Текст книги "На пустом месте"

Автор книги: Дмитрий Быков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Пестель, Тухачевский и Ходорковский

В конце 2005 года одновременно увидели свет две книги: первая – двухсотстраничное эссе Валерия Панюшкина «Узник тишины», вторая – монография Юлии Кантор «Война и мир Михаила Тухачевского» (М., «Огонек» – «Время»).

В книге Кантор все было бы замечательно, если бы не один вопрос, возникающий у всякого непредвзятого читателя. Этот же вопрос можно задать и применительно к «Узнику тишины». Итак, Ходорковскому (Тухачевскому) не дали поступить, как он хотел. А как он хотел-то, собственно? Мы знаем, что происходит в случае победы Путина (Сталина). А какую страну хотел построить западник Ходорковский или штабист Тухачевский? Из монографии Кантор так и не ясно, в какой степени автор сожалеет о крахе Тухачевского: помимо искренней и вполне объяснимой влюбленности в «блестящего офицера» – действительно ли Юлия Кантор полагает, что в случае победы принципов Тухачевского Советская Армия оказалась бы лучше подготовлена к войне? Впрочем, это ведь и не к ней вопрос: тут желательно было бы выслушать военного историка или теоретика. Концепция Тухачевского имела свои плюсы и минусы, они-то нас и интересуют; как стратег Тухачевский безусловно умнее и убедительнее Сталина, а Ворошилов и Буденный вообще не идут в сравнение с бляхой его ремня, но Тухачевский во главе армии – ситуация не идеальная. Даже специалисты германского генштаба утверждали, что он «очень умен и очень тщеславен»; в войнах всегда срабатывает иррациональный элемент, решающую роль играет некое привходящее обстоятельство, а не только штабное искусство. Не знаю, до какой степени Тухачевский желал сместить руководство страны (это вопрос отдельный, мы к нему вернемся), но цену этому руководству он знал. Отличался он от него не только интеллектом и способностями, но и еще одним важным параметром: он не был «своим» для страны – в отличие от Сталина, чью народность (пусть в самом отвратительном смысле слова) отрицать трудно. А если во главе армии стоит не-свой – военный успех проблематичен даже при идеальном стратегическом расчете.

Так вот, аналогия между Ходорковским и Тухачевским еще полнее, чем аналогия между Троцким и Березовским. Тут я описал бы важный принцип государственного управления, ноу-хау самого Господа Бога: в Библии, а также в многочисленных легендах на сей счет все описано подробно. Кто такой Сатана? Падший ангел. Господь его старательно выращивает, замечает в нем необоримое тщеславие (при столь же несомненных способностях), дает ему дозреть, перезреть и лопнуть – то есть замахнуться на верховную власть. После чего низвергает, чтобы затем все свои промахи валить на его происки. Кто яблоко подсунул? Сатана. Кто Христа искушал? Кто человека соблазняет? Опять же он. Поистине, если бы дьявола не было, его бы стоило выдумать. Многие и выдумывают: всякий настоящий правитель с самого начала озабочен тем, чтобы вырастить Сатану, в нужный момент низвергнуть и все на него списать. Не исключаю, что именно этими соображениями диктуется пресловутая загадочная пассивность Александра I, неоднократно и достоверно информированного об офицерском заговоре; весьма возможно, что он давал нарыву назреть и лопнуть. Ленин растил Троцкого – уверен, что именно для последующего низвержения (хотя, думаю, что, как политик исключительной дальновидности, он придерживал в резерве и Сталина – для такого же низвержения; хотел посмотреть, как оно пойдет). Сталин Троцкого низверг и нуждался в собственном Сатане. Таким Сатаной и был Тухачевский – отличавшийся действительно яркими способностями и действительно безграничным тщеславием.

Между ними небольшая, но важная разница: Троцкий ни при каких обстоятельствах не мог взять власти. Тухачевский – мог и, судя по всему, хотел. Равным образом и Березовский ни при каком раскладе не мог бы оказаться всероссийским лидером – обаяния того нет, и слишком еврей, и явно суетлив, а главное, налицо избыток креативности и экспансии: сам себя сожрет, а дела не сделает. Ходорковский – иное дело. Панюшкин открытым текстом несколько раз признает, что Ходорковский хотел и мог увести страну из-под Путина (у него это называется – «сделать Россию по-настоящему западной»).

И Тухачевский, в друзьях у которого была вся интеллектуальная армейская элита, и Ходорковский, начавший уже зомбировать с помощью «Открытой России» целое поколение маленьких мокрецов,– имели вполне реальный шанс действительно захватить власть в стране. Этим и отличается Главный Враг образца двадцатых (и девяностых) от Врага образца тридцатых (и двухтысячных). Именно поэтому Врага образца двадцатых можно выслать – а демона образца тридцатых надо изолировать. Режим Путина, конечно,– далеко не сталинский: канонизируется не Иван Грозный, а Николай Первый. Это стало особенно заметно во время 180-летнего юбилея декабристского восстания, когда только ленивый не превознес мудрого царя, остановившего путч; книга Оксаны Киянской о Пестеле, только что вышедшая в ЖЗЛ, тоже в этом смысле очень любопытна. Режим Путина не стал расстреливать своего Тухачевского, хотя выбрал на роль Сатаны фигуру, типологически очень схожую с главным советским штабистом: блестящ, тщеславен, отличается европейским лоском, красавец, любимец интеллигенции… Путин ограничился тем, что дал Ходорковскому восемь лет. Но всех соратников Ходорковского (как и всех единомышленников Тухачевского) собирается репрессировать, да уже, собственно, и начал. Некоторые надеются, что дело ограничится Ходорковским, но надеются, по-моему, напрасно – ибо здесь в игру вступают иные силы, не зависящие от злобной воли Путина. У нас стоит начать – как всем уже понравилось, и дальше машина заработала по привычному сценарию…

Открытым остается вопрос о том, хотел ли Тухачевский всей полноты власти, организовывал ли он заговор военных – или все это чистый самооговор; неясно также, желал ли Ходорковский установить парламентскую республику – или Белковский со своими стратегами зря бил в колокола. Достоверных сведений нет: показания Тухачевского добыты под пыткой, письма Ходорковского вряд ли написаны Ходорковским (да из них почти ничего и не понятно). Остается гадать на кофейной гуще, то есть исходить из логики их действий. По этой логике Тухачевский не мог не понимать, до какой степени Сталин в самом деле бездарен как стратег; по этой же логике, Ходорковский не мог не желать экспансии. Хотели ли они власти? Думаю, это весьма вероятно. Полагали ли при этом, что хотят не личного всевластия, а блага для России? Почти убежден. Привело бы это к гибели страны?

Не уверен, но думаю, что в России Ходорковского места для меня не было бы, и все кризисные процессы, которые полным ходом шли в России девяностых, в открытой России Ходорковского многократно ускорились бы. Иное дело, что Тухачевского после пыток расстреляли, а Ходорковский сидит в чрезвычайно тяжелых условиях, и высказывать такие версии как-то не очень комильфо с либеральной, да и с общечеловеческой точки зрения. Главное же – назвать аресты Тухачевского и Ходорковского благом для России никак не получается вот по какой причине: с арестов Тухачевского, Якира, Эйдемана и других фигурантов «процесса военных» началась вакханалия настоящего, большого террора. Так было в тридцать седьмом, и нет никаких оснований полагать, что в 2006, 2007 или 2012-м что-то кого-то остановит. Так что альтернатива, сами понимаете, небогатая. Правда, сталинская Россия все же уцелела и выиграла войну, но, повторяю, нет достоверных данных о том, какой была бы Россия Тухачевского (Ходорковского). Может, она и войны бы не допустила?

Тут есть совпадения буквальные, разительные: чтобы Враг в своей гордыне окончательно позабыл о самоограничении, надо подтолкнуть его к власти, показать свою слабость, фактически спровоцировать: Сталин 7 мая 1932 года направляет Тухачевскому… покаянное письмо!

«Я должен признать, что моя оценка была слишком резкой, а выводы моего письма – не совсем правильны… Не ругайте меня, что я взялся исправить недочеты моего письма с некоторым опозданием».

Речь идет о пересмотре сталинского (резко негативного поначалу) отношения к плану Тухачевского увеличить армию. Разумеется, ни в каких собственных недочетах Сталин образца 1932 года признаваться уже не способен. Речь идет о том, чтобы поощрить тщеславного и незаурядного человека, вызвать то самое «головокружение от успехов», которое он с таким усердием разоблачал в других. Нет сомнений, что и главе «ЮКОСа» с той же целью создавали режим наибольшего благоприятствования; Панюшкин, кстати, подчеркивает, что Ходорковский девяностых резко отличался от Ходорковского двухтысячных – был полноват, лицо имел обрюзгшее, носил усы, отличался неразговорчивостью. Впоследствии он сбрил усы, научился носить хорошо сшитые костюмы (хорошо сшитый костюм в книге Панюшкина – непременный спутник положительного героя), стал разговаривать, демонстрировать слайды (отчего-то все выступления и доклады героя в книге названы «презентациями»; термин не случайный, если вдуматься, и далеко не сводящийся к кальке power point presentation). Тухачевский тридцатых годов тоже кардинально отличается от победителя кронштадтского и антоновского мятежей. Он Блока цитирует, о манерах думает… В общем, Ходорковский времен «Открытой России» примерно так же соотносится с Ходорковским времен первоначального накопления, как замнаркома обороны (1932) с героем расказачивания (1922). У обоих руки не совсем чисты, мягко говоря,– хотя на фоне прочей элиты оба выглядят вполне цивилизованными персонажами. Вопрос в их истинных целях – и последствиях их реализации.

Говоря о том, что Ходорковский – это Тухачевский сегодня, я не ставлю себе цели расставлять моральные акценты: в циклической, механистической истории разговор о морали вообще излишен, как, например, в физике. Не о морали речь, а лишь о важной черте к характеристике текущего момента: Михаил Борисович слишком похож на Михаила Николаевича. Он даже его ровесник: Тухачевскому на момент ареста было сорок четыре года. Недалеко до следующего важного совпадения – до обострения конфронтации с кем-либо из вероятных противников: Тухачевского оклеветала германская разведка, а Панюшкин подчеркивает, что Ходорковского сдавали не без прямого участия американцев (поскольку именно им было невыгодно задуманное им строительство нефтепровода в Дацин). В общем, хоть все и вырождается, но маршрут движения, кажется, предрешен – лишь бы и масштаб грядущего военного противостояния уменьшился в той же пропорции, в какой Путин уступает Сталину по всем параметрам, включая омерзительность.

Вопрос же о том, в какой степени Ходорковский и Тухачевский заслужили свою трагическую участь, кажется мне излишним. В истории, развивающейся по нашей модели, нет понятия вины – поскольку все персонажи взаимозаменяемы. Панюшкин может сколько угодно упрекать олигархов и политиков в том, что они не поддержали Ходорковского,– но и Блюхер осуждал Тухачевского, и прочие жертвы 1938 года спешили отмежеваться от жертв 1937 года; и если на то пошло – нет никакой гарантии, что Ходорковский отважно бросился бы на защиту Абрамовича, окажись тот на его месте. Во всяком случае, в 2000 году никакого голоса в защиту Гусинского и НТВ со стороны «ЮКОСа» не доносилось – а что «МОСТ» получал от «ЮКОСа» кредиты, так ведь в залог он оставил свое здание в Палашевском, которое «ЮКОС» и забрал. Что тут было первично – желание помочь коллеге, попавшему в беду, или намерение воспользоваться его нелегкими обстоятельствами – сказать трудно. Оснований делать из Ходорковского знамя оппозиции, надежный противовес Путину,– не больше, чем оснований видеть в Тухачевском врага сталинской диктатуры. Ключевое слово тут, увы, не «диктатура», а «сталинская». Что до терпимости к инакомыслию – в этом смысле, кажется, обе жертвы ничуть не предпочтительнее сатрапов, и об этом мы можем судить вполне компетентно: свидетельств о политике Ходорковского во главе «ЮКОСа» и Тухачевского во главе ЛенВО более чем достаточно.

Наконец, я весьма далек и от того, чтобы видеть в Путине надежную альтернативу Ходорковскому. Положим, ни идеология «Открытой России», ни стиль и тон апологетов Ходорковского, ни русский либерализм как таковой не устраивают меня категорически – в случае их победы мне окончательно расхотелось бы оставаться в профессии. Но и при Путине, увы, это желание слабеет не по дням, а по часам. Дело не в том, кто взлетает на качелях. Дело в самом их устройстве.

2006 год

Дмитрий Быков

Йеху Москвы

Йеху, если кто-то не помнит,– это такие человекообразные существа, на которых свифтовские благородные лошади (называвшиеся гуингмами) возили воду. Йеху были зловонны, ленивы и завистливы. Решив, что таково и все человечество, а лошади никогда не возьмут тут всю власть, Свифт впал в глубокую депрессию и сошел с ума.

Ему не приходила в голову простая мысль о том, что йеху (или йэху, в иных переводах) – далеко не все люди, и даже не самая значительная их часть. Их держат для того, чтобы они компрометировали то или иное начинание. Йеху ведь так устроены, что не могут пройти мимо какой-нибудь очередной интеллектуальной моды, в особенности сулящей поживу. Они бросаются на нее, как вороны на блестящее. В результате даже самая достойная идея не успеет зародиться – глядь, она уже облеплена йеху и пахнет их испражнениями. Испражняются они постоянно, это их способ коммуникации. По испражнениям узнают друг друга, ими же кидаются во врага.

Я очень долго не хотел писать этот текст. Есть люди, с которыми опасно конфликтовать – испражнения-то смоешь, но запах, запах останется. Однако процесс зашел слишком далеко. Есть идеи, которые мне по старой привычке дороги. И мне невыносимо видеть, как они все прочнее отождествляются с людьми неприличных взглядов и манер.

«Оставим за рамками брызги и визги, которые несутся из Интернета небольшой группки (я подсчитал – семнадцать человек, которые упорно, на разных сайтах и блогах пытаются повизжать) – ну, если люди хотят повизжать, это их история и факт их биографии». «Далее, что там было за эфиром у них – это вообще не вопрос главного редактора, что там у них сложилось-не-сложилось – мне это не интересно». «Во-первых, кадрами занимаюсь я, Леонид, забыл у вас спросить, что мне делать с кадрами – вот совсем забыл. Сколько надо пархоменков, столько и будет. Запомнили? Запомнили». «Ваня, я ношу фамилию своего отца, и отчество своего отца, и не собираюсь вам объяснять про моего отца ничего». «А по внешнему облику вы выглядите стопроцентным семитом» – ну это вопрос девушек, которые меня любят, Ваня. А не ваш вопрос». «Прошу Бенедиктова посмотреть, как Бычкова разговаривает с Прохановым,– она не дает ему слова сказать» – это не так, Клавдия, это вам так кажется. Просто вы больше любите Проханова, а не Бычкову, а я – наоборот». «Что касается проблемы инвалидов по зрению – что вы называете проблемой? Что вы называете «обсуждается»? Есть инвалиды по зрению, и есть инвалиды не по зрению. Что значит – обсуждается или не обсуждается? Обсуждать можно – нехватка чего-то. Вы нам должны говорить – нехватка чего-то». «Владимир, холодная вода на кухне. Открываете кран, чашку и пьете. Потом еще раз, и еще раз». «Аркадий, холодная вода. На кухне. Открываете кран, наливаете один стакан, выпиваете. Потом другой стакан выпиваете. Потом ложитесь спать. Вот видите, с кем приходится общаться? Это остальным говорю – ну, что с ними делать? Ничего. А вы говорите – зачем вы с ними возитесь? Затем. Как дети». «Меня развращают девушки, которые работают на «Эхе Москвы», вот кто меня развращает».

Это что такое? Это барин проводит прямую линию с крепостными, отвечая на их вопросы? Это холопья пришли к парадному подъезду с накопившимся и наболевшим? Это десятилетний школьник играет с одноклассниками в Большого Босса, реализуя детские комплексы? Что это за поток пошлости и хамства, несущийся в эфир и выкладываемый потом в виде транскрипта? Это Алексей Венедиктов, главный редактор радиостанции «Эхо Москвы», общается со слушателями в прямом эфире, заменяя в качестве ведущего Евгению Альбац, уехавшую в отпуск, как гордо сообщает начальник, в саму Америку.

Хамство «Эха» вошло в пословицу, и не стоило бы подробно разбирать именно этот аспект проблемы. В конце концов, после инцидента с Анной Арутюнян все стало настолько ясно, что проблема перестала обсуждаться как таковая: был продемонстрирован стиль, он теперь постоянен, другого не будет,– ну и спасибо, что вообще терпите нас, грешных. Напомню кратко обстоятельства этого скандала – Евгения Альбац позвала в студию молодую журналистку, опубликовавшую в «Moscow Times» статью об Анне Политковской. В статье всего-то и говорилось, что Политковская была не столько журналистской, сколько правозащитницей, чрезвычайно субъективной и пристрастной. Арутюнян предупредила, что готова разговаривать о юридических проблемах свободы слова, а не о Политковской: в области свободы печати она экспертом является, а в области биографии и деятельности Политковской – нет. Редактор Евгении Альбац на это условие согласился, после чего, как вы понимаете, с Арутюнян разговаривали исключительно о Политковской. Разговора, собственно, никакого не было – на девушку втроем насели сама Альбац, Сергей Соколов («Новая газета») и Юрий Рост, который в силу долгого журналистского опыта и врожденного мужского достоинства все-таки вел себя на этой передаче приличнее других. Не стану пересказывать всего тем более что все желающие давно ознакомились с транскриптом передачи -http://www.echo.msk.ru/programs/albac/46950/. Это такая прелесть, что цитировать пришлось бы все. Особенно впечатляет, конечно, прокурорский тон – на фоне откровенной растерянности Арутюнян, чьим родным языком является английский. После программы Евгения Альбац сообщила Анне, что связалась с ее американскими работодателями и настоятельно посоветовала больше Анну не печатать. «А теперь – вон отсюда!» – так завершила она разговор.

Кого-то все это, вероятно, удивило, но мне удивляться было решительно нечему. Евгения Альбац уже кричала мне однажды: «Вон отсюда, ваше присутствие мне противно!» – но дело происходило в самолете, и выполнить ее просьбу я не мог при всем желании. Отказывать женщине всегда тяжело, и этот случай, сами понимаете, камнем лежит на моей совести. Но если бы я вышел, самолет бы разгерметизировался и хуже стало бы именно Евгении Альбац. Я-то, стремительно летя к земле, испытал бы только облегчение. Столько проблем решились бы одним махом! Вы, естественно, спросите, почему ей было так неприятно мое присутствие. Может, я ей личную гадость сказал, или там буянил спьяну, со мной и не такое бывает… А летели мы из Грузии, куда Ксения Пономарева возила довольно большую группу журналистов для ознакомления с прекрасной жизнью, наставшей после воцарения Саакашвили. Бадри Патаркацишвили был тогда еще не в оппозиции, активно помогал грузинской экономике и лично Михаилу Николаевичу, и прием, который он нам устроил, заставил бы Лукулла завистливо облизываться. Я все это кушал, мой грех, и на другой день кушал, но в самолете позволил себе усомниться в благотворности Михаила Николаевича для грузинской экономики в целом. Потому что у меня в Тбилиси есть и другие знакомые, кроме Патаркацишвили. И время от времени они сообщают мне, как живут. Вот тут-то Евгения Марковна и потребовала, чтобы я покинул самолет или хотя бы салон, в котором она находилась. Но я не покинул. Там еще много сидело хороших людей, с которыми мне интересно было общаться. Так что салон покинула она. К сожалению, Анне Арутюнян не хватило сообразительности – или наглости?– спокойно ответить: «Знаете, я как раз сейчас никуда не спешу. Поэтому если вам что-то не нравится, можете удалиться сами».

Ничего нового не происходит. Все, кто лично наблюдал Сергея Пархоменко (экс-главного редактора «Итогов», ныне ведущего кулинарной колонки в «Большом городе»), примерно представляют себе его манеры и стиль общения. На прямой вопрос, сколько ему платят за выполнение политического заказа – вопрос, согласен, оскорбительный, но слушатель имеет право высказать свои подозрения,– Сергей Пархоменко вполне может ответить:

«Вот Варфоломею, который у меня спрашивает: «Сколько вам платят иммигранты за их защиту?» – отвечу, что зависть – чувство нехорошее. Все равно, Варфоломей, мне платят за каждую минуту разговора с вами больше, чем вы заработаете за всю свою жизнь, потому что вы – человек ничтожный и никчемный».

Да на что уж рассчитывать врагам, если они с друзьями-единомышленниками общаются в не менее лихом стиле:

«Какая-то Норкина тут клянется мне в любви по поводу того, что я сказал про Клинцевича,– дескать, вот выражает мне таким образом свою солидарность. Ну, хорошо мне, что ли, как-то найти эту Норкину и ответить ей тем же?» (http://www.echo.msk.ru/programs/sut/46791/).

Нет, не надо, Боже упаси. Норкина-то чем вам не угодила…

Все это, повторяю, давно уже норма. Это такой стиль. И здесь у меня возникает естественный вопрос: а зачем этот стиль? Я ведь и сам был однажды приглашен на «Эхо» на расправу, или, цивильнее выражаясь, на правеж: написал в «Литературной газете» – она была еще приличной, не-поляковской,– о грубых фактических ошибках в одном эховском литературном материале. Полемизировали со мной в эфире Николай Александров и Сергей Бунтман. К обоим я отношусь вполне уважительно – кстати, Бунтман на фоне прочих ведущих «Эха» производит еще вполне приличное впечатление, не опускаясь до прямого хамства. Культурология, все такое. Но этот прокурорский прищур я запомнил хорошо, равно как и тактику «двое на одного». Со мной, по моим габаритам, лучше в самом деле общаться вдвоем. Я не Аня Арутюнян, скромная девочка с родным английским. Ни малейшего желания как-либо контактировать с «Эхом» у меня с тех пор не возникало. Я получил – и не только на своем опыте – полное представление о манерах, приемах, принципах и прочих ноу-хау героической радиостанции, а также о привычке ее ведущих авторов позиционировать себя в качестве совести журналистского сообщества.

Об этом достаточно подробно написал Олег Кашин, добавить нечего. Он, правда, недооценивает таланты Евгении Альбац: у нее было много заслуг, она автор весьма серьезных публикаций – как по истории спецслужб, так и по экономике. Что эти публикации предсказуемы и субъективны – вопрос другой: пристрастность – не самый страшный порок для журналиста. А вот манеры, стилистика, безмерность самоуважения – это да, это еще Булат Окуджава отметил, посвятив Евгении Марковне «Песенку для Жени Альбац». «А индульгенций не выпрашиваю, теперь иные времена». Если бы Евгения Марковна, работавшая с Окуджавой в комиссии по помилованию, была чуть более дальновидна и чуть меньше упоена собой, она поняла бы, что Окуджава отозвался о ней вовсе не комплиментарно: в цитированном стихотворении слышится прежде всего затравленный, подпольный снобизм – вот, дорвалась! И теперь уже ни у кого не выпрашиваю ни индульгенций, ни разрешений! Наше время пришло; и этот подспудный, но внятно слышимый лозунг– «Гуляй, братва, теперь Наша воля!» – слышался во всех эфирах «Эха» в девяностые годы. Когда времена сменились, на смену этой барственной самоуверенности пришло хамство. Ведущие подобраны именно с таким расчетом. Нежность и восторг – для своих, и все это пылко, на грани экзальтации; чужим достается вполне дворовая, с блатным подвизгом злоба. У нашей демократии всегда был неистребимый привкус блатоты – что в экономике, что в журналистике, что в культурных пристрастиях.

Надо было в самом деле постараться, чтобы собрать на одной радиостанции Пархоменко, Альбац, Ларину, известных именно нетерпимостью к чужому мнению; ведущим эфира – Бенедиктову и Ганапольскому – тоже приходится стараться, чтобы так дразнить аудиторию. Так зачем они ее дразнят? Неужели только затем, чтобы заставить оппонента начать хамить в ответ? Оппонент при этом, конечно, саморазоблачается,– но ведь и ведущий теряет всякий авторитет. И тут мне приходит в голову страшная мысль – страшная, потому что к такой мере чужого цинизма я все-таки не готов: что, если это сознательная тактика? И главная цель этой тактики – окончательно скомпрометировать те идеалы, за которые «Эхо» якобы стоит горой?

Они ведь не так уж скомпрометированы, по нынешним-то временам. Либералы наши, что и говорить, обгадились – но обгадились все-таки не так, как сменившие их «государственники»; западники у нас, конечно, не мыслители в массе своей – но почвенники-то показывают себя полными идиотами, не умеющими даже нормальную манифестацию организовать, даже и о базовых вещах договориться, даже и с властью выстроить вменяемый диалог. То есть интеллектуальный ресурс и организаторские способности – все равно у демократов, хотя бы в силу их большей сплоченности (в гетто сплоченность всегда высока – имею в виду, конечно, не национальный состав демократов, а их традиционную нишу в русской политической жизни). С демократией в России отнюдь не покончено. Бороться с ней в Кремле не умеют – аргументов нет, ума не хватает; так, может, решили скомпрометировать изнутри, руками самих демократов? Они ребята понятливые…

Ни один борец с либерализмом, никакой враг демократии, никакой патриотический публицист вроде, прости Господи, Ципко не нанес российским либералам такого ущерба, как имидж этих самых либералов, старательно и упорно формируемый «Эхом Москвы». И при этом, заметьте, «Эхо» в самом деле может позволить себе что угодно – его держат в качестве то ли витрины для Запада, то ли негативного образца для него же. Вот, смотрите, какова демократия в действии. У нее лица Пархоменко, Альбац и Бенедиктова.

Я неоднократно слышал от разных людей о том, что Алексей Венедиктов бывает в гостях у представителей власти – часто и по-свойски. Не знаю, верить ли этим слухам,– проверить их не могу, поскольку сам в Кремле не бываю. Мне было бы тяжело допустить, что он выполняет некую программу по сознательной и целенаправленной дискредитации свободы слова в России. (Все-таки, при самом тенденциозном подборе новостей и гостей, «Эхо» остается существенным источником информации и весьма грамотно работает с корреспондентами – категорически не понимаю, зачем превращать хорошую информационную радиостанцию в ярмарку патологического тщеславия). Но никаких других предположений о смысле этой «смены дискурса» у меня в самом деле нет – я решительно не догадываюсь, почему «Эхо Москвы» служит образцом хамства и самоупоения в отечественном радийном эфире и формирует свои ряды явно с учетом этих требований. Можно, конечно, допустить, что это своего рода ориентация на таргет-группу – то есть что демократически ориентированная интеллигенция в России склонна к мазохизму по своей природе. Олигархи ее обобрали до нитки, а она все верит в рынок и сочувствует его рыцарям. Но далеко не все сторонники российской демократии – мазохисты. Сужу по себе и друзьям, которых немало, несмотря на всю мою омерзительность.

Проще всего было бы допустить, что эти гнусные измышления я пишу исключительно из зависти, а публикую в «Мулен Руже» потому, что ни одно приличное (серьезное, достойное) издание не пустило на свои страницы эту заказную гадость. При этом я наверняка отрабатываю кремлевский заказ, и вообще надо бы проверить, сколько там у меня набегает черным налом в конвертиках за месяц. Еще лучше было бы сообщить моим работодателям в Америку, что я растлеваю малолетних. В общем, мне примерно понятны полемические приемы, на которые я сейчас так неосторожно напросился.

Проблема в одном: в Кремле я бываю в основном с экскурсиями, когда вожу младшего сына посмотреть соборы. Американских работодателей у меня нет, как нет, увы, и черного нала в конвертиках. Педофилия меня не привлекает, хотя и пуританство не влечет: не развращают меня девушки «Эха», что поделаешь. Что касается мотивов чисто корпоративных, то есть зависти к заслуженной популярности «Эха Москвы»,– увы, поступаю я сейчас совсем некорпоративно. Поскольку работаю ведущим на «Сити FM», а принадлежат наши радиостанции одному и тому же «Газпрому». Так что и радийная работа у меня имеется, и конкуренты мне не приплачивают.

Поистине многим требованиям надо удовлетворять, чтобы высказать простую и скромную мысль: не бойся противного оппонента – бойся гадкого единомышленника.

2006 год

Дмитрий Быков