Текст книги "100 великих архитекторов"

Автор книги: Дмитрий Самин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 56 страниц)

ЭЭРО СААРИНЕН
(1910—1961)

Ээро Сааринен – один из крупнейших архитекторов США послевоенного времени – родился 20 августа 1910 года в Киркконумми, в Финляндии. Его отцом был знаменитый финский архитектор Элиэл Сааринен. В 1923 году семья Сааринена переехала в Соединенные Штаты Америки, и фактически формирование творческой индивидуальности Ээро происходило в этой стране.

Уже с юных лет отец привлекал Ээро к проектированию. Его мать была скульптором, и в душе мальчика с детства шла борьба между влечениями к архитектуре и к скульптуре. Он решает стать скульптором и в 1929 году едет учиться в Париж. Через год Ээро меняет решение, возвращается в США и поступает на архитектурный факультет Йельского университета. Однако увлечение скульптурой оказало в дальнейшем значительное влияние на подход Сааринена к вопросам формообразования.

В 1934 году после окончания университета Сааринен на два года уезжает в Европу, где знакомится с новейшими архитектурными направлениями.

Воспитанный на эклектической архитектуре США, на фоне которой творческие принципы его отца казались вершиной новаторства, Сааринен открывает для себя в европейской архитектуре новые пути. В США он возвращается убежденным сторонником функционализма, который во второй половине 1930-х годов начинает постепенно все больше влиять на американскую архитектуру.

Однако, работая в мастерской отца, Ээро был вынужден учитывать общую творческую направленность выходящих из мастерской проектов. Все созданные им совместно с отцом произведения несут на себе отпечаток творческого кредо Сааринена-старшего. Очевидно, молодой архитектор сознательно подавлял свои симпатии к новейшей архитектуре, что было вызвано большим уважением к творческой последовательности Элиела Сааринена, который до последних лет своей жизни оставался верен традициям финской архитектуры начала XX века.

Работая в мастерской отца, Ээро успешно участвует в национальных и международных конкурсах. Его проект памятника Джефферсону в Сент-Луисе удостоился первой премии на конкурсе 1949 года. Монумент, осуществленный по этому проекту лишь в середине шестидесятых годов, представляет собой высокую параболическую арку из нержавеющей стали, стоящую среди зелени парка на берегу реки.

После смерти отца в 1950 году Сааринен резко меняет направленность работы архитектурной мастерской, не останавливаясь перед коренным изменением уже находившихся в стадии завершения проектов.

Первой крупной работой, принесшей Сааринену широкую известность, был ансамбль зданий технического центра фирмы «Дженерал моторс» в Уоррене, штат Мичиган (1951—1955). Этот комплекс был назван в архитектурной печати «промышленным Версалем».

Разработка проекта одного из технических центров крупнейшей монополистической компании «Дженерал моторс» была начата еще при жизни Сааринена-старшего. Ээро создает совершенно новый вариант проекта, разработка и осуществление которого заняли по времени почти половину его самостоятельной творческой деятельности.

Некоторые критики увидели в нем блестящее подражание Мису ван дер Роэ, другие находили значительно большее разнообразие композиционных приемов, в которых проявилась индивидуальность автора. И лишь немногие осознали значение новых идей, заложенных в архитектуре этого ансамбля. Хотя все здания центра прекрасно отвечают своему назначению, их архитектуру уже нельзя считать традиционно-функционалистической. Уже здесь для Сааринена выявление функции перестало быть конечной целью произведения архитектуры.

Затем Сааринен строит аудиторию Массачусетсского технологического института (1955), где оболочка в форме одной восьмой шара, опирающаяся на три точки, применена явно в формальных целях, так как внутри это сооружение не представляет собой единого пространства (как это можно предположить по его внешнему облику), а разделено на два этажа с несколькими помещениями.

Несмотря на признание его ранних работ, Ээро Сааринен во второй половине 1950-х годов резко изменяет направление своего творчества, стремясь к усилению пластической выразительности форм и утверждению собственно эстетических ценностей архитектуры.

В начале своей деятельности Сааринен находился под влиянием Миса ван дер Роэ. В его ранних работах можно увидеть оригинальное воплощение идей универсального пространства, призывов к анонимной архитектуре. Однако наиболее существенный вклад Сааринена в теорию архитектуры был связан с дальнейшей разработкой принципов «органичной архитектуры», последним крупным представителем которой был Ф.Л. Райт.

Сааринен исходил из идеи, что развитие архитектурной композиции можно уподобить развитию биологического организма на основе заложенного в нем генетического кода. Следуя этому принципу, Сааринен создает здания аэровокзала им. Дж. Кеннеди в Нью-Йорке (1956—1962), аэропорта им. Даллеса в Вашингтоне (1958—1962) и крытого хоккейного стадиона Йельского университета (1958). Своим пренебрежением к последовательности утверждения в каждой новой постройке собственной манеры Сааринен как бы демонстрирует широту стилистического диапазона сформулированного им принципа формообразования.

Ярко эти тенденции проявились в его проекте аэровокзала в Нью-Йорке, построенного уже после смерти автора. Здесь сложное сочетание сводов и пластические формы криволинейных железобетонных опор использованы для придания облику здания экспрессионистической выразительности, для создания образа «взлетающей птицы».

Во второй половине 1950-х годов Сааринен становится лидером нового направления американской архитектуры. Излагая свои теоретические позиции в многочисленных статьях и выступлениях, Сааринен привлекает широкий круг архитектурных проблем. Особое значение он придает эмоциональной и психологической функции архитектуры, а также возможностям использования традиционных форм – проблемам, недальновидно отвергнутым сторонниками ортодоксального функционализма.

Он отдал дань своеобразному «неоакадемизму» в зданиях американских посольств в Лондоне и Осло. Жилой комплекс Йельского университета (1962) – пример оригинального творческого прочтения готики.

В одном из своих последних проектов, также осуществленном уже после его смерти (1963), – аэровокзале в Вашингтоне – Сааринен более органично и оправданно применяет криволинейное покрытие. Основное прямоугольное в плане помещение аэропорта перекрыто здесь висячей конструкцией, концы тросов которой заделаны в две продольные балки, опирающиеся с каждой стороны на шестнадцать наклоненных в наружную сторону железобетонных пилонов. Получилась удивительно простая и выразительная композиция, зрительная легкость которой хорошо подчеркивается громоздкими формами наблюдательной вышки, композиции и силуэту которой намеренно придана приземистость и тяжеловесность, «ультрасовременность».

В 1960-е годы в архитектуре все более заметной становится тенденция при строительстве деловых зданий отказаться от легких стеклянных призм в духе «школы Миса» и перейти к более устойчивым по отношению к колебаниям моды формам. Сказывается здесь и стремление придать этим сооружениям более солидный облик, используя для этого испытанные вечные материалы.

Такие отдельные, еще только намечавшиеся на рубеже 1950-х и 1960-х годов новые черты архитектуры делового здания были в концентрированном виде и с большим художественным мастерством воплощены Саариненом в последнем проекте для компании «Колумбия бродкастинг» в Нью-Йорке. В поисках облика высотного делового здания это произведение Сааринена имеет, пожалуй, не меньшее значение, чем имел в свое время проект здания «Чикаго Трибюн» Гропиуса.

Административное здание радиотелевизионной компании «Колумбия бродкастинг», построенное в 1965 году, представляет собой почти квадратную в плане монументальную 38-этажную башню. Здесь Сааринен, по его словам, искал «форму, которая выражает творческий и динамический дух электронных средств связи». Он не ставит здание на открытые опоры и никак не подчеркивает цоколь, а, наоборот, заглубляет окружающую эспланаду: башня как бы вырастает из земли подобно монолитному кристаллу. Несущие железобетонные конструкции не только выявлены на фасадах, но их роль во внешнем облике сооружения нарочито акцентирована за счет увеличения размеров выходящих на фасад пятидесяти треугольных пилонов, в которых оставлены пустоты для размещения вертикальных технических коммуникаций. Наружные грани треугольных столбов облицованы черным полированным канадским гранитом, обработанным специальным лаком для придания ему блеска.

«С самого начала, – писал об этом сооружении Сааринен, – я представлял себе здание «темным», потому что оно казалось более спокойным, более преисполненным достоинства, более подходящим к окружению и «вне времени». Я его видел массивным из бетона, облицованного гранитом, я его хотел создать вросшим в землю и вертикальным».

С этим произведением Сааринена повторилась история, характерная и для многих других его работ. Проект был весьма прохладно встречен критикой, а Сибил Моголь-Надь считала даже, что никакие достоинства проекта «не помешают зданию остаться не чем иным, как дымовой трубой, вырисовывающейся на фоне задымленного неба самого большого города Америки». Однако после завершения строительства этот гранитный исполин получил большой приз Американского архитектурного института в 1966 году, как «здание, отличающееся чистотой форм, простотой и строгостью», в облике которого «сочетается сила с элегантностью».

Простота внешней формы этого произведения свидетельствует о разнообразии творческих поисков Сааринена. И все же, оценивая его последние работы, необходимо выделить стремление архитектора не к геометрической простоте формы, а к ее пластичности, скульптурности. Сааринен как бы лепит форму, создавая сложные объемы и пространства. Это были осознанные поиски новых путей развития архитектуры.

Мишель Рагон в статье «Куда идет американская архитектура» так оценивал эти поиски: «Пуризм Миса ван дер Роэ, функционализм Гропиуса вызвали реакцию, это особенно ярко проявилось у Сааринена, который перерезал пуповину, соединяющую его с Мисом ван дер Роэ, и создал удивительнейшие архитектурные скульптуры, такие как стадион для хоккея в Йельском университете или здание аэровокзала в Нью-Йорке». И далее, назвав Сааринена «последним Великим» американской архитектуры, Рагон уточняет, что, по его мнению, Сааринен «следующая величина после Гропиуса и Миса ван дер Роэ».

Сааринен умер 1 июля 1961 года в расцвете творческих сил. Большинство созданных им в последнее десятилетие произведений обошло мировую печать и получило признание архитектурной общественности. Подводя итоги столетнего развития архитектуры, французский журнал так определил место Сааринена в мировой и американской архитектуре: «Современная архитектура потеряла в нем не только выдающегося мастера, но и человека, влияние и притягательная сила которого способны были привлечь к нему большую группу молодых американских архитекторов, стоящих сейчас на распутье перед выбором творческого направления».

КЕНДЗО ТАНГЕ
(1913—2005)

Кендзо Танге – бесспорно, крупнейший японский архитектор 20-го столетия. Его творчество по своему характеру глубоко национально, однако вместе с тем Танге принадлежит к числу зодчих, чье значение не ограничено рамками национальной культуры. Его произведения дерзки и необычны, их новизна объясняется бескомпромиссным поиском правдивого отражения действительности.

Кендзо Танге родился 4 сентября 1913 года в городе Сакаи (префектура Осака). Школьные годы его прошли в Имабари (префектура Эхимэ на острове Сикоку) и Хиросиме. Все эти города лежат на берегах Сэто Найкай, японского Внутреннего моря, в чем некоторые критики усматривают причину тяготения Танге к творчеству Ле Корбюзье, представителя средиземноморской традиции в «новой архитектуре» Запада.

На архитектурный факультет Токийского университета Танге поступил в 1935 году, а в 1938 году, по его окончании, стал работать в ателье архитектора Кунио Маэкава.

Маэкава, под руководством которого Танге начинал свою деятельность, передал ему свое увлечение идеями учителя и достаточно серьезное представление о его творческом методе.

В период работы у Маэкавы Танге написал свой первый литературный труд – эссе о Микеланджело (1939). Тема была неожиданной для ученика и помощника рассудочного мастера. Сам выбор ее свидетельствовал о сомнении в непреложности догм ортодоксального функционализма, безоговорочно отвергавшего значение искусства ренессанса, и о поиске – пока интуитивном – своего направления. В этом эссе Танге впервые касается идей, которые многое определили в его творческой биографии его интересует сочетание рационально-эстетического и стихийно-чувственного, «аполлонического» и «дионисийского» начал в едином потоке творчества. Танге проводит казавшуюся в то время неожиданной параллель между Микеланджело и Ле Корбюзье, как открывателями нового, достигающими зрелых результатов на новых, открытых ими путях. Время подтвердило меткость этого сравнения, а вместе с тем и чуткость Танге к тенденциям, обладающим перспективой развития.

Деятельность Танге начиналась в тяжелый для японского народа период. Во второй половине 1930-х годов в правящих кругах Японии взяли верх наиболее агрессивные политики. Свертывание мирного строительства сказалось, прежде всего, на сторонниках «новой архитектуры», стремившихся сохранить верность ее принципам. Испытывало трудности и ателье Маэкавы. Из-за отсутствия работы Танге был вынужден в 1941 году перейти в аспирантуру Токийского университета.

Во время Второй мировой войны «бумажное проектирование» стало единственной формой деятельности для архитекторов, еще не попавших под «тотальные мобилизации». Танге в 1942—1943 годах выполнил несколько конкурсных проектов. Они имели успех и, казалось, не противоречили официальным лозунгам «японского духа»: их прототипами послужили святилище в Исе и комплекс императорского дворца в Киото. Но отнюдь не шовинистические устремления руководили творчеством архитектора. Отталкиваясь от классических образцов, Танге стремился проникнуть в искусство организации архитектурного пространства, среды, окружающей человека. Замкнутую форму недоступного для непосвященных ансамбля в Исе он переосмысляет, совершенно неожиданно сочетая ее элементы с интерпретацией древнегреческой агоры. Агора, место общения людей, становится его мечтой: японские города не имеют общественных площадей, феодальная диктатура не допускала развития социальных функций, которым площадь служила в европейских городах.

В первые послевоенные годы Танге создал несколько градостроительных проектов, самым крупным среди которых был генплан Хиросимы, разработанный вместе с Асадой, Отани и Исикавой в 1947 году. Он следовал принципам функционализма, но стремился воплотить и мысли, выходящие за его пределы. Столкновение с действительностью быстро развеяло иллюзии. Танге понял, что города преобразуются не одной лишь силой замысла, но складываются в сложном взаимодействии социальных, экономических и политических реальностей.

Работа над генеральным планом Хиросимы стала для Танге как бы подготовительным этапом к проектированию мемориального комплекса мира в этом городе (1949—1956).

Этот ансамбль – суровое напоминание об уязвимости человеческих ценностей и об их мужественном утверждении. В основе композиции – сугубо национальное по духу представление о пространстве-символе. Пустота площади, первого звена системы, кажется зловеще громадной среди пестрой и суетливой тесноты современной Хиросимы. Производимый ею эффект особенно впечатляющ для японцев, которым вообще непривычно открытое пространство, нарушающее непрерывность «городской ткани», плотной в городах Японии, как нигде в мире.

Мемориал в Хиросиме был первым произведением японского архитектора, вносившим нечто существенно новое в развитие современной архитектуры. Танге стал одним из наиболее известных и влиятельных архитекторов современности. Он превратился и в единственного властителя дум архитектурной молодежи Японии, отодвинув на задний план старых лидеров – Маэкаву, Сакакуру, Раймонда.

В 1953 году было завершено строительство спроектированной Танге детской библиотеки в Хиросиме. Композиция этого изящного сооружения связала чуждую японской традиции конструкцию с традиционной зрительной раскрытостью вовне и со столь же традиционной легкостью постройки.

В 1951—1953 годах Танге строит собственный дом в пригороде Токио. Здесь он использует – едва ли не единственный раз – традиционные материалы: дерево, черепицу, перегородки, затянутые рисовой бумагой.

За этим единственным исключением, деятельность Танге в 1950-е годы была связана со строительством крупных общественных зданий, типы которых были новыми для Японии. Большую часть заказов его мастерской составляли здания для выборных органов местной администрации.

В 1952—1957 годах Танге работал над комплексом муниципалитета в Токио. Он стремился создать нечто отвечающее типу ратуши, сложившемуся в Западной Европе в конце средневековья, – здание как средоточие общественной жизни города, «имеющее отношение к каждому из его жителей». Создавая в 1955—1957 годах ратушу в Кураёси и мемориальный зал Суми в Итиномия, Танге использует для бетонных конструкций тектонические закономерности традиционной стоечно-балочной системы.

В преувеличенности масс Танге искал сближения с не отмеченной официальными историками линией японского искусства – простонародной, крестьянской, с грубоватыми постройками деревень. Самое известное среди традиционалистских произведений Танге – здание офисов и конференц-зала совета префектуры Кагава в ее центре – тихом городке Такамацу на острове Сикоку (1955—1958).

Важным этапом в развитии пластического языка архитектуры Танге было создание зала собраний в городе Сидзуока (1956—1957), используемого теперь как крытый стадион. Быть может, в ходе этой работы Танге почувствовал в полной мере силу выразительности крупной формы. Во всяком случае, в последующих постройках основной объем являет единую целостность и уже не растворяется в нагромождении утрированных деталей.

Подобные черты отличают здание центра искусств Согэцу в Токио (1956—1958). Танге удается сохранить ощущение целостности главного объема, к которой он теперь стремится, даже в административном корпусе рекламного агентства «Дэнцу» в Осаке, «японском Милане» (1957—1960). Используя глухие плоскости там, где на фасад выходят не нуждающиеся в естественном свете радио – и телестудии, вводя глубокие лоджии на флангах, организуя солнцезащиту, Танге достигает богатой ритмической системы, далекой от механистических схем стандартных конторских зданий Токио и Осаки.

Здание ратуши в Курасики (1958—1960), которое кажется мощным монолитом, высящимся среди пыльной площади уютного старинного городка, стало завершающим аккордом творчества Танге в 1950-е годы. Контрастно введенное в сложившуюся среду, оно закрепило роль центра за историческим ядром города, который на рубеже 1960-х годов был втянут в активное промышленное развитие. Этот сознательный жест, предопределивший судьбу старых кварталов, – свидетельство убежденности Танге в том, что необходимы кардинальные преобразования.

Тема традиций и их роли для творчества современного художника в 1950-е годы преобладает в литературных работах Танге. Большим эссе в книге «Кацура. Традиции и творчество в японской архитектуре» (1960) он как бы подводит итог своим размышлениям о двойственности японской традиции, стремится предметно показать борьбу в ней двух культур – простонародной и аристократической. К подобному типу эссе относится и книга о святилище в Исе, опубликованная двумя годами позже.

К концу 1950-х годов разнообразных построек, спроектированных Танге, было уже довольно много. Все они, однако, за исключением мемориала в Хиросиме, потонули в хаотической городской среде. Их полноценному использованию и восприятию препятствовали и неупорядоченность непосредственного окружения, и случайность их места в системе города.

На международной конференции по дизайну в Токио (1960) Танге декларирует как главную задачу творческого созидания «наведение мостов» через углубляющуюся пропасть между человеком и техникой. При его сочувственной поддержке на конференции выступила группа молодых японских архитекторов, возглавлявшаяся Киенори Кикутаке, Кисе Курокавой и критиком Нобуру Кавадзоэ. Эта группа выступает против завершенности архитектурной формы и попыток связать ее с человеческим масштабом. Ее члены применяют к структуре города понятие «метаболизма» – циклической последовательности стадий развития, в которой они видят отражение динамики человеческого общества.

Под впечатлением идей этой талантливой и агрессивной молодежи Танге создает утопический проект «Токио-1960». Для него эта работа была этапной – от функционалистического творческого метода, пусть усовершенствованного, совершался переход к структурному методу, основанному на логике системы коммуникаций, физических и визуальных. Материальные структуры в проекте Токио рассматриваются как символические, они образуют систему, открытую для дальнейшего развития и изменений.

Танге исходит из того, что дальнейшее разрастание гигантского города, население которого превысило десять миллионов и увеличивается на триста тысяч человек в год, неизбежно. Он ищет систему, при которой «сверхгород» сохранил бы жизнеспособность. Проблема для него целиком сосредоточивается в организации систем коммуникаций. Само движение выступает как символ города-гиганта, его специфической жизни.

Рассматривать архитектурные проблемы любого масштаба через призму градостроительного мышления стало определяющим принципом Танге в 1960-е годы. В 1961 году он возглавил группу «URTEK», которая стремилась соединить воедино архитектуру с теорией градостроительства на основе идей, сформулированных в плане «Токио-1960». Группа, включавшая людей разных профессий – архитекторов, социологов, технологов, инженеров-конструкторов, – участвовала во многих крупных работах ателье Танге и занималась исследованием проблемы реконструкции городов. Широта замыслов, однако, неизменно сталкивалась с хаосом частного землевладения и стихией капиталистической экономики. Идеи оставались неосуществленными или осуществлялись фрагментарно.

Вершиной творческой карьеры Танге стал комплекс спортивных сооружений «Йойоги», построенный к Олимпийским играм 1964 года, проходившим в Токио. Два могучих объема как бы вырастают здесь из земной поверхности. Они связаны динамикой криволинейных форм и соединены между собой – и физически и зрительно – низким прямоугольным подиумом. Извне объемы кажутся сгустками материи, вовлеченной в движение гигантского вихря. Внутри объемов открываются огромные пространства, сформированные конструкцией из напряженных стальных тросов.

Больший объем заключает в себе плавательный бассейн, меньший – универсальный спортивный зал. Громадные внутренние пространства не только физически объединяют участников и зрителей спортивных состязаний – напряженная динамика их формы рождает своеобразное «чувство локтя». Как главное в функции сооружений архитектор избрал общую идею Олимпийских игр – сближение людей на основе благородного, «рыцарственного» соперничества. Эта идея стала основой символического образа.

Сила выразительности спортивного комплекса «Йойоги» увлекает. Однако внимательный анализ позволяет обнаружить неразделимую связь пластичности, почти скульптурной, со строгой логикой построения пространства, функцией и конструкцией. Сложнейшие формы кровель обеспечивают не только эффективное использование материала, но и условия кондиционирования воздуха и акустики залов. Чувство и разум, художественная интуиция и точный инженерный расчет соединились. Такой результат был достигнут, в большой мере, благодаря гармоническому сотрудничеству между Танге и инженером-конструктором Есикацу Цубои.

Олимпийские сооружения сложились во фрагмент городского ландшафта нового типа, нетрадиционного для Японии. Расположенные на участке близ крупных транспортных артерий Токио, они образовали заметную веху среди угнетающего хаоса японской столицы, своего рода заповедный участок архитектурной гармонии.

Почти в одно время с комплексом «Йойоги» Танге работал над крытым стадионом префектуры Кагава в Такамацу (1962—1964). И здесь стремление создать крупную символическую форму, рационально организованную «функциональную» скульптуру было положено в основу работы над композицией.

В 1963—1964 годах по проекту Танге, разработанному также с участием Цубои, был построен собор Св. Марии в Токио. Архитектурная форма собора не связана какими-либо ассоциациями с национальной традицией. Однако сам характер образного мышления Танге определил ее специфику, свидетельствующую о принадлежности здания японской культуре.

Первая половина 1960-х годов – самый плодотворный период для Танге. Постройкой, завершившей этот период, стало здание центра коммуникаций префектуры Яманаси в Кофу (1962—1967). Здесь в пределах одного здания Танге стремился осуществить идеи плана «Токио-1960». В сооружении как бы заложен «генетический код» развития городского организма нового типа. Вместе с тем оно было реализацией идеи многофункционального использования зданий и городских структур, заявленной в «Манифесте» японских метаболистов, сочетая в единой структуре элементы постоянные, устойчивые и гибкие, меняющиеся, допускающие различное использование. Традиционным представлениям о завершенной гармоничной композиции полемически противопоставлена система, открытая для дальнейшего развития, незаконченность которой получила символическое значение. Для Танге это был жест солидарности с группой метаболистов, о присоединении к которой он заявил в 1964 году.

Своеобразная выразительность здания неотделима от его символической незавершенности. Не все пространства между ядрами обслуживания заполнены и использованы – пустоты Танге оправдывает как резерв для расширения и роста. Однако если этот рост будет осуществляться, пустоты постепенно заполнятся и острая формальная выразительность композиции исчезнет. Фиктивность открытой системы, которая заявлена символически, но может быть осуществлена лишь ценой уничтожения символа, определяет внутреннюю противоречивость композиции.

Здание в Кофу находится где-то около нижнего предела абсолютной величины, позволяющей, по мнению Танге, воплотить принципы его урбанистической теории. Однако оно еще достаточно велико и достаточно сложно для того, чтобы создать образ городского организма, растущего по «генетической программе» метаболистов. Но в 1966—1967 годах, когда экономическая конъюнктура изменилась к худшему и новый заказчик, – газетная и радиовещательная компания «Сидзуока» – выдвинул жесткие ограничения программы, Танге вновь обращается к той же архитектурной теме. Форма здания строится на обнаженных контрастах, на режущих глаз диссонансах. Это уже символ не города будущего, а современной Японии. Образ здания воплощает призыв изменить условия, которыми сковано развитие жизни.

Впервые Танге удается связать свои идеи с реальными задачами реконструкции и развития города при проектировании центра югославского города Скопье, разрушенного землетрясением 1963 года. На проект центра под эгидой ООН в 1964 году был проведен международный конкурс, первую премию присудили Танге и его бригаде.

Главной идеей проекта было внести четкую структуру в пространство центра, организуя стройную систему транспортных коммуникаций и создавая крупные символические формы, облегчающие людям восприятие города как целого. Символы, по мысли Танге, должны выражать характер использования городских пространств таким образом, чтобы побуждать горожан к участию в общественной жизни.

В работе над проектом Всемирной выставки «ЭКСПО-70» в Осаке Танге, столкнувшись с особенно сложными формами коллективного труда, сумел, однако, тактично и мудро провести глубоко личную идею, определившую общий характер комплекса, не ущемляя проявления индивидуальности других архитекторов. Танге принадлежит идея разветвленной системы обслуживания, обеспечивающей не только физическую связность огромной коллекции павильонов, но и вносящей гармонию и порядок.

Всемирная выставка с ее грандиозными потоками людей казалась Танге испытательным полигоном для новых градостроительных идей. Он осуществил здесь идею непрерывности городских структур, заявленную еще в проекте «Токио-1960», и старался исследовать возможности структурной организации обширного пространства. Инфраструктуры ЭКСПО проектировались им с расчетом, что после завершения временных функций выставки они станут основой для развития нового города-спутника Осаки. Однако и эта мечта, выросшая на рациональной основе, оказалась иллюзией. Когда погасли выставочные огни, территория была практически заброшена.

Одновременно с работами для выставки Танге руководил целой серией архитектурно-градостроительных проектов, выполнявшихся группой «URTEK» и его мастерской в Токийском университете Среди них – генеральный план спортивного парка Флашинг-Мидоус в Нью-Йорке (1967), генеральные планы центра Киото (1967—1968), города Мориока (1970—1971), спортивный центр и аэропорт в Кувейте (1969), вокзал в Скопье (1970) и др.

Эта серия проектов-исследований послужила фундаментом для глубоко продуманного плана развития Болоньи – одного из древних очагов культуры Италии (1969—1970). Танге был приглашен возглавить эту работу муниципалитетом, левое большинство которого было озабочено судьбой культурных ценностей города, подвергающихся медленной эрозии под непрерывным давлением «деловой жизни», захлестнувшей исторический центр.

Основной смысл его предложения – защитить историческую часть города, освободив ее от избыточного давления функций. Для этого Танге проектирует вне старого центра, но в органической связи с ним новое «сити» – крупную зону деловых, торговых и учебных учреждений, оставляя за исторически сложившимся районом роль центра культурной и общественной жизни.

Мысли Танге все больше занимает исследование вопросов расселения на всей территории Японского архипелага, ставших в сознании мыслящих японцев проблемами выживания или гибельного упадка нации. В 1967 году он опубликовал исследование «Образ Японского архипелага в будущем», где доказывает спасительность перехода от развития хаотических агломераций вокруг «сверхгородов» к линейной системе, основанной на мощном коммуникационном стволе, который связал бы в органическое целое все центры страны. Свобода пространственных передвижений, облегчающая социальные контакты, приводит Танге к размышлениям о переходе к «открытому обществу» и его благотворных последствиях.