Текст книги "Гений российского сыска И. Д. Путилин. Мертвая петля"

Автор книги: Дмитрий Нечевин

Соавторы: Лариса Беляева
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 32 страниц)

Шереметьевский шел сзади, зорко вглядываясь в окружающую тьму. «Солгал он или нет? – проносилось у него в голове. – Но какая цель лгать? Надеяться на бегство – ребяческая мечта. Не полагал же он, что с ним на это глухое кладбище отправится только один человек?»

А Иванов шел все дальше и дальше. Начались уже одни сплошные кресты, памятников совсем не было. «Покой бедняков… Судя по тому, что он сказал, что зарыл деньги в седьмом разряде, он идет, кажется, верно», – думал Шереметьевский.

Наконец Иванов остановился.

– Кажется, здесь… Погодите, я осмотрюсь. – сказал он.

Он внимательно стал вглядываться. Шереметьевский, вспомнив о фонаре, быстро зажег его и подал преступнику:

– С огнем скорей увидите.

Иванов, подойдя к осине, отмерил от нее пять шагов и, показывая на промежуток между покосившейся, осевшей могилой с подгнившим крестом и забором, сказал:

– Здесь.

– Вы сами отроете, или это сделать нам? – спросил Шереметьевский, принимая от Ионина небольшой лом и лопату.

– Давайте… сам. – И он принялся уверенно копать землю лопатой.

Странное зрелище представляла собою эта молчаливая группа людей. Точно могильщики, роющие «богатую» могилу.

Шереметьевский, освещая фонарем место, где рыл Иванов, жадно следил за каждым движением преступника.

– Нате, берите… вот… – тихо промолвил тот.

Шереметьевский нагнулся и взял из ямы узелок.

– Ну, голубчик? – быстро спросил я, лишь только Шереметьевский вошел в тричаса ночи в мой кабинет.

– Вот, ваше превосходительство, – ответил он, подавая мне узелок.

Я развязал его. В нем было два свертка. В первом – в газетной окровавленной бумаге кожаный бумажник, в котором оказались: два билета городского кредитного общества по 1000 рублей, один билет того же общества в 500 рублей, два билета Государственного банка 5-го выпуска (один в 1000 рублей, другой – в 100 рублей), четыре билета первого внутреннего выигрышного займа и облигация пароходного общества «Самолет» в 250 рублей. Во втором свертке из синей разорванной бумаги с написанной на ней фамилией «Миклухо-Маклай» и перевязанном крестообразно синей тесемкой оказались: 8 билетов Государственного банка выпуска 1860 года по 100 рублей каждый, причем один из них запачкан кровью, и 35 билетов Кредитного общества по 100 рублей.

Михаил Иванов объяснил, что все эти ценности он не считал, а зарыл их на кладбище 20 апреля в два часа дня.

Следствие ввиду особой важности преступления было проведено быстро и энергично. Однако ничего нового оно не дало. Иванов теперь упорно стоял на том, что убийство Миклухо-Маклай совершил он один, и заявлял, что другие задержанные ни в чем не виноваты. Он оговорил их облыжно[15]15
  Заведомо ложно, обманно.


[Закрыть].

Находясь в Казанской части, он покушался на самоубийство или бегство – понять довольно трудно. По показаниям полицейских надзирателей Кохановского и Морозова, дело было так.

Порученный их наблюдению арестант Иванов сидел у стола, возле окна, на стуле. У противоположного конца стола сидел Морозов, а дальше в нескольких шагах – Кохановский. Вдруг Иванов вскочил на стул, дернул рукой за окно, которое отворилось, и быстро высунулся из окна. В эту секунду Морозов бросился к Иванову и схватил его за ногу, но Иванов сильно оттолкнул Морозова. Морозов от удара отлетел от преступника и упал на Кохановского.

Воспользовавшись замешательством, Иванов бросился из окна, с высоты 14 аршин[16]16
  Мера длины, равная 0,71 м.


[Закрыть], но упал на разостланные во дворе тюфяки нижних чинов пожарной команды, где и был схвачен быстро сбежавшими по лестнице Кохановским и Морозовым.

Сейчас же его перенесли в приемный покой Казанской части, где первую помощь оказал ему врач Бенуа, по заключению которого Иванов получил ушибы таза и головы. Оттуда он был отправлен в тюремный госпиталь, где пролечился несколько месяцев.

Окружным судом Михаил Иванов был приговорен к 12 годам каторжных работ.

РАЗБОЙНИКИ

Настоящие разбойники… и другого слова для определения их я не могу подобрать. По своей тупой жестокости, по своему равнодушию они напомнили мне «душителей»-извозчиков. С того далекого времени прошло 30 с лишком лет, за это время я встретил едва ли не единственных таких злодеев, как эти два убийцы.

Мой кабинет помещался во втором этаже здания Казанской части. Личные показания я всегда снимал по ночам, с глазу на глаз с преступником, и никогда не испытывал ничего подобного страху, а тут, слушая циничный, простой рассказ убийц, я чувствовал себя как-то не по себе и, когда через два часа отпустил их, почувствовал невольное облегчение.

Один из них был совсем молодой парень, лет 20, красивый брюнет. Он служил стрелочником на Балтийской железной дороге около Красного села. Его стройная фигура в хорошо сшитом казакине, красивое лицо, мечтательные черные глаза – все располагало в его пользу, и как-то не верилось, что он мог быть соучастником в убийстве. Звали его Феоктистом Михайловичем Потатуевым, и, действительно, в страшной Лиговской драме он был только свидетелем и отчасти помощником.

Главным действующим лицом был его двоюродный брат, Динабургский мещанин Иван Ефимович Сумароков. Но и его по лицу и манерам никто не принял бы за разбойника. Рыжеватый блондин, невысокого роста, с ясными серыми глазами, узким лбом, но только короткий уродливый подбородок мог свидетельствовать о его преступной натуре.

Потатуев признался во всем уже на первом допросе при аресте, и я хотел теперь проверить его показаниями Сумарокова. Он тоже уже сознался в убийствах.

– Был грех, – сказал он, усмехнувшись.

– Ну, теперь расскажи по порядку, как было дело! – сказал я.

Он одернул пиджак, отставил ногу и, откашлявшись, начал спокойно рассказывать:

– Приехал я к Феоктисту, к брату то есть, и пошли мы с ним в Красное село в заведение… Он свободным был. Ну, мы сидим, пиво пьем, а тут, глядь, земляк. Горностаев этот самый. Николай Игнатьевич. Ну, значит, сел с нами. Тары-бары, и опять пиво пили…

– Что же, он случайно подошел к вам?

– Как будто и случайно, хотя я ему говорил, что пятнадцатого числа в Красном буду.

– Богатый человек?

– Так, со средствами… торговлей занимался. Я подумал, что при нем рублей сто будет, а потом оказалось всего семь рублей и сорок копеек. Промашку дал.

– Ну, пили…

– Пили, пили. Скоро десять часов. Я и говорю: «Едем в Питер!» Взяли мы из буфета пару бутылок пива и поехали. Приехали в Лигово, а тут пересадка. Поезд ждать надо. Я и говорю: «Пойдем, ребята, в лесу пиво выпьем». Погода такая чудесная. Теплынь. Ночь светлая, ясная, в воздухе такой дух приятный… Ну и пошли.

– У вас на уме ничего не было?

– Было малость, – ответил он, усмехаясь, и продолжал: – На опушке сели и пиво выпили. Я бутылки тут же разбил и говорю: «Пойдем в лес». И мы пошли… Я впереди, Горностаев за мною, а сзади Феоктист. Тропка-то узенькая. Кругом лес. В лесу темно. Тут мне и пришла эта мысль… дело это самое. Я остановился и ногу вперед выставил. Горностаев за нее запнулся и упал на землю, а я – на него. «Ты что?» – кричит он. А я его носом в землю и кричу Феоктисту: «Держи ноги». Феоктист говорит: «Боюсь», а я: «Держи, а то и с тобой то же будет!»

Горностаев все трепыхается, тогда я снял со штанов ремешок, накинул ему на шею и стал тянуть. Ну, тот похрипел, рукой махнул и кончился. Задохся то есть. Тут я встал, начал деньги искать. Всего семь рублей да эти копейки! Феоктист весь дрожит, а я ему говорю: «Раздевай его!» Раздели. Пальто я велел Феоктисту на себя надеть, его пиджак под свой надел, а остальную мелочь в его рубашку узелком завязал. Сделали мы все это и пошли прочь. «Ехать теперь нам никак нельзя, – говорю я. – Идем в Паново…» И пошли.

Кабак был открыт, всего одиннадцать часов вечера. Местные парни гуляли, и мы с ними. Выпили, закусили и пошли. Только отошли, а у кабака шум. Прошли еще (к лесу шли), слышим, что бежит кто-то за нами и кричит. Мы остановились. Тут к нам подбежал молодой господин. Одежда на нем хорошая, шляпа серая и на носу пенсне. «Где, – спрашивает, – тут урядник живет? Меня у кабака мужики обидели. Я жаловаться хочу. Где урядник?»

Я был зол, что я у Горностаева денег не нашел. А как увидел его, тотчас в голове мысль появилась. «Мы, – говорю, – знаем, где урядник! Мы вам покажем. Пожалуйте с нами!»

Он и пошел. Идет сзади и все жалуется, как его у кабака обидели. Феоктист шепчет мне: «Куда ведешь его?» Я ему: «К уряднику». Он так и побледнел. Известно, молодой. Только подошли мы к лесу, господин вдруг и примолк. Я обернулся к нему: «Пожалуйте, – говорю, – к уряднику!» А он вдруг как откачнется, вскрикнет и – побежал… Почувствовал, значит. Только со страху побежал не на дорогу, а по самой опушке метнулся. Да так скоро… Я его нагнал и толкнул в спину. Он и упал… Позвольте закурить, ваше превосходительство, во рту пересохло.

Я позволил. Он вынул из кармана коробку, достал папиросу, спички, закурил и опять принял непринужденную позу, а Потатуев стоял, опустив голову с безучастным видом.

– Ну, упал, – сказал я, возвращая Сумарокова к прерванному рассказу.

– Упал… – начал снова Сумароков. – Я, как и в тот раз, бросился ему на спину и ремень – на шею. Минут пять лежал на нем, думал, что он чувств лишился. А он лежит, и хоть бы что. Только на последок весь задрожал и ногами вскинул. Феоктист дрожит: «Я, – говорит, – убегу!» Тут я ему погрозил. Сняли мы с господина всю одежду, сорочкой лицо прикрыли и пошли. Сперва леском, потом на шоссе, потом опять в лес. Там легли спать и до шести часов спали. Встали и пошли в Петербург. А тут ломовой порожним едет. «Довези!» Он за сороковку и довез…

– Ну, а потом что?

– Потом-то? Известно: прошли мы на Александровский рынок и я там все за четырнадцать рублей продал. Оставил только очки да шляпу. Деньги получив, я Феоктиста от себя прогнал, а сам путаться стал.

Он замолчал и потом с огорчением прибавил:

– Никакой в этих делах и корысти не было. Так, глупость!

Их увели.

Это двойное убийство было совершено в ночь с 15 на 16 июня 1886 года.

В Лиговском лесу утром 16 числа был найден голый труп задушенного мужчины, а через какой-нибудь час в лесу за Пановым найден еще труп также задушенного и также совершенно раздетого человека. Первый принадлежал Горностаеву, а второй – молодому человеку, студенту Духовной академии, сыну псаломщика Василию Ивановичу Соколову.

Розыск был произведен по горячим следам. Потатуева, как стрелочника, знал в лицо жандарм на Лиговском вокзале, который видел его 15-го вечером выходящим из вагона с каким-то мужчиной и убитым Горностаевым.

Потатуева арестовали, и он повинился.

Сумарокова же взяли прямо на квартире, где он был прописан.

ДЕЛЬЦЫ

«Темное дело», «Таинственное исчезновение 370 тысяч рублей» – вот еще заглавия, которые можно было бы дать настоящему делу. Следствие, которое нам пришлось вести по нему, является одним из труднейших и запутаннейших. Это дело представляло для нас большой и исключительный интерес, рисуя яркие картины из своеобразного мира дельцов, «честных комиссионеров», с удивительной ловкостью балансирующих между гражданским и уголовным правом…

Настоящее дело интересно еще тем, что в нем наряду с профессиональным дельцом фигурирует мало привлекательный человек, который по своему рождению, образованию и общественному положению, казалось бы, не подходил для этой роли.

Это было в семидесятых годах, как раз в разгар «золотой лихорадки», принявшей эпидемический характер. На сцену выступили знаменитые концессии, которые, точно в волшебных сказках, по мановению жезла превращали вчерашнего нищего в богача и сегодняшнего богача – в нищего. Целая рать аферистов-дельцов, прославленных «концессионеров» вместе с полчищем «золотых инженеров-строителей» появились в качестве «полезных общественных деятелей», пекшихся о благе… собственного ненасытного кармана.

Кроме того, это было время, когда дворянство, успев проесть на курортах пленительного Запада все выкупные деньги, ударило в набат о своем разорении, о том, что дворянство оскудевает, гибнет и прочее, и прочее. Однако здраво смотрящие на вещи поспешили устремиться в коммерческие предприятия, справедливо полагая, что фабрики, заводы не нанесут удара дворянской чести, не оскорбят их корон и гербов.

К числу таких, так сказать, дворянских коммерческих предприятий принадлежало и огромное, по миллионным оборотам, Товарищество, во главе которого стоял флигель-адъютант полковник Мальцев, являвшийся главным пайщиком, душой дела.

В один прекрасный день ко мне поступило предписание произвести самое тщательное и полное следствие о таинственном исчезновении 370 тысяч рублей, принадлежавших этому Товариществу. Вернее, мне необходимо было установить, кто именно получил эту сумму. Дело, по словам флигель-адъютанта Мальцева, одного из трех действующих лиц этой странной и запутанной «золотой эпопеи», возникло из следующих событий. Дела Товарищества за последнее время страшно расстроились, пошатнулись. Целый ряд неудачных операций, застой в делах в корне подорвали благополучное финансовое процветание Товарищества. Для того чтобы спасти готовое рухнуть многомиллионное предприятие, требовались радикальные, экстренные меры. Такой спасительной мерой должны были явиться, разумеется, деньги. В крупном и немедленном займе денег, необходимых для Товарищества, был единственный якорь спасения для господина Мальцева и его присных[17]17
  Приспешники, единомышленники.


[Закрыть], ибо без этого займа все многочисленные заводы неминуемо должны были взлететь на воздух, как лопаются чересчур раздутые мыльные пузыри.

Мальцев обратился к министру финансов с ходатайством о выдаче ему ссуды в размере 2,5 миллиона рублей из средств Государственного казначейства. Мальцев почему-то твердо верил, что не встретит отказа в своей просьбе. Но, увы! – его розовым мечтаниям не дано было осуществиться: министерство финансов не нашло возможным удовлетворить ходатайство Мальцева.

Этот отказ поверг Мальцева и его присных в уныние, граничащее с холодным отчаянием. Положение было буквально безвыходное, участь всего их Товарищества была поставлена на карту. В это критическое время некоторые знакомые Мальцева посоветовали ему обратиться к известному «дельцу», дворянину Галумову, которого он, однако, не знал. Ему говорили, что это чрезвычайно ловкий, оборотистый человек, ворочающий большими комиссионерными делами, с большим кругом знакомых капиталистов, пользующийся весом, влиянием. Утопающий хватается за соломинку. Ухватился за Галумова и Мальцев.

Приятель Мальцева и товарищ по полку капитан Евреинов, знающий Галумова, вызвался «свести» Мальцева с делецким магом и волшебником. Во время делового свидания Мальцев откровенно поведал дельцу о критическом положении дел Товарищества и умолял его устроить заем. Галумов весьма тонко дал понять Мальцеву, что найти средства для поддержания его дел он может, но за эту «дружескую» услугу, без которой Мальцеву предстоит мат, он желает получить и соответствующее вознаграждение. Ведь ему предстоит много хлопот… Надо, наконец, «подмазать» кое-кого из «нужных человечков»… Словом, менее 10 процентов от той ссуды, которую он устроит для Мальцева, он взять не может. Мальцев ужаснулся огромному размеру комиссионных, но, не видя другого выхода из своего тяжелого положения, вынужден был согласиться на эти «божеские» условия.

Галумов, этот «дворянин»-делец, начал действовать. Через несколько дней он сообщил Мальцеву, что ссуду ему соглашается выдать С.-Петербургско-Тульский поземельный банк при участии Учетно-Ссудного банка, но с тем, чтобы им, этим банкам, было предоставлено преимущество перед долгами Товарищества казне, и что выданные из Тульского Банка закладные листы будут постепенно реализуемы Учетно-Ссудным банком. При этом благородный комиссионер, спаситель Мальцева, выяснил и свои условия, которые, наверно, привели бы в восторг шекспировского Шейлока. Условия таковы: Мальцеву будет выдано из Тульского банка 2,8 миллиона рублей закладными листами, которые по реализации их в Учетно-Ссудном банке составят 2,5 миллиона рублей, считая 10 процентов с этой суммы. Вознаграждение ему, Галумову, должно бы определиться в 250 тысяч рублей, но так как министерство финансов не удержит из означенной ссуды следуемых ему 1,2 миллиона рублей, то их, стало быть, надо считать как бы прибавкой к самой ссуде, поэтому и с этих 1,2 миллиона рублей ему тоже следует получить 10 процентов, так что в общем его вознаграждение выразится в размере 370 тысяч рублей. Волей-неволей Мальцев вынужден был согласиться и на подобные, чисто уж ростовщические, предложения. В таком смысле было составлено условие, которое Мальцев и подписал.

После этого наступила очередь хлопот в министерстве финансов о предоставлении частным банкам того преимущества, под условием которого они только и соглашались выдать Мальцеву ссуду. Кто и какими путями предпринял это ходатайство, расследование не обнаружило с достаточной ясностью и полностью. По собранным мною сведениям можно, однако, заключить, что председатель департамента экономии Государственного Совета высказал министру финансов, что Мальцеву могла бы быть оказана помощь посредством уступки частным банкам, если они выдадут Мальцеву ссуду, права преимущественного взыскания перед долгами казне. На это, как известно, согласился в свою очередь и министр финансов.

После официального разрешения на предоставление частным банкам означенного преимущества начала приводиться в исполнение сложная операция выдачи ссуды путем постепенного перевода закладных листов из Тульского банка в Учетный и наличных денег из последнего в банк Государственный. Мальцев, по его словам, плохо понимал, как и когда окончится эта операция. Получив уже из Учетного банка чековую книжку на часть переведенных в Государственный банк сумм, он уехал в Царское Село и там стал ожидать уведомлений. Скоро действительно явилось уведомление, с которого, собственно говоря, и начинается темная история о 370 тысячах рублей.

20 марта Мальцев получил от капитана Евреинова телеграмму, которой он вызывался на другой день в Петербург. В телеграмме Евреинов напоминал, чтобы Мальцев не забыл чековую книжку.

На другой день, т. е. 21-го, ровно в 9. 45 Мальцев из Царского Села приехал в Петербург и прямо с вокзала отправился к Евреинову. Тот заявил Мальцеву, что Галумов желает немедленно получить эти 370 тысячи рублей, составлявшие его «божеское» вознаграждение. Мальцев ничего не имел против этого, и они вдвоем с Евреиновым поехали к Галумову. Там в квартире Галумова Мальцев написал чек на 370 тысяч рублей, и так как, по его словам, Галумов выразил желание получить не чеком, а наличными, то он вручил означенный чек Евреинову, прося его получить эти деньги из Государственного банка и передать их Галумову. После этого немедленно отправился на вокзал и с поездом 11 часов утра отправился обратно в Царское Село.

Прошло некоторое время. Предвидя ревизию книг и счетов своего завода правительственным ревизором, Мальцев обратился к своему «бескорыстному» другу Евреинову с просьбой истребовать от Галумова расписку о полученных им за комиссию деньгах для представления ее в качестве оправдательного документа в израсходовании 370 тысяч рублей.

Галумов выдать расписку отказался. Тогда-то и началось это темное дело. Галумов стал отрицать получение 370 тысяч рублей, Евреинов тоже начал всячески путать, хитрить, давать разноречивые показания, Галумов стал сваливать все на Евреинова, Евреинов – на Галумова, и кончилось это тем, что они оба из обвиняемых, так сказать, обратились в обвинителей, утверждая, что Мальцев 370 тысяч рублей не давал, что Галумов получил значительно меньше и что Мальцев большую часть из этих таинственных денег попросту присвоил себе. Получился поистине какой-то заколдованный круг.

Я энергично, ввиду важности дела, приступил к расследованию.

Капитан Евреинов на первом допросе заявил, что, получив от Мальцева чек на 370 тысяч рублей, он из квартиры Галумова предварительно заехал к себе домой, чтобы захватить брата и вместе с ним отправиться в банк, так как он считал, что удобнее не одному получать столь большую сумму денег. Получив деньги, он полностью все 370 тысяч рублей передал Галумову.

– Почему же вы не сочли нужным потребовать от Галумова расписки? – спросили Евреинова.

– Это дело касалось не меня, а Мальцева, он и должен был требовать расписку. Кроме того, я не имею оснований не доверять честности и порядочности Галумова.

– Ростовщические проценты должны быть тоже отнесены к «честности» и «порядочности» сего дельца– комиссионера?

Евреинов промолчал. Его показание, казалось, распутывало это дело. Что больше еще расследовать, когда все ясно как день? Деньги Мальцевым, стало быть, действительно выданы, а не растрачены им, и деньги эти получил не кто иной, как великодушный дворянин маклер Галумов.

Это свое объяснение капитан Евреинов подтвердил и на втором допросе, произведенном вместо очной ставки его с Галумовым, от которой он сначала отказался. Когда же тем не менее по моему настоянию эта очная ставка состоялась, то Евреинов на ней не пожелал объяснять буквально ничего. Прошел день. Вдруг Евреинов делает совершенно новое заявление, в котором показывает, что 370 тысяч рублей он передал уже не Галумову, а Мальцеву, и именно в тот же день 21 марта в 12 часов дня, когда Мальцев вторично заехал к нему на квартиру.

– Позвольте, – спросил я Евреинова, – как же это: то вы говорите, что передали деньги Галумову, то Мальцеву?

– Я… я мог забыть, – ответил Евреинов.

– Странная забывчивость в столь важном деле… Скажите, присутствовал ли при передаче вами денег Мальцеву ваш брат, с которым вы, как объясняете, вместе ездили в банк?

Увы, и на этот вопрос Евреинов предпочел не давать прямого ответа.

Теперь для меня стало очевидным, что блестящий капитан, «аристократ», друг флигель-адъютанта Мальцева играет в этой темной трагикомедии весьма неприглядную роль. Для меня не оставалось сомнений, что Мальцев стал жертвой мошеннической проделки двух джентльменов, из которых один – плут по профессии, а другой – плут по призванию. В своих последующих показаниях Евреинов старался еще больше запутать это темное дело. Так, он вдруг высказал уверенность в том, что Мальцев израсходовал инкриминируемые 370 тысяч рублей отчасти на уплату 60-тысячного долга своей матери, отчасти на другие личные потребности. Через день – новая версия: Мальцев сам передал деньги Галумову.

Пришлось устроить очную ставку Евреинова с Мальцевым.

– Вы говорите, – обратился Мальцев к своему вероломному другу, – что передали мне деньги в двенадцать часов дня. Как же это могло быть, если я тотчас после написания чека уехал с одиннадцатичасовым поездом в Царское Село?

Евреинов смутился ненадолго.

– Pardon, я ошибся… Я передал вам деньги не в двенадцать часов дня, а между часом и двумя часами дня. Я забыл.

Чтобы окончательно уличить Евреинова во лживости его показаний, я получил от Управления Царскосельской железной дороги справку. Управление, справившись по своим поездным ведомостям, дало официальное удостоверение, что Мальцев действительно 21 марта уехал из Петербурга в Царское Село с 11-часовым поездом, как это неоспоримо доказывается отметкой его билета в означенных ведомостях. Чтобы быть вполне уверенным в справедливости удостоверения Царскосельской железной дороги, я лично весьма тщательно осмотрел поездные ведомости, в них никаких подчисток или поправок не оказалось. Таким образом, сомневаться в истине этого удостоверения, воочию изобличающего лживость показаний Евреинова, не было ни малейшего основания. Когда я предоставил Евреинову эту документальную справку о часе отъезда из Петербурга Мальцева, он заметно смутился. Блестящий капитан, кажется, понял, что он попал в сети, из которых ему не так-то легко будет выпутаться.

Лично я нисколько теперь не сомневался в том, что единственно верным показанием Евреинова было его первое, в котором он сообщил, что 370 тысяч рублей были им переданы Галумову. Но почему же Евреинов вдруг поспешил отказаться от этого справедливого показания? Какие дела, какие тайные побуждения стали им руководить?

Тут было возможно лишь одно логическое объяснение: влияние Галумова на Евреинова. Галумов, задавшись сам упорным молчанием, связанным с запутыванием всех наиболее важных обстоятельств дела, советовал, вероятно, и Евреинову, своему доблестному сообщнику, путать по возможности истинные факты с вымыслом, чтобы скрыть следы исчезновения 370 тысяч рублей и сбить следствие с истинного пути.

Было ясно для меня и желание сих господ замести следы исчезновения 370 тысяч рублей, которыми они, очевидно, поделились. Как-никак, а Галумову не совсем удобно было официально признаться, что он «за комиссию» содрал с бедняги Мальцева такую громадную сумму. Неловко, конечно, было и Евреинову, блестящему офицеру, содравшему тоже мзду за «дружеское» сведение приятеля с лощеным ростовщиком.

Сбить на допросах Галумова было куда труднее, чем Евреинова. Передо мной стоял блестящий тип дельца новейшей формации, ловкий, хитрый… Все его показания были крайне сдержанны, неопределенны. Когда же я, что называется, собирался «припереть» его к стене, он хладнокровно заявлял, что это – забыл, то – не помнит.

– Удивительная вещь, – обратился я к нему. Вы – человек коммерческих дел и всевозможных финансовых операций, делец, и вдруг страдаете такой болезненной забывчивостью… Насколько мне известно, у людей вашей профессии обыкновенно бывает особенно острая память.

– Нет правил без исключений, – с саркастической улыбкой ответил он. – К тому же у меня слишком много дел…

– И все таких же прибыльных? Таких «комиссий», за которые вы получаете чуть не по четыреста тысяч? – быстро спросил я, надеясь захватить его врасплох.

– Я не получал от Мальцева таких денег, – отпарировал он мой выпад.

Далее он рассказал, что Мальцев с Евреиновым действительно приезжали к нему 21 марта на квартиру, что они сидели вдвоем в одном из его кабинетов, но писал ли там Мальцев чек или нет, он не знает. Относительно своего вознаграждения он показал, что получил по этому делу всего 40 тысяч, но от кого именно – от Мальцева или от Евреинова – не помнит.

– Опять не помните! Неужели для вас, господин Галумов, сорок тысяч – такие гроши, что вы не помните даже, кто вам их вручил?

– Я вообще считаю себя неудовлетворенным по этой операции, – продолжал ловкий делец, увиливая от ответа на мой вопрос. – Сначала я предполагал устроить Мальцеву под залог его заводов заем из частных банков до семи миллионов рублей и получить десять процентов с этой суммы, тоесть семьсот тысяч рублей. Настоящий заем в Тульском банке я считаю обстоятельством побочным, эти сорок тысяч меня мало интересовали.

– Куда же, по вашему, могли деться эти таинственные?

– Право, не знаю. Очень может быть, что все триста семьдесят тысяч рублей, за исключением полученных мною сорока тысяч, остались у Евреинова. Впрочем, имейте в виду, что я этого не утверждаю, а только высказываю предположение, ибо у меня нет на это неоспоримых фактов, данных.

Этот ловкий маневр входил, конечно, в общий план, выработанный сообща двумя героями этой эпической драмы. Прямо они не обвиняли друг друга, а только весьма мудро и хитро высказывали порознь подозрения друг на друга и даже, как уже известно, на Мальцева – жертву их мошеннического финансового гения.

– Скажите, – обратился я к Галумову, – на каком же основании Мальцев обратился к вам через Евреинова с просьбой дать ему расписку в получении вами трехсот семидесяти тысяч? Ведь если бы Мальцев этих денег не уплачивал, он не мог бы требовать и расписки.

– Опять-таки на это может ответить Евреинов. Я вам говорил, что эти деньги могли остаться у него…

– Вы лжете! – вырвалось у меня, разозленного наглой, нахальной ложью плута-дельца. – Вы сами на первом допросе не отрицали того, что когда Евреинов потребовал от имени Мальцева у вас расписку, вы отказались выдать ее только на том основании, что, дескать, удобнее было бы предъявить расписку, составленную в третьем лице. Так какую же расписку «в третьем лице» вы согласны были выдать, если вы не получили в действительности этих трехсот семидесяти тысяч рублей?

– Право, не помню… Может быть, шла речь о расписке в получении мною сорока тысяч.

Что Евреинов «урвал» от этой суммы известный клочок, было очевидно. Я немедленно распорядился о наведении справок по всем банкам, банковским конторам и иным кредитным учреждениям, не были ли внесены Евреиновым какие-либо суммы 21 или 22 марта на хранение. Эта мера привела к блестящему результату. Из Волжско-Камского банка я получил уведомление, что, действительно, 21 марта на текущий счет Евреинова было внесено 50 тысяч рублей.

Теперь дело становилось совершенно ясным. Получив по чеку Мальцева из Государственного банка 370 тысяч рублей, Евреинов вручил эти деньги Галумову, а тот, в свою очередь, в знак благодарности преподнес доблестному капитану 50 тысяч, которые тот и поспешил положить в Волжско-Камский банк.

Следствие по этому делу подходило к концу. Теперь я решил заняться восстановлением полнейшего алиби Мальцева, явившегося жертвой петербургских дельцов.

Мне нужно было вытащить доброе и честное имя его из той грязи, куда Галумов с Евреиновым упорно желали его втоптать. На нем ведь тяготело позорное подозрение, что он принимает участие в самом дележе комиссионных денег, что он присвоил себе комиссионные по той ссуде, которую исхлопотал для Товарищества.

Это не составляло особого труда. Показания Евреинова о том, что Мальцев из этих 370 тысяч рублей уплатил долг своей матери в 60 тысяч рублей оказалось вздорной, лживой басней. Во-первых, даже сама цифра этого долга была искажена. Кредитор госпожи Мальцевой, жены генерал-майора, действительный статский советник Губонин заявил, что она должна была ему всего 9 тысяч 800 рублей. Этот долг был ему уплачен не Мальцевым, а Товариществом, и эта сумма оказалась записанной в отчете Товарищества, так что источник ее позаимствования был вполне безупречен и не мог, следовательно, заключаться в деньгах, тайно полученных будто бы самим Мальцевым.

Во-вторых, так как Мальцев является главным пайщиком дела, наиболее близко заинтересованным лицом, то наивно даже предполагать, чтобы он пожелал тайно похищать суммы Товарищества. Ведь это равносильно тому, что он стал бы похищать свои собственные деньги.

Следствие было закончено. Если ему не удалось с достаточной полнотой осветить все малейшие подробности этого дела, то только потому, что Галумов и Евреинов не пожелали дать ни одного чистосердечного показания. Они дошли до такого нахальства, что подали прошение о направлении дела к судебному разбирательству.