Текст книги "Две томские тайны (Исторические повести)"

Автор книги: Дмитрий Барчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

При этих словах Фёдор Кузьмич разрыдался. Казачки вскочили на лошадей и ускакали прочь. А Сашенька отвела расстроенного дедушку в сторожку и уложила на лавку.

Шли годы. Сашенька взрослела и превратилась в статную девицу. И вот однажды она пришла к старцу очень грустная.

– Что случилось, Сашенька? – спросил Фёдор Кузьмич.

Вместо ответа девушка упала перед ним на колени и разрыдалась.

– Встань, встань, родная! Успокойся. Расскажи по порядку. Кто тебя обидел?

– Братья! – сквозь всхлипы произнесла она. – Они хотят выдать меня замуж, дедушка. А я не хочу выходить за нелюбимого. Я одного вас в этом мире люблю…

Он помог встать ей с колен. А девушка возьми и бросся к нему на грудь с поцелуями.

– Дорогой мой, родной мой, только ты есть в этом мире для меня. Ты один. И никто более мне не нужен. Не гони меня. Оставь. Буду рабой твоей навеки, – шептала Сашенька.

Фёдор Кузьмич стоял посередине кельи, не проронив ни слова, и только с силой вдавливал в бока сжатые кулаки.

Сашенька понемногу стала успокаиваться. Она опустила глаза вниз и увидела, что из-под длинной рубахи старца натекла лужа крови.

– О Боже! – вскрикнула девушка и отпрянула в сторону.

И только тогда она заметила, что его лицо белее снега, а рубаха на боках вся в кровоподтеках.

– Вы ранены. Но как? – Александра всплеснула руками. – Раны надо перевязать.

Она едва дотронулась до окровавленного места, как старец перехватил её руку и строго, глядя прямо в глаза, сказал:

– Не надо. Сами заживут.

Но Сашенька успела почувствовать под холстом железный пояс. «Он, должно быть, с острыми шипами», – подумала она.

И ей стало так стыдно, что она отпрянула в сторону и закрыла лицо руками.

– По закону Христа человеку следует любить только одного Бога. Люди не должны привязываться к тому, что имеет конец, или смерть. Их сердца должны любить то, что вечно, то есть Бога. Только его одного искать и только ему одному угождать. Грешно и несправедливо иметь сильную привязанность к людям. Господь говорил: «Кто любит отца и мать более меня, недостоин меня!». А теперь уходи. Я должен побыть один.

У калитки Александра обернулась и увидела через окно, как старец стоит на коленях перед иконой Спасителя и отбивает поклоны.

Но если бы она услышала слова его странной молитвы, то, скорее всего, ничего бы не поняла.

– Господь мой, Бог мой! Помоги мне избавиться от обмана страстей, обрести, наконец, свободу. Помоги выдержать ещё одно испытание, ниспосланное мне Тобой в этой таёжной глуши. Я знаю: всё, что мы желаем и лелеем в жизни, в итоге придёт к своему концу. Страдания порождаются желаниями. Но удовлетворение этого желания – лишь иллюзия, проходящее удовольствие. Я отрину его ради Тебя. Господи, но зачем Ты продолжаешь мучить меня соблазнами? Я стар и болен. Мне осталось жить совсем немного. А Ты искушаешь меня этой страстью. Всё – пустое, всё – обман. Никого, кроме Тебя, у меня в этом мире не осталось…

Он снова сильно надавил локтем на свой железный пояс. Острые шипы вонзились глубоко в тело. Кровь снова потекла из-под рубахи. А он молился и молился перед иконой. И временами надавливал на шипы.

На следующий вечер Фёдор Кузьмич сам пришёл к братьям Александры.

Хозяева засуетились, собрали на стол всё лучшее, что было в доме, но старец, кроме чая, ни к чему не притронулся.

– Не выдавайте сейчас сестру замуж. Не трогайте её. За её доброту Бог не оставит её. Она не будет нуждаться в вашем хлебе, сам царь наградит её своей казной. Было мне видение нынешней ночью, что мужем её будет офицер.

При этих словах старца братья только рты раскрыли и не знали, что и ответить.

А он встал из-за стола, поблагодарил хозяев за хлеб, за соль и сказал на прощанье:

– Лучше отправьте её на богомолье по святым местам. Я напишу добрым людям, чтобы её приютили.

Братья послушались совета старца и снарядили Александру Никифоровну в дальнюю дорогу.

Перед отъездом она зашла к Фёдору Кузьмичу попрощаться и получить благословение на паломничество.

– Как бы мне царя увидеть? – спросила Александра своего наставника.

– А зачем тебе царь нужен?

– Как же, батюшка. Все говорят, царь да царь, а какой он из себя, и не знаешь.

– И цари, и полководцы, и архиереи – такие же люди, как и мы. Только Богу угодно было одних наделить властью, а другим предназначено быть под их постоянным покровительством. Погоди, – задумчиво добавил старец. – Может, и не одного царя на своём веку увидать придётся. Бог даст, и разговаривать ещё с ним будешь. Увидишь тогда, какие цари бывают.

Он подошёл к Александре, поцеловал её, как маленькую, в лоб, перекрестил и сказал:

– Ступай с Богом!

Александра Никифоровна совершила два путешествия по святым местам. Во время первого осенью 1849 года в Кременчуге в доме графа Остен-Сакена, к которому дал ей рекомендательное письмо Фёдор Кузьмич, она встретилась с императором Николаем Павловичем и долго с ним беседовала. На вопрос царя, как же она не испугалась одна поехать в такую даль, девушка ответила: «А чего мне бояться? Со мной Бог, да и великий старец Фёдор Кузьмич за меня молится». При этих словах Николай I насупился и больше никаких вопросов не задавал.

А во время второй поездки она познакомилась в Почаеве с майором Фёдоровым и вышла за него замуж. Супруги прожили пять лет в Киеве, а после смерти мужа Александра вернулась в Сибирь и поселилась в Томске, получая пожизненную пенсию 130 рублей в год. Старец к тому времени уже умер, и майорша Фёдорова почти каждый день после церковной службы приходила на могилу Фёдора Кузьмича и молилась за упокой его души.

Корону за любовь

Томск. Октябрь 1858 года

Воскресенская гора осталась позади, они пересекли деревянный мост через узкую, но быструю речушку, тридцать лет назад спроектированный Гавриилом Батеньковым, и выехали на Базарную площадь. За десятилетия таёжной жизни старец отвык от городской суеты и сейчас, не переставая, смотрел по сторонам.

Всё ему было в интересно. И крепкие бревенчатые дома, и каменные здания, и торговые ряды со всевозможными товарами.

А Хромов рад был стараться и всё больше нахваливал Томск.

– На той улице проживают самые богатые купцы. А вот – новая часовня. Нынче архиерей освятил её. Иверской назвали. Говорят, она точь-в-точь такая же, как в Москве у Кремлёвских ворот. В честь солдат Томского гренадерского полка, погибших в Крымскую кампанию, возвели.

Старец слушал своего провожатого в пол уха и любовался позолоченными куполами собора.

– Как называется сей храм?

– Богоявленский, – охотно пояснил Хромов. – Эта церковь построена ещё в прошлом веке. Прежде на этом месте была деревянная, ровесница города. Во как! А это магистрат, главное пожарное депо и городское полицейское управление.

Но Фёдора Кузьмича больше поразила вывеска «Сибирский общественный банкъ», красовавшаяся на здании с колоннами.

Владельцы лавок сворачивали торговлю, убирали товар в лабазы. Навстречу попадались грузчики с тяжёлыми тюками и мешками, нищие в надежде чем-нибудь поживиться. Очень много было пьяных. Отовсюду слышалась площадная ругань.

Хромов заметил, что приезжему неприятно наблюдать эти проявления низменных человеческих инстинктов, и, пытаясь хоть как-то сгладить неприглядное впечатление, сказал:

– Мне самому толкучий рынок не по душе. Жене и дочери я вообще запретил здесь появляться. Но ничего, сейчас на Юрточную гору поднимемся, и считай уже дома. Есть дорога короче, через монастырь, но сейчас там грязь. Боюсь, застрянем.

Миновав почтовую контору, они добрались до великолепного здания, архитектурой и отделкой в стиле ампир во много раз превосходящего магистрат.

– Это дом Ивана Дмитриевича Асташева, самого богатого в здешних местах золотопромышленника, – с почтением пояснил Хромов. – Он в городе самый уважаемый человек. Все к его мнению прислушиваются. Даже губернатор.

За поворотом в двух кварталах коляска остановилась возле добротного бревенчатого дома.

Завидев в окно хозяина с гостем, на улицу вывалили все хромовские домочадцы – жена и дочь и дворовые люди.

– Милости просим в дом, Фёдор Кузьмич, – пропела хозяйка. – Мы вас уже и заждались. Все глаза на дорогу проглядели. Комнатку вам во флигеле приготовили. Уютная, опрятная. Вам понравится.

Старец улыбнулся купчихе любезно, а на Хромова цыкнул:

– Ты же знаешь: я не люблю людей стеснять.

– Да что вы, Фёдор Кузьмич, – возразил хозяин. – Разве вы можете кого-то стеснить. Флигель у нас всё равно круглый год пустует. А ещё у меня заимка есть, в четырёх верстах отсюда. Красивейшее место! Родник там бьёт с целебной водой. Вот по весне я вам там келью и поставлю. Вы ещё сто лет проживёте. Помните, как в Библии сказано: прежде люди и по триста лет жили. Ибо святы были. А вы, Фёдор Кузьмич, в своей святости им не уступите.

С такими разговорами они и вошли в дом.

– Значит, уехал Гавриил Степанович отсель? – спросил Хромова старец, когда на следующий день зашёл разговор об известных жителях губернского города.

– Уж два годка как уехал. Говорят, в Калуге теперь проживает, – ответил хозяин.

– Жаль. Интересный был собеседник, – удручённо вздохнул гость.

– Да не переживайте вы так, Фёдор Кузьмич! – успокоил его купец. – Грамотных людей в Томске много. Вон на Воскресенской горе купил дом один ссыльный. Сказывают, во французской революции участвовал, а когда в городе Дрездене провозгласили республику, его даже избрали вице-президентом. Три государства приговорили его к смертной казни: Пруссия, Австро Венгрия и наша империя. Но ничего, живой. Даже жениться собирается. Бакунин[33]33
  Бакунин – Михаил Александрович Бакунин (1814–1876) – русский мыслитель и революционер, один из теоретиков анархизма, народничества и панславизма.


[Закрыть] его фамилия. Может, слышали?

– Нет, – признался старец. – А чем он ещё кроме смуты знаменит?

– Говорят, книжки разные пишет – по философии, по политике. Наши разночинцы от него без ума. По вечерам все к нему на посиделки бегают. Если желаете, могу его пригласить к нам.

– Нет, Семён Феофанович, не стоит. Бог даст, и так свидимся, а специально не надо.

– Что ещё? Поляков у нас много. В тридцатые годы после восстания их сюда сослали. Им даже разрешили католический костёл построить. Каждое воскресенье собираются все там на службу. Чудные они. Вроде бы одному Богу молимся, но всё у них не как у людей. И храм – не храм. В нашу церковь войдёшь – душа радуется! Светло, красиво. Сразу жить хочется! А у них в костёле всё наоборот. Тоже красиво. Но по-своему, мрачно. Словно они постоянно думают о смерти.

Слова Хромова насчёт костёла старец мимо ушей не пропустил. В следующее же воскресенье, отстояв молебен в Богоявленском соборе, Фёдор Кузьмич решил заодно посетить и Семиглавую Воскресенскую церковь. Её высокий силуэт в стиле барокко он приметил ещё на подъезде к Томску. И тогда же принял решение: непременно побывать и помолиться в этом храме.

Первые дни на новом месте он сильно хворал. Но ничего, на этот раз Бог миловал: болезнь отступила.

Вооружившись посохом и накинув на себя худой армячишко, новый житель губернского города отправился на разведку.

Тяжело ему дался подъём в гору. Старец остановился, чтобы перевести дух, поднял глаза вверх и только тут заметил, что стоит он прямо перед лестницей, ведущей к воротам костёла.

У католиков служба закончилась, и прихожане стали выходить во двор. Мужчины, пожилые и молодые, вели под руку своих жён и невест, а дети, нарядно одетые, исчерпав всю свою выдержку на мессе, озорно переглядывались и стремились поскорее вырваться на волю.

Лестница была крутая, и мужчинам на спуске приходилось поддерживать дам. Один молодой человек помог своей спутнице, а, увидев за ней спускающегося старика в чёрном плаще и шляпе, хотел поддержать и его, но дед оказался гордым и отодвинул протянутую руку.

Пожилой поляк уже почти прошёл мимо стоящего у обочины старца. Но неожиданно вернулся и спросил Фёдора Кузьмича:

– Вы кто? Прежде я вас никогда здесь не видел.

– Бродяга, не помнящий родства. Фёдором Кузьмичом меня кличут.

– А раньше нам встречаться не доводилось? Голос мне ваш почему-то уж больно знаком. В Польше не бывали: в Кракове или в Варшаве?

– Не помню. Может, и бывал. Я давно живу. Много странствовал.

А поляк всё пристальней всматривался в его лицо, силясь вспомнить, где он мог видеть этого человека. И вдруг его лицо расплылось в улыбке.

– Я вспомнил! – радостно воскликнул человек в чёрной шляпе. – Вы напомнили мне великого князя Константина Павловича! Вы говорите прямо, как он. Так же держитесь. И этот взгляд. Его ни с каким другим не спутаешь. Меня зовут Владислав Синецкий, – представился он. – Я служил адъютантом у великого князя, когда он жил в Варшаве. Мой дом неподалёку отсюда. Пожалуйста, окажите мне честь своим визитом.

Фёдор Кузьмич не возражал, чем очень обрадовал поляка.

Домик у бывшего польского офицера был одноэтажный, зато с ухоженным палисадником перед окнами. И во дворе прибрано на европейский манер. С аккуратностью, но не так, как у немцев. В своей прошлой жизни Фёдор Кузьмич повидал немало подворий. Исколесил, почитай, всю Европу. Ему было с чем сравнивать.

У немцев педантичность в крови. Хозяйство продумано до мелочей, и каждая вещь лежит на своём месте. У русских же – наоборот. А польский порядок – нечто среднее между немецким и русским. И главная проблема Польши всегда заключалась в том, что она стремилась на Запад, оставаясь для французов и немцев дикой страной, но всё же в меньшей степени, чем Россия.

В общем, в хозяйстве Синецкого всё было устроено на европейский лад, но по-польски.

К тому же суровость сибирского климата требовала от представителей любых народов, волею судьбы заброшенных сюда, устраивать свой новый быт не для красоты и не ради проявления национальной самобытности, а чтобы выжить.

Двор у Синецкого был крытый, с настилом из струганных досок. Хозяйственные постройки – хлев, курятник, сарай и небольшая кузница – находились под одной крышей и примыкали к дому.

– Хозяйка у меня третий год как преставилась. Бобылём свой век доживаю. Спасибо детям: помогают. Не бросают старика одного. Дочки забегут, еды принесут. А если требуется сила, сыновья на подмогу приходят. Грех на судьбу жаловаться, – потчуя гостя чаем с оладьями и мёдом, рассказывал хозяин.

– Хороши у тебя оладьи, пан. Даже царь от таких бы не отказался! – нахваливал старец. – Кто готовил – дочь или сноха?

– Дочка, – с улыбкой ответил Синецкий. – Младшая, Иоанна. Я же её в честь супруги великого князя Иоанны Грудзинской назвал. Красивая была женщина, и как любила своего мужа! И он её тоже очень любил. Даже от царского трона ради неё отказался.

– Как интересно! – оживился гость. – А не могли бы вы рассказать мне об этом подробнее. А то все говорят, что я внешне похож на великого князя, а иные, что даже на царя. А я к своему стыду о них мало что знаю. Право же, расскажите.

– И точно! – хлопнул себя по колену хозяин. – Вот на кого вы походите, как две капли воды: на императора Александра Павловича! Как же я сразу, старый пень, не догадался.

– Не переживайте вы так, пан Синецкий. Это только внешнее сходство, не более. Александр Первый давно уже умер, и Константин Павлович – тоже. А вот узнать, какими были эти венценосные особы, мне ужасно интересно. Ведь так мало осталось в живых людей, знавших их лично!

– Отец мой, мелкопоместный краковский дворянин, был ярым сторонником независимой Польши. Когда Наполеон создал Великое герцогство Варшавское и начал готовить поход против России, моя дальнейшая судьба решилась без моей на то воли. Батюшка, снабдив рекомендательным письмом к графу Понятовскому, отправил меня понюхать пороху и послужить Отечеству. Я был зачислен корнетом в конный егерский полк. Мне в ту пору не было ещё и восемнадцати.

Я был одним из немногих в Великой армии, кому посчастливилось уцелеть во время русского похода. В нашем полку из десяти переправившихся через Неман только один вернулся обратно.

Но война для меня ещё не кончилась. Армия царя Александра вступила в Европу. На себе сполна испытал всю силу и мощь русского оружия. Хоть генерал Понятовский и приблизил меня к себе, но в штабе я не отсиживался. Битву народов под Лейпцигом встретил уже в чине капитана. Раненный картечью граф Понятовский погиб на моих глазах, сжимая в кулаке маршальский жезл, накануне врученный ему Наполеоном.

Когда пал Париж, его преемник – генерал Домбровский – отправил делегатов к русскому царю. Мне посчастливилось сопровождать парламентёров. Вот тогда-то я и увидел впервые двух братьев – императора Александра и великого князя Константина.

Честно скажу, мы были готовы к суровой каре. Наши солдаты особенно бесчинствовали в покорённой Москве. И русский царь об этом знал. Но Александр Павлович простил нас и разрешил вернуться на родину. И даже не разрозненной толпой, а в строевом порядке и – чего уж мы никак от него ожидали – с оружием. Даже барабаны и знамёна оставил. Правда, сопровождали нас русские полки. А дома победители поставили нас перед выбором – оставаться на службе или уходить в отставку.

Император восстановил Царство Польское под опекой российской короны. А главнокомандующим войсками в Варшаве – и русскими, и польскими – Александр назначил брата Константина.

Константин Павлович стал искать штабистов, ему порекомендовали меня.

– Водочки, Фёдор Кузьмич, не желаете? Мне почему-то ужасно хочется назвать вас «Ваше Величество», – обратился хозяин к гостю.

– Нет, благодарствую. Я спиртного не употребляю, – отказался старец, но добавил. – А вы, пан, если хотите – выпейте. Я к этому нормально отношусь. Коли человек меру знает.

– И то правда! – обрадовался Синецкий. – У меня от воспоминаний, знаете ли, во рту всё пересохло. Говорить тяжело.

Он достал из шкафа графин и налил себе полную стопку водки.

– Может, чаю ещё хотите?

– С удовольствием. Разве можно отказаться от хорошего чая и доброй беседы?

Хозяин потрогал самовар: не остыл ли? И облегчённо вздохнул. Он нарезал сала и хлеба себе на закуску. Налил гостю чаю.

– За ваше здоровье, уважаемый, – произнёс он короткий тост и опрокинул в себя стопку.

Потом крякнул, зажевал куском сала с хлебом и спросил:

– На чём я остановился?

– Константин пригласил вас к себе в штаб, – торопливо подсказал ему гость, желая быстрее услышать продолжение.

– Так вот, значит, начались повседневные дни моей новой службы. Не суждено было мне тогда оказаться на сибирской каторге, а поселился я в милой моему сердцу Варшаве, правда, служил теперь новому государю.

Константин Павлович был человек мужественный и прямой, но отличался непредсказуемостью поведения. Мог прийти в неописуемую ярость от малозначительной провинности, что пена у него брызгала изо рта. Но долго зла таить в себе тоже не мог, ибо сердце у него было отходчивое.

Великий князь впервые получил под своё командование большое войско и самостоятельность в принятии решений. Санкт-Петербург далеко, а в Варшаве он был императорским наместником, первым лицом в Царстве Польском. И Константин задался целью сделать из польских легионов самую лучшую и боеспособную армию в Европе. Он мечтал когда-нибудь превзойти в воинской славе Наполеона и брата Александра.

Только любимое детище великого князя, окрепнув и уверившись в собственной непобедимости, обратило мощь против своего создателя.

Пятнадцать лет жизни отдал Константин Павлович Польше. Разные это были годы. При нём моя страна получила хоть урезанную, но конституцию. Чего до сих пор нет в России. Стал заседать сейм. В честь его открытия даже приезжал в Варшаву Александр I и выступал перед депутатами. С Константином мы пережили и скоропостижную кончину благословенного императора, и восстание декабристов, и первые николаевские судилища.

Своё личное счастье цесаревич тоже обрёл в Польше и не променял его даже на корону великой империи. Кто из нынешних правителей способен на такое?

– А вы были знакомы с его женой? – неожиданно поинтересовался старец.

– Мне ль не знать! Я, уважаемый Фёдор Кузьмич, одно время даже служил личным адъютантом великого князя и жил со всей его семьёй под одной крышей в Бельведерском дворце. И с блистательной Иоанной Грудзинской – княгиней Лович, и с сыном великого князя, бастардом Павлом доводилось даже обедать за одним столом.

– И что, от её красоты можно было потерять голову?

– Просто очаровательна! Особенно её тёмно-синие глаза. Омут! К тому же очень похожа на первую любовь Константина Павловича. С вашего позволения, я выпью ещё стопочку?

Фёдор Кузьмич согласно кивнул. В мыслях он уже был далеко отсюда. Собеседник, крякнув, выпил и продолжил рассказ. Он и впрямь был хорошо осведомлён. Старец внимательно слушал его и только утвердительно покачивал своей длинной седой бородой.

– Хватит с меня немецких принцесс! Увольте! Я сыт ими по горло. Больше я никогда не поступлю вопреки зову моего сердца. Так матушке и передайте, дорогой брат! Хотите вы того или нет, но я всё равно женюсь на Иоанне Грудзинской!

В таком тоне Константин ещё никогда не разговаривал с царём. Да, он был вспыльчив, но грубил подчинённым, зависимым от него людям. Открыто и дерзко против воли императора и матери ещё никогда не выступал.

Александр даже опешил слегка от такого напора. Они стояли друг напротив друга – два брата: царь и цесаревич – в кабинете главнокомандующего Литовским корпусом в Брюлёвском дворце в Варшаве.

Император только что выступил на заседании сейма, затем осмотрел полки и остался доволен. И вдруг брат вылил на него ушат ледяной воды. Константин и прежде заговаривал о свадьбе, но Александр не придавал его словам значения: ведь у него было столько влюбленностей!

– Государь! Брат мой! – сменил интонацию великий князь, он уже не ставил ультиматум, а просил, умолял: – Бог поразил моё сердце любовью. Чистая и светлая девичья душа полюбила меня. Я не могу просто совратить её, обмануть её доверие. Разреши, государь!

Константин упал на колени.

– Полно, брат! Хватит! Пожалуйста, встань, – смущённый Александр поднял его.

Глаза цесаревича были полны слёз. Всхлипывая, он продолжал убеждать императора:

– Я, как ты, не хочу провести остаток своей жизни с той, которая ненавистна мне, а я – ей. Только из-за каких-то выдуманных приличий.

– Но такова незавидная участь царей! – задумчиво произнёс Александр. – В нашем роду ещё никто не женился по собственному выбору и по любви. Ты хочешь быть первым?

– Кто-то же должен отважиться и подать пример!

– Но первому всегда достаются главные трудности.

– Я их не боюсь. С любимой я готов отправиться в самую далёкую ссылку, хоть в Сибирь.

– Хорошо, – согласился царь. – Я перешлю твоё дело в Синод и попробую уговорить матушку.

Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна два года не соглашалась выслушать своего непутёвого сына.

Наконец царь вызвал Константина в Санкт-Петербург, наказав захватить с собой портрет избранницы.

Постаревшая и располневшая Мария Фёдоровна встретила сына прохладно.

– Вы никогда не были благоразумны, не оправдали моих надежд и очень огорчили меня. Но я вынуждена согласиться с доводами государя…

Цесаревич рухнул к её ногам и стал благодарить:

– Простите меня за все огорчения, которые я вам причинил. Я знал, что ваше любящее сердце поймёт меня…

– Вам, безусловно, следовало выбрать себе жену из достойного рода. Но вы не послушались моего совета и свою судьбу ломаете сами. Ваш выбор хорош, но лишь для частного лица. На свадьбу я не отпущу никого из нашей семьи.

Константин, не слыша материнских укоров, продолжал осыпать её словами благодарности.

Он даже не помнил, как брат поднял его с пола и вывел из материнских покоев.

– Синод расторгнул твой брак с Анной Фёдоровной, – поведал ему Александр. – Ты вправе жениться во второй раз.

Цесаревич снова рассыпался словами благодарности, теперь уже перед братом.

– Однако матушка дала своё согласие на твой брак с Грудзинской, потребовав взамен дорогую плату, – в голосе императора зазвучал металл. – Сначала ты должен подписать документ о своём отречении от трона, а я – издать специальный манифест на будущее – о том, что дети, рождённые в подобных браках, не имеют права наследования престола.

Константин равнодушно пожал плечами и спросил:

– Какую бумагу мне надобно подписать?

Император, поражённый легкомыслием брата, произнёс по слогам:

– Ты должен сам написать своё отречение. Ты хорошо подумал?

– Более чем когда-либо, – хладнокровно ответил цесаревич и добавил: – Какой из меня царь? Ты красив, умён, хороший дипломат. А я просто солдат. Солдатом и останусь. Да и не хочу я всходить на трон. Я к этому делу не приучен. Убьют меня, как отца убили.

Александр задумался.

– А может быть, ты и прав. Жить как частный человек – это ли не отрада? Любить и быть любимым, воспитывать детей… Не в этом ли счастье человека? В глубине души я тебе даже завидую, – признался царь и уже без каких-либо недомолвок объявил: – Я хочу сделать твой невесте подарок на свадьбу. Это имение Лович и титул княгини.

– Спасибо, брат…

Константин сел за стол и быстро написал своё отречение, как будто всю жизнь он только и делал, что отрекался от империи.

Братья обнялись и расстались.

Молодые хотели обвенчаться тайно. На бракосочетании в Королевском замке присутствовали только четверо старых друзей великого князя. Вначале их обвенчал православный священник в дворцовой церкви, а потом такой же обряд был совершён в католической часовне.

Но едва молодожёны вышли из Королевского замка и сели в конный кабриолет, как толпы варшавян вывалили на улицы. Новобрачных осыпали цветами.

Константин был счастлив. Разве не стоила корона великой империи, обагрённая кровью его несчастных предков, этих неподдельных восторгов благодарного польского народа?

И старый добрый Бельведер зажил новой жизнью. В нём появилась молодая очаровательная хозяйка. И – ребёнок. Незаконнорожденный сын Константина Павловича и Жозефины Фридерикс. За огромную сумму мать удалилась из Царства Польского и оставила его с отцом.

Он был крестником императора Александра, и полное его имя звучало: Павел Александрович Александров.

В двенадцать лет Павлуша свободно говорил почти на всех европейских языках, ему нравилось учиться.

Когда за обеденным столом в парадной зале собиралась его новая семья – любимая жена и подающий большие надежды сын – наместник был счастлив.

Из Таганрога стали поступать разные известия. Гонец привёз письмо, извещавшее, что император неожиданно тяжело заболел. Другой – что царю стало лучше, он даже поел с аппетитом и вставал с постели. А третий – о скоропостижной кончине государя.

В кабинете воцарилось молчание. Все придворные стояли подавленные и угнетённые. Наконец один из старших офицеров робко поинтересовался у Константина Павловича:

– Какие теперь будут приказания Вашего Величества?

Великий князь вскочил со стула и с гневом обрушился на него:

– Прошу не давать мне титула, который мне не принадлежит! Все запомните: теперь наш законный император – Николай Павлович!

Но когда всё худо-бедно, правда, не без кровопролития, устроилось, и Николай взошёл-таки на престол, великий князь часто спрашивал своего адъютанта: чего же хотели восставшие?

Хитрый придворный всегда рассказывал одну и ту же историю.

– Солдаты на Сенатской площади кричали: «Мы за Константина! Мы за Конституцию!» А когда у них кто-то из толпы поинтересовался: а кто она такая, эта конституция, служивые, не задумываясь, ответили: «Известно кто. Жена Константина!»

На этом самом месте польский наместник начинал дико хохотать и непременно обращался к своей супруге:

– Представляете, дорогая, как русский народ вас величает? Моя любимая, моя ненаглядная Конституция!

Несмотря на многочисленные донесения о создании Военного союза и подготовке к восстанию главнокомандующий отмахивался от них. Он не верил, что поляки, которые его так любят, способны на чёрную неблагодарность. Он создал для Польши первоклассную армию, обеспечил её лучшим оружием, вымуштровал полки. При нём жизнь на разорённой войнами земле только начала налаживаться. И вдруг какое-то восстание. Наговоры, вымысел недоброжелателей. В таком тоне он писал в столицу императору Николаю. В его обожаемой Польше всё спокойно.

Анонимные письма о заговоре он бросал в камин. А Бельведерский дворец по-прежнему охраняли всего два сторожа-инвалида, и ворота замка на ночь даже не запирались.

У великого князя неожиданно заболел большой палец на ноге. За ночь он так распух и почернел, что на ногу невозможно было ступить. Впервые за шестнадцать лет жизни в Варшаве Константину Павловичу пришлось изменить свои планы. Он не поехал на развод постов на Саксонскую площадь. И в толпе народа его напрасно прождали сорок молодых людей в длинных плащах, под которыми они прятали бомбы и пистолеты. Жертва спутала их планы.

Начальник варшавской полиции дожидался аудиенции в приёмной великого князя уже третий час. За окнами смеркалось – в ноябре темнеет рано. Камердинер внёс подсвечник с зажжёнными свечами. Потом, ни слова не говоря, бесшумно отворил дверь и, как тень, скользнул в кабинет.

Вскоре он вышел оттуда и тихо сказал:

– Его высочество по-прежнему спит. Ему нездоровится. Не лучше ли отложить ваш визит до завтрашнего утра?

Полицмейстер встал с дивана и ответил:

– Я бы с удовольствием так и сделал. Но моё дело не ждёт, завтра может быть уже поздно. Вам придётся разбудить великого князя. Иного выхода нет…

Он ещё не закончил фразу, как снизу послышался какой-то шум.

– Я посмотрю, – остановив камердинера, сказал полицмейстер и вышел в коридор.

Шум доносился с лестницы. Со стен падали картины в тяжёлых рамах, звенели осколки разбитых древних ваз, по ступеньках, громыхая сапогами, со штыками наперевес неслись студенты в красных конфедератках.

– Спасайтесь, Ваше Высочество! Вас хотят убить! – крикнул изо всех сил полицмейстер и бросился бежать назад в приемную.

Но он был человек грузный, конфедераты нагнали его и пронзили штыками.

Зато камердинер успел заскочить в кабинет великого князя и задвинуть засовы. Через потайной ход он вывел Константина Павловича на крышу, в одну из угловых башенок.

Конфедераты ошиблись, искололи штыками другого генерала, похожего на великого князя, и покинули дворец.

В покои княгини мятежники не решились ворваться. И когда бледный, как смерть, Константин вышел из своего укрытия и спустился в приёмную, то рядом с телом несчастного полицмейстера застал свою жену. Она искала его среди убитых. Увидев мужа живым и невредимым, Иоанна бросилась ему на грудь и разрыдалась:

– Вы живы! Какое счастье!

К замку уже подходили русские полки.

Константин вышел во двор и принял донесения от офицеров. Только тогда ему стали ясны масштабы произошедшего. Это оказалась не вылазка горстки смутьянов, а подготовленная, тщательно спланированная акция. Захвачен арсенал. Польские командиры раздают оружие ополченцам. В городе убивают русских, жгут их дома.