Текст книги "Каирский синдром"

Автор книги: Дмитрий Добродеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

А МОЖЕТ – ЖЕНИТЬСЯ И ПРИНЯТЬ ИСЛАМ?
(25 марта 2010-го)

На пятый день пребывания в пансионе «Дахаби» я подумал: почему бы не остаться здесь навсегда? Почему бы не жениться? Может быть, принять ислам? И закончить дни здесь, в Каире. Заснуть вечным сном на старом мусульманском кладбище.

Жениться на египтянке лет тридцати, с ребенком…

Сидишь, пьешь чай на коврике.

А ребятенок Магды (ее зовут Магда), маленький черноглазый Гамаль, подбежит, дернет за рукав, спросит:

– Баба, йа баба, иззей ас-саха? (папа, папа, как здоровье?)

И на сердце станет теплей. Они здесь больше уважают родителей, чем в Европе.

Конечно, придется подкидывать деньжат родственникам из Дельты. Зато будет весело в большой семье.

Она, конечно, с тагмилем, и страсти от нее ждать не придется. А может, это и лишнее? Зато будет отдаваться в любое время суток, подчиняясь прихоти мужа и господина.

На обед сварганит добротный фуль, овощное рагу. И будешь есть руками, макая лепешку в тахину, пожевывая травку гыр-гыр. А мальчик Гамаль будет держать опахало над твоей лысой головой.

Поужинав, выйду на улицу в просторной белой галабие. Бауаб и все соседи будут дружными возгласами приветствовать меня. Ведь я – богатый чужестранец. Мое немецкое социальное пособие – пятьсот евро в месяц – кажется им фантастическим.

Усядусь в кофейне на углу, закажу шишу (кальян) и кофе «масбут». Хозяин раскурит трубку, поставит кофе. Я начну дымить кальяном, беседуя с другими шейхами.

Мы – самая продвинутая часть Гелиополиса. Никаких искусств и философии. Разговоры – все больше о ценах на бобы и дыни, а также о «войне на истощение» 67-73-го годов…

Время течет незаметно. Обсуждаем прохожих, девушек, проезжающие машины…

И бездумное курение шиши на улице становится одним из главных жизненных занятий.

Под вечер прибегает маленький Гамаль и дергает меня за рукав галабии:

– Йа буя, йа буя, папа, папа, пора домой!

Я возвращаюсь, мы располагаемся на ночь по-арабски: не на кроватях, а на больших тюфяках. В спальных комнатах.

Снова повторяю ритуал любви: глажу ее плотное, хорошо откормленное, гладко выбритое тело и завершаю ритуал безо всякого внимания к женщине, безо всякого ее участия, как и полагается на мусульманском Востоке. Зато мужское удовольствие полное. А эрекция несгибаема.

Потом она уходит на омовение. Я поворачиваюсь на бок и храплю.

Ставни закрыты. Темно. Даже крысу не увижу, если появится.

И в этом саркофаге я думаю прожить всю оставшуюся жизнь.

В Европе мой выбор, вероятно, сочтут духовным самоубийством. Меня осудят и вскоре забудут. Но я останусь непреклонен.

Я обрету вторую жизнь здесь, в Гелиополисе.

Секрет прост: здесь, в безвременье Востока, нет страха смерти, здесь нет чувства вины, здесь все подчинено воле Аллаха. И здесь отказ от самости и своенравия сладок и приятен.

Единственная нагрузка – общение с родственниками Магды. Их очень много, и когда мы собираемся по праздникам, приходится тереться щеками, чмокаться и обниматься, говорить бесчисленные «йа вахишни (соскучился)». Но это можно стерпеть.

Когда моя душа улетит синеньким дымком на небо, мое бренное тело похоронят по исламскому обычаю: завернут в саван и отнесут на руках на старое кладбище, где я, конечно же, купил себе участок. Похороны пройдут быстро, а потом жена и родственники будут по праздникам приезжать на эту могилу и здесь отмечать мою память сладостями и фруктами.

Такая история случилась со многими европейцами. Точно так же остались жить в Каире солдаты Бонапарта, нацистские военные преступники, заблудшие хиппи и многие другие гяуры. Они приняли ислам и слились с местной общиной.

О СМЯГЧЕНИИ ЗЛЫХ СЕРДЕЦ

Даже в преклонном возрасте этот седовласый, атлетического сложения немец совершал ежедневные многочасовые прогулки по Каиру. Соседи знали его под именем Тарик Хусейн Фарид. Он выходил из второразрядного отеля «Каср аль-мадина» в шумном центре города и шел в направлении мечети Аль-Азхар, где в середине 60-х принял ислам. Дальнейший маршрут вел его к кондитерской «Гроппи» на углу улицы Каср аль-Нил, где он покупал пирожные и шоколадные конфеты для соседских детей, которые звали его дядя Тарик.

Он был страстный фотолюбитель, всегда носил с собой камеру и снимал бытовые сцены. Но никогда не давал себя фотографировать. И неспроста: ведь его настоящее имя – Ариберт Фердинанд Хайм. Он, офицер СС, служил врачом в самых страшных концлагерях, где получил прозвище Доктор Смерть. Он проводил бесчеловечные эксперименты над заключенными, при упоминании о которых леденеет кровь. До начала 60-х он работал врачом в Баден-Бадене, пока его не разоблачили как военного преступника. Он вынужден был бежать.

Ему удалось перебраться на Ближний Восток. Путь его был долог – через Францию, Испанию, Тунис и Ливию – в Египет.

Здесь-то, в Каире, и произошла странная трансформация его сознания. Что-то произошло в душе жесткого и надменного человека. Он подружился с местным людом, выучил арабский, принял ислам и стал читать Коран.

Он жил одиноко в скромной квартире на седьмом этаже, где часто отключался кондиционер, куда ходил старый трескучий лифт. На стенах он развесил фотографии родных и флажки хоккейной команды, за которую играл в Германии. А душой он все сильнее чувствовал, что настоящая жизнь – здесь.

Доктор Хайм, он же дядя Тарик, близко сдружился с семьей Махмуда, владельца отеля «Каср аль-Мадина». Сын Махмуда, Хусейн, сохранил оставшийся после смерти дяди Тарика портфель с документами и фотографиями.

Утирая слезы, Хусейн говорит:

– Он был мне как отец, он давал мне книжки и много со мной читал.

Это дядя Тарик купил Хусейну ракетки и установил теннисную сетку на крыше отеля. Там до захода солнца он играл с египетской детворой.

В начале 90-х у доктора Хайма обнаружили опухоль, и он вскоре умер. В его завещании значилось – отдать тело для медицинских целей. Однако мусульманские обычаи предполагают быстрое погребение и запрещают вскрытие.

Махмуд хотел похоронить чужеземца в семейном склепе, на старом кладбище. Он приехал в больницу за умершим, подкупил санитаров, но, когда они выносили покойника, уже на выходе, их остановили.

Наверное, кто-то стукнул в охранку – Мухабарат. Информация легла на стол генерала Бардизи. Того самого Бардизи, что занимался иностранцами в Египте c начала 60-х годов. Бардизи почесал в затылке: «Что делать с этим немцем»? И принял решение: «Уж раз он прибыл безымянным, то и уйдет безымянным. Иначе будет международный скандал».

Тарика Хусейна Фарида похоронили в общей могиле. Его тело и могилу впоследствии не удалось обнаружить: на кладбищах для бедных в Каире могилы перекапываются через несколько лет.

Нет тела, нет останков, нет ДНК, нет могилы. Абсолютная анонимность. Но есть глубина неба и горячий ветер пустыни. Есть сияние солнца и вкус кофе «масбут». Есть чувство вечной и неизменной жизни – здесь и сейчас.

Есть и другие жизни. Другие направления. Одни идут к Аллаху, другие от него. Египетский актер Омар Шариф отказался от теплого каирского междусобойчика и живет холостяком в парижском пансионе. Проникшись западным индивидуализмом, он самозабвенно играет в бридж, завтракает в одиночестве и совершает пешие прогулки по Парижу. Он констатирует с печалью: «Запад подарил мне славу, но он же подарил и одиночество».

Такая же метаморфоза происходит со многими эмигрантами-мусульманами. Злобный перс Амир в Вене, сириец Сабри в Мюнхене, распущенные турецкие девахи в Гамбурге – я видел много подобных. Их рвение к самореализации и свободе велико, очень велико. Их индивидуализм даже сильнее, чем у немцев. Это подлинные манкурты Востока.

Но есть и другие эмигранты-мусульмане. Которые не выдерживают западной жизни и с удвоенной силой возвращаются в русло ислама. Это они толкутся у мечетей в Берлине и Лондоне, это они бросаются на борьбу с ненавистным Западом, который их кормит. Такая вот ломка сознания мусульман в Европе.

А разве европейцы – христиане? Когда-то – да, теперь – унылые и печальные агностики, которые не знают, что ждет их за великой разделяющей чертой.

ГОРОД РАЗВРАТА

Каир слыл городом разврата при солдатах Бонапарта, при мамлюках, при британском протекторате и особенно – в годы Второй мировой. Здесь были размещены десятки тысяч солдат со всей Британской империи. Англичане, австралийцы, новозеландцы, а также поляки, французы и прочие шатались по городу, приставали к женщинам, а по ночам устраивали форменные дебоши.

Количество убийств, изнасилований, пьяных драк и хулиганства было столь велико, что британские военные патрули не успевали ездить на вызовы, равно как и египетские стражи порядка.

Особенно дурную славу приобрели глухие переулки по периметру Каира, куда, по мудрому решению британских оккупационных сил, перенесли бордели и увеселительные заведения. Там творилось невообразимое. Группы интернациональных шармут развлекали «Томми» самыми экзотическими способами. Особенно привилось скотоложество: путаны совокуплялись на сцене с животными, в том числе с ослами.

«Томми» напивались в этих лупанариях, валялись пьяными на улице, откуда их развозили по казармам предприимчивые таксисты.

Многие из солдат находили последний приют в песках у пирамид. Армейские штабисты не знали, что делать со сгинувшими бесследно на окраинах Каира. Обычно писали: «Погиб в бою», иногда: «Погиб при исполнении служебного задания».

Сквозь толщу лет вижу дымящиеся от разврата кварталы у подножия Пирамид: на плоских крышах притонов охранники в галабиях молятся, обратившись лицом в сторону Мекки, а в светящихся окошках мелькают силуэты поношенных шармут. На улице лежат вповалку пьяные «Томми». А над всем этим безобразием витают злые демоны Древнего Египта.

Прошло много лет. Эротическая жизнь Каира ушла в подполье, лишилась космополитического блеска и размаха. Бордели переместились в неприметные виллы с неизменным студентом богословия, подрабатывающим смотрилой. И гости вынуждены довольствоваться остатками былой свободы. А также проявлять бдительность. Ведь исламисты на улицах Каира не шутят.

МАДАМ КУЭЙИС
(декабрь 71-го)

Небезопасен секс в таком городе. Если не знаешь местных традиций. Но молодость и советская беспечность берут свое. К тому же меня одолели мысли о красавице Жаклин из магазина «Колумбия». Я надеялся, что низкопробные радости отвлекут и взбодрят.

В тот вечер, уже сильно подшофе, я вышел в центр Каира. Через плечо – сумка, в ней болталась литровка виски из советского посольства, к которой я регулярно прикладывался. Прошел улицу Фуада. Эффект виски возрастал, а с ним – желание египетского интима.

И тут – толстый, косоглазый, небритый тип.

Подошел ко мне у площади Оперы, спросил:

– Мистер, хочешь мадам?

Я кивнул в ответ.

Он посадил меня в такси, повторяя:

– Мадам гуд, куэйис, факи-факи куэйис, куллю куэйис (все будет хорошо).

Проехали европейские улицы центрального Каира и углубились в предместья. Машин стало меньше, больше ишаков. Вокруг – полуразрушенные глинобитные дома.

Таксист завез меня в какой-то закоулок, остановил машину и сказал:

– Иди за мной, только тихо!

Улица была не освещенной. Мы прокрались, как тени, к дверному проему. По лестнице без перил поднялись на самый верх.

Таксист приоткрыл дверь и толкнул меня в темное пустое помещение.

Стало не по себе: я ожидал увидеть веселую компанию пляшущих под восточную музыку девчонок. А тут – пустая комната, куда проникал лишь свет луны. Из обстановки – тюфяк и стул.

Я сказал:

– Ну, мужик, хватит, я пойду.

Но он вцепился в мою руку:

– Мистер, подожди, мадам сейчас будет. Мадам гуд, куэйис!

Когда я развернулся, чтобы уходить, послышались шаги в подъезде.

Косоглазый тип запел:

– Мадам, мадам! Сейчас придет мадам и будет факи-факи! А ты, мистер, дай мне задаток – пять фунтов.

Шаги все ближе. Мой провожатый зажег свечку. Тени, отбрасываемые от нас по стене, были ужасны.

И вот возникла она – большая, смуглая. Громадные груди распирали деревенскую галабию, на лице – платок, но главное не это. На каждом плече у нее сидело по ребенку, третий – болтался за спиной. В ней было нечто горделивое (как у женщин Дельты) и нечто надломленное (как у обитательниц трущоб третьего мира). Я понял, что это жена косоглазого.

Я начал пятиться вдоль стены и вниз.

– Куда ты, мистер?

Но кайф как рукой сняло. Живо представил совокупление – в грязной комнате на циновке, муж и дети за стенкой и ждут, когда мамка принесет им – в подоле бесчестья – десять фунтов.

Я прогромыхал по лестнице, а он цепляется:

– Ну мистер, ну вот же мадам, ну дай хотя бы пять фунтов!

Вот и улица. Швырнул косоглазому пару фунтов и побежал к трассе, где мелькали огоньки ночных машин. За углом удалось найти другое такси, на котором я рванул дальше, в поисках новых приключений.

Угрюмый водитель на просьбу: «Вези к девочкам – банат» – ответил: «Все будет о’кей!»

Однако вместо того, чтобы ехать к центру, мы удалялись от него. Глинобитные домики превратились в сараи, фонари пропали. Мы выехали за город.

На мой вопрос, где же девочки, он ответил:

– Скоро. Скоро ты увидишь девочек – банат. Девочек, мадам, всяких – больших и маленьких, любого размера.

И зловеще рассмеялся.

Мы ехали по пустынной дороге. Тревожно билось сердце. Мутило от алкоголя.

Машина замедлила ход: впереди кучковалась группа мужчин.

Фары осветили их. Странные типы – в пиджаках поверх галабий, в сандалиях и фесках. Поразил оскал щербатых ртов и зазывающие жесты: «Сюда, сюда!» Вспомнил рассказы о несчастных «Томми», которых во время войны завозили за город «к девочкам», душили и закапывали.

Сказал шоферу:

– Стоп, езжай назад!

Он продолжал двигаться вперед, упрямо бормоча:

– Скоро будет мадам. Мадам один, мадам два, мадам три…

Я прижал к его голове бутылку виски и рявкнул:

– Еще минута, и я прибью тебя!

Не доезжая пары метров до этих типов, он выругался, развернул машину и помчался в город.

Бродяги удивленно смотрели нам вслед. Я заставил шофера доехать до Наср-сити, 6, и там, отдав последние пять фунтов, поковылял к себе.

У подъезда, обняв автомат Калашникова, спал египетский солдатик. Я разбудил его, и мы выкурили по «Килубатре», глядя на звездное небо.

Потом я поднялся в квартиру с видом на пустыню и допил виски.

Темная ночь. Бездонное небо.

Позднее знакомый египетский офицер сказал мне:

– Харамия, преступники. Это шпана, подонки, отморозки. Они безжалостны. Они завозили за город и закапывали в песок десятки британских солдат. Их заманивали к девкам и добивали на выезде из Каира.

Лежат где-то рядом кости бедных «Томми»… И эта мысль о смерти безымянной в песке у пирамид поразила меня.

Теперь я думаю – а чем лучше лежать в нашем болотистом, промерзшем грунте? Кому нужны наши останки? Прах к праху. А душу не удержать!

Под впечатлением этого момента я записал историю о молоденьком британском лейтенанте Хобсоне.

ИСТОРИЯ ЛЕЙТЕНАНТА ХОБСОНА
(февраль 42-го)

Эта история начинается ближе к вечеру, когда неспешное зимнее солнце заходит за пирамиды и розовеют пальмовые стволы в офицерском клубе Гезиры…

Бармен Саид подает лейтенанту Хобсону третий джин с тоником.

Лейтенант обмакивает в стакан губы и кончик носа:

– Хорошо!

Лейтенант Берстон поддакивает:

– Отличный джин! Однако, сдается, они его здесь сами производят.

Лейтенант Хобсон живет в Каире уже два месяца, с тех пор, как его перевели ординарцем в генштаб британских войск в Египте. Работа – в Гарден-сити, в самом центре города. А квартируется на вилле в Замалике.

Хобсон – светлорусый, с небольшими рыжеватыми усиками, пухлые губы, зеленые глаза. Но, подобно заправскому колонизатору, ходит с кожаным плетеным стеком, постегивает себя по гетрам. А иногда может шутя хлестнуть неповоротливого бауаба.

Его друг лейтенант Берстон приехал в Каир из Александрии, где служит в действующей армии. Они окончили одно военное училище, но протекция у Хобсона оказалась выше. Он попал штабистом в Каир, а Берстон – на передовую.

Сегодня они уже наплавались в бассейне, пообедали в итальянском ресторанчике. Хотя почти все итальянские заведения в Египте закрыли, это еще работало.

Они также покатались на лошадях в Гарден-сити, съездили на скачки в Алмазу.

В Европе февраль – зима. А здесь – цветы, запах трав и крепкого кофе.

Здесь Хобсон может забыть угрюмый горняцкий поселок на севере Англии, смог, туман и дождь, и особенно – проклятую карточную систему.

После четырех порций джин-тоника Хобсон предлагает прошвырнуться по Каиру:

– Можно пройтись по Замалику, там есть кафе на улице Вилкокса: отличные девчонки, молодые гречанки, говорят по-английски и менее запуганы, чем их мусульманские ровесницы.

В военной форме они выходят из ворот клуба.

Охранник отдает им честь.

Лейтенант достает фляжку, делает глоток, передает другу:

– Погода восхитительная, не то что в Европе – бр-р…

В баре «Феникс» шумно и весело, много офицеров, солдат и местных девушек. Но хочется чего-то большего.

Хобсон тянет товарища в знаменитый дом Якобяна – там самая известная тусовка золотой молодежи.

Берстон сомневается:

– Послушайте, Хобсон, может, останемся здесь и не пойдем в этот ваш Якобян-хаус… Я знаю, там nice company – армянки, гречанки и даже мамаша, которая пристает ко всем. Но я бы…

И все-таки они доходят до перекрестка улиц Каср аль-Нил и Сулейман-паши, к дому Якобяна. На старинном громоздком лифте поднимаются на третий этаж и входят в большую буржуазную квартиру.

Здесь все по-восточному аляповато, но это не арабское жилье: здесь живут армянские торговцы.

На софе сидит Мона Якобян: нога на ногу, курит сигарету, вставленную в мундштук.

Приходят гости: поджарый Али, единственный араб-мусульманин среди гостей, пара коптов, но все больше армяне и греки. А также развязные надушенные девушки.

Это декадентский Египет времен короля Фарука. Здесь практикуют групповой секс и смотрят порнофильмы… А война, страдания несчастных феллахов на Ниле, скрежещущие зубами революционеры-националисты, фанатичные братья-мусульмане – все это прожигателей жизни не волнует. Они проводят время в пьянстве и бесконечных разговорах.

Через пару часов Хобсон совсем пьян. Красавица Мона тащит его к себе в комнату на пару слов.

Тут является мамаша Якобян. И Мона дает знак расходиться.

Они выходят на улицу Каср аль-Нил.

Звездное небо над Каиром – куда теперь?

Выпив по глотку из фляжки, решают идти в заведение мадам Бахии. Это в злачном районе Каира, ближе к пирамидам. Там много дешевых борделей, в клубах гуляют всю ночь британские солдаты, а на сцене показывают секс-шоу.

И вот они в районе Пирамид. На крылечках сидят помятые шармуты и зазывают солдат.

Одна из них подбегает к Берстону, срывает фуражку и тащит в комнату. Смущенный лейтенант не может вырваться из цепких рук. На помощь приходит Хобсон. Он стегает девицу стеком и кричит что-то на местном арабском. Она покорно отдает фуражку.

Шатаясь, они входят в лупанарий.

– Откуда у тебя столько денег? – икает Берстон.

– А мы, – машет рукой Хобсон, – мы тут все достаем на черном рынке. Меняем сигареты, чулки и шоколад. И денег хватает, даже остается. Скажу тебе – Каир – это рай. Тут девушки, любые услуги, турецкие бани, выпивка и многое другое. Я живу в Замалике на вилле. Единственный минус – мой дурак-начальник, полковник Роулинг, но это можно стерпеть.

Свист и крики нарастают. Омар, смуглый крестьянин в галабие, выводит на сцену ослика. Пританцовывая, на сцену выходит пышнотелая Самира. Говорят, она из племени язычников-огнепоклонников, и законы здешней морали ее не касаются. Самира снимает галабию и становится на четвереньки. Осла подводят к ней.

Солдаты свистят, хлопают в ладоши. Пьяный солдат залезает на сцену, пытается помочь ослу. Его стаскивают.

Хобсон шепчет:

– Мне пора, хочу найти хорошую каирскую шлюху. Пойдешь со мной?

– Нет, я останусь.

Хобсон выходит. Темная ночь. Луна бросает свет на обшарпанные бардачки, на пьяных британских солдат. Он курит, ждет такси, смотрит на большую бледную луну.

Наконец подъезжает залатанный старый «Форд». В нем – кривой небритый водитель.

– Знаешь, где тут заведение поприличнее?

Шофер кивает.

Едут долго. Дорога не освещена, и кажется, что хибары никогда не кончатся.

Их путешествие заканчивается за Каиром. Домов нет, только пустыня.

Шофер выключает мотор, свистит. Из придорожного кустарника выходят подозрительные типы.

Хобсон не понимает в чем дело. Он даже не сопротивляется, когда его бьют дубинкой по голове и волокут в пустыню. Там у него выгребают все из карманов и, еще живого, зарывают.