Текст книги "Ардагаст, царь росов"

Автор книги: Дмитрий Баринов (Дудко)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Теперь, когда сарматы железным вихрем обрушились на его войско и не помогли ни боги, ни чародеи, Радвила даже не пытался собрать людей и увести их из-под удара, а просто хлестнул коня и погнал его к спасительному лесу. Кто-то из богов всё же заботился о князе. Не настигли его ни копьё, ни стрела, и косматый великан, расхаживавший вдоль окраины леса, не вбил еловым стволом в землю вместе с лошадью. Узкими лесными тропами скакал Радвила на запад и клял на чём свет стоит колдунов. Да чтобы он ещё когда связался со всеми этими ведунами! Да чтоб они все провалились в пекло, к своему хозяину! Чтоб их Перкунас огненными стрелами бил заодно с чертями и змеями!

Выбрались живыми из побоища и полумедведи, тоже не склонные отдавать жизнь за что бы то ни было. Бурмила вынес на себе израненного и искусанного волками брата, скатился вместе с ним с обрыва, и, добравшись до припрятанных в укромном месте у берега коней, косолапые храбры переехали по льду Десну и скрылись в дебрях к востоку от неё.

Визунас, видя, что битва проиграна, позаботился о войске не больше бросившего его князя. Жрец не служил никакому племени, но лишь самому себе и своему хозяину – Подземному. Да и какое было дело до людей тому, кто наполовину не был человеком? Не зря он носил имя дракона – пожирателя душ. От кого родился будущий жрец – об этом знал только он сам, да тёмная ночь, да его мать-ведьма, да ещё несколько колдунов. Сейчас Визунас думал лишь о том, чтобы уничтожить виновников своего поражения, покуда они были утомлены волховным боем.

Не обращая внимания на дружинников, охранявших его в течение всего боя, жрец обернулся вороном и перелетел Белизну. Ясень и его воины опешили, когда на их глазах чёрная птица превратилась в невысокого, с коня ростом, но длинного чёрного ящера. Чудовище шло на людей, разинув усаженную острыми зубами пасть. Оно не имело крыльев, не изрыгало огня. Но от его чёрного чешуйчатого тела, от четырёх мощных когтистых лап, от могучего хвоста, взметавшего снег, веяло нездешней, безжалостной силой. Ещё страшнее когтей и зубов ящера были его глаза, горевшие холодным синим огнём. В них не было ярости огненного змея – лишь неумолимость и всесилие смерти. Смерти окончательной и неотвратимой, ибо души, скатившиеся со стеклянной горы на дно преисподней, не ждала уже никакая жизнь, даже самая жалкая и мучительная. Их пожирал дракон, отец чёрного жреца.

Простые северянские парни застыли, опустив оружие, не в силах даже убежать. Ясень беспомощно оглянулся на волхвов. Вышата едва держался на ногах, поддерживая Милану, склонившую голову ему на плечо. Длинные распущенные волосы волхвини падали ей на лицо. Ящер, взглянув на северян, мотнул большой вытянутой головой: мол, уходите. Как просто: если слаб – не мешай злу. Кто тебя осудит, если отступил там, где не выстоял сам великий волхв Вышата... А вдруг и выстоит? Вот он достал из сумки кремнёвый нож – наверняка не простой... Может, чёрного змея другое оружие не возьмёт? Перун разит змеев каменными стрелами. А они, северяне, простые воины, не Громовичи небесные.

От Белизны до Почепа было дальше, чем до Медвежьей горы, и чары двух жриц доходили плохо. Зато доходил их мысленный зов. И Ясень услышал тихий, но настойчивый голос матери: «Ты что, сынок? Зачем я тебе отцовский меч дала?» И другой, девичий голос: «Ясень, милый! Это же гивойте! Просто гивойте!» Гивойте! Так называли будины больших, в локоть длиной, чёрных ящериц, которых они держали дома и поклонялись им, как домовым. А домашних ужей почитали не только будины, но и венеды.

Рука Ясеня, в растерянности теребившая пояс, вдруг легла на увенчанную кольцом рукоять меча. С этим длинным мечом его отец Лютослав бился под Экзампеем. И навеянное синими глазами могильной твари оцепенение разом прошло.

– Ребята, вы что, ящериц не видали? Это гивойте-переросток, вот и всё! А ну, в копья его, в топоры его! Перун-змееборец с нами!

Издав злобное шипение, ящер бросился на людей. Он мог бы мощными челюстями перекусить пополам любого из них, мог переломать кости одним ударом хвоста. Но сейчас на него разом обрушились удары семи рогатин и трёх топоров. Не ожидавший такого отпора, Визунас повалился на бок. Встать ему уже не удалось. Теперь его били прямо в незащищённое брюхо. Хвост перестал двигаться после удара топором по крестцу. Ясень всадил копьё в пасть змею, и, пока тот крушил зубами прочное древко, Лютич разрубил ему мечом шею. Ломая оружие, северяне без устали рубили и кололи, пока вдруг не обнаружили, что кромсают тело не ящера и не человека, а невиданной твари в чёрной человеческой одежде, с зубастой головой ящера и чешуйчатыми когтистыми лапами.

   – И от кого только такие родятся! – с омерзением сплюнул кто-то.

   – Не так родятся, как делаются, – возразила Милана, приводя костяным гребнем в порядок волосы. – Я вот природная ведьма, и твоя, Ясень, матушка тоже, так что из того?

   – Да знаю я этого ящеровича, – махнул рукой Вышата. – Нашлось кому его опекать да учить всем гадостям ведовским. И всё равно, кто бы он был без Гимбута и его людоедов?

   – Или Чернобор без наших старейшин, трусливых да угодливых? – подхватил Ясень. – Ох и перетряхнём мы Северу, дай только Даждьбог всякого добра и силы царю Ардагасту!

   – Спасибо вам, парни, что я хоть от чар передохнул, пока вы тут на ящерицу охотились, – улыбнулся Вышата, показывая на тело Визунаса. – Ну что, не так страшен змей пекельный, как его ваш Ясень малюет?

   – Я теперь с любого из вас, ребята, Перуна-змееборца напишу! – рассмеялся Ясень.

   – А с себя самого напиши Ярилу, – подмигнула Милана. – Тебя небось тоже девки любят?

   – Любят, да не все, – ответил с виду беззаботно сын Лютицы, но в глазах его появилась затаённая печаль.

В расписанном Ясенем храме две жрицы радостно обнимались, глядя в волховную чару. А на Медвежьей горе чернобородый ведун ударил по столу кулаком так, что и чара опрокинулась. Но тут же взял себя в руки. Главное – он ни в чём не замешан. По крайней мере, в глазах глупых поселян. Он умнее, а значит, сильнее всех этих царей, князей, великих и малых старейшин. Порвалась одна сеть? Сплетёт другую, ещё хитрее, и поймает в неё этих спесивых глухарей. Хозяином леса останется тот, кто знает его тайны, кто бы там ни величал себя владыкой лесных племён.

А в небе над Белизной Белый Всадник рассмеялся в лицо Чёрному:

   – Плохие твои бойцы, дядя, что с мечом, что с чарами.

   – Есть ещё одно поле боя – в душах смертных, и твоих бойцов тоже. Я там много чего оставил...

На горе над устьем Белизны были сложены костры. На них лежали тела росских воинов-венедов. Из росов-сарматов в бою никто не погиб, но их, прошедших сквозь земное пекло, уважали теперь даже больше, чем остальных воинов Солнце-Царя. Тела врагов бросили в болото или в полынью. Это даже не было глумлением. Ведь северные лесовики, забыв исконный обычай сжигать мёртвых, хоронили их по законам забытых лесных племён: на деревьях да в воде. Вот пусть и идут к чертям, своим союзникам, да к водяным. Лишь тело Визунаса сожгли сразу.

Перед Ардагастом, восседавшим на коне, стоял связанный князь Радвила. Его схватили в лесу разведчики-нуры, посланные в погоню Волхом. Без оружия, хотя и в панцире и медвежьей шкуре, князь выглядел жалко. Его голова опустилась на грудь, длинные рыжие усы уныло висели. Своей понурой массивной фигурой он напоминал медведя, посаженного в клетку. Радвила был уверен, что его сожгут живьём в жертву Перкунасу-Перуну и душам погибших, как поступали сами литвины со знатными пленниками. Но Рыжий Медведь не падал на колени, не просил пощады. На него смотрели пленные соплеменники, и единственное, что ему ещё оставалось в жизни, – это умереть достойно у них на глазах.

   – Повесить бы его на дубу или в болоте утопить. Литвины на нас каждый год в набеги ходят, хуже сарматов! – горячо убеждал царя Славобор.

   – Повесить! – вторил ему Сигвульф.

   – А ты что скажешь, князь? – обратился царь к Волху. – Твоим нурам они набегами не меньше докучают.

Седой Волк улыбнулся и разгладил вислые усы:

   – Литвинов много – от Сожа и Днепра до Немана. И воевать они умеют и любят. Покорить их трудно и долго. За убитого князя будут мстить всем племенем. А набеги... Мы на них ходим, они на нас. Это колдуны твердят: «Не мирись со змеиным племенем литовским». Почему? Эти хоть людей не едят. А вот земли у них свободной много.

   – Набегом пройтись по их земле. Добычи, полона много возьмём, – хищно осклабился Андак. Пленные, которых его дружинники переловили арканами, лишь разожгли алчность у зятя и дочери Сауаспа.

   – Фарзой послал нас не в набег, а за данью, – возразил Хор-алдар. – Скоро весна, а дань с Черной земли ещё не собрана.

Выслушав соратников, Ардагаст громко приказал:

   – Развязать князя, вернуть ему меч.

   – Я слышал, один голядинский князь в подобном случае пронзил себя мечом из гордости, – заметил Хилиарх.

   – Этот не пронзит, знаю я его, – усмехнулся Волх.

Действительно, вконец растерянный Радвила лишь прижимал оружие к груди и благодарно кланялся царю. А тот без высокомерия, но решительно говорил:

   – Ты заплатишь выкуп – не за себя, а за свою землю и племя. За то, что я не пойду на них войной. Ещё разрешишь венедам селиться в ваших землях – по Днепру и Березине, если не хочешь больше воевать со мной.

   – Да чтобы я когда посмел воевать с тобой, избранник Солнца! – воскликнул Радвила. – Сам Поклус меня не заставит! Грозовым мечом Перкунаса клянусь, огнём священным!

   – Значит, ты мне больше не враг. О выкупе поговорим вечером в шатре.

   – Могу ли я выкупить и своих воинов?

   – Договаривайся с теми, кто их взял. Это не моя добыча.

   – Да что можешь за них дать, медвежий царь! Уж не больше греков. Ты, наверно, ни вина не попробовал, ни греческого серебра в руках не держал, – презрительно скривился Андак.

Лицо князя покраснело, рука стиснула меч. Но тут перед царём предстали два десятка людей в серых венедских свитках. Самый старший заговорил, простирая руки к Ардагасту:

   – Солнце-Царь, отомсти за нас и наших родичей по Правде. Мы из села Черней. Нет его больше, ни Сколотова, ни Соложи, ни Высокого. Все венедские сёла по верхней Десне разорил проклятый Гимбут. А всех, кто уйти не успел, нелюди его съели. Иные наши с голядью породнились, так тех жарили живьём и мясо у живых ещё отрезали.

Венеды возмущённо зашумели, закричали:

   – Месть! Месть! Смерть людоедам!

   – Всё их племя проклятое, нелюдское извести! – срывающимся голосом выкрикнул Славобор.

   – Может, ещё и сами их есть будем? – взглянул в глаза юноше Вышата.

   – А что? Разве они люди?

   – А волхв их – полузмей, – поддержал друга Ясень.

В Севере детей даже Ягой так не пугали, как голядью.

   – Пошли бы вы, парни, к полынье головы остудить, – громко произнёс Хор-алдар. – Что, от крови без вина захмелели? Бывает после первого боя.

   – Что ты знаешь, сармат? – вспыхнул Ясень. – Ты мальцом от голяди прятался, как мы? Видел, что после их пиров остаётся? У вас, поди, таких соседей нет.

   – Есть соседи и страшнее. Греки и римляне, – отрезал Хор-алдар.

Хилиарх похолодел. Вокруг него были варвары – дикие, воинственные и жестокие. Он посмел об этом забыть – и они сами ему напомнили, в каком мире он оказался. Посмей он сейчас заступиться за злосчастное племя – и его, гречина, не пощадят. Он бросил взгляд на Вишвамитру. Индиец разглядывал пленных с омерзением. На его родине людей ели демоны, но не люди.

Ардагаст помахал рукой, призывая к тишине, и громко спросил старого венеда из Черней:

   – Человечину ела вся голядь?

   – Нет, только дружина князя. У них кабанья голова на кафтанах нашита. А ещё волхв их.

Ардагаст подъехал к пленным, обнажил меч, поднёс его к лицу белобрысого верзилы в чёрном кафтане с белой кабаньей головой.

   – Ты ел людское мясо?

   – Ел! – с вызовом ответил по-венедски белобрысый. – Мы все ели. Это пища настоящих воинов. Даже вы, сарматы, боитесь её есть. Только мы, голядь, не боимся. Поэтому нас никто не сможет покорить.

   – Стервец ты, Симилис! – не выдержал один из чернейских венедов. – У тебя же мать венедка. А ты лютовал хуже самой голяди – выслуживался перед князем.

Ардагаст взмахнул мечом, и белобрысая голова полетела в снег.

   – Рубите всех этих... «кабанов»!

Засвистели мечи и топоры, и через несколько мгновений из пленных дружинников Гимбута в живых не осталось ни одного. Остальные голядины молча дрожали или падали на колени, молили о пощаде, клялись всеми богами, что на войну их взяли насильно. Литвины с отвращением смотрели на своих недавних союзников.

   – Ай, какие вы злые, венеды, – развязно ухмыльнулся Андак. – Зачем всех убивать? Пойдём по земле голяди. Кто посмеет воевать – убьём, остальных переловим и продадим грекам. И всё, что в городках – скот, меха, – будет наше. Данью нужно делиться с Фарзоем, а добыча вся останется нам.

   – Росы! Что-то этот поход больно скучен: всего две битвы да один приступ, – разнёсся звонкий, сильный голос Саузард. – Что за жизнь для сармата – никого не ограбить, не угнать скотины, ничего не сжечь? Веди нас на голядь, царь росов!

   – В поход на голядь! – зычно крикнул Седой Волк и издал призывный вой вожака, тут же подхваченный нурами.

   – В поход на голядь! Месть! Добыча! – кричали дружно сарматы и венеды.

   – Перкунас, пронеси эту грозу мимо Литвы, – бормотал Радвила, забывая, что сам втянул своё племя в войну с росами.

Ардагаст до боли прикусил губу. Снова его войско превращалось в волчью стаю – безжалостную, алчную, мстительную. Он взглянул на Хилиарха, на Вышату. Грек, неизменно спокойный и рассудительный, сказал:

   – Есть сила, перед которой отступает и царь, будь он хоть Александр. Эта сила – его собственное войско.

   – Сейчас их даже боги не образумят. Уступи им, но не во всём. Венеды бывают злы, но отходчивы, – тихо произнёс волхв, склонившись к царю.

Ардагаст окинул взглядом своё войско. Он, царь, не мог его победить ни мечом, ни чарами. Его оружием тут могло быть лишь слово. А ещё – знание собственного народа. Зореславич выехал вперёд, поднял руку, и толпа сразу притихла.

   – Вы хотите похода и добычи? Хорошо. Мы пойдём на голядь, но только на деснинскую. Помните, за нами ещё Чёрная земля. А что касается добычи, то я, ваш царь, отказываюсь от своей доли в мехах, скоте, мёде – во всём. А вместо этого отдайте мне весь полон. Кроме «кабанов», конечно, – им пощады не будет. Заслужил ли я этого, воины?

   – Ещё чего! Пленные – самая ценная добыча... – возмутился было Андак, но Хор-алдар резко оборвал его:

   – Ты кому служишь, Фарзою или Спевсиппу? В огонь идти твоя дружина – последняя, а за пленниками гоняться – первая.

Андаку с Саузард осталось только прикусить языки. Чтобы тебя слушали на собрании росов, нужно проявить в бою храбрость, а не жадность. То же, о чём сказал Хор-алдар, видели слишком многие. А над Спевсипповыми подарками Андаку и его приятелям потешалось всё войско.

   – Ничего! Назло ему сделаем так, чтобы пленных было поменьше, – сказала Саузард на ухо мужу.

А войско уже наперебой кричало:

   – Согласны! Согласны! Для тебя, Солнце-Царь, ничего не жаль!

Горькая скептическая усмешка легла на лицо Хилиарха. Он вспомнил свои споры с людьми из Братства Солнца. Век Кроноса, Царство Солнца, где нет «моего» и «твоего», богатства и нищеты, рабов и господ... Возможно ли оно не для душ праведников в горнем мире, а на земле, для обычных людей? Нет, доказывал он тогда, большинство людей слишком слабо духом, порочно и подвержено соблазну. Жить, как в Царстве Солнца, в этом мире могут лишь нищие дикари, не ведающие соблазнов, вроде финнов[30]30
  Финны – здесь: отсталые племена северо-востока Европы (саамы и др.).


[Закрыть], что не знают вкуса молока и хлеба и ютятся в шалашах среди лесов и тундр. А варвары, которых любят хвалить не видевшие их вблизи? Это те же дикари, только уже вкусившие соблазнов и начавшие портиться.

Что ж, он оказался прав. Если даже Ардагаст, лучший из варваров, воспитанник Вышаты, члена Братства Солнца... Зачем ему столько рабов? На продажу, чтобы накопить больше серебра и не дать усилиться Андаку и его шайке? Разумно и предусмотрительно для царя. А рабы и так были у сарматов и у венедов. И конечно, даже попасть на невольничий базар для несчастных лучше, чем быть зарезанными во имя мести. Из рабства можно бежать, или выкупиться, или выслужить свободу... например предав других рабов или донеся на господина.

Да, Хилиарх мог быть доволен своим умом и знанием жизни, не дававшими ему увлечься прекрасными, но несбыточными мечтами. Но на душе почему-то было скверно, словно он покорил, наконец, давно желанную женщину, а она оказалась дурой или шлюхой. На похоронах он был молчаливее и пасмурнее самих венедов, на тризне бился с мрачной сосредоточенностью, а на поминках выпил больше обычного, но долго не мог опьянеть.

Блаженная Гиперборея, что ты – земная страна или обитель праведных душ? Эвгемер и Ямбул, побывали вы в Царстве Солнца на далёком острове в южном океане или видели духовным взором ту же загробную обитель? Или просто описали в своих книгах мечту, прекрасную и добрую, как само Солнце? Но если человек столь слаб, подл, жаден, откуда у него способность к такой светлой мечте?

На горе над Белизной всю ночь горели костры, далеко разносились песни, то печальные, то весёлые и разгульные, а в долине волки, пригнанные многоопытным Волчьим Пастырем, вытаскивали из воды и пожирали трупы и протяжным воем славили своего хозяина – Белого Всадника.

На другой день войско росов подступило к городку, который голядины называли Габия, в честь богини огня, а венеды – Владимировым, по имени его старейшины и основателя. Городок был невелик, но неплохо укреплён: глубокий ров, вал, переходивший в крутые склоны горы, дубовый частокол. Блестящий лёд покрывал стенку рва и вал, заранее политые водой. Перед большим войском городок, однако, не мог долго выстоять, если некому было нападать на осаждавших снаружи, из леса. Завалить ров, выбить тараном ворота или поджечь городок стрелами... И всё же Ардагаст медлил с началом приступа. Прервать этот поход он не мог, но можно было хотя бы избежать крови. Если только осаждённые не побоятся жаждущих мести венедов и сдадутся ему, царю прежде не виданных ими росов.

Особенно рассчитывал Зореславич на старейшину, венеда Владимира – Вальдимара. Лет сорок назад он, не поладив со старейшиной, ушёл из Полянского села близ устья Десны, пробрался через нурскую землю, чудом не попав в зубы волколакам, и, наконец, поселился в одиночку в глухих лесах между Десной и Сожем. Как-то голядины, отчаявшись справиться с громадным свирепым медведем, решили отдать зверю в невесты красавицу, дочь тогдашнего князя от наложницы (правда, нелюбимой, отосланной вместе с ребёнком). Но, придя к берлоге, увидели мёртвого зверя и израненного молодого венеда. Подивившись отваге и силе Владимира, они подобрали его, выходили, приняли в род. Он женился на спасённой княжне, стал среди голядинов видным человеком, а лет двадцать назад основал новый городок. С нурами Владимир воевал храбро и умело, но с будинами и северянами хорошо ладил, и те его уважали за честность и миролюбие.

Зореславич не ошибся. Росы ещё не начали бросать вязанки хвороста в ров, когда со стены крикнули:

   – Росы, мы войны не хотим! Здесь верховный жрец и все деснянские старейшины, они хотят говорить с вашим князем.

   – Нечего с людоедами говорить! – зашумели было венеды, но Ардагаст махнул рукой: пусть выходят.

Приоткрылись тяжёлые ворота, через ров был переброшен мостик, и из городка вышли десять стариков с резными посохами. Впереди неторопливо, с достоинством шёл Владимир – совершенно седой, но по-прежнему могучий, ещё и теперь способный выйти на медведя. Рядом тяжело ступал, опираясь о двоерогий посох с замысловато закрученными концами, верховный жрец Ажуол. Все старейшины были в голядинских чёрных кафтанах, лишь один – в венедской серой свитке.

Владимир поклонился царю и, возложив обе руки на посох, сказал:

   – Царь Ардагаст! От тех, кто в битве уцелел, мы знаем: светлые боги за тебя, сам Чернобог тебя одолеть не может. А мы люди, не боги и не черти. Мы все, деснинская голядь, готовы покориться тебе и давать дань, какую укажешь.

   – Не верь людоедам, царь! – воскликнул Волх. – Сейчас тебе что угодно пообещают, а уйдёшь – за старое примутся.

   – Тебе с них дань брать – только лишние хлопоты. Лучше уведи их с Десны подальше, чтобы не вернулись, а их земли отдай нам, северянам. В Черной земле уже теперь тесно, – сказал Славобор. Он уже не горячился, как вчера, а говорил рассудительно и важно, будто старейшина. Битва сильно подняла молодого парня в собственных глазах и в глазах его воинов, да и прочих венедов.

   – Никакой с них дани! Вон людоедов из леса, без них зверья хищного хватает! – зашумели венеды.

Вчерашнего озлобления, однако, не было. Поостыв после битвы, венеды уже не призывали ни истреблять голядь, ни есть её.

Вперёд выступил старейшина в серой свитке:

   – Солнце-Царь, смилуйся над голядью. Я – Путша, старейшина села Высокого. Владимиров род нас укрыл от Гимбута, не пустил «кабанов» его в городок.

   – Мы бы никогда не пошли на тебя, избранник Солнца! Гимбут нас заставил, угрожал городки разорить, если не дадим воинов. А нам верховный жрец Ажуол говорил: Перкунасу этот поход не угоден, – наперебой заговорили старейшины голядинов.

   – Ажуол – святой жрец, – громко всхлипнул Радвила. – Если бы я тогда в Тушемле послушал его, а не этих полумедведей!

   – Какие вы тут все святые да праведные, – иронически прищурился Ардагаст. – Мы, случайно, в Ирий не забрели? Одно село спасли – награди вас Даждьбог, а где остальные делись? Где вы были, когда «кабаны» чуть не у вас на глазах людей ели? Или Гимбута князем без вас выбирали? – В голосе Зореславича звучал гнев.

   – Что мы могли сделать против Гимбута? С ним были лучшие воины племени, – развёл руками один из старейшин.

   – Вы могли впустить венедов в городки, закрыться в них и позвать меня на помощь. Я бы поспешил даже с одной конницей.

   – Твои всадники быстры, но Гимбут до их прихода успел бы разорить не один городок. Мы что же, должны были погибнуть ради людей другого племени? – В голосе старейшины звучало самое неподдельное удивление.

   – Да, должны были! – безжалостным тоном ответил Ардагаст. – Так велит Огненная Правда.

Чьё ваше племя? Какого бога – Белого или Чёрного?

   – Мы не знаем таких богов, – растерянным голосом сказал старейшина и вопросительно взглянул на Ажуола.

Но вместо него ответил Вышата:

   – Белбога вы зовёте Владыкой Судьбы и Первейшим, Чернобога – Поклусом, и Вельнясом, и Кавасом! Теперь вспомнили, что есть Свет и есть Тьма?

   – Мы голядь... Мы чтим всех богов. – Голос старейшины дрожал. Городок его был самым северным на Десне, и всё, что происходило среди богов и людей за пределами его рода и племени, старейшину мало тревожило. И вдруг словно боги перенесли его вместе с родом в другой, огромный и непонятный мир. И правил в этом мире золотоволосый князь с золотым мечом, и его голубые глаза с гневом глядели на старейшин.

   – Всех чтите? Я это видел – вчера на Белизне. Ни один из ваших, насильно на войну уведённых, ко мне не перешёл. Вместе со всеми чествовали Чёрного с Гимбутом, вместе со всеми орали: «Всех не съедим, нам рабы нужны!» Так вот, сами теперь станете рабами. Слушайте мою царскую волю: один лишь Владимиров городок будет стоять, как прежде. Остальные сдадите моему войску со всем, что в них есть. А ваши роды пойдут со мной на юг, в Полянскую землю. Что в руках унесёте, то и ваше. Будете для нас, росов, землю пахать, скот пасти, рыбу ловить. Когда заработаете себе на выкуп, можете, по венедскому обычаю, хоть в нашем племени остаться, хоть идти на все четыре стороны. Можете и сюда вернуться, но жить будете вместе с венедами. А городков здесь вовсе не будет, кроме Владимирова. И ещё: всех, кто человечину ел, выдадите. На смерть.

Старейшины покорно склонили головы. Золотой князь был нещаден, как солнце в летнюю жару, но справедлив.

Молчавший до сих пор верховный жрец с горечью произнёс:

   – Во всём виноват я. Что всю жизнь терпел людоедские обычаи. Что не проклял при народе именем Перкунаса всех, кто пошёл в этот бесовский поход. Что не поднял вас на войну с Пекельным и его полчищем. Надеялся в стороне остаться и вас тому же учил... Разреши мне, царь, идти на юг вместе с голядью. Если тебе нужен такой старый раб...

   – Прости, жрец, но не ищешь ли ты снова лёгкого пути? – возразил Выплата. – Скажут: предатель ушёл со своим хозяином. А ведь ты всё ещё верховный жрец всей голяди...

   – Я понял, – прервал его Ажуол. – Да, я вернусь в Тушемлю и буду, пока жив, делать всё, чтобы снова не собралось людоедское войско Пекельного. А если меня убьют, то я слишком стар, чтобы бояться смерти. Да это и будет лишь расплатой за то, что всю жизнь старался быть в мире со всеми богами.

Саузард тискала в руках плеть, тщетно ища глазами, на ком бы её обломать, не нарываясь при этом на поединок. Она-то надеялась на настоящий поход, чтобы кровь и дым пожарищ разбудили в росах воинственный дух и Ардагаст не сумел сладить с мужами-волками. А он провёл её, словно грек на базаре! Да не Хилиарх ли подсказал ему эту затею?

А Хилиарх смотрел на солнце, вдруг выступившее из-за облаков, на ослепительно блестевший в его лучах ледяной панцирь городка и облегчённо улыбался. На душе эллина стало легко и светло. Нет, не зря сеял Вышата солнечные семена в душу своего воспитанника. Конечно, рабство никому не сладко, кроме тех, кто лишён самой любви к свободе. Но лучше такое рабство, чем то, что ждало был голядь среди просвещённых греков и римлян: превратиться в товар, в клеймёную рабочую скотину. Хотя там, на юге, вольноотпущенник мог стать если не императором, то его первым вельможей... и первым негодяем во всём Риме. А Царство Солнца... Что ж, это хотя бы шаг к нему, и эллинам будет чему поучиться у варваров с Борисфена-Днепра.

В этот же день в городке Владимир на славу угощал царя и его сподвижников. За столом старейшина спросил Ардагаста:

   – Говорят, ты, царь, вырос на Днепре, у четырёх священных гор близ устья Десны?

   – Да, в селе Оболони на Почайне, – кивнул Зореславич.

   – А не знал ли ты там мужика Ратшу? Лет сорок ему сейчас.

   – Ратша? Да ведь он учил меня оружием владеть. Он воин хороший, под Экзампеем бился. Его, бывало, обзывают сколотным, а он: «Я сколотный, во мне дух сколотский, а в вас – холопский». Он в поход со мной только из-за болезни не пошёл: грудью слаб стал, ещё и ногу сломал.

   – Это из-за его матери я из рода ушёл, – вздохнул Владимир. – Она, знаю, умерла. А об отце своём он что-нибудь говорил?

   – Говорил. Иной раз поссорится с кем и скажет: «Мой отец у голяди старейшина, а ты кто?»

   – Эх, побывать бы у него, покуда я жив, – мечтательно улыбнулся Владимир.

   – А вот наведу лад в Черной земле, и будет тебе дорога прямоезжая хоть до Оболони, хоть до Экзампея. Непременно будет, на то меня боги в мир послали!