Текст книги "Степные рыцари"

Автор книги: Дмитрий Петров-Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

В МОНАСТЫРСКОМ

Шли дни. Жаркое солнце сушило дороги. Весенний воздух наполнялся дурманящими запахами расцветающих придонских лугов, по которым дивными огоньками вспыхивали тюльпаны.

Со всего Дикого поля к Монастырскому городку стекались пешие и конные казаки. Немало их прибывало с верховья Дона и на стругах.

Монастырский городок обосновался на границе с Турцией, в семи верстах от Черкасска вниз по Дону. Городок этот ничем особенным не отличался от других казачьих городков. В те суровые времена на Диком поле добротных больших домов не строили, ибо каждый час можно было ждать нападения кочевников, турок, крымчаков. Все равно все сожгут, а поэтому казаки рыли себе неприхотливые землянки в них и жили.

Вдоль улицы Монастырского, как сурочьи холмы, торчали казачьи землянки, окружая в центре городка большую бревенчатую рубленую становую избу и часовню.

В становой избе станичный атаман свершал административные обязанности, а в часовне беглый поп справлял церковную службу.

Городок обнесен крепкими надолбами из бревен и камня. В час опасности население городка вмиг высыпало на вал и отбивало нападение врагов.

Мимо городка величаво нес свои воды тихий Дон, а вправо от него пласталась равнина. Вот на этой-то равнине исстари и повелось: как только она просыхала от полой воды, собирались казаки со всего Дикого поля вершить свои казачьи дела на Войсковом кругу.

А после дел здесь же, на лугу, проводились игрища, соревнования между казаками, кто лучше стреляет из ружья и лука, кто ловчее рубит лозу, джигитует на добром коне. Отличившимся выдавались награды, подарки.

Еще в феврале, когда по Дикому полю бушевали лютые метели, атаман Татаринов разослал с оказией письма по городам и станицам, прося атаманов оповестить казаков о том, что весной этого года под Монастырским предстоит «зело важный разговор на высоком кругу».

Письма эти вызвали большое оживление на Диком поле. О них много толковали казаки, вечерами собираясь в становых избах.

Все они понимали, о чем это будет «зело важный разговор»– о штурме турецкой крепости Азова. Уже давно об этом поговаривают казаки.

С давних времен завязалась вражда между ними и азовцами. Между казаками и турками споры часто переходили в кровавые стычки и даже сражения. Слухи об этом доходили до царя московского Михаила Федоровича и султана турецкого.

По этому поводу между царем и султаном велась оживленная дипломатическая переписка. И московский царь и турецкий султан хотели во что бы то ни стало как-то уладить это дело. Ссора между Россией и Турцией в то время была не выгодна ни той, ни другой стороне.

Царь Михаил Федорович не раз в своих письмах на Дон увещевал казаков, просил их жить в мире с азовцами, но ничто не помогало. В своих ответах царю казаки отписывали ему, что подчинятся его воле и постараются жить с турками мирно, но мира с азовцами не было.

Когда турецкий посол Тома Кантакузен собрался ехать в Россию, Султанский сановник капитан Госсман-паша сказал ему:

– Мы во что бы то ни стало должны избежать ссоры с русским царем. Ты должен это твердо уяснить… У тебя ум хитрый, изворотливый…

– Я это, милостивый паша, отлично понимаю. Все, что в моих силах, сделаю. Я постараюсь укрепить дружбу султана с московским царем, но вот эти казаки… Они стремятся посеять ссору между нами и Россией…

– Ах, эти казаки! – словно от зубной боли, сморщился Госсман-паша. – Слушай, грек, может быть, ты договоришься с русским царем о том, чтоб нам совместно с Россией истребить всех казаков на Дону?

– Это невозможно сделать.

– Почему? – удивился паша.

– Дикое поле велико. Казаки разбегутся… А потом еще пуще будут мстить нам на радость нашим недругам.

Госсман-паша задумался.

– Это верно, – сказал он. – Ох, эти мне казаки!.. Надо что-то придумать. Я поговорю с его величеством султаном. Может, он разрешит переселить казаков с Дона в Анатолию. Пусть бы они жили там своими обычаями и порядками и добывали бы себе необходимое для жизни у наших врагов.

– Нет, ваше превосходительство, – покачал головой грек. – Казаки никогда не покинут свою родную землю… Знаю я.

* * *

У Монастырского городка, на лугу, собралось в эту весну более трех тысяч казаков. Шум, гул, гогот, веселый говор. Настоящая ярмарка. Предприимчивые торгаши на скорую руку расставили лотки, палатки, пооткрывали харчевни, кабаки. Смрадный чад от жареного мяса бьет в нос. У коновязей ржут добрые кони, отмахиваясь хвостами от липнущих к потным брюхам зеленых мух.

Толпы казаков бродят от кабака к харчевне, от харчевни к кабаку, пробуют хмельные меды, фряжские вина.

Народ здесь собрался самый разношерстный. Среди русобородых с добродушными, открытыми славянскими лицами гультяев, русских крестьян, здесь можно увидеть и скуластого калмыка, и горбоносого черкеса, и приземистого татарина, и смуглолицего грека, и юркого еврея, и многих других представителей разных народностей.

Товарищество казацкое было самое демократическое. Никому отказа не было, кто пожелал вступить в него, к какой бы ты национальности ни принадлежал. Стоило лишь пожелавшему стать казаком, прийти на Войсковой казачий круг, перекреститься по-православному и сказать:

– Верую во единого бога – отца, вседержителя-творца, сына его и духа святого.

– Аминь! – дружно кричал круг. – Любо!.. Принять в казаки!

И принимали. Никто даже и вопроса не задавал: кто он, этот вновь принятый казак, откуда родом?

Вот так и создавалось донское казачество из разных пришлых, свободолюбивых людей.

И тут же на Войсковом кругу давалась вновь принятому казаку фамилия. Если он из калмыков, то называли его Калмыковым, грек – Грековым, черкес – Черкесовым, грузин – Грузиновым, еврей – Жидковым или Евреиновым и так далее.

Но все-таки большинство донских казаков были люди русские, бежавшие из помещичьих поместий от крепостной кабалы крестьяне и холопы…

– Эге-ге! – размахивая шапчонкой, кричит рыжий, взлохмаченный детина в длинной холстинной рубахе чуть ли не до колен и в поршнях с веревочками, перевивавшими его икры. – Односумы!.. Гуля-и-ияй!

– Чего орешь-то, гультяи? – насмешливо говорит ему чернявый горбоносый казак в малиновом бархатном зипуне. – Небось уже все гроши пропил?..

– А ты считал, сколько я их пропил? – уставился на него затуманенными голубыми глазами рыжий детина. – У меня непропитых еще боле, – загремел он в кармане медяками. – Хошь, угощу?

– Не супротив, – засмеялся горбоносый.

– Ну и пошли в кабак.

Они загорланили какую-то песню, обнялись и направились к кабаку… А в снующей взад-вперед по лугу толпе часто проезжали на злых аргамаках с татарскими или ногайскими, в серебряном уборе и расшитыми чепраками седлами всадники. Это домовитые низовые казаки. Все они одеты щегольски, добротно. На них цветные зипуны иноземной выделки, опоясанные золотистыми или серебряными кушаками. Красные бархатные шлыки крупейчатых папах бьют им по плечам. Из-за кушаков торчат дорогие рукоятки пистолей, на боку болтаются кривые сабли дорогой выделки.

С надменным видом поглядывают они на гультяев, одетых в сермяжные зипуны да холстинные рубахи.

– Дорогу!.. Дорогу! – покрикивают они.

Гультяи хмурыми взглядами провожают их.

– Сукины сыны, – ворчат они. – Разжирели на легких хлебах.

В одной из харчевен за деревянным столом под палящими лучами солнца сидит дядя Ивашка.

– Эй, ярыга, чертов ты сын! – кричит он молодому парню, обносившему посетителей ковшами с хмельным. – Скоро я тебя дождусь, дьявола?

– Чего тебе, старый?

– Я те дам – старый! Разе ж я старый? Вглядись лучше… Штоф бражного меда.

– Зараз.

Но ярыгу, курносого, белобрысого детину в красной рубахе, больше привлекала разгулявшаяся компания домовитых казаков. Он крутился около этой компании: тут пожива более щедрая.

Заметив это, старый казак негодующе загремел:

– Ах ты, продажная твоя душа!.. Ты что штоф не несешь?

Но в это время народ ринулся куда-то мимо харчевни на луг. Казаки, бросая недопитые ковши, тоже повыбежали из харчевни.

– Что там? Что? – вскочил со скамьи дядя Ивашка.

– Запорожцы! Запорожцы!.. – весело кричал какой-то казак.

– Черкасы[6]6
  Черкасы – украинцы.


[Закрыть] приехали!

– Дядь Ивашка! – крикнул Гурейка радостно, пробегая мимо. – Пошли! Запорожцы!..

– Погоди, Гурейка! – махнул старик. – Зараз вместях…

Он нагнал паренька, и они побежали к тому месту, где шумная толпа окружила прибывших запорожцев. Всадников было много – тысяча, а может, две. Все они в барашковых огромных папахах с цветными шлыками, в широких шароварах. Из-под цветастых кушаков торчат пистоли, на ремнях болтаются сабли, в руках короткие пики.

В толпе запорожцев донцы узнавали знакомых по прошлым совместным походам.

– Эй, Грицко, забодай тебя сатана! – восторженно орал какой-то казак с серебряной серьгой в левом ухе. – Никак, ты?

– Я, брат, – ухмылялся рябоватый запорожец, покручивая длиннющий черный ус. – Жив, бисов сын?

– А что мне подеется? – осклабился донец, протискиваясь ближе к запорожцу.

– Он же двужильный, – захохотал рядом стоявший бородач. – Его не берет ни отвар, ни присыпка, а пуля отскакивает, как горох…

– Ну що, Микита, – спросил запорожец у донца, – собираешься в поход супротив врагов идти, а?

– А моя шашечка-дончиха всегда наготове.

– То-то же, гляди. Вместях тогда пидимо.

– Для друга и головы не жалко, – сказал донец. – Два друга – хомут да подпруга.

Казаки захохотали:

– Ой да молодчага!

Дядя Ивашка с Гурейкой протиснулись сквозь тугую толпу к запорожцам.

– Ах, черт те дери! – вдруг выругался дядя Ивашка, хлопая себя по ляжкам. – Так это ж ты, никак, Любомир? – всматривался он в статного, смуглолицего всадника.

Широкогрудый, мословатый запорожец настороженно, как дикий конь, покосился на старого казака и вдруг осклабился, показав из-под черных усов крупные белые зубы:

– Дядько Иване!

Мгновенно он соскочил с коня, сжал в своих объятиях старика.

– Здоров бул!

– Здорово, здорово, Любомир!

Они расцеловались.

– Жив, стало быть, дядько?

– Да как видишь.

– Ну и слава богу, – сказал Любомир. – Ведь вона ж наша жисть казача така: ныне голова твия цела, а завтра який-нибудь ворог срубав ее, як кочан капустный.

– Куда путь-дорогу держите, Любомир? – полюбопытствовал дядя Ивашка.

– О, и далече же, – вздохнул запорожец. – Отсель никак не побачишь. Невмоготу нам стало жить в Речи Посполитой… Утесняют шляхтичи… И вот и надумали мы итить в Персию, искать тамо привольной жизни себе.

– Да за что ж они, эти шляхтичи, утесняют-то вас? – поинтересовался дядя Ивашка. – Ай не любы им?

– В том-то и дило, що не любы…

Запорожец коротко рассказал, как тяжко живет украинский народ под гнетом шляхетской Польши, как польские крупные феодалы, мелкопоместные помещики, монастыри, иезуиты крепко закабалили украинцев, как крестьяне стонут под этим невыносимым игом.

– Тошно глядеть на горе народное, – добавил запорожец. – Потому и порешили уйтить мы с Украины…

– Зря уходите, – сказал дядя Ивашка. – Надобно ж бороться супротив этого гнета.

– Эх, дид, сами знаем, що надобно бороться, – с горечью воскликнул запорожец. – Да як же будешь бороться, раз сил нема?

– А надо собрать силы.

– Мабуть, когда и соберем силы, а зараз их пока ще нема….

– Да-да, – неопределенно протянул дядя Ивашка. – Помолчав, он хотел что-то сказать Любомиру, но в это время есаулец забил в барабан, сзывая:

– На круг, честная станица!.. На круг, казаки!..

– Ну, Любомир, покель, – сказал Чекунов. – Пойду решать войсковые дела… Мы еще с тобой повидаемся.

– Эге! – кивнул запорожец. – Повидаемся.

Дядя Ивашка с Гурейкой направились к столбу, врытому у небольшой рощицы, где обычно происходили войсковые собрания казаков. Многие казаки уже сидели в тени распускающихся деревьев, дожидаясь открытия круга. Подходили все новые и новые толпы и рассаживались на траве вокруг столба.

Казаки переговаривались, балагурили, хохотали. Но потом вдруг, как дуновение ветра, по кругу казачьему пронеслось из конца в конец:

– Идут!.. Идут!.. Идут!..

Гам голосов затихал постепенно. Казаки повставали. Взоры их были устремлены к приближавшейся к казачьему кругу группе войскового старшины.

Впереди вышагивал сам войсковой атаман Михаил Иванович Татаринов, за ним шествовал жирный, расплывшийся, как блин, войсковой дьяк Лукашка Персианов, держа в руках как знаки своей привилегии чернильницу и гусиное перо.

А вслед за ними шли и все остальные: есаулы, есаульцы, хорунжие, городовые атаманы.

Войсковой Татаринов был ладно скроенный казак. Высокого роста, смуглолицый, чубастый, с жутковатыми черными глазами, производил он впечатление делового, энергичного человека. Было ему лет сорок пять – пятьдесят.

На нем немного широковатый бархатный малиновый кафтан, расшитый золотыми узорами и с золотыми шнурами на груди.

Пройдя к столбу, он остановился, внимательно оглядывая казаков, ставших полукружием напротив него. Почти всех их он знал в лицо. Много среди них его односумов, с которыми он не раз проделывал боевые походы.

Из толпы старшин, ставших неподалеку от войскового атамана, вышел седовласый войсковой есаул Панька Пазухин. Зайдя наперед Татаринова, он смахнул с себя шапку и с силой хлопнул ею об землю. Потом степенно поклонился казакам на все четыре стороны.

– Послухай, честная станица! Послухайте, атаманы-молодцы и все войско донское сверху донизу! Послухайте, войсковой атаман трухменку гнет! Трухменку![7]7
  Трухменка – шапка. «Атаман трухменку гнет» – шапку снимает. Значит, «атаман хочет говорить».


[Закрыть]

– Любо! Любо! – закричали казаки. – Нехай гутарит.

Есаул прокричал это до трех раз, взмахом жезла пригласил войскового атамана приступить к исполнению своих обязанностей.

Выступив вперед, атаман снял шапку и бросил ее к своим ногам.

– Атаманы-молодцы! – поднял он высоко булаву. – Браты!.. Все войско донское сверху донизу! Послухайте меня, что скажу. Послухайте!

– Любо! – загорланили казаки. – Любо! Скажи, атаман. Послухаем…

– Царь грамоту прислал нам, своим холопам…

– Что пишет, кажи!.. Кажи, – раздались голоса.

– Царь-батюшка милостив к нам, – сказал Татаринов. – Шлет нам жалованье. Везет его на бударах[8]8
  Будара – большая парусная лодка для перевозки грузов.


[Закрыть] боярин Степан Чириков. Вот, глядишь, скоро и привезет. Раздуваним тут его…

– Любо!.. – восторженно заорали казаки. – Любо!.. В добрый час!..

– А зачем жалует к нам тот боярин Чириков? – настороженно спросил высокий старик со строгим лицом и пышной патриаршей бородой. – Какого ему рожна надобно?

– Боярин тот плывет к нам для встречи турского посла Фомы Кантакузина, – пояснил Татаринов. – Поплывет тот турский посол в Москву к царю-батюшке нашему…

– А что слыхать про Ваньку Каторжного с его казаками? – спросил кто-то из казаков.

– Атаман Каторжный плывет на струге вместях с Чириковым, – ответил войсковой атаман. – Он мне отписку писал.

– Что еще скажешь, атаман? – послышались вопросы. – Что слыхать про Азов?.. Пойдем брать али нет?

Татаринов вышел вперед и поднял руку:

– Зараз скажу, браты, не все сразу. О том, пойдем мы али не пойдем забирать крепость турецкую, вопрос еще впереди. А зараз скажу, царь грамоту прислал, чтоб жили в мире с азовцами. Да и Каторжный писал, что царь больно сердит на нас за то, что мы вознамериваемся захватить Азов… Боярин Чириков везет от царя строгое повеление…

Казаки, не дав атаману договорить, гневно заорали:

– Нехай царь распоряжается своими боярами да холопами, а не нами – донскими вольными казаками!

– Выбьем азовцев из крепости!

– Пойдем на Азов!

Вперед выступил высокий старик со строгим лицом. Это был уважаемый во всем Войске Донском старый, восьмидесятилетний казак Максим Иванович Кувшинов.

– Погодь, браты, не ори! – понеслись по кругу голоса. – Послухай, что дед Кувшин гутарит. Послухам!

– Мой совет такой будет вам, атаманы-молодцы, – начал старик Кувшинов. – Надобно зараз же нам поиметь уговор, чтоб, не расходясь, всем скопом пойтить потайно к Азову-крепости и штурмом овладеть им… Пока боярин Чириков-то прибудет к нам с царским указом, а мы, могет быть, и Азов уже у турок захватим…

Восторженный рев казаков оборвал его речь:

– Любо! Любо гутарит старый! Любо!..

В круг выступил дядя Ивашка. Скинув шапку, он громко стал говорить:

– Верное слово сказал старик. Надобно забирать Азов. Вот зараз пришли запорожцы… Едут они в Персию жизни хорошей искать… Да разве ж они найдут там доброй жизни себе? Хан персидский же, как они придут в Персию, пошлет их воевать с турками… И положат наши братья-запорожцы свои буйны головы ни за что ни про что… Жили б они с нами тут, вместях Азов бы брать пошли… Разе ж у нас им тут не житье-бытье? – окинул вокруг себя рукой дядя Ивашка. – Благодать! Любо!..

– Любо! – подхватил казачий круг. – Любо гутарит дядь Ивашка! Просить запорожцев! Просить!

Войсковой атаман поднял руку, призывая, чтобы казаки замолкли. И, когда над лугом наступила тишина, Татаринов закричал громко, чтоб всем было слышно:

– Всем известно вам, братцы, что турская крепость Азов всем нам как бельмо в глазу… Мало того что басурмане всякие обиды нам чинят, лишения приносят, так они еще и выходу нам в сине море не дают.

– Не дают, проклятые, – послышались из толпы негодующие голоса. – Забижают… Жизни не стало!

– Правду вы здесь кажете: надобно нам итить на Азов, как можно скорее надобно… И насчет запорожцев верно говорили. Надо примануть их к нам. Погутарю я с ними по этому поводу, а ежели будут артачиться, то соберу Войсковой круг – всем кругом будем просить, чтоб с нами на Азов пошли…

– Любо! Любо!.. – орали казаки. – Пошли на Азов! Выберем походного атамана!.. Выберем!

– И то правда, – сказал Татаринов. – Походный атаман нам нужен! – И он отошел в сторону, давая место есаулу.

– Атаманы-молодцы и все войско донское сверху донизу! – закричал тот, потрясая насекой. – Кого будете кричать в походные атаманы? Кричи!

Из толпы послышались выкрики:

– Мишку Татаринова походным!

– Ваньку Каторжного!

– Потапа Петрова!

– Татаринова!

– Татаринова!

Есаул вглядывался в толпу, прислушивался. Минут десять орали казаки, выкрикивая своих кандидатов.

– Татаринова!

– Ваньку Каторжного!

– Петрова!

Есаул поднял насеку. Толпа затихла.

– Браты! – сказал есаул. – В походные атаманы кричали троих: Татаринова, Каторжного и Петрова Потапа. Но более других кричали за Михаилу Татаринова. Каков будет ваш приговор?

– Татаринова походным! – теперь уже все единодушно закричали в кругу.

– Будь по-вашему, – сказал есаул, кланяясь, и, обернувшись к Татаринову, сказал: – По воле Войскового круга быть тебе, Михайло, у нас походным атаманом. Веди нас на Азов.

Казаки бурно набросились на Татаринова, начали его высоко подбрасывать вверх. – Ура-а! Ура-а!..

– В добрый час! В добрый!.. Послужи нам, Мишка, на совесть.

При любом походе казаки выбирали себе походного атамана. Ему давалась неограниченная власть. Он становился командиром отряда. За неподчинение, за нарушение дисциплины он был волен казнить смертью любого казака. Никто ему за это не сказал бы слова в укор.

Но если походный атаман злоупотребил своей властью, учинил какую-нибудь несправедливость, то казаки могли не только низложить походного атамана с его должности, но и казнить. «В куль да в воду», как делалось тогда на Дону.

После Того как походный атаман был избран, Войсковой круг избрал легкую станицу из четырех казаков для поездки в Москву с донесением царю о выступлении всевеликого Войска Донского на штурм Азов-крепости.

ТУРЕЦКИЙ ПОСОЛ

Войсковой атаман почти не появлялся в Черкасске, все дни он находился в Монастырском. Дел там много. Надо было окончательно договориться с черкасами о совместном штурме Азова, надо и разбить казаков на отряды и полки, поставить над ними полковников из числа старых, опытных рубак. Нужно и позаботиться о бударах, на которых поплывут казаки к Азову. А там и о продовольствии надо подумать, и о многом другом…

Подготовка к осаде Азова проходила в глубокой тайне. Но какая же там тайна, когда все делалось на виду у всех. Каждый видел суматоху в казацком лагере под Монастырским.

Обо всем, что делалось в казацком лагере, знал, конечно, и Гурейка. Знать-то знал, а вот побывать в Монастырском, поглядеть на все приготовления казачьи ему не удавалось, хотя сделать это очень хотелось. Отец запретил ему отлучаться из Черкасска. Своевольничать же он не посмел. Атаман не потерпит своевольства, изругает, а то еще – не ровен час – и прибьет, хотя это и редко случалось…

Но Гурейка с отцовским запретом примириться не мог. Он затаил в себе дерзкую мысль: как только двинутся будары с казаками вниз по течению реки, а конные полки по берегу, так он тотчас же сбежит из Черкасска, примкнет к казакам. А там, глядишь, и разыщет дядю Ивашку. Не прогонит.

А пока что он днями пребывал в становой избе. Помогал войсковому дьяку Персианову переписывать войсковую поименную роспись казаков.

– Ты, Гурейка, – пискляво поучал жирный дьяк, – пиши столбцом и с нажимом. С нажимом. Не жалей перьев. Повыдергаем хвосты у всех гусей… Вот пиши заголовок, скажем, Урюпинский городок. А потом: казак такой-то… Конный али безлошадный. Оружный али нет… Ага, вот так…

В избу вошел скуластый казак. Положив ружье на лавку, он шумно высморкался. Дьяк с удивлением глянул на него:

– Ты откудова, а?

– Да сторожевой казак я, – ответил вошедший. – При стружементе[9]9
  Стружемент – причал.


[Закрыть]. На страже стою.

– Стоишь на страже, а за каким лядом пришел? Уж не боярин ли Чириков прибыл на баркасах, а?

– Да нет, – помотал лохматой головой казак. – Чирикова, боярина того, еще не видать, а вот из Азова гость прибыл.

– Какой гость?

– А кто ж его знает, – пожал плечами казак. – На бударе приплыл. Десять, а может, и все двенадцать гребцов. И стража есть.

– Вон ты ж какое дело-то, – разводил в изумлении руками войсковой дьяк. – А где ж тот гость?

– А вон за дверьми стоит… Привел я его.

– Так чего ж ты его не вводишь сюда?

– А допрежде надобно упредить. Как же так? Мы знаем порядок.

– Вводи! Вводи скорее!

– Это можно! – охотно согласился казак. Взяв ружье с лавки, открыв дверь, он крикнул: – А ну-ка, мил человек, входи-ка сюда.

В становую избу важно вошел средних лет, сухощавый турок, богато одетый в восточную одежду, в красной феске с черным махорчиком, бившим его по правому уху. Войдя в комнату, он огляделся и, убедившись, что в избе, кроме войскового дьяка и подростка, никого нет, приложил руку к сердцу, низко поклонился дьяку.

– Да пошлет вам аллах доброго здоровья, – четко по-русски сказал он.

– И тебе того же желаю, – кивнул в ответ дьяк, приподнимаясь с табурета. – Отколь прибыл, гость добрый? Кто будешь такой? Я войсковой дьяк донских казаков Лукьян Персианов. Рад служить доброму человеку, коль прибыл к нам не с худыми, а добрыми делами.

– Спасибо на добром слове, – снова поклонился турок и улыбнулся. – Ну зачем же с худыми, войсковой дьяк?.. Прибыл я к вам с добрыми делами, мирными. Я толмач[10]10
  Толмач – переводчик.


[Закрыть], зовут меня Ассан, прибыл я к вам, донским казакам, с письмом от турецкого посла Томы Кантакузена.

– Так… Так… – попискивал войсковой дьяк. – А где же сие письмо?

– А вот и письмо, – с поклоном передал ему толмач свиток. – Оно адресовано войсковому донскому атаману Михаилу Ивановичу Татаринову, – предупредил вежливо турок, видя, что дьяк намеревается сорвать со свитка сургуч.

– А это все едино, – обиделся Персианов. – Я ж сказал тебе, что я войсковой дьяк.

Толмач иронически усмехнулся и промолчал. Но войсковой дьяк не стал читать послание турецкого посла. Положив свиток на стол, он сказал:

– Войсковой наш атаман зараз в отсутствии… Говори мне, Ассан: что надобно? Все, что в силах моих, сделаю для тебя.

– Я прибыл к вам упредить о том, что посол его величества султана турецкого Мурада Четвертого Тома Кантакузен прибывает завтра в Черкасск-городок. Тут он повстречается с боярином Чириковым. А потом в сопровождении того боярина последует ко двору русского царя Михаила Федоровича в белокаменную Москву.

– Все понятно, Ассан, все, – закивал войсковой дьяк. – Будь спокоен. К завтрашней встрече посла турского все будет подготовлено.

– Тогда я возвращаюсь в Азов, – сказал Ассан, – доложу послу Кантакузену, что завтра он может прибыть в Черкасск, его встретят здесь достойно.

– Не сумлевайся, господин толмач, – заверил его дьяк. – Все будет сделано.

– Да сохранит тебя аллах долгие годы на радость людям, – низко поклонился Ассан.

Легкая усмешка, скривившая тонкие губы толмача, не ускользнула от проницательного взгляда войскового дьяка.

«Потонул бы ты, дьявол рогатый, в Дону», – возмущенный насмешкой турка, хотел пожелать ему Персианов, но сдержался.

– Доброго пути! – буркнул он мрачно.

Как только турок вышел из становой избы, так сейчас же войсковой дьяк распорядился послать нарочного казака в Монастырский сообщить войсковому атаману Татаринову о завтрашнем прибытии турецкого посла.

* * *

Как это было и положено у донских казаков, войсковой атаман Михаил Татаринов выслал навстречу турецкому послу почетный конвой из наиболее уважаемых казаков на бударах.

Казаки криками «ура» встретили посла верстах в десяти от Черкасска. Сопровождаемый ими, он приближался к столице донского казачества.

На городской часовенке Черкасска ликующе, как на пасху, затрезвонили в колокола и колокольцы. Заухали пушки. Толпа народа, собравшаяся на стружементе, замахала шапками, заорала:

– Ура-а!.. Ура-а!..

В толпе с непокрытыми головами, в новых цветных зипунах стояли войсковые старшины во главе с атаманом Татариновым.

Легкая и светлая, как чайка, красивая галера посла турского причалила к стружементу. Размахивая полами золотистого халата; с нее на каменные, изъеденные временем плиты причала соскочил небольшого роста плотный мужчина лет пятидесяти, с густой черной бородой. А вслед за ним спрыгнул с галеры и толмач Ассан.

Отыскав взглядом в толпе казачьих старшин жирного дьяка Персианова, толмач вопросительно посмотрел на него. Персианов понял его взгляд и кивнул на рядом стоявшего с ним высокого, статного войскового атамана Татаринова. Ассан что-то шепнул Кантакузену. Тот, взглянув на атамана, подошел к нему вместе с толмачом. Огромный негр в белом бурнусе нес за ним тяжелый узел.

– Его величества султана великой Турции Мурада Четвертого посол Тома Кантакузен челом бьет храброму Донскому войску, его атаманам-молодцам и всем доблестным казакам.

Кантакузен, коснувшись рукою земли, низко поклонился старшинам.

В ответ на поклон посла донские старшины тоже низко поклонились ему, степенно, с достоинством.

Кантакузен что-то сказал толмачу. Тот перевел по-русски:

– Посол великого султана Турции желает атаманам и всем донским казакам доброго здравия и хорошей удачи в их делах. А в знак своего благоволения к ним султан приказал мне передать им дар. Давай сюда! – приказал он негру.

Тот бросил к ногам толмача узел.

– Развяжи! – сказал посол Ассану.

Толмач развязал узел и вынул оттуда великолепный кафтан темно-синего бархата, расшитый золотыми узорами. Посол, взяв из рук толмача, развернул его и встряхнул на солнце. Кафтан заиграл тысячами радужных искр.

– Ух ты! – взволнованно зашепталась толпа, восхищенная таким великолепием. – Вот зипун так зипун!

– Должно, сам султан носит такое.

– Кому ж это он его, а?

– Знамо, атаману войсковому.

– Счастливчик!

И действительно, счастливчиком оказался атаман Татаринов. Повертев кафтан перед взорами восхищенных людей, посол подал его ему:

– Бери, атаман. Это тебе от султана.

Атаман Татаринов и виду не подал, что он доволен султанским подарком, хотя в душе своей он был в восторге от него. Равнодушно, с каменным лицом взял он из рук посла чудесный этот кафтан и небрежно, словно вещь эта для него ничего не значит, бросил на руки есаульцу:

– Отнеси домой ко мне.

Посол молча смотрел на него, словно ожидая, что он скажет.

И Татаринов подумал, что действительно ему нужно сказать что-то значительное, важное.

– Благодарность моя большая, – поклонился атаман, – великому турскому султану Мураду за такой богатый дар. Вот не ведаю я, чем только и отплачу за него…

Когда эти слова были переведены, послу, тот широко усмехнулся, сказал:

– Дружбой своей, атаман, дружбой.

«Поглядим, во что выльется эта дружба, – подумал Татаринов. – Полюбил меня султан, как собака кнут…»

Потом посол из узла вынул еще два кафтана, один – вишневого цвета, второй – зеленоватого, оба тоже бархатные, расшитые серебром, но, однако несколько похуже первого. Один кафтан – вишневый – Кантакузен отдал ближе всех стоявшему к нему старшине Маркину, а второй – зеленоватый – войсковому дьяку, отчего того, бедного, чуть паралич не ударил от радости.

А затем турецкий посол раздарил старшинам и казакам еще десятка три разных мелких предметов: кому кушак позолоченный, кому кинжал в серебряных ножнах, а кому ковш.

Под восторженный гул толпы гостей усадили в лодки и повезли в становую избу, где уже столы были уставлены разными угощениями.

Войдя в избу, посол турецкий взглянул в передний угол, где перед образом Иисуса Христа мерцала лампадка, и, истово перекрестясь, поклонился иконе. Это очень понравилось казакам.

– Неужто он православный? – изумились они.

Толмач Ассан, не отходивший от посла ни на шаг, пояснил им, что посол Кантакузен, как грек по национальности, веры православной, но на службе состоит у султана турецкого.

– И не возбраняет его султан за это? – дивились казаки.

– Да ничего. Султан не против того.

Засели иноземные гости и их радушные хозяева за столы, пировали весь день, не закончили, продолжали и в ночь. Шум, крики, песни, пляски. Посол Кантакузен разошелся вовсю, приказал принести с галеры своей отменных вин и сластей восточных. Угощал старшин войсковых.

Казаки не отказывались от угощения. Много ели, еще больше пили, во хмелю орали песни, плясали. Под конец так перепились, что многие из них свалились под столы и там мертвецки заснули.

Посол же пил мало, был совершенно трезв. Умными глазами наблюдал он, что делалось вокруг, посмеивался. Ассан, его толмач, совсем не прикасавшийся к винам, прислушивался, что болтали казаки (а болтали они многое, что не следовало бы при чужих людях), все нашептывал что-то послу.

* * *

Несколько дней уже живет турецкий посол в Черкасске, ожидая прибытия боярина Степана Чирикова.

Чириков плыл на бударах с верху Дона. Давно бы ему следовало быть в Черкасске, да вот что-то задерживало его в пути.

Живя на своей галере, посол страшно скучал без дела.

Как-то, приехав из Монастырского и побывав у посла, Татаринов между прочим обмолвился о том, что у него есть сынишка младший, так он-де очень смышлен. Татаринов сказал об этом не без умысла.

Посол заинтересовался парнишкой, попросил атамана привести ему Гурейку для забавы. Все, может быть, время проходило бы быстрее, незаметнее.

– Ладно, господин посол, приведу.

Придя домой, Татаринов сказал Гурейке:

– Вот что, сынок, ты уже большой парень, должон все понимать, что к чему, Поведу я тебя ныне к послу турскому навроде для услужения ему… Будешь крутиться вокруг посла, услужать ему, а сам прислушивайся, что они будут гутарить промеж себя… Не моги и виду казать, что ты по-ихнему умеешь балакать. Понял?