Текст книги "Степные рыцари"

Автор книги: Дмитрий Петров-Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

ВЫЛАЗКА

В октябре из Москвы в Азов вернулась легкая станица во главе с атаманом Потапом Петровым. Она привезла Войску Донскому царскую грамоту и жалованье.

– Ну, как царь, Потап? – упавшим голосом спросил атаман у Петрова. – Гневен, а?

– Ой и гневен же! – сокрушенно помотал широкой, как помело, сивой бородой Петров. – Дюже гневен. Да вот сам почитай его грамоту.

– Что-то глаза болят, – сказал Татаринов, не желая показать, что он не в состоянии осилить грамоту царскую. – Гурьяшка! Позовите мне Гурьяна.

Прибежал запыхавшийся Гурейка.

– Читай царску грамоту, – приказал отец. – Да шапку-то сыми, балбес, небось ведь грамоту царскую держишь в руках.

Гурейка смахнул с головы шапку и начал нараспев читать. В своей грамоте царь укорял атаманов и старшин за то, что они взяли Азов без царского повеления и убили турецкого посла Тому Кантакузена.

– «Ибо то-го не ведется и тог-да, ко-огда госу-да-ари вою-ют, – читал по складам Гурейка. – А я с султаном состою в мире. Разве не знаете, что и во время войны цари пересылаются послами для нужных отношений и переговоров; разве не ведаете, что послов ни в коем случае не казнят и не убивают…»

«Да, – слушая грамоту и почесывая затылок, сокрушенно думал Михаил Татаринов. – Ошибку понесли, должно. На дьявол он нужон нам, тот посол турский… А вот что касаемо взятия Азова, то тут уж ты, царь-батюшка, не туда запел. Нет, Азов нам нужен, и туркам мы его никогда не отдадим… Будем ждать осады турской. Будем сражаться до последнего…»

* * *

Как-то Гурейка шел по улице. Навстречу ему попался Макарка. Гурейка не сразу даже его признал. Макарка совсем преобразился. На нем широченные алые шаровары, наверняка стащенные с какого-нибудь янычара, на ногах щегольские сафьяновые сапоги. Лихо сдвинутая набекрень шапка едва держалась на затылке. На боку, как и полагалось казаку, болталась сабля, за кушак засунут пистоль.

– Макарка! – неуверенно позвал его Гурейка. – Ты?

– Ну? – обернулся парень. – Я.

– Какой ты чудной стал, – сказал Гурейка. – Важный. Уж не именинник ли ты?

– Именинником я был неделю тому назад, – произнес Макарка.

– Сколько ж тебе стукнуло? Семнадцать?

– Семнадцать.

– А мне только пятнадцать вчера сравнялось, – сожалеюще вздохнул Гурейка.

– Ничего, – ободрил его Макарка. – Будет тебе и семнадцать. Дождешься… Чего тебя не видать-то?.. Али отец не пускает никуда?

– Не пускает, – вздохнул снова парень. – Все грамоты ему пишу.

– Добро грамотеем быть, – позавидовал Макарка. – И кому же ты все пишешь, а?

– Да мало ли кому… Царю, мурзам ногайским…

– Да ты что? – опешил от изумления Макарка. – Неужто самому царю? Брешешь, должно.

– Да истинный господь, пишу, – поклялся Гурейка.

– Самому царю?

– Самому.

– Бот это ж да!

Видя, что этим сообщением он производит большое впечатление на своего друга, Гурейка еще пуще расхвастался:

– Да это что. Я первым и читаю царские грамоты.

Макарка не нашелся, что и сказать на это. Он шмыгнул носом, вскудлатил свой рыжий чуб, клоком пламени выбивавшийся из-под шапки. – а я в разведку езжу, – сказал он наконец. – Вот, зальян, и весело ж бывает… Иной раз за нами татары разгонят, а другой – мы за ними.

– Подстрелить пришлось хоть одного?

– Одного? Скажешь тож… Да я десятерых ужо побил…

– Врешь…

– НУ, может, не десятерых, а вот пятерых наверняка.

– И это врешь.

– Правду, сбрехал, – засмеялся Макарка. – Двух я подстрелил, это ей-ей правда.

– Ну, двух-то еще может быть, – согласился Гурейка, – а когда ты еще поедешь в разведку?

– Завтра с утра выезжаем.

– Возьми меня с собой, Макарка, – попросил Гурейка.

– Ну тебя, – отмахнулся парень. – Меня твой отец заругается.

– А ежели я отпрошусь у него?

– Ну, это еще другое дело. Сабля у тебя есть, а ружье?

– Ружья нет. Пистоль вот есть.

– Вояка тож, – насмешливо посмотрел на своего приятеля Макарка. – Ладно, ежели отец отпустит, приезжай завтра к рассвету к башне Ташкале… Знаешь, где она?

– Знаю.

– Ну вот, приезжай. Буду ждать.

Вечером, когда в доме не было ни отца, ни брата, Гурейка пробрался на чердак, принес хлеба, еды Фатиме. Турчанка, как и всегда, радостно встретила его.

– Я скучала очень, Гурэйка. Все ждала тебя. Почему так долго не приходил?

– Некогда было, Фатима. Я забежал к тебе на минуту, чтоб сказать, что завтра не приду к тебе. – Заметив на лице девушки беспокойство, он неуверенно договорил: – Отец посылает опять в Черкасск-городок. Но ты, не бойся, я послезавтра опять приду к тебе… А завтра к тебе зайдет дядь Ивашка. Обязательно зайдет. Он обещал. Прощевай пока, Фатима…

Девушка ничего ему не ответила, лишь вздохнула. Грустным взглядом проводила она его, пока он не скрылся в люке. Бледные щеки ее пробороздили прозрачные слезинки. Какое-то тяжелое предчувствие тревожило ее сердце.

* * *

Когда Гурейка в мутном рассвете утра подъехал к башне, около нее уже толпилось с десяток всадников. Отделившись от них, к нему подъехал Макарка. По плотной, плечистой фигуре Гурейка сразу же узнал его.

– Ты, зальян? – осипшим голосом спросил Макарка.

– Ведомо, я. Что, не узнаешь, что ль?.. Скоро поедем али нет?

– Да еще не все казаки собрались, – сладко зевнул Макарка. – Ох и спать же охота!.. Да и поспал бы я, ежели б моя воля… Неделю не просыпаясь спал бы. Ей-ей! Люблю, грешным делом, поспать… Но что поделать, – сожалеюще закончил он, – дело наше такое, военное… Ага! – воскликнул он. – Вон казаки едут и старшой наш. Зараз, Гурьяшка, поедем. Я о тебе старшому ужо докладывал. Он не супротив, чтоб ты с нами в разъезд поехал. Только ты гляди, не гутарь ему, что ты атаманский сын, и то он вернет тебя, ей-богу, вернет…

– Поеха-али! – протяжно скомандовал старшой, бородатый казак, покосившись на Гурейку.

Гурейка подумал, что он сейчас его спросит, что он за человек. Но старшой больше не обращал на него никакого внимания.

С лязгающим скрежетом распахнулись чугунные крепостные ворота, выпуская из города, словно выплевывая из чрева, десятка два всадников с пиками, на маленьких мохнатых лошадках.

Огромнейшее удовольствие получал Гурейка, находясь в кругу этих уже пожилых, огрубевших и закаленных в битвах суровых воинов. Ему казалось, что и он такой же, как они.

Выплывший из-за пригорка багровый шар солнца залил все здесь, в степи, золотой россыпью огня. В голубом небе голосисто курлыкали вереницы птиц, улетая в теплые края.

Наступала пора поздней осени. Но не все еще птицы улетели отсюда. Гурейка видел, что голубые зеркала озер и болотцев, часто попадавшихся им на пути, переполнены взбалмошными птичьими стаями. С резким свистом то поднимались, то опускались на воду целые гусиные и утиные выводки. В камышах прибрежных, словно монахи в капюшонах, бродили черные аисты, тыча длинными носами в ил.

Куда ни глянь – неоглядная ширь степи, заросшая старыми высокими травами! Царство молчаливое, пустынное. Туманные дали дрожат в заплывающем мареве.

И сколько ни ездили по степи за день, всюду она дикая, угрюмая, нелюдимая, загадочная…

По предположению Гурейки, отъехали от крепости верст за пятнадцать – двадцать. Захотелось есть. Гурейка вытащил из кармана краюху хлеба, отломил кусок Макарке.

– Хочешь?

– Давай.

Они посолили хлеб и начали есть. И таким он им показался вкусным, что казалось, они никогда и не едали лучше. Глядя на них, повытаскивали ломти хлеба из карманов и казаки, на ходу стали его жевать.

– Давайте, братцы, сделаем отдых, – сказал старшой Ануфрий Косолапов, мрачноватого вида казак. – Пополднюем. У той вон речушки посидим, пообмакаем сухари в воду, – показал он плетью. – А вы, ребята, – глянул он на Макарку и Гурейку, – поезжайте на тот курган, постойте на нем, покель мы поедим, понадзирайте по сторонам… На случай чего, дайте нам знать – из ружья пальните. А то ж, не ровен час, налетят ногаи ай татары.

Молча оба парня дали шенкеля под шерстистые теплые бока своих коней, стремительно помчались к кургану, который был в какой-нибудь полуверсте от того места, где расположились казаки полдневать.

Подскакав к кургану, парни взобрались на его верхушку. Отсюда перед их взором на много верст в окружности необъятно пласталась все еще, несмотря на осень, сочно-изумрудная, позлащенная бурьяном равнина. На ней, словно сурочьи кучи, стоят сторожевые курганы, понасыпанные тысячелетия назад полудикими кочевыми народами на могилах знатных воинов. От солнечного сияния курганы эти сейчас дрожат в белесом, мглистом тумане, и каменные бабы на них белеют ярко и призрачно.

– Вон наш Черкасск-городок, – указал Макарка на север. – Видишь, вон!

Но сколько ни напрягал зрения Гурейка, он ничего не видел.

– Нет, не вижу я.

– Да вон, гляди!

Гурейка опять присмотрелся до боли в глазах, но ничего опять не увидел.

– А, вижу, – засмеялся он, – конопины на твоем носу. Ты тоже так же видишь Черкасск, как и я.

– Да ты что, думаешь, я брешу? Вон вербы в нашем займище, а вон и крыша часовни.

– Иди ты к лешему, – обиделся Гурейка. – Что врешь-то? А то как залющу по уху.

Макарка закатился в веселом смехе.

– Чудак ты, Гурьяшка, – сказал он наконец. – Да разве ж можно отсель увидать наш городок! Ведь до него небось верст сто будет. Ой, боже мой! – вдруг, побледнев как полотно, вскрикнул Макарка, оглянувшись. – Ведь это же татары, а может, ногаи нас отхватывают, – указал он на мчавшихся в высокой бурьянистой траве на маленьких гривастых лошадках всадников, рассыпавшихся цепочкой с двух сторон.

Намерение их было ясное: они хотели окружить парней и взять их живыми.

Смахнув из-за плеча ружье, Макарка выстрелил, давая знать казакам об опасности..

– Скачи зараз же к нашим, – приказал Гурейке Макарка. – Упреди их.

– А ты?

– Я останусь тут. Буду заманывать татар.

– Ну и я останусь с тобой, – решительно заявил Гурейка.

– Я те сказал езжай, стало быть, езжай, олух царя небесного! – свирепо заорал Макарка, взмахивая прикладом ружья. – А то вот как двину. Скачи живо!.. Я их задержу.

Толкнув коня каблуками, Гурейка на своем приземистом маштаке, как шарик, скатился с кургана. За спиной он услышал выстрел: Макарка начал отстреливаться от врагов.

Пригнувшись к гриве, Гурейка мчался, как ветер, к биваку казаков. Сердце бешено стучало. Все мысли и желания мальчишки были направлены к тому, чтоб скорей предупредить казаков да выручить бы из беды Макарку, который самоотверженно остался на кургане лишь для того, чтобы спасти других, в том числе и его, Гурейку.

«Ой, скорей! Скорей бы!.. – твердил он мысленно. – Может, казаки отгонят татар и вызволят Макарку».

Вот как будто и осталось совсем недалеко до казаков. Вон они пасутся, их маленькие лошадки. А вон и казаки ловят их. Наверное, они услышали Макаркин выстрел.

– Эгей-ге!.. Ге-ге-ге! – закричал казакам Гурейка, размахивая шапкой. – Эй!..

Над головой парня что-то резко просвистело и ударило его по спине. Гурейка даже и не понял сразу, что это такое. Он оглянулся и похолодел от ужаса. За ним следом совсем близко, в каких-нибудь шагах пятнадцати – двадцати, мчались татары. Они размахивали пучками веревок.

«Заарканить хотят», – подумал он и еще ниже пригнулся, почти касаясь носом гривы маштака.

– Выручи! – шептал он своему коню, хлестая его плетью. – Выручи…

Над головой Гурейки снова просвистел аркан.

«Пронеси, господи!» – взмолился он.

Страшная сила сразу же туго сдавила его плечи и легко, как перышко, выбросила из седла…

* * *

Что дальше было, Гурейка не помнил. Пришел он в себя лишь на другой день в своей постели в атаманском дворце. Открыв глаза, он увидел отца. Лицо у отца внимательное, ласковое.

– Очнулся, сынок? – спросил он.

Гурейка не ответил. Он даже и не понял вопроса. Он повел взглядом по комнате. Вот стоит брат Матюха… А это кто? Да дядя Ивашка же, его закадычный друг! Что это у них у всех такие странные лица?.. Гурейка хотел подняться, но вдруг застонал от сильной боли. Все тело его болело – и руки, и ноги, и спина, и голова… В чем дело? Что случилось?

– Слава богу! – перекрестился дядя Ивашка. – Теперь будет жить. Будет! Он стал настоящим степным лыцарем…

Отец подсел к сыну на постель, приложил влажную шершавую руку к его лбу.

– Болит? – спросил он.

– Все болит, батя.

– Вот ведь ты какой, – с укором сказал атаман. – Не велел же я тебе никуда отлучаться. А ты!.. Эх! Ну, да ладно. Хорошо еще, что уцелел, а могло б хуже быть…

Гурейка вспомнил обо всем:

– Батя, меня татары заарканили…

– В том-то и дело, что изловили арканом. Спасибо, казаки отбили, а то б, ежели б не умер, так быть бы тебе в турецкой неволе.

– Батя, а Макарка где?

– Эх, Макарка, Макарка! – проговорил отец. – С ним дело хуже, сынок. Изловили татары его и увезли в неволю…

– Батя! – простонал Гурейка. – Как же так? Ведь он меня спасал… Нарочно остался на кургане, чтоб я к казакам ускакал. Надо его вызволить, батя… Обязательно надо!

– Ничего, Гурьяшка, не горюй, – сказал сочувственно брат Матюха, коренастый, плечистый юноша лет двадцати, очень похожий на Гурейку. – Мы изловили десятка два татар. Обменяем их на Макарку.

– Матюха, – прошептал умоляюще Гурейка, – обязательно обменяйте… Батя…

– Нынче же пошлем грамоту об этом татарским мурзам, – пообещал атаман. – Произведем обмен пленниками. Там у них и помимо Макарки много наших в неволе томится… Нынче же все это сделаем, сынок, не беспокойся… Ну, об этом мы еще погутарим с тобой. А ты вот что мне скажи: у тебя, оказывается, еще друзьяки завелись? А ты мне о том и ни гугу…

– О ком ты, батя, гутаришь?

– А ну-ка, пойди сюда! – обернувшись, поманил атаман кого-то.

К постели подошла маленькая фигурка, закутанная в легкую шелковую шаль.

– Не узнаешь? – спросил атаман у Гурейки.

– Нет, – простодушно ответил мальчуган. Потом он, о чем-то догадываясь, с беспокойством, пристально посмотрел на маленькую фигурку. – Неужто… – Он не договорил, боясь сказать имя.

– Ну, конешное же дело, она, – засмеялся отец и откинул шаль с головы маленькой девушки.

– Фатима! – воскликнул взволнованный Гурейка и от смущения побагровел.

Улыбаясь, турчанка сквозь слезы смотрела на него радостными глазами. Вся ее маленькая фигурка светилась счастьем.

– Гурэйка! – гортанно произнесла она.

– Что ж ты о ней ничего не сказал? – спросил атаман. – Ухоролил на чердаке, а мне о том молчок. Эх ты!

– Боялся, – проронил Гурейка.

– Боялся? – переспросил отец. – А чего ж зараз бояться? Ведь когда мы приступом Азов брали, тогда мы злые, жестокие были. А зараз другое – дело… Когда мы не воюем, мы добрые бываем. Нас не трогают, и мы никого не трогаем. Пусть это дите-то живет у нас.

– Как же ты, батя, о Фатиме узнал?

– Да вот твой друзьяк, – кивнул атаман на Чекунова, – поведал мне о ней. Забрали мы ее, бедняжку, оттель… Как узнала она, что с тобой приключилось, так чуть слезами не изошла. Дядь Ивашка твой все утешал ее…

Гурейка с укоризной посмотрел на своего старого друга, как бы говоря своим взглядом: «Эх ты, старый, не сдержал тайну, выдал». Дядя Ивашка понял этот взгляд. В ответ он лишь лукаво подмигнул мальчишке: все, дескать, будет по-хорошему.

Вот с той поры и стала Фатима жить снова открыто во дворце своего отца, в семье войскового атамана. Она ухаживала за Гурейкой, просиживая день и ночь у его постели, то что-нибудь рассказывая ему, то напевая ему своим тоненьким, нежным голоском восточные песенки.

И Гурейке так хорошо и приятно было засыпать под них.

ЖИЗНЬ В КРЕПОСТИ

Султан Турции Мурад IV воевал в Персии, когда получил известие о взятии Азова казаками.

– Ну хорошо же! – в сильном раздражении выкрикнул он. – Я сумею этих презренных казаков за их дерзость наказать достойно. Вот только мне покончить бы с персами.

Мурад приказал крымскому хану, темрюкским и таманским татарам, а также и ногаям, вообще всем находившимся в его подчинении народам во что бы то ни стало вернуть Азов Турции.

Но это приказание султана не имело результата, хотя татары, крымчаки и ногаи как будто формально и подчинились приказу султана. Собрав большие силы, они попробовали штурмовать крепость, но делали это без энтузиазма. Их попытка стоила им больших потерь. Войска противника отошли от крепости ни с чем…

Да, надо сказать, что на казаков, на их моральный дух, эта попытка крымчаков и татар не повлияла. Они были уверены в себе, в своих силах.

В Азове налаживалась мирная жизнь. Бойко торговали русские и иноземные купцы, подвозя в город на галерах все новые и новые товары.

Казаки стали обживаться на новом месте. Все больше появлялось в городе женщин. Многие казаки привезли жен и детей из своих городков, молодые же парни добывали себе невест в татарских и черкесских аулах, женясь на пленницах. Поп Варлаам сначала крестил мусульманок, вводил их силком в православие, а потом уже венчал их. Новобрачные пленницы вначале в отчаянии рвали на себе волосы, а потом смирялись со своей участью, привыкали к мужьям, да еще ж как любили их. Весело справляли казаки свадьбы. Дымились бражные меды на пирах, задорные песни взвивались в поднебесье.

И на улицах стало шумно и людно. Народ толпами ходил друг к другу в гости. Ватаги босоногих, белоголовых казачат взапуски бегали по мощеным улочкам, играли в айданчики[25]25
  Айданчики – кости животных.


[Закрыть].

Постепенно привыкала к казацкой жизни Фатима. Благодаря ее заботе и уходу, Гурейка быстро стал поправляться. Теперь он стал уже ходить по комнате.

Во время падения из седла, когда его заарканили татары, у него были сломаны два ребра и вывихнут плечевой сустав.

Старик Чекунов славился среди казаков как искусный костоправ. Он вправил на место плечо парню и срастил ребра.

Гурейка не мог не видеть, как преданно и заботливо ухаживала за ним Фатима. Он не был бесчувственным, не раз высказывал ей свою признательность за это.

– Фатима, – говорил он ей. – Век не забуду, как ты ночи не спала, сидела надо мной… У меня нет сестры, так вот будь ты мне за нее.

Во время болезни Гурьяна часто навещал его старый друг дядя Ивашка. Он часами просиживал около постели парня, то рассказывал какие-нибудь истории из богатой приключениями жизни своей, то играл на дудочке старые казачьи песни. Особенно любил он рассказывать про колдовок да упырей…

Фатима теперь настолько уже освоила русский язык, что понимала старика. Она, бывало, заслушивалась его рассказами. И, видя такое внимание с ее стороны, дядя Ивашка еще больше изощрялся в своих выдумках.

Фатима смеялась до слез над выдумками старика. Она полюбила этого старого балагура, весельчака, привязалась к нему. Да и дядя Ивашка привык к тихой, ласковой турчанке.

Однажды он даже принес ей в подарок какой-то сверток. Смущенно сунул ей.

– Это я тебе, жалюшка… Мне это ни к чему, а тебе, глядишь, к делу придется. По дувану пришлась мне эта вещь.

Девушка не отказалась от подарка и развернула сверток.

– Ой, великий аллах! – вскрикнула она восторженно. – Какая красивая материя!

В ее руках, как радуга, играла всеми цветами чудесная шелковая ткань.

– Платье себе сшей, душанюшка, – посоветовал старик.

– Спасибо, дедушка, – сказала Фатима. – Обязательно сошью.

Хорошо им было втроем. Забывали они обо всех невзгодах жизни того сурового времени, в котором жили. Забывали о лютом горе, несчастьях, сыпавшихся на их голову.

Видя, что Фатима стала свободно говорить по-русски, Гурейка решил, что при ее способностях турчанка сможет научиться писать и читать по-русски.

– Это вот буква аз, – чертил он мелом по столу. – А это – буки…

Но русская азбука трудно давалась Фатиме. Ей очень хотелось сделать приятное Гурейке, постигнуть премудрость чтения и письма, но для нее это было непосильно. Она знала превосходно арабский язык, читала книги на этом языке, но русскую грамоту постичь не могла.

В свою очередь Фатима стала ему показывать арабские начертания букв.

Вот так, бывало, склонятся над столом Гурейка и Фатима, занимаются, а старик Чекунов смотрит на две головы – одну кудрявую белокурую, а вторую темную, как смоль, с длинными косами – и шепчет:

– Вот уж любушки, мои голубушки… Истинный господь, как все едино голубки… Вот бы оженить их, а?

Мысль эта засела старику крепко в голову, и однажды он, не вытерпев, сказал:

– Фатимушка, голубица, ты прям как истая казачка стала… Истинный господь! И по-нашему-то научилась гутарить. Башковитая ты девка, погляжу я на тебя. Ты знаешь, – начал он исподволь, – у нас, казаков, такой закон: ежели, мол, турячка или черкешенка выйдет замуж за казака, она тогда становится полной свободной казачкой. Истинный господь!.. Вот возьми ты хочь к примеру мать Гурьяшки нашего. Мать-то ведь у него туркеня, самая настоящая туркеня. Захватил ее в полон в Турции Гурьяшкин отец. Окрестили мы ее тут и оженили их… И вот, как видишь, живут они хорошо, в любви и согласии, детей воспитали. Я это к тому гутарю, любушка моя, давай-ка мы тебя окрестим, в православие введем, а? Я б тебе и крестным отцом был. Крестную мать подыщем. Вот пойдем к попу Варлааму, он те живо перекрестит… Он зело мастак на такие дела. Ну так что, любанюшка, пойдем, а?

Фатима розовела от смущения и молчала. Она и так во многом изменила своей религии: свободно разговаривает с мужчинами, держит при них свое лицо открытым. Покарает ее аллах за это. Хорошо еще, что никто из единоверцев не видит ее прегрешений. За все это ее еще можно простить. Но изменить вере своих отцов, перейти в православие?.. Нет, никогда! Лучше смерть.

Видя, что такой разговор не нравится турчанке, Гурейка сердился:

– Не замай ты ее, дядь Ивашка! Это не так же все просто делается, как ты думаешь… Ты вот про мою мать рассказывал, как ее окрестили. Знаю я, как это было. Ее окрестили насильно, а опосля этого она целый месяц как очумелая ходила, хотела наложить руки на себя. Потом-то, конешное дело, попривыкла, Так и Фатима. Не замай ее, дед. Нехай, как хочет. Вот присмотрятся к нашей жизни. Ежели по нраву станет, сама перейдет в православие, а ежели не понравится, то приневоливать не станем.

– Так-то оно хочь так, – согласился старик. – Но все же приятственнее было б, ежели б она окрестилась.

Фатима печально вздыхала.

Войсковой атаман редко бывал дома. Всюду нужен был его глаз. Кроме военных дел, прибавились еще и административные, по управлению городом. Поэтому Михаил Татаринов всеми днями и ночами просиживал со старшинами в становой избе.

Брата Матюху казаки избрали хорунжим[26]26
  Хорунжий – казак, которому был вручен полковой хорунок – знамя.


[Закрыть], и он тоже редко приходил домой.

Вот так, втроем, Гурейка, Фатима и старый воин, рубака дядя Ивашка, и проводили студеную зиму. Правда, была еще и четвертая обитательница замка – совсем обрусевшая, позабывшая свой язык и обычаи старая невольница турчанка Зейнаб, прислуживавшая семье атамана. Но она не шла в счет. Она все время проводила на кухне, у теплой лежанки, беседуя с таким же старым, как и она сама, серым полуслепым котом.

По просьбе Гурейки дядя Ивашка перебрался жить в атаманский дворец. Тут в его распоряжение под жилье была отведена одна небольшая уютная комната.

* * *

Чтобы отвлечь внимание турок от Азова, совет казачьих старшин решил произвести набег на некоторые прибрежные крымские и татарские городки и селения. К казачьему большому походу готовились скрытно и тщательно.

Но все-таки, как ни скрытничали войсковые старшины, а казаки стали догадываться о том, что войсковой атаман Татаринов со своими старшинами что-то замышляют, и они потребовали, чтобы Татаринов собрал Войсковой круг и рассказал обо всем начистоту.

– Негоже нас таиться! – орали они.

– Когда это было видано, чтоб атаманы наши таились своих казаков!

Посоветовавшись со старшинами, войсковой атаман решил созвать казачий круг.

Вначале, как обычно, постучав насекой, есаул Павел Пазухин открыл крут словами:

– Послухай, честная станица! Послухай, атаманы-молодцы и все войско донское! Атаман трухменку гнет!

Выступив на середину круга, Татаринов смахнул с головы шапку и бросил ее к своим ногам.

– Атаманы-молодцы и всевеликое войско донское! – закричал он громко, поворачиваясь во все стороны, чтобы этим показать свое внимание ко всем собравшимся здесь. – Чую я, казаки, вольные удальцы, что заскучали вы, истомились без дела бранного… Как это говорится: скучен день до вечера, коли делать нечего. Так и вам. Покель турки да татары надумают приступом брать нашу крепость, так мы, должно, от беспрерывного сна одуреем, от меда распухнем…

– Ого-го-го! – раскатилось по кругу веселое гоготание. – Правильно сказанул, атаман, могем обоспаться…

– Пора столкнуться с врагами. Пора!

– Отомстим врагу за все обиды!

– Веди нас, атаман! Веди!

Татаринов минут пять молча смотрел на беснующихся, горланящих казаков, потом поднял булаву, призывая к тишине. И, когда постепенно затих гул голосов, он снова заговорил:

– Я понимаю ваши думки, атаманы-молодцы! Понимаю. Я сам таких же мыслей, как и вы все. Надобно нам выехать на море погулять. Надо! И погуляем, браты! Погуляем!.. Покажем свою силушку, припомним врагам своим обиды… Не мочно нам того забыть… Разомнем свои костушки. Раз уж на то ваша воля, то будь по вашему, готовьтесь по весне плыть на сине море.

– Любо! Любо! – снова загорланили казаки, подбрасывая шапки вверх.

– Любо! Любо!

– Пойдем на море!

– Погоди, браты! – перекрикивая всех, сказал атаман. – Постой! Идти-то на море мы пойдем. Но на чем? Подумали ли вы об этом? Наши лодчонки, на коих мы сюда приплыли, когда крепость забирали, либо турки ядрами поразбивали, либо обветшали за это время, посгнили. Плыть за моря не на чем… На палочках-то верхом не поплывешь. Надобны добрые посудины. А где их возьмешь? Где, я спрашиваю?

Казаки молчали.

– Вот молчите. А я, ваш атаман, да старшины должны придумывать, где взять лодки, на коих мы пошли б в море гулять. И мы придумали. Придумали, браты!..

– Любо! Любо!

– Погодите шуметь, – поднял булаву атаман. – Мы должны сами приготовить себе посудины, на коих мы пошли бы гулять на море.

– Подготовим! – раздались голоса. – Подготовим!

– Да, – сказал атаман. – Мы должны сами поделать себе струги. Сами! Лес есть. Были б ваша охота да желание, атаманы-молодцы. А коль желание будет потрудиться, то будут у нас и струги, будет и все. Завтра утром все собирайтесь на стружемент. Зачнем бревна на доски распиливать, струги делать, днища смолить. Пошли нам бог помощи! – перекрестился Татаринов.

Все закрестились.

– Пошли, господи, помощи нам!.. Пошли!

Под ликующие крики: «Любо! Любо!» – казаки стали расходиться по домам, оживленно обсуждая решение круга.

А на следующий день еще далеко до рассвета пристань шумела от тысяч голосов. Со всего города с топорами, молотками и пил ими сюда собрались казаки мастерить лодки.

Пришел атаман, пришли старшины, и работа закипела.