Голос Смерти стал злобным и угрожающим.

   – Гляди, я многих могучих храброе скосила. Вот подсеку сейчас тебе сильные руки да резвые ноги, потом и буйну голову, и падёшь ты с коня бездыханным. Придут два чёрта немилостивых, вынут твою душу трезубцами, да не через уста, а через рёбра, и забросят в самое пекло.

   – Пугливых да тех, кому в пекле место, поищи у себя за спиной! Им за Кривду, за корысть свою страшно умереть, не то что за Огненную Правду. А мне ты, Смерть, не страшна. Я уже бился с теми, кого люди богами почитают. И одолевал! Дадут светлые боги – и тебя одолею, если с дороги не уйдёшь.

Все, даже русальцы, невольно попятились. Сражаться с самой страшной из богинь? Для этого нужно самому быть богом. Лишь Ларишка шагнула вперёд, но Ардагаст твёрдо произнёс:

   – Ты царица росов и венедов, сейчас и после меня. Слышали все? – окинул он взглядом своё войско.

   – Слышали. И отправим к Хозяину Мёртвых всякого, кто это не признает, – громко сказал Сагсар.

Войско одобрительно зашумело. Вышата с Лютицей вышли вперёд и стали рядом с царём.

   – Два века назад Герай Кадфиз, великий царь тохар, бился с тем, чей идол на этом холме. И рядом с ним бились Огнеслав, великий волхв, и его жена Роксана. Я – их потомок, – сказал Вышата.

   – Мне что вас трое, что один, – небрежно ответила Смерть и, вынув тяжёлый пест, метнула его в царя.

Прямо над головой Зореславича пест вдруг остановился, наткнувшись на луч солнечной чаши, завертелся волчком и полетел в Лютицу. Но опять не долетел, подскочил вверх, над головой царя перелетел к Вышате, потом обратно к волхвине и, наконец, упал, воткнувшись в землю до половины.

Воины захохотали:

   – Ты бы ещё ступу бросила, бабка! Или корчагу с вином!

Смерть нельзя было удивить ненавистью, но чтобы над ней смеялись! Подняв косу, она погнала своего коня на Ардагаста. Загоревшийся синим пламенем клинок скрестился со смертоносным лезвием. В тот же миг Зореславич провёл золотым лучом по древку косы, и оно обратилось в пепел, а лезвие упало наземь. Смерть тут же выхватила меч. Два клинка зазвенели друг о друга. Один пылал синим грозовым светом, другой – бледным, мертвенным. Противница оказалась опытным бойцом, и царь еле успевал защищаться. После каждого удара смертельный холод волной прокатывался по руке и дальше через всё тело. Ещё немного, и окоченевшие пальцы не удержат меча... А луч Колаксаевой чаши пропадал без следа в чёрной одежде и бледном теле богини. Даже на её белые глаза-угли он действовал не больше яркого солнечного зайчика.

   – Раскали её клинок! – донёсся голос волхва.

Ардагаст провёл лучом по клинку Смерти, и тот враз засветился красным светом, будто в кузнице. Взвыв от боли, богиня выронила меч. Тут же острие кушанского меча мелькнуло у неё перед глазами, расцарапав лоб. Ни капли крови не выступило, но Смерть резко повернула коня в сторону, спасаясь от нового удара. Потом выхватила правой рукой секиру, а левой – железный ткацкий гребень и с удвоенной яростью бросилась на Зореславича.

Секира просвистела у самой его головы, но солнечное пламя пережгло топорище, и обломок топора упал в пожелтевшую траву. Клинок застрял между зубьев гребня. Богиня попыталась сломать меч, но индийская сталь выдержала, и царь резким движением вырвал у противницы оружие, едва не вывернув ей руку. Смерть едва удержалась в седле, но следом удар мечом плашмя обрушился ей на череп, и страшная богиня свалилась с коня.

   – Ну что, хватит с тебя? Венеды лежачих не бьют.

Богиня с трудом поднялась. Красный плащ сполз у неё с головы, обнажая седые волосы. Вместо грозного черепа на Ардагаста глядело старушечье лицо с крючковатым носом и острым подбородком. И голос богини сделался старческим, ворчливым.

   – Что, рад, Солнце-Царь? Нашёл над кем храбрствовать – над бабой старой! Да ещё втроём с этими. От их чар у моего оружия силы втрое убыло. Потягался бы ты с вертихвосткой этой молодой... Вот она пусть за тобой и приходит! Чтоб я ещё когда явилась к тебе или роду твоему...

Яга принялась собирать остатки своего оружия, приговаривая:

   – Не такая уж я злая, как вы все тут думаете. И День, и Ночь, и Солнце – три всадника, через мой двор всегда едут. Да все едут, кому в нижний мир надо. К примеру, Даждьбог. Совсем такой, как ты... Непутёвый. А ведь без моего клубка не добрался бы он до Мораны своей ненаглядной. Кто ко мне с добром, я того награждаю, даже и сиротку беззащитную.

   – Знал я сироток, которых ты у себя за рабынь держала и, чуть что, съесть грозилась, – вмешался Вышата. – Ничего-то ты, бабушка, даром не делаешь. И Даждьбогу помогла, чтобы от соперницы избавиться.

   – Много ты про меня знаешь, недоучка, – огрызнулась старуха. – Где Свет, там и Тьма, где Жизнь, там и Смерть. Я то есть. Мыс сестрой всегда были, от начала мира и до начала ещё. Не может не быть, ясно? Поэтому и нельзя меня совсем одолеть, даже и богу.

   – Всё верно, бабушка страшная и грозная. Но пока я жив, ты ни в моем царстве хозяйничать не будешь, ни на этой горе, – сказал Ардагаст.

   – Вот напугал-то! – фыркнула Яга. – Лысых гор знаешь сколько? Рядом, у Корчеватого, ещё одна есть. Или вот круча между Крещатицким и Чёртовым беремищами. Тоже хорошее место. Как раз возле Перуновой горы вашей.

Старуха похлопала чёрного коня по шее, и тот превратился в большую ступу, а хвост – в помело. Яга, кряхтя, влезла в ступу, оттолкнулась пестом, подхлестнула ступу помелом и взмыла в ночное небо, подняв ужасающий вихрь. Такой же вихрь поднялся над детинцем, унося – кого на мётлах, кого на конях, а кого и так – всех, кто там засел. Росские воины наперебой кричали вслед, отборными словами указывая беглецам, куда лететь. Вслед унесённым вихрем пропели с Оболони первые петухи.

   – В детинец сначала войдём мы с Лютицей и Миланой, – предостерёг всех Вышата. – Там добычи много, но прежде надо чары снять и с чародейскими вещами разобраться.

Ардагаст соскочил с коня. Ларишка подбежала к мужу, порывисто обняла.

   – Знаешь, я думала, это та... другая испытывала нас. Не угадала...

   – Зато я угадал, – улыбнулся Зореславич. – Понимаешь, светлые боги – это те, что знают: Огненная Правда выше их самих. А эта только своей силой похвалялась.

А к нему уже спешила простоволосая, босоногая северянка в кое-как запахнутой свитке. Подбежала и остановилась, завидев Ларишку. Та подошла к Добряне, обняла и поцеловала в лоб.

   – Прости нас, девочка. Нам надо было тебя у них отбить ещё по пути сюда, а мы устроили ловушку на ведьм.

   – Нет, это они ловушку устроили, а приманкой была я.

Добряна высвободилась из объятий Ларишки, бросилась к Ардагасту, обвила его шею руками, прижалась всем телом.

   – Ардагаст, милый! Ты же не веришь, что я сама... в нечистые подалась? Шумила говорил: всё равно скажем потом, что это ты его заманила.

   – Да разве может белая лебедь чёрной вороной, жабой болотной сделаться? Или змеёй подколодной?

Зореславич вытер ей слёзы и при всех крепко поцеловал, не замечая недовольного взгляда жены. Сквозь толпу вдруг протолкался неведомо откуда взявшийся Доброгост. Старейшина ничего не говорил, только слёзы текли по его лицу и скрывались в бороде.

Царь зло взглянул на него:

   – Что, великий старейшина, не удалось чёртовым тестем сделаться? Не обессудь, значит, так дочку вырастил.

Сказал – и сразу пожалел. Видно, что-то переменилось в душе старейшины, если он примчался сюда и в такую ночь поднялся на Лысую гору. А тот, не глядя в глаза царю, как-то робко произнёс:

   – Взял бы ты, Солнце-Царь, мою Добрянушку хоть в наложницы. Пропадёт она в наших дебрях-то. Я же видел: улетели с Ягой и Медведичи, и сёстры их, и Скирмунт. Снова засядут в лесах и пакостить будут.

   – Нет. Не в наложницы. В жёны, – твёрдо сказал Ардагаст и взглянул на Ларишку.

Та лишь вздохнула. В конце концов, это должно было случиться рано или поздно. Цари заводят по несколько жён знатного рода, чтобы укрепить своё царство. И хорошо ещё, что второй женой будет эта скромная северяночка, а не какая-нибудь спесивая и жадная дура, сосватанная без любви алчными родичами.