Текст книги "Зима 41-го (СИ)"

Автор книги: Дмитрий Лифановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

XII

«Туман, туман, седая пелена.

Далеко, далеко за туманами война.

И гремят бои без нас, но за нами нет вины.

Мы к земле прикованы туманом,

Воздушные рабочие войны»

Нет, тумана не было. Был снег и сильный ветер. Вот и застряли они в Ленинграде. Пошли пятые сутки, как они прибыли на фронт. В первый же день, отработав с Демидовым взаимодействие в воздухе, вылетели в Ленинград. Доставили туда группу майора Абрамова. Вернее майора государственной безопасности, но об этом знали только Сашка и люди Абрамова, для всех остальных это были обычные командиры из Главного управления ВВС, прибывшие в Ленинград с проверкой. Все остальные вылеты были туда с продовольствием и топливом, оттуда с детьми. Рядом с аэродром на Гражданке находился детский дом, куда свозили оставшихся одних ребятишек. А из детского дома уже шла эвакуация на Большую землю. Или машинами по Дороге жизни, или, если была такая возможность, транспортными самолетами. «Дугласы» летали в Ленинград регулярно. Но их было мало. Очень мало. И в основном они возили грузы для нужд Ленинградского фронта, для самого города перевозки осуществлялись по земле. Машинами и подводами. Практически в любую погоду. Так эвакуировали и детей.

Маленькие, худые, изможденные, закутанные по самые глаза в какое-то тряпье, грязное, рваное, не по размеру. Главное чтобы оно грело во время невыносимо трудной дороги. У Сашки наворачивались слезы на глазах и сами собой сжимались кулаки при виде этих ребятишек. Морские летчики, с которыми он познакомился здесь на аэродроме, говорили, что в самом городе все еще хуже. Что умершие от голода и замерзшие лежат прямо на улице. Городские службы не справляются с уборкой трупов. Патрули, созданные из комсомольцев, ходят по квартирам, проверяют выживших. Случается, что находят квартиры, в которых умерли все! Страшно! Ладно, война, на войне убивают. Убивают тебя, убиваешь ты. Но вот так морить голодом целый город! Для чего?! Зачем?! Что за нелюди это творят?! А ведь это только начало. А конец этого безумия он видел там у себя, в своем мире. Мертвом мире. И убили его вот такие же твари, что сейчас пытаются голодом, бомбами и снарядами уничтожить Ленинград! Они убили его маму, папу, сестренку! Они убили и убивают мам и пап этих голодных детишек! Они убивают самих детей! Они убивают все вокруг себя! Мрази! Мрази! Мрази!

– Товарищ лейтенант госбезопасности! Саша! Что с тобой?! – Сашка очнулся от тревожных голосов девушек, зовущих его. Они давно перешли на «ты» вне строя. Девушки умные, они понимали, когда можно общаться по-простому, а когда нужно придерживаться субординации. Сашке тоже так было проще. Он как-то незаметно за эти несколько дней сблизился с Идой и Зиной. Зина перестала его провоцировать взглядами и шутками и оказалась обычной задорной девчонкой. А еще у Зины начал завязываться роман с Алексеем Демидовым. Они старались скрыть свои отношения, но в тесном армейском коллективе, где и днем и ночью все на виду это практически не реально. А Ида хоть и осталась такой, какой была, зато из глаз у нее пропал холодок. Правда, только когда она смотрела на Сашку, для всех остальных Весельская так и продолжала быть недоступной Снежной королевой. И даже напористый, разудалой Мишка Устинкин отступил, сказав, что тут истребитель бессилен, тут нужна долгая, планомерная осада, а это не для него.

Кстати, парни из 154-го полка тоже застряли с ними здесь на Гражданке. Так уж получилось, что за их вертолетом закрепилось два звена. Звено Миши Устинкина с Игорем Пилютиным и звено Демидова с Сергеем Тюриным в качестве ведомого. Тактика тоже была отработана. Михаил с Игорем прикрывали непосредственно вертолет. А звено старшего лейтенанта сопровождало их на высоте. Тактика оказалась вполне рабочей. Вчера над Ладогой их попыталась атаковать шестерка мессеров. Сашка, прижавшись к земле, чтобы лишить врага вертикального маневра стал уходить, а Миша с Игорем связали худых[i] боем. Но когда с неба на немцев свалилась еще пара Р-40[ii], сразу же, сбив один самолет и подранив второй, гансы тут же вышли из боя и потянулись в сторону Шлиссельбурга. Сергей Тюрин хотел было добить подранка, но получил запрещающий окрик Демидова и вернулся в строй. Больше за четыре дня стычек не было. Хотя судя по отметкам на радаре небо над Ладогой не пустовало.

Сейчас парни из 154-го полка ушли в гости к позвавшим их морячкам. Пока непогода оставила авиацию без работы, можно было слегка расслабиться. И доблестные летчики КБФ решили устроить небольшую пьянку, на которую пригласили загостившихся у них армейцев. Звали и Сашку с девушками. Зину с Идой так очень даже настойчиво. Сашка отказался, алкоголь он не любил, да и не по возрасту ему, а девушки решили его в этом поддержать. Судя по недобрым взглядам флотских, своим отказом, вернее тем, что к нему присоединились курсантки, он нажил себе недоброжелателей среди летчиков КБФ. Зато встретило полную поддержку со стороны Демидова. Так что вечер они коротали втроем. Технари остались в Волхове, Тихонов с Сиротининым охраняли вертолет, а Харуев ушел к связистам, отчитываться перед командованием.

Вынырнув из размышлений, Сашка поймал на себе обеспокоенные взгляды девушек:

– Вы чего всполошились?

– Да ты так страшно скрипел зубами, мы подумали тебе плохо! – протараторила Зина.

– В порядке я, просто ребятишек вспомнил…

Ида понимающе кивнула, а Зина пожала плечами и как-то обыденно, как о чем-то ничего не значащем произнесла:

– Этим повезло. Они уже на Большой земле. Теперь живы останутся.

– Зинка, ну как ты можешь так равнодушно?! – возмущенно пристыдила подругу Ида.

– А как?! Как надо?! – ее лицо в свете «катюши»[iii] страшно исказилось и она вдруг тонко, протяжно завыла, – Они будут жить, а мои… Мои все там! – Зина судорожно кивнула в сторону города. Ида кинулась ее утешать, сжав в объятиях и гладя по голове. А Сашка сидел, чувствуя себя не в своей тарелке и не знал, что предпринять. Зина потихоньку стала успокаиваться, лишь изредка всхлипывая, а потом глухим, монотонным голосом заговорила:

– Мы жили здесь, неподалеку. На Выборгской стороне, у Лесного проспекта. Я, мама и сестренка. Люсенька. Ей было одиннадцать лет. Она только в пятый класс пошла. Правда, проучилась недолго. Началась блокада. Занятия в школе продолжались где-то до середины октября. Потом уроки сократили, а потом они вообще прекратились. Отапливать школу перестали, дети и учителя мерзли, стали болеть. Да и голод. Пайки сократили. 200 грамм хлеба, 50 грамм сахара, а если повезет карамельных конфет. Крупу давали. Иногда. Положено было еще масло и мясо, только мы его ни разу не получали. Не было. И дров не было. Мы жгли мебель.

Мама работала учительницей немецкого в нашей школе. Когда прекратились занятия, в школу стала ходить только на дежурства. И я после школы хотела поступать в пединститут, и поступила! – Зина гордо вскинула голову, – Только вот из-за войны учиться не получилось. Хотела на фронт, меня не взяли. Тогда я устроилась в комитет комсомола. Секретаршей, – Зина горько усмехнулась, – я же в школе комсоргом была, активисткой. – Был там у нас в райкоме такой Боря Лукин, – девушка пустым невидящим взглядом смотрела в стену, – это он мне помог устроиться. Нравилась я ему, знаки внимания все мне оказывал, – Зина помолчала, а потом продолжила невпопад, – Люся болеть стала. Исхудала. Потом и мама слегла. Ноги опухли, ходить стало тяжело. Зина опять замолчала, уставившись в стол и нервно теребя пальцами воротник гимнастерки. Сашка с Идой боялись дышать, чтобы не нарушить эту тяжелую, тягучую тишину. Такой, обычно веселую, острую на язык Воскобойникову они еще не видели.

– В общем, я стала любовницей Лукина. За усиленный паёк! – Зина подняла от стола злой взгляд и посмотрела на Сашку с Идой. – Что, думаете, блядь я?! Да?! – вцепившись побелевшими пальцами в столешницу, она подалась вперед, а потом как-то резко сжалась, опустив плечи: – А впрочем, правильно думаете. Только Леше не говорите, я сама скажу. Честно-честно скажу, – Зина подняла полные слез глаза, – просто, – она протяжно всхлипнула, – просто, чуть-чуть счастливой побуду и скажу. Ида встала из-за стола и, подойдя сзади к подруге, крепко обняла ее. А Сашка, подумав, протянул руку и сжал ладонь девушки:

– Зин, ерунду не говори. Никто тебя никем не считает! Ты наш боевой товарищ! И рассказывать мы ничего не будем никому, посчитаешь нужным, сама расскажешь, а не расскажешь, так и не надо, – произнесенные им слова казались Сашке глупыми, пустыми, но он чувствовал, что сказать хоть что-то было надо. Вот и сказал, что думал.

– Утешаете? – горько и зло усмехнулась Зина.

– Нет, не утешаем. Не мели ерунду, – так же зло ответила ей Весельская, – мы экипаж! – это «экипаж» она подцепила у Сашки, только он называл их троих так.

– Спасибо. Только Леше я все равно все расскажу. Нельзя с ним так, он хороший, – Зина впервые за весь разговор улыбнулась грустной улыбкой, которая тут же сползла с ее лица. – Это было 14-е ноября. Я шла домой от Бориса. Тушенку несла. А еще клей. Ида с Сашей удивленно уставились на девушку. Зина пояснила: – Столярный клей. Куски такие серые. Мы студень из него варили. Гадость! – ее лицо в отвращении сморщилось, – но голод сбивает. Сирена завыла, когда я была совсем рядом с домом. Мама уже еле-еле ходила и в бомбоубежище не спускалась, а Люся ее бы не бросила. Я побежала к дому. Мне оставалось добежать совсем чуть-чуть, метров сто. Бомба пробила крышу и перекрытия и взорвалась между вторым и третьим этажами. А потом посыпались зажигалки. Взрывной волной меня кинуло на мостовую и, по-моему, я потеряла сознание. Когда очнулась, части нашего дома не было, а в остальной разгорался пожар. Дальше я плохо помню. Кажется, я слышала, как кричала из-под обломков Люся. А может мне это показалось. Не помню.

Зина сидела, монотонно раскачиваясь. За плечи ее все так же придерживала Ида. А Сашка боялся поднять на девушку глаза. Почему-то ему было очень стыдно от ее рассказа. Стыдно и больно. Он не мог понять причину этого стыда. Наверное, это был стыд мужчины, не сумевшего уберечь, защитить, спасти. Потихоньку этот стыд начал перерастать в ярость, и парень опять заскрипел зубами. Зина продолжила, нарушив тишину:

– Мы их откопали на следующий день. Мама погибла сразу, ее напополам передавило плитой. А Люся сгорела. Заживо сгорела! – крикнула девушка и опять зарыдала. А у Сашки перед глазами встала смоленская деревня с сожженными жителями, и непонимающий, удивленный взгляд застреленной немцем девчушки. Парень молча встал и подошел к стоящей в углу у входа бадье. Зачерпнув полную кружку, он залпом выпил сам, а потом зачерпнул еще и принес Зине, буквально силком впихнув в нее ледяную, ломящую зубы воду. Девушка, стуча зубами о край кружки, хлебала, обливаясь и не замечая этого. На последних глотках она поперхнулась и закашлялась. Ида постучала ее по спине. Откашлявшись, Зина понемногу начала успокаиваться и продолжила свой рассказ:

– После того случая, я заболела. Борис отправил меня от райкома в санаторий. Там меня подкормили, подлечили. Не долго, дней пять. Вернувшись из санатория, я сказала Лукину, что так продолжаться больше не может и попросила его помочь мне попасть на фронт. Он ругался, уговаривал остаться с ним. Замуж звал, – Зина покачала головой, – наверное, он тоже хороший, по-своему, но я его не любила. Использовала, как последняя сволочь, ну а он меня, конечно, – по лицу девушки пробежала циничная улыбка. Я сказала ему, что все равно на фронт уйду. Разругались мы с ним. А утром мне принесли документы и отправили на Большую землю. Так я оказалась у нас на курсах. Как говорится, на передке заехала, – Зина опять зло и цинично улыбнулась и тут же, ойкнув, получила подзатыльник от Весельской:

– Еще раз так про себя скажешь, поругаемся! Навсегда! Да Саша?

Сашке ничего не оставалось, как кивнуть. Осуждал ли он Зину? Нет! Конечно, нет! Честно сказать, ему было просто жалко эту хорошую, веселую девушку. И ему было неприятно и не понятно то, с каким презрением она сама к себе относится. Он хотел сказать ей, что все нормально, что Зина не смотря ни на что, все такой же член их экипажа, а о том, что они здесь услышали, никто не узнает, если только сама Зина никому не расскажет об этом. Но, уже вдохнув воздуха, передумал, справедливо решив, что от его слов может быть только хуже. Сашка просто взял Зину за руку и, слегка сжав ее, буркнул:

– Давайте лучше чай пить.

Зина тут же всплеснула руками:

– Ой, точно, давайте! – и, подскочив, засуетилась у примуса. Ида тут же стала ей помогать. Сашка тоже сунулся в общую суету, за что получил отповедь и был беспардонно усажен обратно за стол.

– Совсем распоясались, мало, старшего по званию отчитывают, так еще указывают, что ему делать, а что не делать, – беззлобно ворчал парень. На, что Зина, начавшая приходить в себя, в свойственной ей едкой форме заметила:

– Это ты на службе командир и старший по званию, а на кухне женщина Хозяйка, – Зинка важно подняла указательный палец вверх и задрала курносый нос к потолку, – так что сиди Сашенька и не вякай, а мы за тобой ухаживать будем, – а потом вдруг как-то по-сестрински взлохматила ему шевелюру. Сашка смутился, а Ида глядя на эту картину улыбалась такой не привычной для нее теплой улыбкой.

Чай пили пустой и бледный, размачивая в нем дубовые ржаные сухари из сухпая. Нет, обеспечение у них было по нынешней ситуации просто царское. Лётные нормы плюс Сашкин нквдшный паек. Только все вкусняшки давно были розданы эвакуируемым детишкам. Вот и остались у них травяной чай, да сухари. Догрызя первый сухарь, Зина, сложив локти на столе и опустив на них голову, вдруг сказала:

– А теперь вы…

– Что мы? – не понял ее Сашка.

– Вы рассказывайте. Я про себя все рассказала. Теперь вы. Раз мы, как ты сказал, экипаж, то должны все друг про друга знать!

Да, это был неожиданно! И что ему рассказывать? Придуманную легенду? Но вот именно им, он не хотел врать. А рассказать правду не мог, не имел права. Положение спасла Ида:

– А что рассказывать? Сейчас у всех истории одинаковые!

– Вот и расскажи, сравним?! – настойчиво потребовала Зина.

– Ох, Зинка, ну что ты за заноза такая?! – было видно, что Весельской не особо хочется ворошить прошлое. Но Зинаида не уступала, требовательно глядя на подругу. Ида осуждающе покачала головой, а потом, подумав, решительно тряхнула челкой: – Ладно, черт с тобой! Девушка задумалась. По ее лицу плясали тени от огонька светильника, глаза сухо блестели. Красивые губы сжались в тонкую бледную полоску. Ида сидела, навалившись на стол, и нервно ломала пальцы на руках. Потом, вдруг, будто очнувшись ото сна резко начала:

– В Белосток мы переехали весной сорокового. Отца туда перевели на усиление. Папа у меня старый большевик! Дружил с Дзержинским, дядя Феликс даже бывал у нас в гостях! – в голосе Иды послышалась гордость. – Хотя, это сейчас, наверное, не важно, – сбившись, девушка помолчала и продолжила, – папу назначили вторым секретарем Белостокского обкома партии. Тогда нас это сильно удивило. Папа работал в аппарате НКВД, а тут назначение на партийную должность. Это сейчас все стало понятно, видимо, уже тогда началась подготовка к войне, да и в самой области все было не спокойно. Мы поляки, вообще, народ неуемный и гордый. А раздел Польши стал для нас всех трагедией, жестоко ударив по национальному самолюбию. Причем всем, и коммунистам и сторонникам капиталистического правительства. Ведь все мы мечтали о единой, свободной и великой Польше. Только видели ее по-разному. Папа мечтал о Польше, как о союзной республике в составе СССР. Хотя, это тоже не важно, это наши, польские дела, наша боль, вот и заносит, вы не обращайте внимания, – девушка виновато улыбнулась.

– Там на границе все знали, что война будет и начнется вот-вот. Знали и готовились. А еще мы понимали, что на границе врага не остановить. И военные знали и жители знали. Контакты на той стороне остались почти у всех и как ни старались органы госбезопасности, информация приходила оттуда и уходила туда. С контрабандистами, с бандитами. Банд по лесам пряталось не мало. Не все солдаты Войска Польского сложили оружие, оставались и непримиримые, которые и сбивались в такие банды. Вернее их организовывали. Из Берлина и Лондона. Брови Зины удивленно вскинулись:

– Но ведь Великобритания наши союзники?!

Ида невесело усмехнулась:

– Да какие они союзники?! Вцепятся в горло, как только почувствуют слабину, и никакие договоры их не остановят! С Германией, вон, у нас тоже договор был о не нападении, и что?!

Зина смущенно пожала плечами, а Сашка утвердительно кивнул головой. Уж он – то знал, хоть и был тогда совсем мальцом, как чтут договора англичане, и чем все это закончится. А Ида продолжала:

– В ту ночь папа пришел встревоженный и велел нам собираться и уезжать в Минск. Всем. Маме, бабушке, брату и мне. Внизу нас ждала полуторка. Вещей много не брали. Только личное тряпье, немного еды, что успели собрать и документы. А ценностей особых у нас и так не было. В полуторке нас ждал Йозеф с незнакомым мне милиционером, – ледяные глаза Иды оттаяли, и в них заплескалась нежность, – а в кузове, в опечатанных мешках лежали документы из обкомовского архива. Йозька Ожешко. Смешной и добрый очкарик. И нескладный, как медвежонок. Мы должны были с ним пожениться в августе. Он тоже работал обкоме. В архиве. Из армии его комиссовали по ранению, в одной из стычек с бандитами рядом разорвалась граната. Его ранило. В ногу и голову. Вот и стал он моим хромоножкой и очкариком, – Ида сама не замечая, узкой ладонью нежно гладила столешницу, видимо представляя, что гладит по голове своего смешного Йозика. – Мы успели вырваться, подъезжали уже к Волковыску, когда над нами полетели самолеты с крестами. А утром нашу машину обстреляли немецкие истребители. Мы решили остановиться, и переждать до ночи. Ида опять замолчала, замерев и глядя куда-то перед собой. Спина ее была напряженно выпрямлена, руки неподвижно лежали на столе. Эта неестественная неподвижность пугала. Казалось, девушка окаменела от своих воспоминаний. Глухим, осипшим голосом Ида продолжила:

– А дорога наполнялась людьми. К границе шли наши части, а от границы беженцы. С узлами, со скотиной. Кто на машине, кто на подводе, но в основном пешком. Старики, дети, женщины, мужчины. А над ними самолеты. С крестами. И стреляют, стреляют, стреляют! – девушка сорвалась на крик, а потом опять тихо: – Я видела девочку. Маленькую девочку. Лет девяти. Ее маму убили сразу. А малышку перерубило очередью почти пополам. Она плакала и ползла на подламывающихся ручках к маме, пока не умерла. Я хотела броситься к ней, помочь. Меня остановил Йозеф. Навалился сверху и не пустил. Мы тогда в первый раз с ним поругались. Я его даже ударила, – девушка удивленно, будто увидела впервые, посмотрела на свои руки. Она механически, не глядя, пододвинула к себе кружку, налила кипятку и отхлебнула большой глоток, не чувствуя того, как горячая вода обожгла рот. – Да, поругались. В первый раз. И последний, – глаза Иды влажно заблестели, но тут же высохли и в них вернулся ледяной холод.

– В полдень по беженцам прокатился слух, что немцы прорвали фронт и их танки букавльно в нескольких километрах от нас. Мы решили продолжить путь. Только свернули с шоссе, на проселки. Пусть так дольше, но безопасней. Мы так думали. Лучше бы мы остались! – девушка в сердцах хлопнула ладонью по столу. Нас обстреляли часа через два. Из леса хлестнула пулеметная очередь и на дорогу выскочили два мотоцикла. Йозька с Колей-милиционером, схватив винтовки, выпрыгнули из машины, крикнув водителю, чтобы ехал дальше, – Ида судорожно вдохнула воздух и прикусила губу, сдерживая рыдания. Так непривычно было видеть плачущей эту сильную девушку. Она резко встала и, подойдя к умывальнику, ополоснула лицо и с остервенением вытерлась. Вернувшись за стол, она продолжила, спокойно, как будто рассказывая о чем-то обыденном и привычном:

– Через час мы встретили колонну наших войск, двигавшихся в сторону фронта. Водитель рассказал командирам о засаде. Нам выделили бойцов, и мы вернулись, туда, где остались Йозеф с Колей. Было тихо. Только пение птиц и шум леса. Так красиво и мирно, – Ида горько усмехнулась. – Ребят мы нашли метрах в пятидесяти от дороги. Коля погиб сразу. Наверное, еще во время боя. А Йозька… – из прокушенной губы девушки потекла струйка крови, руки заскребли по столешнице, ломая ногти, – Йозя был еще жив. С выколотыми глазами и вспоротым животом они привязали его к дереву и ушли. Девушка темными, полными боли и ненависти глазами посмотрела на Зину с Сашей: – Это были поляки! Понимаете?! Поляки!!! – надрывно крикнула она. – Их догнали и уничтожили. Да они и не прятались особо. Думали, что наших войск тут нет. Ида кровожадно усмехнулась: – Жаль, меня там не было, я бы их так же, как они Йозьку! Голыми руками, по кусочкам!

Зина подсела к Весельской и, всхлипывая, обняла подругу. Ида тоже обняла Зину. Они сидели, обнявшись, и смотрели пустыми глазами в свое прошлое, изломанное, поруганное этой проклятой войной. Такие разные и такие похожие. А Сашка не знал куда себя деть. Он хотел уже встать и выйти, чтобы дать девушкам побыть вдвоем, выплакать свою боль, как Ида вновь заговорила:

– Двадцать четвертого мы приехали в Минск. Я сама сдавала документы, которые везли Йозеф с Колей в ЦК Белоруссии. Двадцать пятого на поезде мы уехали в Москву. А двадцать восьмого немцы захватили Минск. Как добирались до Москвы, рассказывать не буду. Все те же бомбежки, могилы вдоль насыпи. Друзья отца помогли нам и отправили дальше в эвакуацию, в Тамбов. Там у папы тоже были знакомые. Они и помогли мне попасть на курсы. Я хотела на фронт. Мстить. Но меня отговорили. Сказали, что здесь нужнее буду. Но, наверное, вернемся из Ленинграда, буду просить о переводе. Не успокоюсь, пока не начну их убивать. Всех! И немцев, и поляков, и финнов! – в синих глазах девушки яростная одержимость, которую она тут же подавила и виновато посмотрела на Сашку с Зиной. – Вы только не обижайтесь. Но не смогу я с вами. Мне туда надо, – она кивнула в сторону линии соприкосновения.

Сашка покачал головой:

– Не надо. Отомстишь. Я тебе обещаю!

Ида испытующе посмотрела парню в глаза и, увидев то, что хотела, молча кивнула.

В сенях раздался шум открывающейся двери и спустя мгновение в комнату ввалился румяный с мороза чем-то встревоженный Харуев. Он удивленно посмотрел на заплаканных девушек, но, ничего не спрашивая, махнул рукой Сашке:

– Саш, пойдем, выйдем, поговорить надо. Есть информация. Срочная.

[i] Худой – Мессершмитт Bf 109

[ii] Американский истребитель P-40 «Томагавк» фирмы Кертис. Среди пилотов, в советских ВВС считался «средней» машиной: лучшей, чем И-15, И-16 и «Hurricane», но худшей, чем Р-39, Яки или Ла. Другими словами, именно в качестве истребителя, P-40 был слабоват. Двигатель «Allison» быстро терял мощность на высотах выше 4500 м, соответственно о маневровом бое даже на средних высотах, можно было говорить с трудом. При этом, настоящей проблемой P-40 было частое разрушение подшипников двигателя на взлетном и форсажном (то есть боевом!) режимах, что было вызвано особенностью технологии их изготовления. В условиях постоянной нехватки запчастей, и не особого желания пилотов-истребителей выходить на задание в самолете движок которого мог рассыпаться в бою, P-40 в шутку называли «чудом безмоторной авиации». (http://armedman.ru/samoletyi/1937-1945-samoletyi/istrebitel-kertis-p-40-tomagavk.html)

[iii] Катюша – разговорное название светильника, сделанного из гильзы 45-мм снаряда.