Текст книги "Степные рыцари"

Автор книги: Дмитрий Петров-Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

«Планы подкопов, наверно», – подумал Гурьян.

– Выпьешь еще? – предложил Гурьян немцу.

– А что, и выпью! – вызывающе выкрикнул Иоганн, совсем опьянев.

Гурьян услужливо подставил ему ковш с вином. Немец схватил его и, не отрываясь, стал пить. Выпив ковш до дна, немец, пробормотав что-то, положил голову на руку, в которой держал бумаги, захрапел.

Юноша встал и, как бы поправляя удобнее голову уснувшего немца, ловко выдернул из его руки бумаги, сунул их за пазуху.

Сердце его бешено забилось. Не видел ли кто, как он похитил у немца бумаги? Он осмотрелся. Как будто никто на него не смотрит. Гурьян повернулся и вышел из харчевни.

– Спаг! – окликнул его кто-то за спиной. Юноша обмер от ужаса. «Попался», – подумал он и ухватился за рукоять пистоля, намереваясь не даться в руки врага живым.

Перед ним, ухмыляясь, стоял толмач Мустафа.

– Салам алейкюм! – приветствовал он Гурьяна.

– Салам! – мрачно ответил юноша, почти уверенный, что сейчас толмач закричит: «Держите шпиона!.. Хватайте его!»

Толмач из предосторожности оглянулся по сторонам и, убедившись, что поблизости никого нет, тихо сказал:

– Что ты меня так испугался? Я уже тебя предупреждал, чтобы ты меня не боялся. Ведь я хоть и вероотступник, но человек-то русский… Разве я тебя выдам? А притом, парень-то ты хороший, полюбился мне. Хочу, брат, услужить родине своей да и тебе тоже. Ловко ты, брат мой, у немца планы-то стащил… Этот немец-то у нас главный подкопный мастер. Бумаги эти вам пригодятся.

Гурьян рассказал толмачу, что немец когда-то служил у казаков и подкопным взрывом помог им овладеть Азовом, но потом не сошлись они с его отцом, атаманом Татариновым.

– Переметная душа, – махнул рукой толмач. – Работает у тех, кто больше ему платит. Ну, прощай, парень, – сказал он. – Дай бог вам удачи… Только боюсь, что не оборониться вам. Больно уж войска турецкого много пришло… Ты пробирайся на край лагеря. А как ночь подойдет, беги к своим. А так могешь и попасться. А Фатиме я поклон от тебя передам.

– Нет, Дрон, – решительно замотал головой парень. – Поклон – это мало. Мне надобно ее повидать… Устрой, брат.

– Ну что ты! – испуганно сказал толмач. – Это никак не можно. И тебя и меня схватят, предадут смерти. Ведь у ее шатра стража.

– Дрон, ты же русский человек, – промолвил Гурьян. – Должен понять, что без Фатимы мне нет жизни. Не мило ничего на свете.

– Да ведь и она тебя любит, – произнес толмач. – Знаю я. Из-за этого-то она и сюда приехала… Меня не обманешь.

– А ежели так, то вот что я тебе скажу, Дрон: приведи ты ночкой темной Фатиму в потайное место, какое я тебе скажу. Приведешь, пятьсот талеров я тебе за это вручу. Понял? Без обману дело будет.

Толмач был алчный человек. При упоминании такой огромной суммы, которую назвал Гурьян, глаза его вспыхнули жадными огоньками.

В этот раз они обо всем договорились подробно.

* * *

По принесенным Гурьяном планам немца Иоганна казаки разгадали те места, где велись турками подкопы под крепость. Они подрыли под них контрподкопы и взорвали их.

Турки поразились такой проницательности казаков и перестали рыть подкопы.

* * *

Темной, ненастной ночью Гурьян с Макаркой спустились по спущенной веревочной лестнице с крепостной стены.

В условленном месте, в овражке, близ большого дерева, шумевшего своей вершиной, зябко ежась от холодного ветра, стояли две темные фигуры, закутавшиеся в шерстяные епанчи.

Подходя к дереву, Гурьян слегка присвистнул:

«Фьють!»

Ему ответили дважды таким же свистом. Держа пистолет наготове на случай обмана, Гурейка и Макарка осторожно подошли к дереву.

– Дрон! – тихо окликнул Гурьян.

– Я, – вышагнул вперед толмач. – Принес?

– Принес, – звякнул сумкой, наполненной монетами, юноша.

– А ты?

Толмач слегка толкнул к юноше маленькую фигурку.

– Душанюшка моя! – прижал Гурейка к себе Фатиму.

Горячие, ласковые руки обвили его шею.

ТЯЖЕЛЫЕ ДНИ

В течение уже долгого времени каждый день, каждую ночь, не считаясь ни с какими потерями, турки шли и шли на приступ крепости. Кругом грохотало, как в аду: гремели пушки, щелкали и трещали пищали и мушкеты.

Как одержимые, лезли, беспрестанно лезли, карабкались по крепостным стенам несметные полчища врагов. Одних казаки срубали алебардами, бердышами, колотя ими по головам врагов, как по капустным кочанам. Но на смену зарубленным, точно назойливые муравьи, появлялись новые. И так беспрерывно мелькали окровавленные сабли, бердаши казаков, без устали перемалывая человеческое месиво.

Смрадно дымили костры. Жены, матери воинов, их дети малые, старцы помогали защищать крепость. Они кипятили смолу, воду и лили за стены, на головы упрямо лезущего врага.

Каждый защитник крепости, казак, был на счету. А поэтому жены, матери, отцы и дети оказывали воинам неоценимую услугу. Они не только лили на врага горячую смолу и кипяток, но на них был и уход за ранеными. Они носили защитникам крепости еду, воду, тушили пожары, восстанавливали разрушенные ядрами стены крепости.

Когда казалось, что победу одерживает враг и турки вот-вот ворвутся в крепость, тогда с шумом распахивались крепостные ворота и под командой Гурьяна Татаринова из крепости выбегал налегке отборный отряд юношей-казаков, молодец к молодцу, и нападал с тыла на атакующего врага. Завязывалась короткая кровопролитная рукопашная схватка. Турки не выдерживали и в панике разбегались. Захватывая трофейное оружие, так необходимое защитникам Азова, казаки так же мгновенно исчезали в крепости, как и появлялись. За ними с грохотом захлопывались чугунные ворота.

Большие пушки, установленные турками на валу, причиняли казакам огромный вред. Цель с вала видна была отлично, и враги, бомбардируя день и ночь, разрушили в городе почти все до единого каменные здания. Облака дыма и гарь пожарищ клубились над крепостью.

Но как ни героически сражались с врагом казаки, все же защитники крепости слабели с каждым днем. Велик был урон. Осталось совсем мало в живых казаков, каких-нибудь тысячи полторы, да и то большинство из них было ранено. Но, несмотря на свои раны, они не уходили с крепостных стен.

Трупы убитых валялись без погребения на улицах и развалинах, распространяя повсюду смрад разложения.

Кончалось продовольствие, начался голод. Голодные люди ловили собак, кошек, крыс и с жадностью их поедали. Не гнушались есть и мясо подохших лошадей.

Распространились болезни. Народ стал умирать как мухи…

Враг тоже испытывал затруднения. У него тоже кончилось продовольствие, а взять было неоткуда.

Сераскир послал было крымских татар за провиантом на Украину, но их разгромили донские казаки, бродившие вблизи Азова.

Крымский хан настаивал на том, чтобы послать свой отряд за продовольствием в окраинные русские города, но сераскир воспротивился этому, не пожелав ссориться с русским царем.

Хан осерчал на сераскира, после чего крымские татары совершенно перестали помогать туркам в овладении крепостью.

* * *

Пока маленький домик на окраине города еще сохранялся от разрушения. Но бомбы кругом него взрывались беспрерывно, и не было никакой уверенности, что какая-нибудь из них не разнесет его в мельчайшие обломки.

Но пока цел был домик, в нем протекала неприхотливая жизнь.

Старый, совсем уже одряхлевший, а поэтому и непригодный к обороне, дядя Ивашка хозяйствовал в этом домике. На его попечение Гурейка оставил Фатиму. Жила с ними еще и престарелая турчанка Зейнаб.

Так втроем они и мыкали горе.

Гурейка к ним и не появлялся. Дни и ночи он пропадал на крепостной стене, вместе с другими казаками отражая вражеские штурмы. Он и рад бы был навестить свою Фатиму, но не мог.

От взрыва тяжелых ядер маленький дом вздрагивал, как живой.

Старуха Зейнаб, трясясь от страха, дико вопила:

– Великий аллах, упаси мою старую голову от страшной погибели! Упаси!

В те редкие минуты, когда становилось потише и воющие ядра не наводили ужаса на Зейнаб, она несколько успокаивалась и в удивлении разводила руками, глядя на Фатиму:

– Ну какой шайтан шепнул тебе добровольно пойти сюда, в этот кромешный ад?.. Жила, ты говоришь, в роскоши, богатстве и довольстве… Сама султанша тебя ласкала и любила. Ну что человеку еще нужно? И ты вот, госпожа, полезла в это пекло! На погибель свою… Теперь ты, конечно, раскаиваешься. Но поздно, поздно, госпожа…

Фатима улыбалась:

– Нет, Зейнаб, я не раскаиваюсь. Нет! А если меня убьет бомба, я буду рада умереть возле любимого человека… Ты, Зейнаб, не понимаешь, верно, что такое любовь…

У запасливого старика Чекунова еще не перевелись кое-какие продовольственные запасы, которые он берег пуще ока своего. Было у него несколько горстей ржаной муки и макитра пшена. Он сам почти не ел, а все потчевал Фатиму то оладьями, то кашицей. Но она не хотела ничего и в рот брать.

Её прелестное лицо побледнело, под глазами появились синие тени. Она ничуть не боялась оглушающих взрывов ядер. Нисколько! Вот только иногда при воспоминании о том, что Гурейка подвергается ежеминутно смертельной опасности на стене крепости, в ее прекрасных глазах на мгновение появлялось смятение.

Она ничего не боялась, смерть ее не страшила. Но она не хотела, чтобы Гурьян умер прежде нее.

А если иногда совсем неожиданно появлялся Гурьян, весь пропахший порохом, смолой и по́том, мужественный, какой-то необыкновенный в своем спокойствии и хладнокровии, Фатиме казалось, что весь их домик тогда озарялся счастьем, миром и покоем. На молочно-бледных щеках Фатимы розами выступал румянец. Этот румянец пугал Гурьяна. Он понимал, это не к добру. Он замечал, что она худела, даже покашливала.

«Зачем я ее привел на страдания сюда? – сокрушенно думал он. – Там она жила в роскоши и довольстве. А здесь смрад, уныние, кровь, смерть… Может, отправить ее обратно?»

Но он понимал, что сделать это уже невозможно.

Гурьян любил эту милую, добрую, хорошую девушку. Она для него была дороже всего на свете. И он придумывал, как бы ее избавить от тех ужасов, которые ей приходится испытывать здесь.

…Теперь Гурьян, несмотря на тяжкие испытания, на голод, настолько возмужал, налился могучим соком молодости, что казался образцом мужской красоты. Во всей его ладной фигуре чувствовались мощь, воля и жизненная сила.

И особенно эта сила явственно обозначалась в нем, когда он трогательно склонялся к Фатиме, такой, казалось, маленькой и хрупкой, как стебелек чудесного растения.

Старик Ивашка, как-то поглядев на эту пару, нежно склонившуюся друг к другу, отер от умиления глаза.

– Господи Сусе Христе! – шептал он, – Матерь божья, упаси их жизнь. Упаси на радость им и людям.

* * *

По настоянию дяди Ивашки поп Варлаам окрестил Фатиму. Она стала православной, назвали ее Ольгой. Крестным отцом был дядя Ивашка, а крестной – крещеная турчанка Анна, жена Макарки.

А через два дня в единственном из уцелевших от бомбардировок каменных зданий в городе – церкви Святого Иоанна Предтечи – поп повенчал Гурьяна с Ольгой.

Прямо от венца Гурьян пошел на крепостную стену, а новобрачную отвели в погреб, который теперь вырыл старый казак для ухоронки от неприятельских ядер.

* * *

Внезапно казаки почувствовали облегчение. Турки все реже и реже стали ходить на приступ крепости, а потом и совсем оставили в покое казаков. И пушки на валу замолкли.

Никто в крепости не знал, почему враги приостановили свои действия.

А причина была в том, что крымские татары взбунтовались и ушли из-под Азова к себе в Крым. Неспокойно стало и в отрядах кубанских татар и у черкесов.

Продовольствие у турок совсем закончилось, не стало и корма для лошадей.

Среди солдат свирепствовали массовые заболевания. Нечего было и думать, чтобы при таком бедственном состоянии турецкой армии взять у казаков крепость Азов.

Сераскир послал курьера к султану, прося позволить ему отложить взятие. Азова до будущей весны. В ожидании султанского ответа он приостановил военные действия против казаков.

Воспользовавшись передышкой, казаки навели порядок в городе, убрали трупы, похоронили их, затушили пожары. А как-то лютой, студеной ночью к причалу пристали будары с мукой и пшеном, посланные из Черкасска в Азов.

То-то уж радости было среди немногих уцелевших изголодавшихся жителей азовских по поводу этого случая.

Быстро разгрузили будары казаки, а в обратный путь атаман Петров велел отправить на них в Черкасск больных и раненых.

В последние дни Фатима так ослабла, что редко и поднималась с постели. Гурьян решил отправить ее тоже в Черкасск к матери.

Когда он сказал ей об этом, она решительно воспротивилась отправиться туда.

– Не поеду! Умру с тобой тут.

– Я еще умирать не собираюсь, – усмехнулся он. – И тебе не советую этого делать… Мы еще с тобой будем жить, да еще как – весело и хорошо. Поезжай к матери. Она тоже турчанка. Она тебя отходит… А то ж ты тут погибнешь.

– Олюшка, – так теперь называл Фатиму дядя Ивашка, – езжай, милушка, обязательно поезжай. Так к лучшему будет. Нынче ночью я видел во сне великое предзнаменование. Кубыть лежу я на траве, а ко мне с неба спущается красивая-раскрасивая женка… Риза на ней багряная, вся сияет, ажио глаза заломило. Опустилась она надо мной, но земли не касается ногами. Гляжу, к ней подходит не дюже старый, но бородатый, волосатый муж, вместо рубахи на нем звериная шкура. И, гляжу, босой он, стало быть разувши, на плече у него навроде костыль, но с крестом… И подумал я тут, грешным делом, что, должно, мол, это сама матерь божья, а к ней подошел Иоанн Креститель, наш помощник и, заступник святой. Ну, навострил я тут ухо, прислушался, о чем, мол, они разговор будут вести. Матерь божья и гутарит Иоанну Крестителю: «Отведи, говорит, Иване, от казаков, любезных мне, руку супостата… Дай им дыхнуть свободно». – «Ладно, – отвечает Иоанн Креститель, – отведу. Казаки, мол, отдохнут от врагов своих…» А потом обернулся Креститель ко мне да и гутарит: «Ты, грит, мой тезка, скажи казакам, что по моему внушению им из Черкасска будары плывут с едой. Пущай, грит, едят да веселятся. Скоро им всем освобождение будет от врага. А чтоб вам не мешали больные, то отправьте их, мол, с пустыми бударами на Дон…» Вот какое дело, так что ехать неминуче надобно… Скоро мы все опять свидимся и заживем хорошей жизнью. Таково знамение божеское…

Фатиме против таких убедительных, казалось, доводов дяди Ивашки нечего было сказать. Она согласилась ехать, тем более с ней отправлялась и Анна, жена Макарки, с которой Фатима очень подружилась.

Гурьян и Макарка провожали жен вплоть до турецких сторожевых постов, опасаясь, что посты задержат будары. Но все обошлось благополучно, турок на постах не оказалось. Гурьян и Макарка на каюке вернулись в крепость.

ОСАДА СНЯТА

Парализованный, полусумасшедший султан Ибрагим на просьбу сераскира дозволить взятие Азова отложить до весны будущего года лаконично ответил: «Паша! Возьми Азов или отдай свою голову».

Сераскиру голову свою класть на эшафот было жаль, потому, обозленный ответом султана, он решил, не считаясь ни с какими жертвами, забрать наконец у казаков Азов во что бы то ни стало, хотя крепость эта никакой уже ценности не представляла. Это была груда ни к чему не пригодных развалин.

Но все дело было в престиже Турции. Из-за него-то и велась эта кровопролитная битва за крепость.

Другое дело для казаков. Для них удержание крепости в своих руках имело большое значение. Они кровно были заинтересованы в этом.

Получив из Царьграда подкрепление людьми, продовольствием, порохом и снарядами, Гусейн-паша снова приказал бомбардировать Азов.

И снова над городом загрохотали громы разрывов, запылали пожары, заклубились облака дыма. Люди в страхе забивались в ямы, в погреба.

Одно тяжеловесное ядро угодило в погреб, в котором укрывались старик Чекунов и старая турчанка Зейнаб. Вторым ядром погреб завалило грудой земли. Итак, старики нашли могилу в той яме, которую они рыли для своего спасения.

Узнав о смерти старого друга дяди Ивашки, Гурьян смахнул с обветренной щеки нечаянно скатившуюся слезинку.

– Царствие небесное ему, – вздохнул он.

Но Гурьяна утешало несколько то обстоятельство, что сумел вовремя отправить в Черкасск жену. Если она не выехала бы туда, то вместе с дядей Ивашкой пришлось бы оплакивать и ее. Ведь ясно, что она, будь здесь, тоже пряталась бы от обстрела неприятеля в погребе.

Несмотря на ураганный артиллерийский огонь врага, казаки мужественно отстаивали крепость, не сходя со стен ее, хотя ряды их теперь поредели значительно. На крепостных стенах стояла реденькая цепочка защитников вперемежку с женщинами, решившими с оружием в руках умереть вместе со своими мужьями.

И если б сераскир был более проницателен и догадывался бы об истинном положении казаков, он, несомненно, попытался бы крепче нажать штурмующими силами на них. Может быть, тогда и была бы подавлена доблестная оборона Азова, ибо силы казаков иссякали.

По приказанию сераскира лучшие лучники посылали на стрелах казакам в крепость грамоты, в которых писалось, что если казаки добровольно сдадут крепость, то сераскир обещает каждому казаку по тысяче талеров.

Получая такие грамоты, казаки смеялись:

– Что у сераскира болит, о том он и говорит.

– Голодной курице просо снится, а сераскиру Азов.

– Помешался на Азове.

И, как бы наконец поняв, что надо усиленнее штурмовать крепость, сераскир отдал приказ увеличить силы штурмующих крепость войск.

Словно морские волны – одна за другой, – накатывались вражеские войска на крепость и каждый раз откатывались с большим уроном.

На каждого оборонявшегося казака приходилось в десять – двадцать, раз больше врагов. Казаки и их жены отбивали приступы. Пока они оказывались победителями. Но силы угасали… Защитников становилось все меньше и меньше. Сомнение закрадывалось в их души…

* * *

Да, сомнение закрадывалось и в душу войскового атамана Осипа Петрова. «Все, подходит конец, – думал он. – Не выдержим более штурма… Некому обороняться».

Весь он был изранен, войсковой атаман. Но, пошатываясь от головокружения и потери крови, он метался по крепости, отдавая приказания. Он понимал, что, если ему слечь в постель, тогда все пропало. Надо поддерживать дух в защитниках, пока еще стоишь на ногах.

В ночь под 30 сентября войсковой атаман, окончательно потерявший надежду на возможность отстоять крепость, подсчитал свои силы. Осталось, не считая женщин, боеспособных воинов совсем мало – несколько сотен.

Петров в уцелевшей от разрушения церкви Святого Иоанна Предтечи созвал совет старшин и старых казаков.

– Что будем делать, атаманы-молодцы? – обвел он скорбным взглядом собравшихся. – Враг люто рвется на приступ. Как собаки свирепые, бросаются басурмане на крепостные стены, а у нас уже нет силов их отогнать… Нет, – печально развел он руками. – У нас ни людей нет, ни пороху, ни припасов, ни еды. Гибель подходит неминучая… Советуйте, что будем делать? Один ум хорошо, а два лучше.

Некоторое время все угрюмо молчали:

– А что тут советовать, – хрипло заявил чернобородый, дюжий атаман Монастырского городка Анисимов. – Будем биться до конца. Выхода более никакого нет. Так ли я гутарю, браты?

– Любо! Правильно гутаришь, Фрол – поддерживали голоса. – Умрем все, но по-доброму крепость не сдадим.

– Любо! Любо!

– Не сдадим!

– Помрем!..

Выслушав крики казаков, атаман Петров сказал:

– Истинно гутарите, атаманы-молодцы. Честно умрем в битве… Сколь годов уже мы бьемся с басурманами, сколь много уже своих товарищей-братьев похоронили, убиенных-то, конешное дело, не бросать нам крепость, не отдавать ее за злато врагу лютому. С честью умрем все, как один, за наше казачье дело… – Он помолчал, как бы обдумывая, что ему сказать еще, вздохнул тяжко. – Собирайтесь, браты, завтра до рассвета все вместе откроем ворота и выйдем на врага, сразимся в последнем бою… А потом нехай ужо вступает в город Азов враг через наши трупы…

– Любо! – закричали казаки в едином порыве. – Любо! В добрый час!..

– Гурьян! – подозвал к себе парня атаман. – Хворает наш войсковой дьяк. А ну-ка, садись вот да пиши, что буду говорить. Пиши царю да патриарху, да простят они нас, непотребных и ослушных рабов своих. Слезно умоляем, мол, их отпустить нам нашу вину и помянуть перед богом наши души грешные… Помираем, мол, мы все до единого…

Написав грамоты царю да патриарху, Гурьян запрятал их в пакеты, приложил к ним сургучи.

Выбрали ловкого да ухватистого казака, поручили ему во что бы то ни стало доставить грамоты царю и патриарху.

– А теперь, браты, давайте помолимся богу за наши души, – предложил атаман. – Поп, зачинай заупокоенную панихиду.

Церковные своды подпер грохочущий, мощный бас попа Варлаама:

– Со святыми упокой…

Всю ночь молились казаки, стоя на коленях перед темными ликами святых, слушая громоподобные песнопения попа и тенорковые припевания дьячка.

Под утро поп, величественно стоя в золотой ризе на амвоне, начал окроплять святой водой казаков, подставляя им целовать крест и Евангелие.

Потом казаки, земно поклонившись друг другу, обнялись, распрощались. Когда подошли к крепостным воротам, восток уже подернулся серой пеленой, начало рассветать.

Вместе с казаками из ворот крепости вышли и все женщины и дети, кроме больных и раненых. Все хотели умереть на поле брани, чтобы избежать варварских истязаний и пыток, когда турки ворвутся в город.

Выбежав из крепостных ворот, казаки рассыпались и так, рассыпным строем, с оружием в руках молчаливо двинулись на врага.

Но странное дело, их встретила мертвая тишина. Молочный густой туман скрывал от взоров казаков вражеский стан. Казаки недоумевали, почему молчит враг. Неужели турки спят так беспечно, что даже не выставили часовых?

Все объяснилось уже тогда, когда вступили на вражеский бивак. Потухшие костры обо всем рассказали: турки отошли.

Крик радости из сотен уст огласил промозглое, влажное утро. Казаки восторженно стали обниматься.

– Любо, браты! Любо!..

– Браты, в погоню! – возбужденно выкрикнул Гурьян.

– В погоню, любо! – откликнулись казаки.

И все в едином порыве бросились к морскому берегу, где, как знали казаки, стояли турецкие корабли. Не иначе как турецкие солдаты усаживаются теперь на них.

Так оно и было. Турки спокойно расположились на берегу, ожидая своей очереди на посадку.

Как ураган, внезапно врезались казаки в толпы врагов, не ожидавших нападения. Никто даже и не подумал о сопротивлении.

В паническом беспорядке кинулись вражеские солдаты в море, намереваясь доплыть до лодок и галер и вскарабкаться на них. Но страх так был велик, что турки, подплывая к лодкам, опрокидывали их, тонули вместе с ними…

Казаки вернулись в крепость с песнями, с восторженными криками, таща на телегах огромные трофеи.

Так закончилась эта многолетняя осада Азова турками. Казаки оказались победителями.

* * *

А впоследствии казакам стало известно о том, что по пути в Крым хан скончался от ран, полученных под Азовом, а сераскир Гусейн-дели-паша умер на корабле, не доплыв до Царьграда.

Не пришлось султану воспользоваться его головой.