Текст книги "Две томские тайны (Исторические повести)"

Автор книги: Дмитрий Барчук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Дмитрий Барчук
ДВЕ ТОМСКИЕ ТАЙНЫ
Исторические повести

ПОСЛЕДНИЙ ПРИЮТ ИМПЕРАТОРА

Предисловие

История развивается по спирали. Старые конфликты, только в новой обёртке, теперь уже – цифровой.

Извечная мечта европейцев покорить «схизматиков и татар» всегда разбивалась о силу народов России. Нашествие шестисоттысячной армии Наполеона закончилось весельем русских казаков на Елисейских полях в Париже. Вторжение гитлеровцев в 1941 году – взятием берлинского рейхстага в 1945-м.

Александр I – сакральное имя в российской истории. Никому из его предшественников и последователей на троне не удалось так расширить границы империи. Под его командованием российские войска дошли до Парижа. Победитель Наполеона, освободитель Европы, и в то же время – либерал, религиозный мистик. Он не подписал ни одного смертного приговора по политическим мотивам. «Не мне подобает карать», – была его излюбленная фраза.

Создатель Священного Союза наивно полагал, что государства могут строить отношения на основе библейских заповедей, и был жестоко предан западными союзниками и соратниками по оружию. Якобинскую заразу, от которой он спас европейские династии, «благодарные» монархи применили против его страны. Выиграть войну у России на поле брани они не рискнули, зато с развалом её устоев изнутри постарались.

Во главе тайных обществ, готовивших государственный переворот, стояли его бывшие боевые товарищи, кому он вручал за храбрость ордена и золотые шпаги. Карать заговорщиков ему не позволила совесть. Когда все мирские методы борьбы со злом были исчерпаны, царю оставался единственный выход – молиться Богу за спасение России. Так блистательный император Александр Благословенный стал таинственным старцем Фёдором Кузьмичом. В его молитвенном подвиге за 27 лет в сибирской глуши не меньше величия, чем во всех полководческих и дипломатических победах монарха. И молитвы царственного старца Создателем были услышаны. Россия много страдала, но всегда возрождалась с новой силой.

Пролог

Томск. Октябрь 1858 года

Старик задремал и не заметил, как коляска въехала в город. На самой вершине холма тайга неожиданно расступилась, и открылся замечательный вид на необъятную сибирскую ширь.

Нудный осенний дождь, сопровождавший от Мариинска, неожиданно кончился. Из-за туч выглянуло солнце. Оно уже клонилось к закату, но напоследок светило щедро.

Искрящаяся лента реки причудливо изгибалась.

– Пошире Чулыма будет, – произнёс седовласый бородач.

– А как Томь разливается весной! Всю пойму затопляет. Настоящее море! – добавил крепкий мужик в добротном долгополом сюртуке и высоких яловых сапогах, по виду купец.

Пожилой пассажир задумался, опустил голову и долго сидел так неподвижно. Может быть, вспоминал, как двадцать с лишним лет назад он с партией ссыльных по льду в мороз ковылял через эту реку. Разглядывал булыжники на мостовой, по ним звенели кандалы его товарищей. Отсюда начинался печально известный на всю империю Иркутский тракт, по обе стороны устланный могилами ссыльных и каторжан.

Старик попросил возницу остановиться. Больно закололо в груди, а на глаза навернулись слёзы. Позолоченные купола церквей ослепляли в закатном солнце. Река сверкала, переливаясь серебром. Он щурился, и слёзы текли сильнее в длинную седую бороду.

– Это моё последнее пристанище… В Томске умереть мне надлежит, – окинув ещё раз взором город, лежащий внизу, произнёс отживающий свой век.

– Полноте, Фёдор Кузьмич, – поспешил приободрить его сопровождающий. – Мы с вами ещё и в Москву, и в Киев, и даже в сам Санкт-Петербург поедем. Какие ваши годы!

Старик не стал спорить. Он всё знал наперёд.

Нежданный гость

Мариинская тайга. Март года

Остановись-ка, любезный, – велел ямщику купец второй гильдии Семён Феофанович Хромов и, обратившись к своему пожилому спутнику в сильно поношенной чёрной шинели путейского инженера, добавил: – Где-то здесь его келья. За горкой уже обрыв. Там Чулым. А вот и густой кустарник, про него нам сказывали в Красной Речке. И тропа с дороги свернула. Куда ей вести ещё, как не в келью к старцу?

– А ты не ошибаешься, Хромов? Смотри, как её перемело. Видно, здесь давно уже не ходили.

Старик-путеец говорил как-то чудно, произнося слова по отдельности, нараспев.

– Чему удивляться, Гаврила Степаныч, сейчас же Великий пост. Фёдор Кузьмич всегда так делают. Наберут сухарей на все семь недель и молятся в уединении, чтобы им никто не мешал. Вот и не выходят с заимки. Хотя нынче, мужики в деревне сказывали, нарушил он своё заточение. На панихиду по императору Николаю в церковь пришёл. И откуда только узнал, что государь скончался? Весь молебен отстоял, а потом ещё долго молился в сторонке. Истину говорят, святой человек – Фёдор Кузьмич! – молвил купец, пробираясь по занесённой снегом тропе.

– А ты сам-то, Семён Феофанович, веришь, что это царь? – напрямик спросил Хромова человек в инженерской шинели, стараясь ступать по его следам.

– Царь – не царь, но человек это не простой. Люди сказывают, что это беглый кержацкий патриарх. Но мне сдаётся, что он и есть император Александр Павлович. Уж больно Фёдор Кузьмич на него похож.

– Ладно. Сейчас мы твоего таинственного старца выведем на чистую воду. Я, Феофаныч, с Александром Павловичем Романовым знаком лично. И на войне, и у Сперанского в Сибирском комитете, и у Аракчеева в совете по военным поселениям встречаться доводилось. Только сказки это всё, Хромов. Не могут цари жить хуже ссыльных. Не царское это дело. Про то я тебе и в Томске говорил. И сейчас скажу: нечего было тащиться за пустым вопросом в этакую даль. Нос морозить.

– Да не ворчи ты так, Гаврила Степаныч. Всё равно по дороге на мой прииск. Ты же сам хотел посмотреть, как золото добываем. Зря, что ли, я перед полицмейстером за тебя хлопотал? Он бы тебя из Томска не выпустил на целую неделю. Пришли уже. Вон она, старцева заимка! – Хромов показал на деревянную избушку, прилепившуюся к горе у самого обрыва.

Над трубой поднимался слабый дымок.

Хромов постучался, но, не услышав ответа, потянул дверь на себя. Она легко отворилась. Отодвинув висевшую кошму, путники вошли внутрь.

– Бог помощь, хозяин! – сказал купец, закашлявшись.

Печка сильно дымила, и у него перехватило дыхание. Его попутчик с трудом осматривал убранство лачуги. Со свету глаз не сразу привыкает к полумраку. Вечерние сумерки едва проникали в келью через маленькое окошко. И только икона Спасителя, висевшая под потолком в красном углу, была освещена еле чадящей лампадкой.

– Здравствуйте, люди добрые, – ответил с лавки ласковый голос.

Путейцу он показался до боли знакомым.

– А кто это с тобой, Семён Феофанович? – спросил поднимающийся со скамьи старец.

Но Хромов ответить не успел, ибо гость сам поспешил представиться:

– Гавриил Степанович Батеньков, политический ссыльный из Томска.

Отшельник вздрогнул и какое-то мгновенье находился в сомнении: либо вставать ему с лавки либо снова лечь.

– Вам плохо, Фёдор Кузьмич? – проявил внимание купец.

– Занемог третьего дня. Погода скверная. То оттепель, то мороз. Вот, видать, и прихватило, когда дрова рубил.

– Сколько раз уже говорил вам: хватит себя истязать в глуши, – упрекал Хромов. – Переезжайте жить к нам в Томск. Там хоть доктора есть. Подлечат. А жена и дочь мои как будут рады! Они обе в вас души не чают.

Старец не ответил и пошаркал к столу.

– Кроме чая и сухарей ничего предложить не могу. Я не ждал гостей.

– Не извольте беспокоиться, батюшка Фёдор Кузьмич, – засуетился Хромов. – Мы, как солдаты, всё своё носим с собой. Сами вам гостинцев привезли. Вот: свечи, масло для лампадки, спички, соль, сахар, чай, сухари… Моя хозяйка Наталья Андреевна даже кофею положила. Наказала передать вам от её имени. Вы бы хоть рыбки поели, а то совсем отощали.

– Зачем ты меня искушаешь, Хромов? Знаешь же, что рыбу я ем только по праздникам.

Старец подошёл к печке, подкинул в топку дров. Из кадки зачерпнул полный ковш воды и вылил её в закопчённый чугунок.

– На печке вода быстрее закипит, чем в самоваре, – пояснил он и, обратившись к стоящему в дверях путейцу, добавил. – А вы что стоите? В ногах правды нет. Садитесь, подполковник.

Фёдор Кузьмич повернулся в сторону гостя и выпрямился во весь рост. Он стоял подле печки в длинной – ниже колен – холщовой рубахе, перетянутой узким ремешком. Большой палец правой руки он заткнул за пояс, а левую руку прижимал к белой, как снег, бороде.

Батеньков потерял дар речи.

Первым прервал неловкое молчание отшельник.

– За гостинцы хозяйке твоей, Хромов, спасибо. А ты сейчас на прииск или с прииска?

– Туда, – купец показал в сторону Ачинска.

– Значит, через пару дней в обратный путь. Тогда товарища своего оставь пока у меня, а на обратном пути заедешь за ним.

– Но, батюшка Фёдор Кузьмич, Гаврила Степанович хотел посмотреть, как золото добывают.

– Ещё будет время, посмотрит. А вы как считаете, подполковник?

Батеньков утвердительно кивнул.

Хромов был человек тактичный, хотя и крестьянских кровей, понял, что он мешает старикам, которые явно были знакомы в прежней жизни, им хотелось поговорить наедине.

Сославшись на позднее время, он откланялся и, добравшись до саней, приказал ямщику не жалеть лошадей. Чаю он попил только в Ачинске, на постоялом дворе, где и заночевал, так и не добравшись в тот день до своего прииска.

– Вы? – не веря собственным глазам, прошептал Батеньков.

Старец закрыл за купцом дверь и обернулся к гостю.

– Вот и свиделись, подполковник. Вы удивлены?

Но старый декабрист не ответил. Его глаза налились кровью. Седые патлы ощетинились, как грива у льва перед схваткой. Он сжал кулаки и грозно двинулся на отшельника.

– Что же вы натворили? О Боге вспомнили, грехи замаливаете! Сами не смогли, зато брата на расправу подставили!

Фёдор Кузьмич, не шелохнувшись, смотрел на надвигающегося мстителя и молился.

– Побойся Бога, Гавриил! – только и произнёс он, указывая на иконы.

– Поздно мне о Боге думать, Ваше Величество! Даже ваш любезный братец Николай-вешатель – и тот двадцать лет зря потратил на воспитание во мне христианского смирения. Вы даже не представляете, каково это просидеть полжизни в одиночной камере, света белого не видя. Только чадит одна фитильная лампадка. Но сейчас вы мне ответите за всё: за смерть товарищей, за тюрьму и каторгу, за разграбленную и униженную вашей семьёй страну!

Путейский инженер был ниже ростом, но коренастый и жилистый. К тому же у него было ещё одно неоспоримое преимущество – возраст. Пятнадцать лет разницы – большая фора. Особенно, когда одному – семьдесят семь, а другому – всего шестьдесят два.

Но удар декабриста не достиг цели. Его кулак, нацеленный прямо в переносицу старца, наткнулся на невидимую стену. Человек в чёрной шинели взвыл от боли, не удержал равновесия и упал на вязанку дров, раскидав их по всей келье. Он поднялся, потирая рукой ушибленное колено, и произнёс:

– Что это было?

Сделал ещё один выпад в сторону хозяина. И вновь невидимая броня заслонила старца.

Так повторилось несколько раз. Наконец, Батеньков не выдержал и с диким криком кинулся на старца. Головой сильно ударился о невидимый щит, лишился сознания, обмяк и рухнул на земляной пол.

Санкт-Петербург. Михайловский замок. Март 1801 года

– Что это за пасквиль?! Я вас спрашиваю, сударь! Как ваши глаза смеют читать эту мерзость!

Павел в припадке ярости ворвался в комнату сына и, продолжая сотрясать у него перед носом книжкой, громко визжал.

– Это Вольтер, Ваше Величество, – заплетающимся языком вымолвил растерявшийся Александр.

– А как называется эта якобинская зараза? – неистово вопрошал отец.

– «Б-б-брут»… – кое-как выдавил из себя царевич.

Павел побледнел, хотел сказать ещё что-то обидное в адрес сына, но поперхнулся и выбежал из комнаты.

По лестнице застучали сапоги: император спешил в свои покои.

Он вернулся через четверть часа. Красный, как варёный рак. Бухнул на стол перед сыном тяжёлый фолиант о Петре Великом, заранее раскрытый на нужной странице.

– Чем изучать руководство по убийству императоров, лучше вначале прочтите предостережение заговорщикам. Имеющий глаза да увидит, имеющий уши да услышит. Мир будет в ужасе, когда покатятся по плахе головы прежде дорогих мне людей! – прокричал Павел и снова выбежал вон.

Молодой человек, почти парализованный страхом, склонился над книгой. На развороте описывались суд и пытки над царевичем-наследником Алексеем, на которые обрёк его родной отец – Пётр Первый.

Смеркалось. Чёрные лапы деревьев причудливо переплетались на фоне бледно-синего мартовского неба. Великий князь в одиночестве прогуливался перед ужином по отдалённой аллее Михайловского сада. Неожиданно его нагнал граф Пален[1]1
  Граф Пален – Пётр Алексеевич Пален (Петер Людвиг фон дер Пален) (1745–1826) – генерал от кавалерии (1798), один из приближённых Павла I, возглавивший заговор против него. В 1798–1801 гг. петербургский военный губернатор.


[Закрыть].

– Промедление смерти подобно! – без приветствия выпалил он и протянул наследнику свёрнутые трубкой листы. – Вот, убедитесь сами! Ваш батюшка совсем выжил из ума. Это приказы об аресте вас и вашего брата Константина. Сего дня они подписаны государем. Вашу жену заточат в монастырь. Вместо вас наследником престола нарекут тринадцатилетнего принца Евгения Вюртембергского, племянника вашей матушки, которого царь намеревается женить на вашей сестре Екатерине.

– Этого не может быть, граф! Батюшка никогда не нарушит своего закона о престолонаследии по прямой нисходящей линии, от лица мужского пола к лицу мужского пола, в порядке первородства. Он никогда больше не допустит на трон ни Екатерин, ни Елизавет, никаких случайных правителей, избранных боярами или чернью!

Граф укоризненно покачал головой:

– Как вы наивны, Ваше Высочество. Да поймите же, наконец, не может сумасшедший управлять страной! Войска замучены муштрой. Всего за год он отправил в отставку семь маршалов и три сотни старших офицеров – за ничтожные проступки или просто потому, что они ему не понравились. В девятнадцатом-то веке объявить дворян подлежащими телесным наказаниям! За тусклую пуговицу, за поднятую не в такт ногу – Сибирь! Если так и дальше пойдёт, то в Петербурге не останется ни одного достойного и честного человека. Все будут жить в Сибири. Сегодня приказывает то, что завтра сам же отменит. Всё творит шиворот-навыворот. Порвал отношения с Англией: ему, видите ли, не отдали обещанную Мальту. Любезничает с Буонапарте. Нашёл себе союзника! Это с подачи хитрого француза донские казаки отправлены в Туркестан на погибель. Солдаты ропщут, хлебопашцы обижены, торговля стеснена, свобода и личное благосостояние уничтожены. Решайтесь, Ваше Высочество! Сейчас или никогда. Завтра будет поздно! Если вам безразлична ваша собственная судьба, то подумайте хотя бы о ваших близких – жене, брате, матери. Об Отечестве, наконец. Поверьте, оно в смертельной опасности!

Пламенную тираду Александр выслушал в молчании, а когда Пален закончил, взмолился:

– Я всё это знаю, граф. Да, это дурной, неуравновешенный человек. Скверный дипломат и плохой правитель. Но он же – мой отец! Я не могу принять такой грех на душу. Я с этим не смогу жить.

– А какой грех? – удивился Пален. – Ваш батюшка для спасения страны просто должен отречься от престола. Потом его отправят в надёжное место, не причинив ему никакого зла.

– И ни один волос не упадёт с головы моего родителя? Поклянитесь мне!

И граф нехотя, скороговоркой поклялся.

– В этом случае я согласен принять корону, – решился наследник.

Павел проснулся около полуночи от шума в прихожей. Раздался глухой крик, потом звук падения чего-то тяжёлого. Государь вскочил с постели.

Он успел спрятаться за ширму прежде, чем в спальню ввалились пьяные офицеры. Его убежище легко обнаружил генерал Беннигсен[2]2
  Генерал Беннигсен – Леонтий Леонтьевич Беннигсен (Левин Август Готлиб Теофиль фон Беннигсен (1745–1826) – генерал от кавалерии на русской службе, командующий русской армией в 1807 году.


[Закрыть]. Обнаженной шпагой он опрокинул ширму и произнёс:

– Государь, вы арестованы!

– По какому праву вы ворвались в мои покои? А ну-ка вон отсюда, грязные скоты! – взорвался царь.

Заговорщики не ожидали сопротивления и смутились. Но в голосе царя не хватило твёрдости. И они почувствовали, что он испуган.

На ночной столик генерал положил бумагу и, протянув государю перо, сказал:

– Для высшего блага России подпишите. Это акт о вашем отречении от престола.

В рубахе до пят и ночном колпаке плохо сложенный император, с вздёрнутым и приплюснутым носом, огромным ртом и сильно выдающимися скулами, выглядел уродливо и одновременно комично во всполохах свечей, отражающихся на стальных клинках шпаг. Он дрожал от ужаса, но отрицательно замотал головой и закричал:

– Стража! На помощь!

Один из офицеров сделал выпад шпагой. Кровь обагрила царское одеяние. Павел упал, продолжая пронзительно кричать, потом из последних сил приподнялся с пола. И тогда другой офицер сзади стянул ему шею шарфом и стал душить. Сын Петра Третьего хрипел и отбивался от убийц. И на него набросились остальные заговорщики. Пинали ногами, кололи шпагами и кинжалами. Пока он не превратился в окровавленный мешок мяса.

А граф Пален заблудился в саду. И только когда всё было кончено, и ему сообщили об успехе заговора, он поспешил в комнату наследника.

Александр спал на своей кровати одетый. Граф разбудил его и объявил:

– Ваш батюшка только что скончался от сильнейшего апоплексического удара.

Великий князь расплакался:

– Вы же клялись, граф…

На что Пален жёстко ответил:

– Хватит ребячества! Благополучие миллионов людей зависит от вашей твёрдости. Идите и покажитесь солдатам.

Игры императоров

Батеньков протёр глаза и обнаружил себя лежащим на лавке. Под головой у него была подушка, а сверху его укрывала шинель. В печке мирно потрескивали берёзовые дрова, за окном светился бледный серп луны.

– Очухался, Аника-воин? – послышался ласковый голос. – Не будешь больше бузить? Не отвечай, коль не хочешь. Только у меня есть предложение: давай отложим выяснение отношений до завтра. Дуэль от нас никуда не убежит. А поговорить нам есть о чём.

– Что вы со мной сделали? – прохрипел Батеньков, ощупывая свою грудь.

Убедившись, что нет следа от раны, он ещё раз повторил свой вопрос.

– Не я, ты сам это с собой сотворил. Нельзя набрасываться с кулаками на богомольца. Так даже убить себя можно без всякого оружия. Но ты скоро придёшь в себя, не переживай.

– В Сибири, значит, укрылись. Неужели лучше места не нашли? В Палестине-то грехи замаливать, поди, приятней, чем здесь?

Старец не ответил. Он сидел за столом и смотрел, как хлопья снега падают в лунном свете.

Батеньков почувствовал облегчение и уже искал что-нибудь тяжёлое, чтобы огреть эту сутулую спину.

– Почему ты меня так ненавидишь? – не оборачиваясь, спросил Фёдор Кузьмич.

– А за что вас любить? Вы же всему виной! С Николая, солдафона, что возьмёшь? Бригадный генерал, поставленный вами на царство. Он кроме устава ничего не знал. А вы, Ваше Величество, – человек думающий. С вас и спрос.

– И в чём же моя вина? Что раньше вас, смутьянов, не перевешал? Так полагал, что одумаетесь. Вроде бы люди грамотные.

– Не надо лукавить. Ужель после европейского похода вы не поняли, что нельзя жить по-старому? Что передовое дворянство, вкусившее европейских ценностей, больше не позволит вам править самодержавно. Если бы вы тогда, вернувшись на родину после своего парижского триумфа, отменили крепостное право и приняли Конституцию, то вошли бы в историю, как самый просвещённый русский царь. И сейчас бы у нас была нормальная конституционная монархия. И жили бы не хуже, чем в Англии. И государя почитали бы, как англичане свою королеву Викторию. У вас были все возможности сделать это. Но вы предпочли сбежать и переложили бремя ответственности на абсолютно неподготовленного человека. Потому нет вам прощения. И никогда не замолите вы свой страшный грех перед Россией.

Старец не ответил и спросил гостя:

– Это ты был в плену у французов?

– Да. В сражении под Монмиралем противник захватил нашу батарею. Меня искололи штыками. Лекарь потом насчитал десять ран. Когда враги убирали убитых с поля боя, заметили, что я жив. Надо мной склонился французский капитан и спросил: «Кто такой?» Я ответил, что офицер. И тогда он приказал изрубить меня на куски. Но нагрянули казаки и отбили меня.

– И ты заразился якобинством. И не понял, чем заканчиваются все смуты? На волне народного бунта к власти приходят ещё худшие политиканы, чем правящая династия. Мало Наполеона? А ведь он был лучшим из лучших. Но взойдя на вершину пирамиды республиканской власти, объявил себя императором. Сколько жизней в Европе унесла Французская революция, её последствия? И это устроили просвещённые французы! А Россия – мужицкая страна. Неужели эти неграмотные мужики способны сознательно исполнять свои гражданские обязанности? Да они будут жалкой игрушкой в руках мерзавцев. Кого вы там готовили в диктаторы? Трубецкого[3]3
  Трубецкой – князь Сергей Петрович Трубецкой (1790–1860) – участник Отечественной войны 1812 года, полковник гвардии, несостоявшийся «диктатор» декабристов.


[Закрыть]? Мне Николай рассказывал, как он ползал у него ногах, целовал ботфорты и молил о пощаде.

Батеньков встал со скамьи и гордо заявил:

– Зато другие не ползали! Каховский, Пестель, Рылеев[4]4
  Каховский, Пестель, Рылеев – нераскаявшиеся участники восстания декабристов.


[Закрыть]… Я в том числе. Знаете, что я ответил вашему уважаемому братцу на следствии? «Покушение 14 декабря[5]5
  Покушение 14 декабря – восстание декабристов на Сенатской площади 1825 года.


[Закрыть] – не мятеж, но первый в России опыт революции политической, опыт, почтенный в бытописаниях и в глазах других народов. Чем менее была горсть людей, его предпринявшая, тем славнее для них. Хотя по несоразмерности сил и по недостатку лиц, готовых для подобных дел, глас свободы раздавался не долее нескольких часов, но и то приятно, что он раздавался!»

– И за это ты оказался в одиночной камере? Узнаю Николая. Он никогда не терпел непокорства.

– Ну, положим, не только за это. Ссылать сибиряка в Сибирь, всё равно, что пугать козла капустой. Какое же это было для меня наказание? А вашего братца я взбесил – это точно. Я ему писал письма из каземата. Например, «ежели я скажу, что Николай Павлович – свинья, – это сильно оскорбит царское величие?»

– Глупец! Чего ты этим добился? Просидел полжизни в одиночке из-за собственной строптивости?

– И горжусь тем, что вам, Романовым, не удалось меня сломать! Я голодал, разучился говорить, но всё равно не встал на колени…

Старый декабрист сорвался с лавки и схватил тяжёлый ковш, чтобы разнести им голову старца. Но вновь какая-то неведомая сила встала меж ними, и ковш, отразившись от незримого панциря, защищавшего Фёдора Кузьмича, обрушился на голову злоумышленника.

Санкт-Петербург. Зимний дворец. Апрель 1802 года

– Русское дворянство – это класс самых невежественных, самых грязных людей. Их ум ограничен…

Граф Строганов[6]6
  Граф Строганов – Павел Александрович Строганов (1774–1817) – генерал-лейтенант, генерал-адъютант. Во время Французской революции – член якобинского клуба («гражданин Очер»). Член Негласного комитета. Герой войны с Наполеоном.


[Закрыть] прервал свою пламенную речь на полуслове, ибо дверь отворилась, и в апартаменты государя вошла императрица. Несмотря на некоторую скованность манер, она в этот день выглядела неплохо. Её фарфоровое лицо обрамляли золотистые волосы, а большие голубые глаза, казалось, улыбались. Члены Негласного комитета, как по команде, вскочили со своих мест и застыли в приветственном поклоне. Князь Адам Чарторыйский[7]7
  Князь Адам Чарторыйский – Адам Ежи Чарторыйский (1770–1861) – русский и польский государственный и политический деятель. В начале XIX века был близок к российскому императору Александру I, входил в его «Негласный комитет», занимал пост министра иностранных дел Российской империи (1804–1806). Глава национального правительства Польши в дни Ноябрьского восстания 1830 года.


[Закрыть], оказавшийся ближе других к императрице, даже умудрился поцеловать ей руку.

– Ох, пожалуйста, простите меня, мой друг, что прервала ваше заседание, – обратилась к мужу Елизавета Алексеевна. – Я полагала, что вы уже закончили. Вы не забыли, что ваша матушка нынче вечером пригласила нас к себе на ужин в Павловское. Я уже готова, ваш брат Константин – тоже. Ждём только вас.

Царь схватился за голову:

– Прошу извинить меня, господа. Но я совсем забыл про этот ужин. Маменька и так обижается, что я, взойдя на трон, стал редко бывать у неё. Поэтому давайте на сегодня прервёмся, а в следующий вторник так же после обеда дослушаем предложения графа по реформе управления страной…

Кочубей, Новосильцев[8]8
  Кочубей, Новосильцев – члены Негласного комитета.


[Закрыть] и Чарторыйский двинулись к двери, пока Строганов собирал в папку разложенные на столе листки.

Царица подошла к мужу и сказала ему тихо:

– Я очень прошу вас, мой друг, поговорите по дороге с Константином. Он становится совсем невыносимым. Я сегодня получила письмо от его жены. Анна ни под каким предлогом не желает возвращаться в Россию. Оказывается, великий князь настолько по-хамски относился к ней, что её терпению пришёл конец. Только представьте: среди ночи вызвал в коридор целую команду трубачей и приказал трубить зорю прямо под её дверью! Бедную Анну чуть не хватил удар. А этот развязный, хамский тон, который он позволяет по отношению ко мне! Словно мужик из самых низов общества. Ваша матушка, думаю, пригласила нас за этим.

Константин хотел увильнуть от неприятного разговора с братом, мол, предпочитает тряске в душной карете верховую езду, но Александр настоял, чтобы он сел именно в его экипаж. Царица со своими фрейлинами поехала следом в другой карете.

– Что с вами происходит? – строго спросил император, едва только карета выехала из дворца. – Вы всем дерзите, пьянствуете, общаетесь с продажными девками. На вас жалуются не только придворные, но уже и близкие люди.

Константин уставил взгляд в окно и молчал. Александр тоже. Первым не выдержал младший брат:

– Понятно, жена нажаловалась. Да по мне любая петербургская шлюха – чище, чем принцесса Сакс-Кобургская[9]9
  Принцесса Сакс-Кобургская – Анна Фёдоровна Романова (урождённая принцесса Юлианна-Генриетта-Ульрика Саксен-Кобург-Заальфельдская) (1781–1860) – великая княгиня, супруга цесаревича Константина Павловича до развода в 1820 году.


[Закрыть]. Я не император всероссийский, чтобы терпеть гадину у себя на груди, а всего лишь великий князь, поэтому позвольте мне, Ваше Величество, в моей личной жизни поступать, как мне того хочется, а не как диктуют интересы империи.

Царь сделал вид, что пассаж относительно «гадины на груди» не расслышал, а если и расслышал, то не принял на свой счёт, но лицо у него сделалось сосредоточенным.

– Положим, ваши отношения с женой – это личное. Хотя в императорской семье свои правила на этот счёт. Но почему вы совсем устранились от государственных дел, этого я понять не могу. Помните, как мы мальчишками отлавливали из пруда щук, чтобы они не ели других рыб? Сейчас мы можем и должны сделать то же в обществе людей. Разве не к этому обязывает нас верховная власть? Не этому ли нас когда-то учил мэтр Лагарп[10]10
  Мэтр Лагарп – Фредерик Сезар Лагарп (1754–1838) – швейцарский генерал и государственный деятель, в русской истории известен как учитель Александра I и его брата Константина, прививший воспитанникам идеалы Французского Просвещения.


[Закрыть]?

И тут великого князя прорвало:

– Это не я, это вы, Ваше Императорское Величество, забыли уроки великого гражданина. Думаете, если убрали с площадей отцовские виселицы, разрешили круглые шляпы и длинные брюки, то хорошо усвоили уроки Фредерика Сезара! Монсеньор учил нас, что все люди рождаются равными, что наследственная власть есть дело чистого случая, что свобода одинакова для всех. Если вы это помните, то должны были, взойдя на престол, первым подготовить указ о Конституции, а вторым – о собственном отречении. Вы же этого не сделали. А только просиживаете штаны со своими потешными реформаторами на Тайном совете, или, как вы ещё себя гордо именуете, Комитете общественного спасения, и рассуждаете о свободе, равенстве, братстве, ничего реально не предпринимая.

Молодой царь нахмурился.

– Вы правы по существу, но сильно ошибаетесь относительно способов достижения цели. Важность и масштаб назревших реформ настолько серьёзны, что любая поспешность в государственном переустройстве может больше навредить, чем принести пользы. Поспешать надо медленно, с умом. Не так, как французы…

Константин перебил брата:

– Наполеон, в отличие от вас, проводит настоящие реформы. А вы заключили с англичанами союз против этого великого человека, преобразующего Европу!..

Когда Константин нервничал, он сильно походил на отца. Тот же лихорадочный блеск в глазах, та же торопливая, слишком эмоциональная речь, те же взмахи руками перед лицом собеседника…

После такой беседы в дороге настроение у государя испортилось, аппетит пропал окончательно. За ужином он сидел молчаливый, на материнские вопросы отвечал невпопад, а вскоре сослался на головную боль и уехал. Константин отделался лёгким испугом.

Восточная Пруссия. Июнь 1807 года

Из Тильзита всадники выехали ранним утром. Солнце только взошло на небосклон, но ещё не проснулось до конца, поэтому светило рассеянно и вяло. В перелесках щебетали птицы. Под копытами лошадей в траве сверкали крупные капли ночной росы. Прекрасное время для конной прогулки!

Но король Фридрих-Вильгельм[11]11
  Фридрих-Вильгельм – Фридрих Вильгельм III (1770–1840) – король Пруссии с 16 ноября 1797 г. Отец российской императрицы Александры Фёдоровны (Шарлотты Прусской), дед российского императора Александра II.


[Закрыть] в седле держался отвратительно, его лошадь то и дело сбивалась с шага, поэтому и другим наездникам приходилось сдерживать своих коней.

На небольшом хуторе прусский король и его штаб спешились и стали ждать союзников, поскакавших дальше к Неману.

Над рекой клубился густой пар, когда Александр со своей свитой выехал на берег. На блестящей от солнца водной глади чернели два неподвижных плота. Они были застланы коврами, а посереди возвышался походный шатёр с развевающимися над ним французскими и русскими знамёнами, штандартами с литерами «А» и «N». Рядом на якоре стоял плот поменьше с маленькими палатками для свиты императоров.

– Как я завидую вам, Ваше Величество! Вы через считанные минуты встретитесь с величайшим человеком Истории! – как всегда, брякнул невпопад скакавший рядом Константин.

Царь промолчал.

– Если бы эта встреча произошла раньше, сколько жизней было бы сохранено. Двенадцать тысяч наших солдат сложили головы под Аустерлицем, двадцать шесть тысяч мы потеряли под Эйлау и восемнадцать тысяч – под Фридландом. Как хорошо, что вы, наконец, решили прекратить войну. После падения Кёнигсберга нам оставалось только раздать каждому солдату по пистолету, чтобы пустить себе пулю в лоб, всё равно в следующем сражении им суждено было погибнуть. Противостоять военному гению Наполеона бесполезно. И то, что он сейчас, выиграв кампанию, соглашается на мир, говорит о благородстве и величии его души…

Александр не выдержал и одёрнул брата:

– Вы можете хотя бы сейчас помолчать!?

Нервы государя и без того были на пределе. Ему тяжело было решиться на эту встречу. Его самолюбию претило заискивание перед корсиканским чудовищем, выигравшим у него все сражения, но выхода не было. Армия Наполеона уже стояла на границе его империи, а противопоставить дальнейшему продвижению неприятеля ему было нечего. Оставалось только погибнуть или просить унизительного мира. А тут ещё этот несносный Константин со своим обожанием Бонапарта!

Французы с противоположного берега увидели царский кортеж. И сразу заревели трубы, затрещали барабаны, извещая о прибытии российского самодержца.

Но победитель не спешил объявляться.

Кони уже несколько часов мирно паслись на пригорке, а всадники, удобно расположившись на травке, наблюдали за оживлением во французском лагере.

Лишь после полудня французские матросы в ярких синих куртках стащили на воду лодку. Наш вельбот уже давно стоял наготове, и местные рыбаки в грязных белых плащах, сидевшие на вёслах, ожидали лишь императорского приказа, чтобы отчалить.

А вот и главный виновник торжества.

Наполеон появился внезапно из прибрежных зарослей в сопровождении четырёх генералов и сразу же сел в приготовленную для него лодку. Александру со своей свитой пришлось поспешить к берегу, чтобы не отстать.

Ровно в час дня раздались два выстрела из пушек, и гребцы с противоположных берегов реки налегли на вёсла. Французы и на этот раз оказались проворнее медлительных русских. Бонапарт первым спрыгнул на плот, и когда причалила лодка Александра, он подал руку царю и помог ему перебраться.