Текст книги "Степные рыцари"

Автор книги: Дмитрий Петров-Бирюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц)

НА АЗОВ!

Все было готово к выступлению под Азов. У берега, покачиваясь на волне, стояли на привязи только что осмоленные будары и струги, готовые вместить в себя сухопутное войско.

Казачья конница и запорожцы на салах[19]19
  Салы – старый казачий прием переправы через реку. Плоты из сухого камыша и хвороста привязывались к хвостам лошадей, на них складывалось снаряжение, одежда и пр.


[Закрыть] стали переправляться на левый берег Дона. Переправлялись долго, целых два дня. Не обошлось и без беды. Утонуло девять лошадей и два запорожца.

Но вот наконец наступил и долгожданный час: атаман приказал выступать.

Разношерстно одетые казаки, кто во что горазд, обутые в чирики, а многие и в лапти, расселись по баркасам и стругам. Приготовились.

Атаман Татаринов со старшинами сел в передний струг.

– Поплыли! – махнул шапкой атаман.

Разом высоко поднялись весла и упали в воду.

– Зачинай песню! – крикнул атаман.

Хор мужских голосов дружно запел:

 
Как по синему морю
Плывет легонький корабль…
Ай, с Дону, с Дону
Плывет легонький корабль…
 

И все здесь, в окружности, и в займищах, и в левадах, и лугах, мощно загрохотало:

 
Как на этом корабле
Девяносто семь гребцов.
 

Конница казачья под командованием старшины войскового Потапа Петрова пошла на Азов прямым путем, степью. Веселый шум, озорные выкрики, смех распугивают степных птиц и зверей. Трепещут на ветру белыми хвостами бунчуки, алеют кумачовые хорунки с изображением лика Иисуса Христа. Гудят бубны, трещат литавры.

Лихо заломив старую шапчонку на затылок, едет на добром, лоснящемся от сытости аргамаке Макарка и, приложив к щеке ладонь, на тонкой струне голосисто, по-девичьи выводит:

 
Как у нас на Дону, во Черкасском городу,
Старики пьют-гуляют, по беседушкам сидят…
Он машет рукой, и хор голосов подхватывает:
По беседушкам сидят, одну речь говорят.
Таку речь гутарят: «Как бы нам в поход пойтить,
Добрых малолетков за собой повести…
А у синя моря вдали стоит город Азов во крепи…»
 

И все здесь, в необъятной степи, расцвеченной дивными огоньками весенних цветов, все вокруг поет эту песню.

Эх, послушал бы Гурьяшка, с какими переливами да присвистами распевают его песню казаки, идя на ратный подвиг. Где ты, парень? Где?..

И никто из поющих эту песню казаков не ведает о том, что эту-то удалую песню, которую они поют так лихо и ловко, сочинил безусый казачонок Гурейка, оставшийся в Черкасском городке.

Знают об этом из всего казачьего войска только два человека: закадычные друзья его Макарка да дядя Ивашка. Оба они сейчас едут рядом, оба на аргамаках.

Не дождавшись в тот раз Гурейки, Макарка позвал с собой старого казака Чекунова. Они перебрались через Дон и изловили себе аргамаков. Рассказал Макарка старику о том, что сочинил Гурейка песню. И вот теперь они ехали рядом. Макарка пел, а дядя Ивашка подыгрывал на дудке.

А за донскими казаками под водительством куренного атамана Любомира Щетины следом ехали запорожцы. Под звон медных тарелок они тоже пели:

 
Гей, був у Сичи старый казак по прозвищу Чалый,
Выгодував сына Саву казакам на славу…
 

Сзади войска скрипели тяжелые возы с разным снаряжением и припасами. Под охраной конвойных, гулко хлопая длинными кнутами, пастухи-ногайцы гнали стада скота, отбитого казаками у кубанских татар.

Предчувствуя кровь, в небе кружили крылатые хищники.

* * *

Ну разве ж мог знать Гурейка о том, что его песню поют казаки в походе? Да если б он узнал об этом, то, наверное, несколько дней подряд плясал бы от радости.

Заскучал, загрустил Гурьяшка в опустевшем городке. Остались в нем теперь лишь древние старики, немногие бабы и еще более немногие малые ребятишки. Семейных казаков в то время было мало в Черкасске.

Одно и развлечение у парня, что пойдет в становую избу к войсковому дьяку, которого атаман оставил в городе для административных дел и для встречи боярина Чирикова.

Да и в становой избе не особенно весело. Войсковой дьяк все время занят какими-то делами, а казаки, что оставлены для охраны турецкого посла и его толмача, беспрестанно играют в зернь[20]20
  Зернь – кости.


[Закрыть].

Ну, вот и дождались. Прибыли наконец-то сверху будары с боярином Чириковым и его людьми. Вместе с боярином прибыла и легкая станица казаков во главе с Иваном Каторжным.

Чирикова на стружементе никто не встречал, кроме писаря Лукьяна Персианова да Гурейки.

Сивобородый, крепкий мужчина лет сорока пяти, одетый в парчовый кафтан по случаю прибытия в казачью столицу, Степан Чириков с недоумением смотрел на жирного войскового дьяка.

– А где войсковой атаман? – вдруг, багровея, гаркнул он разгневанно. – А где народ? Где старшины? Почему не встречают?!. Ай вам не ведомо, что я царский посол?

– Все нам ведомо, милостивый боярин, все, – низко поклонился Персианов. – Нет народа зараз в Черкасском. Нет и атамана.

– Куда они подевались?

– Все наши атаманы и старшины со всем Войском Донским и с черкасами пошли на приступ – Азов-крепость добывать…

– Вы очумели али нет? – орал боярин. – Ай вам не ведомо, что царь запрет дал вам… Чтоб не трогали турок, мирно б с ними жили. Ванька, – оглянулся он на огромного, чернобородого, красивого казака в новеньком синем бархатном кафтане, отороченном по полю и воротнику золотом, – скажи этому ослу, что царь-батюшка наказывал, а?

Каторжный молчал, опустив насмешливые глаза.

– Ну?

– Запретить-то запретил, – густым басом сказал Каторжный, – но ведь невтерпеж стало донским казакам. Забижают турки. Вот и пошли.

– Своевольством занимаетесь, – гремел боярин. Чириков. – Великий государь своевольников накажет. А где турецкий посол Кантакузен?

– Не ведаю, – развел руками Персианов.

– Как – не ведаешь, а это чья галера?

– Не ведаю, – пожимал плечами войсковой дьяк.

– Да ты что, скоморох али кто? – не унимался Чириков. – Ты-то кто таков?

– А войсковой дьяк я, Лукашка Персианов, – пискляво ответил казак.

– Ты батогов когда-нибудь отведывал, дьяк? – спросил Чириков.

– Ты, боярин, меня не пугай, – повышая голос, визгливо заговорил войсковой дьяк. – Мы не пуганые. Я те русским языком говорю, что не ведаю, куда девался тот посол Фомка Кантакузин. Был тут, крутился, вертелся, а потом, как дым, исчез, пропал… Куда девался, ума не приложу.

Гурейка про себя смеялся. Ему нравилось, как безбоязненно разговаривал с боярином войсковой дьяк.

«Вот молодчина-то, – думал он. – А я-то называл его блином. Вот какой он, блин-то».

– Вот что, дьяк, – сказал Чириков, видя, что от него ничего не добьется, – ну-ка пошли гонца за атаманом, чтоб зело быстро прибыл ко мне… Да вот, кстати, пропиши ему, что атаман Ванька Каторжный царево жалованье привез.

– Ладно, боярин, зараз кого-нибудь пошлю к атаману, – в раздумье почесал дьяк жирный свой, свисающий на грудь подбородок. – Но кого только послать?

При этих словах у Гурьяна сильно застучало сердце: вот бы ему поехать под Азов. Он толкнул дьяка под бок.

– Я поеду, дядь Лукашка.

– Очумел, что ль?.. Куда тебе, мальчишке?

– Да ты что, дьяк? – обиделся Гурейка. – Шестнадцать лет ведь мне, – приврал он.

– А отец не заругает нас?

– Что ты, дядь Лукашка. Да он рад будет, что я приеду за ним.

– Что он говорит? – осведомился Чириков.

– Да это сынишка войскового атамана. Просится поехать за отцом.

– Ну и пошли, ежели просится.

– Ладно ужо, – согласился дьяк. – Пойдем в становую избу, напишу тебе грамоту отцу. Отвезешь ее.

– А на чем повезу?

– Переправишься на ту сторону. Там у нас конный двор есть. Сторожевые казаки дадут тебе коня. А тебе, милостивый боярин, – поклонился он Чирикову, – подготовлен курень. – Микишка, – крикнул он казаку, – отведи боярина на постой к Воронихе!

* * *

По тому времени азовская крепость была одной из самых мощных, сильно укрепленных, первоклассных крепостей. Азов был основным форпостом турецкого владычества на берегах Азовского моря. Правительство Турции придавало ему огромное значение.

На стенах крепости было расставлено более двухсот больших и малых пушек. Кругом нее были прорыты глубокие рвы и насыпаны земляные валы с каменными стенами и одиннадцатью мощными башнями, каждая из которых в отдельности была самостоятельной боевой цитаделью.

Орешек для казаков был довольно крепкий. Все зубы об него поломаешь.

Но, однако, ничто казаков не остановило.

Не остановило их и предостерегающее сообщение лазутчиков[21]21
  Лазутчики – разведчики.


[Закрыть], которых, перед тем как подойти к Азову с войском, атаман Татаринов посылал к крепости разведать. Они донесли атаману о том, что гарнизон азовский подготовлен к обороне: на крепостных стенах стоят янычары плечом к плечу. По беглому подсчету их было до пяти тысяч.

– Собаки! – прорычал Татаринов. – Кафтаны дарили! Предатели! Значит, правда, что Фомка Кантакузин посылал своего толмача к азовскому паше с упреждением.

Татаринов тщательно обдумывал, как начать осаду крепости. Он посовещался по этому поводу со своими старшинами и полковниками. На совещании все единодушно приняли план Татаринова.

На удобных подступах к крепости атаман расставил полки. Один некрупный отряд конницы он выслал в сторону Крыма, для того чтобы казаки могли своевременно отразить внезапный налет крымчаков в тыл штурмующих войск. Второй же такой отряд послал на Кубань для задержки кубанских татар, если б вдруг они вздумали прийти на помощь азовскому гарнизону.

Все это было проделано предусмотрительно и умно. Такая опасность действительно существовала.

Среди запорожцев был какой-то немец Иоганн. Он стал хвастаться тем, что он-де отлично знает подрывное дело и если б ему поручили, то он в два счета сумел бы прорыть подкоп под крепость и взорвать стену.

– А тогда пожалюста, – размахивал он руками. – Входи в цитадель.

Слух о немце дошел до походного атамана.

– А ну, позвать мне того немца, – распорядился Татаринов.

Немца привел сам куренной атаман Любомир Щетина.

– Здорово бул, атаман, – кивнул Татаринову Любомир.

– Здорово, Щетина.

– Вот цей немец, – с такой силой хлопнул Любомир рукой по плечу полнотелого, рыхлого, веснушчатого детину лет тридцати, что тот чуть не свалился с ног.

– Отоман! – скорчился от боли немец. – Зачем так больно делать?

– Ничего, Иоганн, до свадьбы все заживе, – засмеялся Любомир.

Татаринов внимательно оглядел немца и усмехнулся. Больно уж причудливо был тот одет: плисовые, какого-то неопределенного цвета панталоны, зеленая куртка с медными пуговицами. На голове тирольская шляпа с пером. Из-за широкого красного казачьего кушака торчит рукоять пистоля, на боку висит персидская сабля.

– Ну, як вин? – кивая на немца, спросил у Татаринова Любомир. – Добрый хлопец, а?

– Видать, добрый, – добродушно рассмеялся Татаринов. – Лыцарь хоть куда. Где вы подцепили такого красавца, Любомир?

– В Речи Посполитой к нам пристал. А шо? Вин казак гарный. Тилько чужих жинок любе дуже… Помирае по них.

– Ну, это не беда, – усмехнулся Татаринов.

Моргая светло-голубыми глазами, немец поглядывал то на Любомира, то на Татаринова, беспричинно, казалось ему, смеявшихся над чем-то. Плохо зная русский язык, он никак не мог уловить смысл их разговора.

Погасив усмешку, Татаринов сурово взглянул на него:

– Слыхал я, Иоганн, будто ты похваляешься, что учен подрывной премудрости, а?

Немец некоторое время молчал, сосредоточенно обдумывая смысл сказанной фразы, и вдруг, поняв, просиял, заулыбался.

– О, да-да! – закивал он. – Я умель подкоп делаль… Отшень карош подкоп.

– Под азовску крепость смогешь подвести подкоп?

– Азов? Азов? Бух!.. Фа-а!.. Да? – пытливо всматривался в Татаринова немец.

– Вот-вот, – утвердительно кивнул атаман. – Это нам и нужно… Ежели, Иоганн, взорвешь крепостную стену, то награда тебе будет за это большая. Понял?

– Подкоп умель делаль я, – бил себя в грудь немец, не совсем понимая, что ему сказал атаман. – Карош подкоп. Мне надо казак. Один, два, три… – начал он считать по пальцам.

– Подожди, Иоганн, – прервал его Татаринов. – Дадим тебе казаков сколько угодно. Лопаты дадим. Начинай подкоп, мил человек, начинай, – ласково похлопал он его по плечу.

* * *

От Черкасска-городка до Азова рукой подать, каких-нибудь семьдесят – восемьдесят верст. Перебравшись на левый берег Дона, Гурейка взял на конном базу доброго коня и к вечеру уже был под Азовом.

Сердце его затрепетало от восторга, когда он увидел бивачные костры казаков вокруг грозной крепости, зубцы которой четко выделялись на фоне закатного неба.

У костров хлопотливо маячили фигуры кухарей. Они готовили ужин. В ожидании горячей похлебки казаки сидели группами, рассказывали друг дружке разные были и небылицы. То там, то тут, как гром, взрывались веселые крики и хохот. Звенели домры и цимбалы, как выстрелы, стучали бубны. Пыль дымилась клубами от каблуков вспотевших плясунов.

Проезжая по биваку, разыскивая отца, Гурьяшка немало дивился невиданному бесшабашному веселью:

«Что они, прибыли сюда пировать, что ли? – думал он. – Вот так война».

По лагерю шныряли неведомо откуда взявшиеся цыганки в грязных, но красочных одеяниях, увешанные звенящими ожерельями из натертых до блеска песком монет. Они гадали казакам по руке, предсказывая им судьбу. Суеверные воины верили им, гадали, с сердечным замиранием ожидая ответа. Но цыганки не желали никому плохого и говорили каждому самые утешительные предсказания, чем и приводили наивных казаков в веселое настроение.

Правда, одна цыганка обидевшему ее казаку предсказала смертный исход. Но, на удивление предсказательнице, обреченный ею на смерть так развеселился от этого, что пошел в пляс.

– Ох ты, мати, мати, – барабанил он ладонями по коленям, – мне цыганка нагадала, что скоро мне уми-ра-ати… Так да-авайте же спляшем на помин моей души.

Вдруг Гурейка натянул поводья:

– Тпру!

Конь остановился. Гурейка взволнованно прислушался. Где-то в вечерних сумерках высокой нотой юношеский голос запел:

 
Ка-ак у на-ас на Дону, во Черка-асском го-ороду,
Ста-арики пьют-гуляют, по бе-еседу-ушкам сидят…
 

И взвился в поднебесье хор грубых мужских голосов:

 
По беседушка-ам си-идят, одну-у речь говорят…
Таку речь гу-утарят: «Ка-ак бы нам в поход пойтить…»
 

У мальчишки захватило дух от восторга. Ведь это ж его песня!..

 
«До-обрых малолетков за со-обой повести-и…»
 

Да ведь это же запевает его друг Макарка! Гурейка поддал под шерстистые бока лошади шенкеля, подскакал к костру, вокруг которого сидели казаки и пели. Ну да, вот Макарка, а рядом подыгрывает на дудочке дядя Ивашка.

– Макарка! – радостно вскрикнул Гурейка.

– О! – удивился Макарка. – Никак ты, Гурьяшка, а? – Он вскочил и подбежал к приятелю. – Ты тоже, стало быть, с нами?

– Да нет, не совсем, – потускнел парнишка. – Меня послал войсковой дьяк к отцу. Не знаешь, где его найти?

– А вот поедешь прямо, – рассказывал Макарка. – А потом свернешь влево у вербы. Там увидишь – стоит большой белый шатер. Вот в нем-то и находится твой отец.

– Что ж, Макарка, тогда не подождал-то? – обидчиво спросил Гурейка. – Небось обоих аргамаков изловил?..

– Нет. Одного. Другого поймал дядь Ивашка… Я тебя ждал, ждал, да так и не дождался, позвал с собой дядь Ивашку.

– О! – протянул Гурейка. – Ну, ежели дядь Ивашка, то это хорошо. Не жалко, что ему достался аргамак.

– Да ты не тужи, Гурьяшка, – утешал Макарка. – Мы тебе у какого-нибудь турка али татарина отобьем…

Подошел старик Чекунов.

– Здорово, Гурейка, – сказал он.

– Слава богу, дядь Ивашка. – Ты чего приехал?

– Боярин Чириков прибыл, требует отца. Вот меня и снарядил войсковой дьяк за отцом.

– А атаман Ванька Каторжный не прибыл?

– Прибыл, дед. Царево жалованье привез.

– Любо! – обрадованно выкрикнул старик. – Ванька Каторжный царево жалованье привез! – крикнул он казакам, сидящим у костра.

Те мгновенно повскакивали, оживленно заговорили, окружили Гурейку:

– Привез, стало быть, а?

Гурейка все обстоятельно рассказал им, потом дядя Ивашка отвел его к отцу.

При свете шандал отец с ближайшими своими помощниками обсуждал в деталях план штурма крепости.

– Когда черкасы пойдут на приступ с этой стороны, – горячо говорил он, – то тут нажмут… Кто это? – спросил он, заметив, что кто-то вошел в шатер.

– Я, батя.

– Ты, Гурьяшка? – изумился отец. – За каким лядом? Я ж тебе не велел сюда появляться.

– Войсковой дьяк послал с отпиской.

– Что он, не нашел другого кого послать? Что там нового? Прибыл дворянин Чириков?

– Прибыл.

– А атаман Каторжный?

– Тоже с ним прибыл. Царево жалованье привез.

Атаман Татаринов в грамоте не разбирался. Это было его больное место, хотелось ему слыть за грамотея. И он всегда делал вид, что грамота для него дело пустое.

Вот и сейчас, получив отписку от войскового дьяка, ему не терпелось узнать, о чем ему пишет он, но при посторонних лицах он не мог выказать свою неграмотность. Вертя пакет в руках, он сказал:

– Ну ладно, атаманы-молодцы, давайте поотдохнем. Идите зараз вечерять… Самая пора. А я с сыном погутарю.

Когда все вышли из шатра, атаман поправил в шандалах потрескивавшие свечи.

– Ну-ка прочти, Гурьяшка, что пишет войсковой дьяк.

Вскрыв пакет, мальчик прочел письмо. В нем ничего не было нового. Все, о чем писал дьяк атаману, Гурейке было известно лучше, и он обо всем более подробно рассказал отцу.

– Стало быть, дюже ругался боярин Чириков? – спросил атаман у сына.

– Дюже, батя.

– Грозился?

– Грозился.

– Ну и дьявол с ним. Не боюсь я ни его, ни царя.

Гурейка даже испугался таких слов. Как это – не бояться царя? Его все боятся.

Михаил Татаринов долго смотрел на свечу, как она то затухала, то с новой силой, потрескивая, вспыхивала, освещая сосредоточенное, багровое лицо атамана.

– Знаешь что, Гурейка, я надумал? – очнувшись от задумчивости, ласково притянул к себе сына атаман.

– Нет, батя.

– Оставайся-ка ты, видно, со мной тут. Ты грамотей, человек свой, всегда мне надобен будешь. Не надобно будет к писарю обращаться… А то ж они ломаются, дьяволы…

В глазах мальчишки вспыхнула радость.

– О батя! – воскликнул восторженно Гурейка. – Спасет тебя Христос!

– Да ты чему обрадовался-то? Что, думаешь, тут мед?..

ОСАДА

Подкоп немца Иоганна оказался неудачным. Он повел его в сторону от крепости. Сам же немец и обнаружил свою неудачу.

– Ну ничего, пусть роет другой подкоп, – добродушно сказал Татаринов. – Подождем. Нам не к спеху… Всегда ведь первый блин бывает комом.

Но, говоря это, атаман кривил душой. Штурмовать крепость надо было уже давно. Положение складывалось не в пользу казаков. С Кубани к Азову стягивались многочисленные татарские наездники. Они завязывали с казаками ежедневные перестрелки. До рукопашных схваток дело еще не доходило, но они могли начаться каждое мгновение. Высланный Татариновым на Кубань отряд казаков никакой помощи не принес: он где-то затерялся в степи и не подавал о себе никаких сведений.

Осада крепости не давала никаких результатов. Толпясь на крепостных стенах, янычары дразнили казаков.

– Эй, рус, – кричал один по-русски, – у тебя башка дурак! Подходи поближе, я тебе просверлю ее картечью, чтоб дурь вышла.

– Эй, казаки! – кричал другой. – Пооколеете у стен Азова, а не увидите его, как собственных ушей.

Казаки нервничали, плевались:

– Тьфу, нечистые духи, басурмане!.. Догрозитесь вы, что мы вам глаза повыколем и языки поотрежем.

– Пойди-ка отрежь! – кричал янычар. – Спробуй.

– Чего мы зря стоим? – орали возмущенные казаки. – На кого глядим? Раз наш походный атаман не ведет на приступ, так мы сами пойдем.

– Пойдём! – подхватывая, вопили недовольные. – Чего зря стоим?

Все чаще и чаще стали роптать казаки.

А тут в довершение ко всему стало не хватать продуктов. Непривычные к лишениям, запорожцы взбунтовались:

– Чего мы стоим?

– Якого биса дожидаемся?

– Пидемо, братови, к персидскому хану. Вин нас гарно приме.

– Гей, пидемо!

– Пидемо!

С грустью прислушивался Татаринов к этим крикам. Что он мог поделать? И в самом деле, в любую минуту можно ждать открытого бунта. Самое страшное – это если запорожцы снимут осаду и уйдут в Персию. Это хуже смерти. Одни донцы не осилят взять крепость. Да если уйдут запорожцы, едва ли останутся у стен азовских одни донские казаки.

И вот однажды ослушники, горячие головушки, увлекли за собой на штурм крепости некоторых нетерпеливых казаков.

С печалью смотрел Татаринов с кургана, как бурливой волной окатили казаки крепостные стены. Под яростным ружейным и пушечным огнем врага они перебрались через ров, подставляя лестницы, карабкались на стены. Но защитники легко отбились от штурмующих. Отступили казаки в тот раз, оставив у стен крепости много трупов своих товарищей.

Неудачи следовали за неудачами.

Из Черкасска прибыл Чириков, стал требовать немедленного освобождения турецкого посла, грозя царским гневом.

А тут среди казаков распространился слух о том, что с часу на час в Азов должен прибыть огромный флот с отборными войсками, посланными султаном из Царьграда. И этот флот будто вызвали своим колдовством турецкий посол Тома Кантакузен и его толмач Ассан.

Слухи эти производили на казаков и запорожцев удручающее впечатление.

– Давай сюда к нам Фомку проклятого и его толмача! – орали они. – Нехай дадут нам ответ об этом. Давай посла!.. Давай!

Будь на месте походного атамана кто-нибудь другой, тот, видимо, при создавшемся положении растерялся бы, наделал массу непростительных ошибок. Но не таковский был Михаил Татаринов. Все эти невзгоды и неудачи, навалившиеся вдруг на его голову, только больше закаляли его волю. Умный, проницательный, он понимал, что все это временное явление и что надо дать какой-нибудь выход недовольству казаков. Он вызвал к себе есаула Пазухина.

– Панька, – сказал ему атаман, – что это ты уж больно красен, как рак вареный? Хмельного, должно, дюже зашибаешь, а?

– Да не без этого, атаман, – уклончиво произнес Пазухин. – Бывает иной раз, что и хлебнешь малость какую.

– Малость ли? – с сомнением взглянул на своего есаула Татаринов. – Гляди, парень, кабы тебя паралик не ударил.

– Все под богом ходим, – вздохнул есаул. – На то его святая воля.

– Бог-то бог, да сам не будь плох. Береженого, брат, и бог бережет.

– Да это хочь правда, – согласился Пазухин. – Слухаю тебя, атаман, что кликал?

– Слышь, казаки вон орут, требуют, чтобы Фомку Кантакузина им на глаза подать.

– Ну, слыхал, так что? Давай привезем его и толмача Ассанку.

– Так ведь побьют их казаки.

– А тебе что, атаман, жалко их? Да дьявол с ними, Нехай сгибают.

– Да мне их не жалко. Только, может, невинные? Вот, говорят, грамоты какие-то Фомка Кантакузин султану в Царьград да крымскому хану посылал. Вроде бы просил немедленно у них помощи. Казаки, мол, подошли к Азову, норовят забрать его… Вот оно какое дело-то. Только как Фомка мог послать те грамоты, ежели он в кайданах закованный, взаперти в темнице подвальной сидит? – хитрил Татаринов.

– Верно гутаришь, атаман, – оживился Пазухин. – Как он мог те грамоты послать, коль он в темнице сидит? Тут дело, атаман, не иначе, как колдовское… По колдовству все это деется… Слыхал небось: султанский-то флот к Азову идет?

– Слыхал.

– Так почему он идет? – пытливо посмотрел есаул на атамана. – Кто его вызвал? Тоже колдовским образом…

– Так что же, стало быть, Фома – колдун, что ли? – спросил Татаринов.

– Нет, – отмахнулся есаул. – Фомка не колдун, а предатель. А колдун – толмач Ассанка. Он, проклятый, всеми колдовскими делами ведает. Он на нас все неудачи и невзгоды наслал.

– Ишь ты, – покачал головой атаман. – Ну ладно, давай привезем Фомку с Ассаном сюда на расправу.

– Беспременно, атаман, надо, – кивнул есаул. – Надобно ублажить казаков. Нехай они сами погутарят с Фомкой и колдуном Ассанкой.

– Ну ладно, так и быть, – сказал задумчиво Татаринов. – Нехай казаки гутарят с ними… – Атаман помолчал, а потом сказал: – Посылай-ка ты, Павел, казаков в Черкасск за Фомкой и его толмачом. Нехай поспешая везут их сюда на разговор с кругом казачьим.

* * *

Послав в Черкасск за Кантакузеном и его толмачом Ассаном усиленный конвой казаков, есаул Пазухин начал возбуждать ярость у казаков против турецкого посла, сваливая все неудачи осады на него.

– Это он, проклятый грек, все беды нам принес, – говорил он. – Ежели б Фомка не писал грамоты султану турскому да хану крымскому, то давно б мы забрали Азов.

– Истинный господь, забрали б, – как эхо, вторили старшины.

– А Ассан, его толмач, – колдун, – подзадоривал есаул, – он волшебством своим приносит нам неудачи.

Забурлили, заволновались казаки:

– А ну, подавай нам сюда растреклятого Фомку!

– На кол посадим!

– В куль да в воду.

– И колдуна его, нечистого духа, Ассанку сожжем!

И когда из Черкасска привезли закованных в кандалы, бледных, трясущихся от страха посла Кантакузена и толмача Ассана, казаки бурной волной окатили их.

– В куль да в воду! – потрясая кулаком, орал высокий старик в грязном атласном кафтане с большой серебряной серьгой в правом ухе. – В воду их, анчибелов[22]22
  Анчибел – черт.


[Закрыть].

– На кол посадить! – надрывался другой казак. – Иуда, предатель!..

– Повесить колдуна Ассанку! – тонкоголосо выкрикивал Макарка.

– Сжечь на костре! – предлагал чей-то голос.

Высокий, статный боярин Чириков, побледнев как мел, стал раскорячившись около посла и толмача, распростер руки крестом.

– Не озоруй, честная станица! – осипшим голосом кричал он, стараясь перекричать толпу. – Не озоруй!.. Царевым именем прошу… Угомонитесь, атаманы-молодцы! Замолчите! Я прибыл сюда по цареву указу за турецким послом. Слышите или нет?.. Приехал за Кантакузеном. Повезу его к царю. Не входите в ослушание. Не входите! Царь-батюшка гневен будет… Плохо вам будет, плохо…

Некоторые наиболее благоразумные казаки, прислушиваясь к голосу боярина, неуверенно говорили:

– Да ну его к дьяволам, этого Фомку-посла! В сим деле царь еще разгневается на нас за своевольство.

– На шута он нужен, – отмахивались некоторые.

– Нехай увозит его боярин Чириков.

Но большинство казаков с яростью набрасывалось на таких.

– Да вы что, чума вас забери?! Да можно ли отпустить Фомку-злодея!

– Через него ведь все муки терпим!

– Побить Фомку и Ассана!

– Побить!..

– Предать смерти!

Пощипывая бороду, атаман Татаринов стоял в стороне и равнодушно смотрел на то, что происходило на его глазах, словно это все его совершенно не касалось и он был простым наблюдателем.

Заметив его, Чириков разъяренно завопил:

– Ты что стоишь, как истукан?! Али тебя это не касается? Уйми своих голодранцев! Слышишь, уйми!.. Плохо тебе будет. Царь разгневается.

Толпа на мгновение ошеломленно замолкла. Слышались лишь отдельные выкрики казаков:

– Как? Как он сказал?..

Молчание было зловещим. Никто никогда не осмеливался оскорблять так казачий круг. Такое тяжкое оскорбление смывается только кровью.

– Побить боярина до смерти! – выкрикнул чей-то визгливый голос.

Словно очнулась от оцепенения толпа казаков, забурлила в шуме, в гневе непрощающем.

– Побить! Побить боярина!..

– На кол посадить!

– В куль да в воду!

Поняв, что совершил большую оплошность, Чириков помертвел от страха. Повытаскав сабли из ножен, к нему с ревом ринулись казаки. Чириков зажмурился, шепча посиневшими губами молитву. Но, видно, не суждено ему было умереть в этот раз.

Выхватив саблю из ножен, атаман Татаринов, как молния, рванулся к Чирикову, загородил его, стал между ним и казаками..

– Как походный атаман ваш, приказую не трогать боярина, – загремел его голос над толпой. – Не трогать, честная станица! Он государев посол. Я за него головой в ответе.

Вертевшийся тут же, около отца, Гурейка потянул Чирикова за рукав в канаву, вырытую для стока воды в буерак.

– Бегим, дяденька, я тебя укрою, – шепнул он боярину.

Чириков сразу все понял. Он спрыгнул в канаву и помчался за Гурейкой.

И пока войсковой атаман переругивался с казаками, утихомиривал толпу, Гурейка с боярином бежали среди кустарников боярышника и бересклета, обильно разросшихся по днищу оврага, к реке, туда, где среди покачивающихся на легкой волне казачьих лодчонок и баркасов плескалась будара боярина Чирикова.

Подбежав, Чириков прохрипел своим работным людям, сидевшим в бударе:

– Ну, робя, готовьсь! Поживей!..

Гребцы, хватая весла и опуская их в воду, засуетились.

– Ну, парень, – едва отдышавшись от быстрого бега, сказал боярин Гурейке, – не ведаю, чей ты и как тебя зовут… Но, брат ты мой, упас ты ныне меня от неминучей смерти. Вот тебе на память обо мне, – снял он с пальца золотой перстень с изумрудом. – Возьми. А когда подрастешь и придется, может, тебе бывать в Москве… Разыщи ты тогда дворянина Степана Чирикова. Я тебя вознагражу за все…

Он поцеловал Гурейку и вскочил в будару. Гребцы ударили веслами по воде, налегли, и будара, как стрела, полетела к Черкасску.

Боярин стоял на корме и благодарил бога за то, что тот вовремя дал ему возможность унести свою головушку целехонькой от сабель буйных казаков.

Плыл теперь боярин Чириков в далекую белокаменную Москву доложить царю Михаилу Федоровичу о мученической смерти Томы Кантакузена от рук рассвирепевших казаков. Хотя он и не видел убийства турецкого посла, но был убежден в этом.

И он был прав.

После того как Гурейка увел боярина канавой в буерак, а потом оврагом доставил его до будары, казаки, гневные и обозленные, страшной пыткой вынудили у посла Кантакузена признание в том, что он просил у султана и крымского хана помощи Азову, осаждаемому казаками и черкасами.

Хотя и непонятно было, как турецкий посол смог написать такое письмо, если он был закован в кандалы и сидел в подземелье в становой избе в Черкасске, но это не имело значения. Кантакузена казнили, а заодно с ним и его толмача Ассана обвиненного в колдовстве: